Текст бизнес-книги "Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг"

Автор книги: Александр Смирнов

Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование

Великий историк академик В.О. Ключевский указывал, что аграрная Россия становится фабрично-заводской и за привычным противостоянием крестьян и помещиков, борьбой труда и капитала уже выделяются новые социальные группы, связанные с напряженной умственной теоретической работой.

В прессе тех лет содержится немало острых социально-психологических зарисовок, раскрывающих громадные последствия промышленной революции, ломающей традиционные патриархальные формы жизни, труда, обычаев и нравов. Очевидцы, в том числе священнослужители, с горечью отмечали, что молодые крестьяне, вставая в ряды пролетариев, «отщепляясь» от деревни, порывали с религией и православной нравственностью. Молодые рабочие перед первым спуском в шахту, которая представлялась им своего рода преисподней, кромешной тьмой, срывали с груди нательные кресты.

Уходила в небытие аграрно-крестьянская страна, а вместе с ней уходило в прошлое и «равенство в молчании». В такой стране, как Россия, где подавляющая часть населения – свыше 90 % – была напрямую связана с земледелием, любой вопрос так или иначе упирался в аграрно-крестьянский и, в конечном счете, в вопрос о земле. На рубеже веков остро встал вопрос о малоземелье крестьян, о прирезке земли к наделам, определенным еще в 1861 г. За полвека после «великих реформ» численность населения, прежде всего крестьянства, возросла почти вдвое, а мужицкие земельные наделы остались прежними. Дебатировался уже не вопрос о «прирезке» наделов, а вопрос о том, откуда землю для прирезки взять. Левые радикальные силы призывали к ликвидации помещичьего землевладения, открыто звали к разгромам помещичьих усадеб.

«Разоряйте гнезда, воронье разлетится», – взывали прокламации. Кровавые всполохи пожаров левые называли не без тайного злорадства «иллюминацией» боярских вотчин. Более умеренная оппозиция, земцы, утверждали, что «прибавка, прирезка земли крестьянам не поможет, разговоры о прирезке наделов абстрактные фантазии, дело не в малоземелье, земли в России не мало, но она скверно обрабатывается». Так писал публицист, поклонник и знаток Герцена земский деятель Ф.И. Родичев – запомним это имя, в недалеком будущем Родичев станет одним из активных думских деятелей.

Для подготовки аграрных реформ император создает ряд специальных органов, как то: Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, обширную комиссию «для всестороннего обсуждения вопроса об экономическом упадке великорусского центра в связи с условиями хозяйственной жизни других частей империи»¹². Собранные данные убедительно говорили об экономическом упадке центральных губерний, то есть великорусского ядра, базы империи, о катастрофическом недостатке земли у крестьян вследствие быстрого роста населения, возникновения аграрного перенаселения в великорусских губерниях. Даже «Новое время», известное своим трезвым консерватизмом, вызывавшим раздражение левых публицистов, в новогодней статье на 1902 г. признавало, что оскудение великорусских губерний является следствием неудовлетворительной постановки у нас земледелия. Еще более важным было то, что сами крестьяне видели выход не только в «прирезке земли», в осуществлении «по манию царя всеобщего равнения», распределения всей земли по трудовой, единой для всех норме, но и в массовом переселении на свободные земли за «каменный пояс», где, по крестьянской молве, располагалось Беловодье – страна изобилия и вольности. За первые пять лет царствования Николая II более миллиона крестьян переселились за Урал, значительная их часть поселилась в Западной Сибири в приалтайских степях на удельных землях, переданных императором в переселенческий фонд.

В январе 1902 г. император принимает исключительно важное решение. Он утверждает положение об Особом совещании о нуждах сельского хозяйства и сельскохозяйственной промышленности. Оно имело огромное значение для всей последующей аграрно-крестьянской политики вплоть до революции и ленинских декретов о земле. Остановимся на этом решении, его значимости и последствиях, ибо здесь ключ к пониманию острой борьбы по аграрнокрестьянскому вопросу как в Государственной Думе, так и вне ее. Согласно положению, Совещание работало под председательством министра финансов Витте, в него входили руководители ряда других министерств и ведомств (минвнутрдел, земледелия и др.). Знаменательно, что в Совещание был включен наряду с министрами председатель Московского общества сельского хозяйства князь А.Г. Щербатов, имевший репутацию специалиста-аграрника.

