Текст бизнес-книги "Теории внимания"

Автор книги: Александр Шевцов

Раздел: Личностный рост, Книги по психологии

Глава 4. Описание

Чтобы созерцание исследователя стало научным знанием, оно должно быть записано. Но эта запись будет недостаточной, если предмет созерцания не будет описан достаточно полно, чтобы записью стало возможно пользоваться. Иными словами, одиночного созерцания может и не хватить, поскольку человечество, чтобы использовать то, что открылось одному из его представителей, должно познать данный предмет всесторонне.

Чтобы запись созерцаний стала полезной, она должна быть сделана как бы штрихами или мазками, каждый из которых и есть запись отдельного созерцания. Благодаря множеству созерцаний предмет может быть описан всесторонне. Вот тогда описание обретает ценность, делающую его знанием.

Где взять эти штрихи в отношении внимания? Очевидный ответ: из созерцаний. И совсем не очевидный встречный вопрос: из чьих? Если мы играем в науку, то все должно быть по правилам: хочешь выглядеть настоящим ученым, делай открытия! Если же вопрос в том, что мне действительно нужно знать, что такое внимание, и без этого я просто в беде, то причем тут то, как я буду выглядеть?! Мне все равно, будут ли меня считать настоящим ученым!

Поэтому я спокойно и без малейших комплексов воспользуюсь трудом предшественников. А предшественниками для меня являются не только мой брат ученый, но и все те люди, которые наблюдали за собой и сохраняли штрихи исследуемого мною явления. И в первую очередь, это поколения русских людей, чей опыт отложился в языке.

Если до этого я пользовался определениями языковедов, то теперь я воспользуюсь теми примерами из русского языка, в которых сохранился народный опыт.

Итак, еще раз Даль:

«Внимание, внятие, войм. Обрати внимание на это дело. Ты слушаешь без внимания все советы».

Весьма неожиданные слова, за полтора века вышедшие из употребления, – внятие и войм. Пока еще живо обратное внятию – внятность: говори внятно. Но я бы никак не связал его со вниманием. И, похоже, напрасно. Очевидно, что для того чтобы говорить внятно, нужно направлять внимание на то, как произносишь слова. Внятность – это говорение со вниманием. А внятие – внимательное слушание говорения.

Однако слушать советы без внимания – это совсем не то же, что слушать их без внятия. Внятие, условно говоря, направлено именно на говорение. А в отношении советов речь идет не об этом. Ты можешь произносить свои советы внятно, можешь невнятно. Слушающий не обращает внимания не на то, что и как произнесено, а на само содержание совета.

И это тоже неверное определение. Он, может быть, очень внимательно слушал и очень внимательно разглядывал суть совета. Но именно по итогам внимательного рассмотрения и обдумывания принял осознанное решение не следовать совету. И так много раз.

Следовательно, в этом примере: Ты слушаешь без внимания все советы, – речь вовсе не идет о том внимании, которое я ищу. Как и в выражении «оставить советы без внимания». Речь идет о том, как внимание проявляется в жизни.

А проявляется оно в виде действий или изменения поведения. Если ты внимателен к тому, что пытается на тебя воздействовать, ты откликаешься телесно. И говорящий, точнее сетующий в данном примере, обижен, что ты его выслушал, но не откликнулся телесно, не изменил поведения.

Похоже, тут мы имеем второй уровень использования слова «внимание», на котором оно становится своеобразной метафорой, иносказанием. Люди заметили важнейшую черту внимания – оно ведет к мгновенным ответам на угрозы или воздействия – и сделали из нее способ говорить о любых человеческих делах. Если ты не откликаешься на что-то, ты как бы не обращаешь на это Внимания.

Поэтому я ввожу знак, позволяющий различать внимание первое и Внимание второе. Расширение понятия «внимание» я пишу с большой буквы – Внимание. И понимаю под ним не собственно внимание, а иносказательные случаи использования этого имени.

И теперь, когда этот небольшой штрих введен, вполне можно разглядеть, что и в первом примере Даль говорит не о внимании, а о Внимании: «Обрати внимание на это дело».

Это очевидно, хоть случай и более тонкий. Стоит только задаться вопросом, а о каком деле идет речь? Самое очевидное, что перед кем-то вроде следователя или чиновника положили папку, называющуюся Дело такое-то, либо рассказали о каких-то делах устно, что для него почти то же самое, лишь не записано на бумагу.

