Текст бизнес-книги "Свобода совести. Истоки, становление, правовая охрана"

Автор книги: Азер Мамедзаде

Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование

Саксонские юристы Глобиг и Густер, исходя из положения, что религия есть необходимое условие прочности государства и поддержания в нем нравственности, в своем учении отрицают целесообразность перемены господствующего культа иначе, как по инициативе верховной власти и притом с согласия народа. Тем не менее они предоставляют каждому отдельному гражданину свободу верить, согласно своим убеждениям и даже отдельным сектам – собираться для спокойного отправления культа. Как преступление они рассматривают направленную против господствующей религии пропаганду нового культа, возбуждающую одну часть населения против другой, и рекомендуют против нее наказания, равные тем, которые положены за лишение жизни регента, ибо государство в обоих случаях подвергается равной опасности. Что касается оскорблений религии словами или действиями во время богослужения, то для них – достаточно меньших наказаний. Простое богохуление, не соединенное с нарушением богослужения, по их мнению, не должно быть наказуемо, ибо в этом случае возникают отношения между человеком и Создателем, в которых наказание определяется исключительно последним. Не должны караться также разные способы выражения религиозных мнений, поскольку они не возбуждают беспокойства в государстве, как то ересь, апостазия и атеизм. Нарушения же религиозных обрядов последователями данного культа следует карать лишь церковными наказаниями, не свыше отлучения.

Учение саксонских юристов не лишено важного значения и оригинальности для своего времени не столько исключением из категории религиозных нарушений простого богохуления, не соединенного с нарушением отправлений культа, сколько исключением отсюда атеизма, на что их предшественники не решались. Атеизм как способ выражения религиозного мнения, доколе он не нарушает спокойствия государства, по их мнению, не должен входить в сферу уголовного права, точно так же, как ересь и апостазия (21, с. 260–262).

Совершенно исключительно по своей оригинальности учение Руссо об отношении государства к религиозной свободе, которое сыграло практическую роль в эпоху первой республики во Франции. Отрешившись от прежних учений о религиозной свободе и заменив их своим самостоятельным построением, Руссо не только крайне сузил границы последней, но вообще внес большую путаницу в разрешение отношений между государством и церковью. Отвергая все существующие формы этих отношений как несостоятельные, а также не видя рациональных условий для разрешения данного вопроса в самом христианстве как религии чисто духовной, преследующей исключительно внеземные интересы и, следовательно, совершенно равнодушной к благу и процветанию государства, Руссо создает особенную религию, религию гражданина, или государственную, с весьма простыми немногочисленными догматами. Догмы гражданской религии должны быть просты, немногочисленны и точно указаны; бытие могущественного Божества, разумного, благодетельного, предвидящего, будущая жизнь, блаженство справедливых, наказание злых, святость общественного договора и религиозная терпимость – вот эти догмы. Теперь нет более исключительной национальной религии; нужно терпеть всех тех, кто терпит других, насколько их догмы не противны обязанностям гражданина. Если кто после признания им публично этих догм ведет себя как неверующий, его следует покарать смертью: он совершает самое большое из преступлений, он лжет перед законами (21, с. 264).

Не трудно видеть, что учение Руссо, проповедующее терпимость, в сущности ее исключает; там нет места веротерпимости, а тем более свободе совести, где власти предоставляется право изгонять из государства всех тех, кто не следует установленным догмам религии. Это подтвердила сама история. Известно, что после революции во Франции с утверждением государственной религии по системе Руссо положение религиозной свободы было весьма печальным. Директория и Конвент неутомимо и жестоко преследовали всякого, кто не хотел подчиниться положениям вновь созданной государственной религии.

Исследовав духовное наследие XVIII в. до революции по вопросу о свободе совести, мы можем видеть ту внутреннюю связь, которая существовала между переворотом воззрений на религиозную свободу и переменой во взглядах на истину, происшедшими в реформационном периоде. Со слов Л. С. Белогриц-Котляревского, «последняя есть одна из коренных причин первого». Об этом с ссылкой на Лабуле (Свобода совести в 1787 году, XVIII век), он пишет: «Господствующая идея политической системы средних веков – христианства была та, что единство мнений и верований необходимо для безопасности государства: одна вера, один закон, один государь – вот основное воззрение прежних законоведов и политиков. Это воззрение было неразрывно связано с взглядом на истину. В средние века последнюю понимали, как нечто открытое Богом и переданное церкви на сохранение; поэтому истина безусловна, она есть для человека закон, абсолютное требование. Кто не подчиняется ей, тот не подчиняется велениям Божества, следовательно, есть нарушитель последних, нарушитель закона, преступник. В новые века является иной взгляд на истину: истина – не есть нечто объективное, не есть закон, предписываемый авторитетом нашему уму; она есть начало внутреннее, субъективное, существующее только в той мере, насколько он его принимает; нельзя требовать от человека признания истины, которую ум его отвергает, ибо это признание невозможно; можно заставить человека повиноваться, но нельзя его заставить верить; принуждение скорее укрепит человека в его убеждении, чем поколеблет. Из сознания несостоятельности принуждения, как средства прививки душе человека известного верования, само собою вытек принцип терпимости в делах веры: пришли к убеждению, что нельзя никого заставлять силою верить, можно сожалеть о том, кто ошибается, но нельзя его осуждать» (21, с. 267).