По замыслу императора Совещание должно было дать материал для определения общей направленности аграрного развития страны, он обращался к практикам, не видя в спорах теоретиков – знаменитом споре западников и славянофилов-почвенников – ответа на вопрос, куда идет русская деревня.

При организации работы Особого совещания император принял принципиальное решение, начисто отметая выборное начало при составлении как центрального органа, так и его местных представительств. Если в столице все сосредотачивалось в руках руководителей важнейших министерств, как то: финансов, земледелия, внутренних дел, то во всех губерниях Европейской России создавались губернские комитеты по изучению нужд сельхозпромыш-ленности. Председательствовал в них губернатор, входили в его состав высшие чины губернской администрации и по должности представители дворянства – председатели и члены земских управ. Председатель мог пригласить по своему выбору лиц, «участие коих сочтет полезным». Аналогично обстояло дело и в уездах, только там председательствовал уездный предводитель дворянства. Было создано около 600 комитетов, имевших весьма широкие полномочия. Губернские комитеты получились более «казенными», уездные – где, по существу, было задействовано все уездное земство, имели более общественный характер, были более самостоятельными. Комитеты и вся сеть Особого совещания почти не касалась общеполитических проблем, сосредоточив внимание на изучении положения русской деревни, на поиске путей повышения эффективности земледелия.

Убийство в мае 1902 г. Сипягина и казнь террориста – это был первый в царствование Николая II смертный приговор – не изменили политическую направленность работ Особого совещания. В пожеланиях нескольких уездных комитетов говорилось о необходимости политических реформ, о введении народного представительства, резко усилились противоречия между властью и общественностью и в ряде случаев губернаторы снимали с обсуждения доклады за их антиправительственную направленность. Так, в Харькове один докладчик заявлял, что без образования органов народного представительства не устранить главных причин оскудения деревни, что нельзя истреблять комаров, сохраняя вампиров. В некоторых губернских комитетах (Москва, Тамбов, Тверь и т. д.) дело доходило до раскола и демонстративного ухода с заседаний меньшинства.

В многотомных трудах этих 600 комитетов, содержащих уникальные данные, можно найти отголоски едва ли не всех мнений, направлений, школ тогдашней общественно-политической и юридической мысли.

Еще до окончания работы, до издания всех трудов Совещания, редакция популярного юридического журнала «Право» (редактор-издатель профессор И.В. Гессен), использовав рукописные материалы – результаты работы примерно трети губернских комитетов, – издает свою сводку данных под титулом «Нужды деревни»¹³, с предисловием доцента П.Н. Милюкова, уже тогда выдвигавшегося в лидеры земско-конституционного движения.

Многие заявления губернских и особенно уездных комитетов напоминали адрес при восшествии на престол императора и содержали едва ли не единодушные пожелания об укреплении земств, расширении их на западные и восточные земли, то есть превращении их во всероссийские органы самоуправления, было также требование уравнения крестьян в правах с другими сословиями (не путать с левым лозунгом упразднения сословий, то есть речь шла не об уничтожении дворянских прав, а о возвышении мужика). Общепризнанным было также пожелание о введении всеобщего начального образования. Именно эти требования – а это голос земли русской – легли в основу целого пакета законопроектов, подготовленных «просвещенной бюрократией» в императорском правительстве и внесенных затем в Думу. Именно здесь в материалах комиссий Особого совещания, работавшего с 1899-го вплоть до 1905 г., лежат корни, истоки думского законотворчества и острой борьбы, буквально раскалывавшей целое десятилетие Думу и общество. И вполне понятен повышенный интерес к этим материалам ведущих русских юристов. Материалы комиссий, изданные редакцией «Права», важны еще в одном отношении, а именно – для решения спора о судьбе русской земледельческой общины, артельных форм хозяйствования, предпринимательства вообще.