И что тут важно для нашего «чиновника»? Точнее, для того, чтобы его понять? То, что у него таких дел несколько, так сказать, целый ряд. И они, условно говоря, лежат все перед его глазами рядком, так что ни одно не выделяется. И чтобы выделить то, которое нужно мне, я привлекаю внимание (в обычном смысле) к одному предмету из этого ряда одинаковых и в силу этого безликих предметов.

Как я могу привлечь внимание? Например, пошевелить этот предмет. Или ткнуть в него пальцем. А то и просто поставить на нем яркую галочку. Но это пока речь идет о внимании и о действительном ряде зрительно воспринимаемых одинаковых предметов.

Но в нашем случае никакого ряда нет. Даже если один чиновник принес другому стопку из «дел» и положил одно сверху, чтобы привлечь внимание, привлекает он все же Внимание! Ему ведь совершенно не нужно, чтобы чиновник разглядывал папку, ему нужно, чтобы тот что-то сделал по сути изложенного в «деле».

Это значит, что он весьма условно привлекает внимание, хотя и это тоже происходит на какое-то мгновение, пока ты даешь себе труд запомнить, где лежит это «дело» или как оно называется. Но в следующий миг внимание выключается, зато включается разум, и ты начинаешь искать, как решить ту задачу, которая в этом «деле» скрыта.

И тут, что очевидно, снова пример того, что если использовать слово «внимание», то ожидается, что человек непосредственно откликнется на некое воздействие. То есть начнет действовать, как если бы рассмотрел некую опасность. Возможно, что чиновник и рассмотрел ее, когда услышал, что на дело надо обратить внимание. Но опасность эта вовсе не находилась в «деле», она вообще была недоступна вниманию, потому что скрывалась за весьма отдаленными последствиями его действий.

Тем не менее очевидно: каждый случай речевого использования Внимания, говорящий вовсе не о внимании, тем не менее описывает именно то, как людьми ожидается действительная работа внимания. Это первое.

Второе: понятие «внимание», которое ощущается так плохо изученным и понятым наукой, в действительности настолько давно исследуется народом и так привычно, что постоянно используется не только для прямого описания действительности, но и для творения вторичных смыслов. Такое обилие метафорических использований какого-то слова означает, что слово это очень, очень хорошо знакомо и понятно любому носителю русского языка!

Из этого следует третий вывод: народ не сомневается, что моего понятия о внимании будет достаточно для понимания сложных иносказаний с этим словом. Значит, мое понятие о внимании действительно хорошо!

Вот не ожидал!

Глава 5. Внимчивость

Вероятно, самым примечательным штрихом внимания в статье из словаря Даля является этот:

«Внимчивость, внимательность – свойство это, рвение или желание все услышать, узнать и усвоить себе; прилежание».

В отличие от предыдущих примеров, которые показывали Внимание, то есть некое иносказание, лишь опирающееся на понятие внимания, внимчивость определенно говорит именно о том внимании, которое хочу понять я. Это внимание как исходное мое свойство определенно требует некоего желания познать и усвоить, прилежания и даже рвения.

Лично я склонен говорить об этом как об усилии, с помощью которого мы можем направлять внимание и удерживать его. В сущности, усилие управления вниманием. Но рвение и прилежание, вырастающие из желания, хорошо поясняют это усилие.

Поищу примеры в более поздних словарях.

Ушаков приводит примеры, сопоставляющие внимание с вниканием:

«Интерес, заботливое отношение, стремление вникнуть. Сосредоточить внимание на чем-нибудь. С должным вниманием. Без внимания. Достойный внимания. Привлекать внимание».

Напомню, что для многих языковедов внимание было «сосредоточением мысли». Ушаков же говорит о «сосредоточении внимания», и мне это кажется гораздо более точным. Что такое сосредоточение? Мы привыкли понимать это выражение слишком широко, в духе победных реляций с театра войны – как сосредоточение сил на определенном участке фронта.

В действительности, сосредоточение – это сведение в точку, фокусировка. Сосредоточить мысли можно лишь как войска – толпу, которая плотно сжалась возле чего-то. Сосредоточить внимание можно примерно как луч солнца с помощью увеличительного стекла, когда выжигаешь им по дереву. Это совсем разные образы и действия. И, надо добавить, совсем разное понимание внимания.

Да и вникать тоже существенно помогает понять внимание, хотя это лишь способ, каким внимание используется для обретения знаний. У того же Ушакова:

«Вникать. Внимательно разбираясь в чем-нибудь стараться понять, добиться понимания».