Несомненная заслуга мыслителей эпохи Просвещения в рассматриваемой области заключается в следующем. Во-первых, авторы этого наследия в своих учениях продолжили дальнейшую разработку начал религиозной свободы, теоретически обоснованных и развитых в течение XVII в.; во-вторых, детально рассмотрели вопрос об отношении государства к религиозной свободе вообще и к религиозным нарушениям в частности; в-третьих, они своими резкими нападками на нетерпимость сломили ее господство в общественном сознании, популяризировали идею веротерпимости и тем самым проложили путь к признанию последней в законодательствах.

В философско-правовых системах эпохи Просвещения выработано представление о двух ценностях: о религии вообще, как об одном из устоев государственного и общественного строя, и об прирожденном и неотчуждаемом праве индивида на свободное религиозное самоопределение. Именно в качестве такого права религиозная свобода была включена в известную Декларацию прав человека и гражданина (1789 г.).

«Установить законодательным путем ряд неотчуждаемых, прирожденных, священных прав индивида», – говорил Еллинек, – «эта мысль не политического, а религиозного происхождения; что до сих пор считали последствием революции, на самом деле было плодом Реформации и вызванной ею борьбы» (72, с. 60).

1.4. Начало законодательного признания свободы совести

Первые законодательные вестники терпимости появились в Европе, но они были временными актами, скоро сменившимися прямо им противоположными или же такими, которые недостаточны были для обеспечения религиозной свободы. Такими вестниками можно считать законы, благоприятные религиозной свободе, которые появились сначала в Польше при короле Сигизмунде Августе (1548–1572 гг.), предоставившем свободу культа всем диссидентам, и в Германии в виде актов Аугсбургского (1555 г.) и Вестфальского мира (1648 г.), затем в Австрии при короле Максимилиане II, даровавшем протестантам в 1568 г. терпимость, и во Франции при Генрихе IV в виде известного Нантского эдикта (22, с. 267).

В конце XVIII в., даже немного ранее, чем в Европе, религиозная свобода получила законодательное признание и в Америке, в многочисленных конституциях колоний (257, с. 68). Это произошло сначала благодаря упорной борьбе известного уже нам проповедника свободы совести Роджера Вильяма, а затем – усилиями известного политического деятеля Северной Америки, впоследствии третьего президента США – Джефферсона. В штате Вирджиния 5 июля 1776 г. вышел закон, объявивший, что «религия или долг, которым мы обязаны Творцу, и способ ее выражения могут быть управляемы только разумом и убеждением, а не силой и принуждением, а потому все люди имеют равное право на свободное ее отправление по указанию совести». В других колониях начало религиозной свободы было также признано в большем или меньшем объеме конституционными законами (403, с. 204). Несколько позже, а именно в 1785 г., в Вирджинии вышел новый, составленный Джефферсоном акт, признавший полное отделение церкви от государства. Этот акт, по выражению самого автора, прикрыл тем же плащом иудея и язычника, христианина и магометанина, индуса неверного, кто бы он ни был (198, с. 134). В 1787 г. общая Конституция Северных Американских Соединенных Штатов в видах распространения политических прав и на католиков, не пользовавшихся ими в некоторых штатах, провозгласила принцип независимости политических прав от формы религиозного исповедания в следующих выражениях: «никакое религиозное свидетельство не должно быть никогда требуемо для права занятия какой-либо должности или положения общественного доверия в Соединенных Штатах (198, с. 141). Приведенное постановление Конституции 1787 г. представляло довольно ограниченную гарантию права свободы совести: оно обеспечивало неприкосновенность политических прав гражданина, несмотря на его вероисповедание, но не предрешало общего вопроса об отношениях государства к церкви. Этот пробел позже был устранен поправкой, принятой на конгрессе 1791 г. под председательством Вашингтона. Она была формулирована в Конституции в следующих словах, провозгласивших впервые отделение церкви от государства общим принципом Северных Американских Штатов: «Конгресс не должен издавать никакого закона касательно установления религии или запрещения свободного ее отправления (198, с. 148).

За Северными Американскими Штатами в деле реформы законов о религиозной свободе непосредственно по времени следуют европейские государства.