В специальной литературе немало содержится утверждений, что община себя к началу XX в. полностью изжила и русское общественное мнение якобы высказывалось за ее ликвидацию, что потом нашло отражение и в правительственной политике. Но материалы вышеупомянутых комитетов и сборника «Нужды деревни» говорят нечто иное. Большинство губернских комитетов высказалось не за полное упразднение, а лишь за предоставление крестьянам права свободного из нее выхода. Но даже если считать требование свободного выхода упразднением общины, что, конечно же, не так, то среди «большинства» этих, так сказать, противников общины нет комитетов великорусских губерний, этого ядра державы российской, как то: губерний Московской, Тверской, Владимирской, Тульской, Тамбовской, Нижегородской, Вятской. Именно тут в «ядре державы» преобладали сторонники общины, артельных форм, этого практического воплощения православной соборности. Более того, уже тогда, в начале века, в указанных комитетах обсуждался, а в Вятском комитете был принят и включен в решение принцип поддержки со стороны общества и государства общины с последующим ее развитием в кооперативные формы собственности и производства. Это была защита артельной обработки земли, артельных форм труда и жизни.

Нельзя не учесть и другое. Далеко не все «противники общины» высказывались за полное ее упразднение. Только 52 комитета (из 600!) предлагали отмену общинного землевладения в законодательном порядке. Многие говорили просто об облегчении выхода из нее, за право свободного перехода к подворному владению без принудительных мер. Характерно, что комитеты высказывались против частного владения землей, а если речь шла о праве продажи земли, то исключительно только крестьянам-земледельцам. Таков был голос земли, людей не отвлеченных теорий, а практики. Характерно, что из 600 комитетов только в решениях восьми содержались пожелания конституции.

В порядке предварительных итогов работы Особого совещания его комитетов император издает 26 февраля 1903 г. Манифест. В нем говорилось, что смута, посеянная увлечениями, чуждыми русской жизни, препятствует усилиям императорской власти по «улучшению народного благосостояния», невзирая на смуту и в противоборстве с нею власть намеревалась осуществить ряд намеченных ею ранее преобразований. На первом месте стояло царское предписание всем властям неуклонно соблюдать заветы веротерпимости. Этот принцип впервые появился в Манифесте, и с тех пор постоянно был в центре внимания императорского правительства.

Манифест предписывал передачу всех материалов Особого совещания в местные органы власти «для дальнейшей их разработки и согласования с местными особенностями в губернских совещаниях при ближайшем участии достойнейших деятелей, доверием общественным облаченных. В основу их трудов положить неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения, изыскав временно способы к облегчению отдельным крестьянам выхода из общины. Принять безотлагательные меры к отмене стеснительной для крестьян круговой поруки». Манифест также предписывал преобразование местного самоуправления и «для изыскания способов удовлетворения многообразных нужд земской жизни трудами местных людей, руководимых сильной и закономерной властью». Для разработки реформы местного управления была в начале 1903 г. создана специальная комиссия под председательством С.Ф. Платонова. Комиссию Платонова позже именовали «комиссией по децентрализации», ибо ее основной целью было усиление местных органов управления.

Через две недели после Февральского манифеста, 12 марта, был опубликован закон об отмене круговой поруки.

Нельзя не отметить огромную важность провозглашенных Манифестом 26 февраля принципов, как то: сотрудничество администрации с местными органами самоуправления, земствами и городскими думами, децентрализация, провозглашение веротерпимости, учет местных особенностей, наконец, признание общинных форм жизни и труда и одновременной отмены стеснительной для последних круговой поруки. Это был шаг в правильном направлении – предоставление свободному земледельцу права свободного избрания способов и форм хозяйственной деятельности. Свободный земледелец в свободной стране – вот конечная цель пути, который указывался Манифестом. Увы, эта цель оказалась недостижимой и остается таковой и на исходе столетия.