Стараться понять – значит раз за разом направлять убегающее внимание на то, что стало предметом твоего изучения. Действительное внимание – как пугливая дичь. Его надо преследовать неустанно, заставляя себя не прекращать охоту.

Тем не менее, из числа приведенных Ушаковым примеров: «С должным вниманием. Без внимания. Достойный внимания. Привлекать внимание» – лишь последний относится к вниманию. Все предыдущие – это Внимание, то есть использование понятия «внимание» для разговора о чем-то другом.

Так, «с должным вниманием» – это предупреждение или требование при работе с чем-то или кем-то не пропустить чего-то важного или быть осторожным, потому что дело это опасное, а человек имеет связи. От него нельзя отмахнуться как от простого посетителя: будут последствия.

Следовательно, речь идет не о внимании, а о том, чтобы сделать то, что требуется, в полном объеме, а не кое-как. Это еще один пример того, что внимание, если его возбудить, мгновенно заставляет человека действовать, что, очевидно, обеспечивает нам выживание.

«Достойный внимания» – отнюдь не привлекающий внимание, а требующий определенного отношения или действий. В сущности, речь идет не о рядовом человеке, а выдающемся в каком-то отношении. Как вещь в ряду других вещей, привлекающая внимания. Но Внимание к этому человеку или произведению отнюдь не естественное, а, как говорят психологи, произвольное. Как удержание мысли, а точнее разума, на этом предмете. Его надо не рассмотреть, а понять и запомнить.

Да и «без внимания» – бытовое выражение, вырванное из своих связей. В полном виде оно, скорее всего, звучит как «отнесся без должного внимания». Или: «читал, смотрел, слушал без должного внимания». Это значит, что сам по себе этот предмет или человек не привлекал внимания непроизвольно. Но надо было сделать усилие и заставить себя следить за тем, что происходит, чтобы не пропустить что-то существенное, о чем впоследствии спросят.

Действительное внимание при этом было, но где-то блуждало, и это прямо свидетельствует о том, что речь тут идет совсем не о внимании, а о некой установке на поиск существенного или важного. И происходит этот поиск не прямо, не в миг восприятия, а с небольшим запозданием, когда ты просматриваешь те образы, которые у тебя отложились.

Иными словами, ты сидишь и рассеянно смотришь на что-то или слушаешь кого-то. Но поскольку у тебя есть задача впоследствии как-то показать, что ты не пропустил главного, ты вполуха или вполглаза воспринимаешь то, что перед тобой происходит. Воспринимаешь ты так, чтобы не загружать свое сознание тем, что тебе неинтересно. Но при этом просматриваешь то, что откладывается, через какие-то промежутки времени. И если тебе покажется, что прозвучало нечто важное, ты пересматриваешь.

И уж тут ты слушаешь со вниманием. А потом снова переходишь к Вниманию и дожидаешься, когда это все закончится либо снова мелькнет искорка важного.

Вероятно, при этом где-то в глубинах твоего сознания внимание все же работает и позволяет тебе просматривать то, что было выложено в виде образов. Совершенно очевидно, что такой способ восприятия скучных или не нужных нам вещей гораздо экономичней, как говорится. Но в нем есть опасность упустить что-то, что было важно, и за это тебя попрекнут, что ты отнесся к делу без должного внимания.

Впрочем, точно так же тебя попрекнут, если ты не выполнишь просьбу кого-то, кто имеет значение. И тебе тоже скажут, что ты отнесся к просьбе важного человека без внимания. А на деле ты просто не проявил необходимого старания или рвения угодить и услужить.

Как бы там ни было, но внимание – не простое явление в моем устройстве. Понятие о нем состоит из множества культурных и исторических слоев. И без очищения все попытки пробиться к вниманию будут обречены, что, я думаю, и случалось со многими исследователями.

Тем не менее я уже наработал себе способность видеть Внимание, то есть то, что использует это имя, но в действительности является не вниманием, а некими действиями, исполняемыми так, как должно бы работать внимание. Поэтому я могу себе позволить в соответствии с КИ-психологическим подходом к исследованию отбрасывать в дальнейшем все подобные примеры.

Сам же я хотел бы пройти в следующий слой понятия о внимании, где хранятся образы, соответствующие слову внимчивость. Однако, подозреваю, что слои культуры, использующей понятие о внимании, еще далеко не исчерпаны. И я определенно вижу еще один.