В октябре того же 1903 г. (с 10 по 24 октября) под председательством В.Н. Коковцова подводила итоги двухлетних трудов комиссия по вопросу упадка великорусского центра. Были изучены обширные статистические данные, произведено сопоставление данных по центральным (великорусским) губерниям с материалами по другим частям державы. Комиссия Коковцова была весьма представительной и авторитетной, в ней по царской воле работали представители 14 министерств и ведомств (финансов, земледелия, внутренних дел, департамента уделов и др.), а также 18 известных земских деятелей. В комиссии возникли острые прения уже при определении предмета обсуждения, раздались голоса, что речь идет не об упадке великорусского центра, то есть упадке русского крестьянства, русских традиционных промыслов, а о явлении общероссийском; однако после обмена мнениями, изучения конкретного материала сошлись на том, что да, есть симптомы упадка повсюду, но в центре «упадок выразился наиболее резко».

И опять приходится говорить о застарелом недуге нашей жизни; правильный диагноз был поставлен без малого сто лет назад, а врачевание все еще не завершено или оно не начиналось?!

Комиссия Коковцова работала в условиях резкого обострения противоречий между властью и обществом, последнее, то есть либеральная легитимная оппозиция, прежде всего земцы-конституционалисты (о них ниже), все более и более противопоставляло себя «исторической» власти, перекладывая на нее всю вину за бедствия и неудачи, многие из которых носили объективный характер. Так и теперь. Земские деятели – члены комиссии Коковцова подали на высочайшее имя записку, утверждая, что одних экономических мер для исцеления недугов, поразивших великорусский центр, недостаточно, нужно прежде всего изменить социальное и правовое положение крестьян, отменить телесные наказания, ограничить власть земских начальников, стесняющих мирское крестьянское самоуправление, облегчить крестьянам, по их желанию, выход из общины, принять меры по развитию народного просвещения, и, наконец, требовала создания районных земских съездов (волостных земств), а также изменения работы по подготовке законопроектов, касающихся села, то есть передачу проектов, касающихся местных условий, на заключение земских собраний. Это было принципиальное требование – «земля» требовала от власти, чтобы ее выслушивали, с ее мнением считались.

Это пожелание «земли» земцев власть отвела, прибегнув к чисто формалистическим уверткам. Коковцов заявил, что поднятые в записке земцев вопросы не входят в компетенцию комиссии, созданной лишь для обсуждения хозяйственного оскудения центра.

Нельзя, говорил министр, объяснить этот упадок общими причинами, это, мол, граничит с отрицанием мер по удовлетворению местных нужд. Но упадок центра имел не только местные корни. Одним словом, «истребляя комаров, не забывайте о вампирах».

Выводы комиссии Коковцова были скромными. Комиссия рекомендовала увеличить субсидии земствам, поддержать кустарные промыслы, упорядочить переселенческие дела, сократить выкупные платежи. Это были все же не более как полумеры.

Начало века ознаменовалось трагическим раздвоением русской жизни. Все образованное общество («публика» или «интеллигенция», лица свободных профессий), за весьма малым исключением, оказалось в состоянии резкой, непримиримой оппозиции к правительству, «исторической» власти. По инициативе левых (эсдеков, эсеров) был выдвинут и подхвачен «публикой» боевой клич «Долой самодержавие!»; в легальных подцензурных изданиях он заменялся критикой «бюрократии», административной системы, под которой легко угадывалась «историческая» власть, монархический строй. В условиях быстро нарастающей политической конфронтации всякое разумное реформирование устаревших форм неизбежно оценивалось по этой радикальной шкале – за или против самодержавия. Альтернативой последнему являлась конституция.

Как говорилось в передовой статье первого номера журнала «Освобождение» – этом инкубаторе партии кадетов – широких реформ, в которых нуждается страна, нельзя ждать и нелепо требовать от самодержавной власти и такого ее министра, как Витте, «их может дать России только хорошо организованное народное представительство». В разработке и пропаганде этих дней и настроений, в конечном счете приведшим к Государственной Думе, «Освобождение», несомненно, сыграло главную роль. Его редакция, ее актив (П.Б. Струве, П.Н. Милюков), обладая связями в самых различных кругах общества, не только в земстве, в городских думах, но и среди просвещенной «бюрократии», получала обширную информацию, публиковала всевозможные записки, часто весьма конфиденциальные, письма, фельетоны; разумеется, все это делалось в целях «обличения самодержавия». Современники упрекали «Освобождение» даже в распространении политических сплетен.