Глава 6. Продолжая описание

Продолжая описание внимания, а точнее, пробиваясь к действительному описанию сквозь множественные слои русского понятия «внимание», я хочу разобрать еще один пример из словаря Ушакова, приведенный в статье «Внимательный»:

«Внимательный…Выражающий внимание. Внимательное лицо».

Имеет ли лицо, выражающее внимание, отношение к вниманию? Безусловно, какое-то отношение оно имеет. Это очевидно. Но имеет ли оно отношение к действительному вниманию?

Тут мы налетаем на одно из основных полей всей физиологической психологии в широком смысле этого понятия. Не только собственно физиологическая психология, но и вся научная психология, исходившая из того, что души нет, а есть различные телесные явления, начинала изучать внимание с его телесных выражений. Доходило до абсурда: немалое число психофизиологов считали, что именно в этих телесных выражениях внимательности и скрывается все внимание.

Иными словами, есть мнение, что если соответствующие изменения в теле вроде поворотов головы, шевеления ушами, внимательного лица, то это и есть внимание. Однако пойдем пока от русского языка. А он однозначно считает, если есть выражение чего-то, то должно быть и то, что выражает себя с помощью телесных признаков.

При этом столь же однозначно: если есть телесные признаки, иначе, выражение внимания, то где-то за ними есть и внимание. За исключением случая, описанного словами «внимательное лицо». Как раз в этом случае человек может и обмануть.

Что, однако, вполне передает суть: мы настолько хорошо знаем внимание, что даже умеем его подделывать и при этом твердо уверены, что другой однозначно распознает по тем искусственным признакам, что мы сумеем изобразить, именно внимание.

Итак, получается, что в первом слое русского языкового понятия о внимании мы имеем дело вовсе не с вниманием, а с действиями, исполняемыми по образу действий, вызываемых вниманием. Это не случайное подражание: очевидно, что внимание обладает силой, чтобы управлять нашими действиями мгновенно и неотложно.

Во втором слое, под тем же именем внимания появляются способы подмены внимания на внешнее изображение. При этом можно говорить, что такие способы оцениваются людьми как весьма полезное искусство, и достигают в нем изрядного совершенства. В следующих строках Ушаков как раз приводит пример такой искусности в изображении внимания, именуемой любезностью:

«Проявляющий внимание к кому-нибудь, любезный. Хозяин был внимателен ко всем».

Хозяин, вероятно хозяин гостиницы, хозяин ресторана, или хозяин дома, принимающий гостей, не был внимателен. В этом не было действительной необходимости, поскольку гости вели себя прилично и не представляли опасности. Но если рассматривать это как пример дела, в котором хозяин зарабатывает на своих посетителях, то высказывание, описывающее поведение хозяина, остается прежним, но суть выступает ярче.

Хозяин не был внимателен, но он старался сделать то, что хотели от него гости. Для этого собственно внимание не очень-то и требовалось. Для этого требовалось подумать, а потом стараться. И требовалось изображать внимание.

Так и половой, стоя перед столиком с посетителями, которые заказывают еду, должен изображать внимательность, хотя при этом лишь ждет, когда прозвучат названия и количества, чтобы пометить их в книжке заказов. Никакое действительное внимание в этом случае не требуется, но требуется сделать так, чтобы посетители были довольны и хорошо платили. А потом приходили еще, потому что им нравится обслуживание.

Значит, обслуживание с изображением внимания – это немалая ценность! И ценятся те люди, которые умеют сделать внимательное лицо. Кстати, и студенты непроизвольно учатся этому искусству, когда им хочется спать на лекциях. Где там витают твои мысли, не важно, но лицо должно быть внимательным! Мы все знаем, что уметь изобразить внимание иногда просто необходимо, как если бы от этого зависело наше выживание. И, вероятно, это так!

Вполне очевидно, что внимание – вещь ценная и потому может быть товаром. А раз есть мастера в изображении внимания, значит, рынок этот весьма развит и в нем требуется мастерство.

Что означает, что и покупатели здесь изощренные и легко распознают подделки. Поэтому, очевидно, утонченность в изображении внимания подчас доходит почти до проявления действительного внимания. И как разделить, где тут внимание, а где слой лжи, вопрос не для начинающего исследователя. Но очевидно, что я этим владею, раз мне и самому постоянно утонченно изображают внимание.

Следовательно, вопрос этот решается, с одной стороны, искусством самонаблюдения, а с другой – очищением. В определенной глубине своего сознания я точно владею способностью различать подлинное внимание от его изображения. И там же я умею сам очень тонко изобразить внимание, удерживая эту маску на своем лице, в то время как действительное мое внимание быстро перебирает те мысли, которые для меня действительно важны.

Но чтобы описать это состояние, мне нужно очистить свое сознание еще от множества помех, которые не пускают меня в созерцание и отвлекают на все, что мелькает перед моим внутренним взором.

А мелькают, собственно говоря, множественные значения все того же простого слова «внимание». Я, конечно, не имею сейчас в виду то, что может меня отвлекать за пределами поставленной перед собой задачи, понять внимание. Конечно, и звонок в дверь, и свист чайника на плите, меня отвлекут. Но отвлекут, целиком выдернув из задачи.

Однако я откликнусь на это отвлечение, удерживая задачу целиком и неприкосновенной. А как только освобожусь, то снова окунусь в нее как в особый сосуд, и там все будет по-прежнему чисто до того пространства, до которого я уже прошел, убирая помехи. Но вот дальше мое видение будет застить понятийная муть, до которой я еще не добрался. И, соответственно, если я попытаюсь перескочить через не проясненные понятия, они прицепятся к моим рассуждениям и внесут в них искажения.

Поэтому чтобы рассуждение оставалось чистым, придется пройти все языковые примеры из словарей русского языка и исчерпать то описание внимания, которое сделано русским народом. Вот после этого наступит время науки и всех доступных мне упражнений и экспериментов, позволяющих пройти глубже.

Глава 7. Забота со вниманием

Да, мы все большие мастера, как изображать внимание, делая внимательные лица. Однако если это воспринимается как вполне сносный товар, значит, он соответствует нашим ожиданиям. Но не ожиданиям же обмана! Мы все ждем, что к нам отнесутся со вниманием и, получив соответствующее обслуживание, считаем, что получили внимание.

Что же мы в действительности получили?

Впрочем, вопрос неверный. Даже не важно, что мы получаем, когда вместо внимания нам продают изображение внимания. Важно лишь одно: можно ли сквозь это пробиться к действительному вниманию? Если верить тому, что мы все в этом не сомневаемся, когда принимаем подмену, мы все верим, что внимание тут где-то есть.

Но что мы ищем в данном случае – внимание или заботу?

Очевидно, что заботу, но почему-то предпочитаем называть ее вниманием. Почему?

Как определяет заботу Ожегов (1961), это «мысль или деятельность, направленная к благополучию кого-чего-нибудь».

Прав ли он, я даже не берусь разбираться, хотя исходно подозреваю, что это опять очень поверхностное определение. Более того, я подозреваю, что под мыслями и соответственно, деятельностью, лежат не просто образы, но некий источник образов, который их порождает. И источник этот лежит столь глубоко, что языковеды его просто не видят, а психологи избегают видеть, поскольку он, думается мне, в душе.

И сама эта забота без души понята быть не может.

Но в быту и в отношении заботы возможны подделки. Простой набор правильных, ожидаемых человеком действий может расцениваться им как забота, независимо от того, что тобой двигало. А двигать могла и корысть. И тогда твои действия не действительная забота, а имитация заботы в целях обогащения, например.

Но и это не важно. Важно сейчас лишь то, что же объединяет эти два понятия под общим именем внимания.

Почему люди ценят внимание, ожидая, в действительности, заботы, в общем, очевидно. Забота действительно улучшает нашу жизнь. Внимание же – настолько внутренняя способность человека, что улучшать может лишь жизнь своего хозяина. Что, однако, не отменяет возможности направлять внимание на что угодно, в том числе и на другого человека. Но внимание никак не может заменить заботу. Как подменилось имя?

Очевидно, внимание – одна из важнейших черт заботы. Причем настолько яркая, что и стала восприниматься как основной признак. А что, собственно, входит в заботу?

Если верить определению – мысли определенной направленности и дела. Но очевидно, что и внимание. Три части, и внимание – самая яркая.

Действительно, мысль увидеть нельзя. Действия видны, но оценить их мы можем только задним числом, по итогам. А вот внешние выражения внимания видны непосредственно в тот миг, когда забота больше всего требуется. Например, когда у тебя боли.

Как и когда проявляется действительное внимание? В первую очередь, когда в окружающем нас мире происходят изменения, которые важны для выживания. Нечто шевельнулось, и мы тут же смотрим туда, подозревая опасность. Нечто привлекло наш взгляд цветом или видом, и мы принимаемся его изучать, не съедобное ли это…

Старые русские мазыки, у которых мне довелось учиться, говорили, что разум как орудие выживания рождается из трех первых струй. Сталкиваясь с неведомым, он всегда обязательно задается тремя вопросами: опасно – не опасно? съедобно – не съедобно? полезно – не полезно?