Русское образованное меньшинство (публика, интеллигенция) было убеждено, что самодержавие изжило себя. Как ни парадоксально это звучит, но и некоторые влиятельные консервативные деятели (Победоносцев, Плеве) по существу исходили из принципа неизменности самодержавия, то есть лишали самодержавие будущего, отрицая возможность разумного реформирования, – ничего нельзя менять без угрозы всеобщего обвала. Таков был принцип этих охранителей. Отсюда повышенное внимание к запретам и репрессиям. Невольно вспоминаются горькие слова, сказанные Александром III Победоносцеву – своему наставнику и воспитателю: «Ты как жгучий мороз, гнить не даешь, но и расти не позволяешь».

Это охранение без творчества, это стремление законоуравнивать и сохранять даже отжившее стало сутью внутренней политики при таких министрах, как Сипягин и Плеве.

На бессмысленность такого охранительного консерватизма указывали даже убежденные защитники «исторической» власти. Известный Лев Тихомиров – в молодости член устрашающего исполкома «Народной воли», а затем непримиримый враг экстремизма – писал в книге «Монархическая государственность»: «Беспрерывно и бесконечно возрастающая административная опека приводит общественные силы к расслаблению. Так, воспитываемая нация не может не потерять политический смысл и должна все более превращаться в толпу»¹⁴. Л. Тихомиров употребил почти те же доводы, что перед ним использовал министр Горемыкин. Самовластие, удушающее самоуправление, разрушает общество, превращая сограждан в толпу, в пыль.

Провозглашенные императором принципы в жизнь не проводились. Более того, созданное по его повелению Особое совещание, труды которого он поддержал лично, постепенно свертывало свою работу. По приказу Плеве статистическая работа по изучению деревни была прекращена в июне 1902 г. по причине «неблагонадежности» земских статистиков и тенденциозности их выводов. «Политическая неблагонадежность земской статистики есть, конечно, несомненный факт, – отзывалось на приказ Плеве „Освобождение“. – Было бы жалкой уловкой отрицать это. Но, – добавлял журнал, – вся идейная интеллигенция политически неблагонадежна». И с этим выводом осведомленных современников нет смысла спорить. Но это повеление Плеве характерно в другом аспекте – политически благонадежных людей нет, значит, следует прекратить исследование державы. Статистики мутят народ. Вот это и есть охранители без творчества, как у Щедрина, тащить и не пущать!

Есть данные, что Плеве по воле царя исподволь готовил проект реформ, созыв Государственной Думы, но погиб в самом начале этой работы, она не сказалась на его политике.

В начале 1903 г. Плеве убедил императора свернуть работу Особого совещания под тем же предлогом борьбы со смутой. Но смута нарастала, студенческие волнения не прекращались, равно как и стачки рабочих и разгромы помещичьих усадеб (в том числе имений членов императорской фамилии). По всей стране на литературно-музыкальных вечерах читались стихи о ночи и заре, о грозе и весеннем громе, по рукам ходили подписные листы, жертвовали на «них» (студентов) и «нее» (революцию), «лес рубят, молодой зеленый лес», – неслось с эстрады, и зал взрывался овацией, понимая, что речь идет о молодой мятежной России. «Буря, скоро грянет буря!» – звучало уже как призыв. А знаменитая «Дубинушка» стала подлинным гимном оппозиционных сил.

В январе 1904 г. в тяжелые обстоятельства, определяющие правительственную политику, ворвалась война¹⁵. Великая империя, захваченная врасплох, терпела одно за другим тяжелые поражения, вызывавшие взрывы негодования оскорбленного чувства национальной гордости.