Именно эти вопросы и управляют вниманием, направляя его на появившиеся в поле восприятия предмет, существо или явление природы. И удерживают его на них до тех пор, пока не будет получен ответ.

После этого мы можем заниматься этой вещью, хоть поедать ее, но наше внимание уже гуляет вместе с разумом по другим полям, перебирая множество вещей, которые имеются в сознании или окружающем мире. В сущности, путешествует по этому хранилищу не само внимание, а разум, который постоянно упорядочивает окружающий его мир. Что, естественно, сказывается на легкости выживания и качестве жизни.

Каким образом это устройство разума может проявляться в заботе? Ведь то, что другой человек нас не съест и даже не ударит, становится очевидным с первых мгновений. Особенно если он действительно нуждается в заботе.

Впрочем, это не так уж однозначно. Кто-то может и ударить. Кто-то накричать. А кто-то ухудшить мою жизнь иным способом, например понизив в должности или лишив чаевых.

Это значит, что даже при общении с простым посетителем, человек постоянно может ожидать некой опасности. И пусть он вряд ли рассчитывает съесть кусочек другого человека, хотя при заботе о больном может перепасть и кусок еды. Но гораздо вероятней, что при общении с другим человеком ты все время готов к появлению возможности извлечь какую-то пользу. Хоть те же чаевые…

Все эти ожидания, безусловно, заставляют внимание постоянно возвращаться к человеку, вспыхивая и мерцая, как некое свечение. Однако именно это свечение внимания не имеет никакого отношения к тому, что ожидается от меня другим! Вот ведь фокус!

Когда другой знает, что его обслужили со вниманием, он ожидает заботы, а не внимательного прощупывания на предмет извлечения из него пользы. И второй, изображая внимание, показывает не то, что он внимательно изучает, опасаясь и рассчитывая поживиться, а то, что он заботится. Если какое-то внимание в этих случаях и становится товаром, то отнюдь не настоящее!

Но при этом очень хочется, чтобы настоящим было именно то, которое мы изображаем, делая «внимательное лицо», а это именно то внимание, которое должно быть при заботе. Следовательно, мы знаем, каким оно должно быть.

Ожегов (в 1952 году) дает такое определение:

«Внимательный. 1. проникнутый вниманием, сосредоточенный. Внимательный читатель. Внимательный взгляд. 2. Проявляющий внимание, чуткий. Внимательный уход за больными».

Человек, заботящийся о другом, должен быть чутким, то есть должен откликаться на малейшие изменения в его состоянии. Этого просто нельзя сделать без внимания. Выражение «внимательный уход за больными» в действительности неверное и даже почти невозможное в русском языке. Это искусственная конструкция; языковед придумал ее ради примера. На самом деле должен был быть «заботливый уход за больными».

Но вот что определенно должно было быть у того, кто ухаживает за больными, если он действительно делает то, что нам всем желательно, это забота и внимательный взгляд. Не внимательное лицо, ни в коем случае не внимательное лицо! Но внимательный взгляд!

Почему, я думаю, очевидно: лицо воспринимать не может. Оно не орган восприятия. Оно орган изображения, оно – личина, надетая на душу. Зато взгляд – это даже не глаз. Это не просто орган восприятия, а само восприятие, узко направленное на предмет, приковывающий внимание.

Если у человека внимательный взгляд, мы знаем: он действительно видит нас! Он может после этого ничего не сделать, но может и сделать, потому что он видел. Тот же, который не видел, уже точно не сделает.

Наличие внимания делает заботу возможной. Оно не увеличивает вероятность или количество заботы. Оно делает ее возможной. Если внимания нет, заботы тоже нет. Есть исполнение обязанностей. Но эти обязанности делаются без души. И значит, весьма сомнительны. Может быть, проще и дешевле было бы нанять совсем чужого человека, который был бы внимателен не ко мне, а к той пользе, которую можно из меня извлечь, и потому старался бы…

Думается мне, что забота и подобные ей понятия составляют еще один слой культурного содержания моего сознания, отделяющий меня от созерцания внимания в чистом виде. Я пока даже не знаю, есть ли еще что-то, подобное заботе, что могло бы скрывать от меня внимание. Но если оно встретится, теперь я его узнаю.