Несомненно, военный фактор сыграл громадную роль в изменениях внутренней политики, но его влияние неоднозначно. Вначале, особенно под впечатлением вероломного нападения на Порт-Артурскую эскадру, гибели «Варяга», пробудилась мощная волна патриотических чувств, заговорило оскорбленное чувство национальной гордости. Песни тех лет, особенно о славном «Варяге» – ставшая давно народной, говорят сами за себя. Петербург был потрясен спонтанно возникшими патриотическими манифестациями. Даже университет – этот очаг смуты, взорвался грандиозной сходкой, завершившейся шествием к Зимнему дворцу с пением «Боже, царя храни!». Молодежь вдруг уразумела, что слова гимна – это моление во спасение Отечества. Для нашей темы особо важен следующий аспект патриотического движения – когда посыпались неудачи: падение Порт-Артура, Ляолян, Мукден и, наконец, Цусима, то это же чувство попранной национальной гордости обернулось против собственной власти – виновницы национальной трагедии. От японцев как-то вдруг перебросились на собственного царя. Этот поворот «все вдруг кругом» особенно ярко проявился в поведении земских конституционалистов. В январе 1904 г. в Петербурге состоялся нелегальный съезд Союза освобождения (формируемой партии кадетов), избравший тайный руководящий центр, который был буквально захлестнут патриотической волной. Земские и городские думы и управы, дворянские и купеческие собрания посылали в столицу адреса и телеграммы. Совещание в Москве 23 февраля земцев-конституционалистов приняло решение: ввиду нападения японцев прекратить выдвижение конституционных требований.

Редакция «Освобождения», руководители земско-конституционного движения оказались в сложном положении. П. Струве попытался как-то совместить патриотизм, отражение японской агрессии с конституцией и выдвинул в «Письме к студентам» призыв, явно адресуясь и к левым силам. Кричите: «Да здравствует армия, да здравствует Россия, да здравствует свобода!» Но похоже, что эта триада не сработала, и студенты-радикалы заявили, что эти три здравицы лучше заменить двумя испытанными словами – «Долой самодержавие!».

В литературных кругах, а в России это – всегда барометр общественных настроений, преобладали опасения, что победа в войне приведет к укреплению самодержавия и надолго отсрочит введение конституции. Еще более определенно, явно пораженчески, были настроены эсдеки и эсеры. Известный террорист Каляев (убийца великого князя Сергея) заявлял: «Всех объял патриотизм. Повальная эпидемия глупости. На героев войны (команду „Варяга“, защитников Порт-Артура) зевают разинувши рты».

Широкую известность приобрели слова, якобы сказанные Плеве: «Нам нужна короткая победоносная война». Но война, развязанная Японией, опиравшейся на союзную с ней «владычицу морей», в обстановке крайне для России невыгодной, пагубной, была чем угодно, но только не войной, устроенной царем и его министрами для укрепления самодержавия.

Влияние войны в другом. Война потребовала общенационального напряжения сил, и царь для укрепления единства попытался найти общий язык с оппозиционной либерально-демократической общественностью. Действия императора, порывавшего с обанкротившимся курсом Плеве, заслуживают внимания, особенно в контексте событий. Конец июля 1904 г. ознаменовался двумя крупными событиями, а именно: 28 июля русский флот попытался прорваться из осажденного Порт-Артура во Владивосток, но в тяжелом бою потерпел неудачу. Это был конец первой тихоокеанской эскадры. 30 июля в царской семье родился долгожданный наследник. Крестным отцом его стал германский император Вильгельм II. По этому случаю в торжественном манифесте провозглашались традиционные милости и льготы – прощение недоимок и законодательная полная отмена телесных наказаний. Но в эти же августовские дни на полях Маньчжурии произошло первое генеральное сражение при Ляоляне и армия Куропаткина, понеся большие потери, отошла к Мукдену. Новогодний рубеж принес весть о падении Порт-Артура, а затем последовало Кровавое воскресенье. Именно в эти дни потрясенный Ключевский и записал в дневник, что 9 января горше Порт-Артура – войска стреляли в свой народ, и сделал вывод, что тем самым династия подписала себе смертный приговор – Алексей царствовать не будет!

Именно после Ляоляна, падения Порт-Артура и гибели флота в стране в общественном мнении стало крепнуть убеждение, что конечная победа над Японией проблематична.

Император был настроен решительно: «Буду продолжать войну до конца, до дня, когда последний японец будет изгнан из Маньчжурии», – писал он в октябре своему кузену Вилли. Это было невольное повторение известных слов Александра I в «грозу двенадцатого года». Сходные ситуации порождают и сходство чувств и мыслей у людей, отвечающих за Отечество.

В эти дни борьбы, упований и горьких разочарований и катастроф император вручает судьбу страны князю П.Д. Святополк-Мирскому – опытному сановнику, занимавшему до этого должность товарища министра внутренних дел, имевшему репутацию либерально мыслящего и просвещенного деятеля. Современники свидетельствуют, что во время аудиенции на вопрос императора о программе князь заявил, что считает прежде всего необходимым покончить с противопоставлением – «мы» и «они», власть и общество. И царь заметил: «И я так же думаю». Первые шаги князя-министра говорили о его серьезных намерениях. «Мы дадим земствам самую широкую свободу», – говорил он в беседах с корреспондентами своих и зарубежных органов печати.

Подлинную сенсацию вызвали его слова о взаимном доверии власти и общества. Это было возвращение к курсу Горемыкина в 1899 г., так несчастливо оставленному. Искреннее и благожелательное отношение власти к земству, другим общественным организациям было пока лишь декларацией о добрых намерениях, но после Плеве с его охранительством это вызывало взрывы надежд и радостных упований. Слова министра – веяние весны, ее первый явный признак, это эра доверия, восклицал редактор-издатель «Нового времени» А. Суворин (известный «реакционер», друг, издатель А.П. Чехова). Шаг вперед – впервые за 100 лет шаг (писало «Новое время» 24 сентября). Вот так, впервые за столетие, струя свежего воздуха, весна, но не оттепель, как у Тютчева в 1854 г. и у Эренбурга через век, а весна, купель, ручьи – буйство красок, половодье чувств. Без учета этой весенней свежести нельзя понять статью профессора Е.Н. Трубецкого «Война и бюрократия», появившуюся 26 сентября в журнале «Право» – ставшем в эти дни рупором создававшейся партии кадетов.

Основная мысль статьи вынесена в ее название, именно всевластная бюрократия повинна в трагедии Порт-Артура. «Русское общество спало по распоряжению начальства», «Россия проспала появление врага на Востоке», «Пока русское общество спало, над ним бодрствовала бюрократия», и главный вывод: «Не армия и флот терпят поражения! То были поражения русской бюрократии!»

Весьма примечательно, что в эти же дни другой известный автор, журналист, первое перо «Нового времени» М. Меньшиков в тех же словах определял причины национальной трагедии: «Все

бессилие России в искусственном сне народном, который для чего-то (власти?! Кто, если не они?!) поддерживают». «Освобождение» в октябрьском номере пытается опровергнуть авторитетного князя-профессора: «Русское общество не было рабом бюрократии и не спало, а работало для блага России и творило ее силы». Видимо, себя редакция и зачислила в ряды этих творцов русской силы!

Слова князя Святополк-Мирского и первые статьи, свободно критикующие власть, свидетельствует С.С. Ольденбург, как бы пробили брешь, русское общество заговорило. Земские управы, городские думы стали присылать новому министру приветственные адреса¹⁶.

Ход событий вскоре показал, что слова у Святополк-Мирского не расходятся с делами. Оживившееся земство поставило князя перед трудным вопросом.

Земцы развернули осенью 1904 г. подготовку к своему съезду – первому общероссийскому, на котором намеревались провозгласить выработанную ими программу конституционных реформ. Сведения об этом дошли до министра и встретили с его стороны вполне доброжелательное отношение.

В это же время, в начале октября, в Париже произошло совещание оппозиционных и радикальных сил (Струве, Милюков, Чернов, Азеф, Натансон, Богучарский, представители польских, прибалтийских, грузинских, финских партий – едва ли не все политические аспекты, за исключением большевиков). Совещание приняло резолюцию об уничтожении самодержавия, создании демократического строя на основе всеобщего равного тайного избирательного права, а также о праве наций на самоопределение. Участие в этом совещании конституционалистов-демократов во главе с Милюковым и Струве свидетельствовало о намерении кадетов использовать революционные силы, методы политического насилия вплоть до террора в своих целях для давления на правительство. Позже в мемуарах Милюков отрицал это, заявляя, что не знал о всех действиях левых партий, представленных на парижском совещании. Решения этого совещания, несомненно, отразились в последующей практике кадетского движения.