В Англии после великой революции в 1689 г. вышел знаменитый Акт о терпимости Вильгельма и Марии, который обеспечил протестантским диссидентам, верившим в Троицу, терпимость, но при следующих условиях: 1) принесение присяги в верности королю и в признании верховенства короля в делах религии и, кроме того, подписание декларации против римской церкви; 2) присоединение к какой-либо конгрегации, снабженной установленным свидетельством; 3) обеспечение свободного входа на молитвенные собрания. Католики преследовались по-прежнему, вплоть до 1832 г., принадлежность к церковной церкви числилась государственной изменой. Они получили подобную религиозную свободу лишь почти столетие спустя, по статутам Георга III 1778 и 1791 гг. (256, с. 64).

До сих пор права католиков в Англии в некоторой степени ограничены, а религиозная свобода базируется на законодательстве XVII–XIX вв., так как единая конституция в стране отсутствует (404).

В Австрии Акт о терпимости Иосифа II, вышедший в 1781 г., отменил прежние законы, устанавливающие господство католической религии. По новому указу не должно быть никакого различия между католическими и протестантскими подданными, за исключением того, что последние не имеют права публичного культа. Эта мера была предпринята Иосифом по соображению внутренней политики (403, с. 186). Вместе с декретами 1782 г. он предоставил всем диссидентам, т. е. протестантам и греко-православным, свободу частного отправления богослужения. Право же публичного отправления культа было сохранено только за римско-католической церковью, точно так же как и право прозелитизма. Пропаганда диссидентов среди католиков была воспрещена под угрозой наказания по общим политическим законам, т. е. за нарушение спокойствия государства. Пользование политическими правами, как то приобретение академических званий и вступление в гражданскую службу, было дозволено диссидентам только в виде исключения, путем отдельных разрешений. Прекращение преследования сект, не принадлежащих к господствующей церкви, было распространено и на последователей еврейской веры, деизма и других исповеданий. Но при этом было запрещено объявлять себя на суде деистом или иудаистом под угрозой наказания 24 ударами палкой (27, с. 34).

Во Франции после Нантского эдикта религиозная терпимость была возвышена эдиктом 1787 г., утвержденным королем Людовиком XVI. Этот эдикт признал за некатоликами право на гражданское существование: им было дозволено жить и работать во Франции, гражданское венчание, регистрация рождений и погребений. Однако публичное отправление культа и политические права не были обеспечены. Эти ограничения были сняты Декларацией прав человека и гражданина 1789 г. и Конституцией 1791 г.

В 1871 г. Парижская коммуна приняла Декрет об отделении церкви от государства, где утверждалось: «Первым принципом Французской республики является свобода, свобода совести есть важнейшая из всех свобод»; в соответствии с этим предлагалось отделить церковь от государства, отменить бюджет культов, передать церковную собственность в распоряжение нации (248, с. 42).

В Пруссии религиозная свобода получила довольно прочные гарантии в Прусском Земском Праве 1794 г., провозгласившем в виде принципа, что понятие жителей государства о Боге и божественных предметах, вера и внутреннее богослужение не могут быть предметом принудительных законов. Исходя из этого принципа, законодатель предоставляет всем жителям государства «полную свободу веры и совести», т. е. свободный выбор того или другого культа, следовательно, свободный переход из одного в другой, а также право образования религиозных собраний и богослужения, которое, однако, не должно подвергать опасности общественные спокойствие и порядок. Закон впервые вводит разделение религиозных обществ на публично признанные и терпимые. Первые пользуются правом публичного отправления богослужения в церквях, вторые же – правом частного отправления культа. Но как те, так и другие должны предоставить удостоверение, что их учение не заключает ничего против почтения к Богу, повиновению законам, верности государству и правилам нравственности, после чего только они могут получить или публичное признание или только разрешение. Основание секты с противным нравственности и опасным учением наказывалось. Прусское Земское Право, в общем, обеспечивает свободу совести и культа в более широком объеме, чем это когда-либо существовало для немецких наций (21, с. 270–275).

В Германии отношение государства к религии до конца XVIII в. определялось положениями Вестфальского мира. Но в отдельных германских территориях эти положения применялись несколько различно; наибольшее развитие получила религиозная свобода в Пруссии при Фридрихе Великом. При преемнике Фридрихе-Вильгельме II был издан в 1788 г. закон, которым подтверждалось прежнее положение в государстве реформатской, лютеранской и католической религий, и затем объявлялось, что и сторонники других религий не должны подвергаться никаким притеснениям, если остаются гражданами, исполняющими возлагаемые на них государством обязанности и не совращают в свою веру других (256, с. 65). Свобода совести в Германии была закреплена законодательно лишь после ее объединения в 1870 г. До этого момента в большинстве королевств, герцогств, земель имелись официальные церкви, а неофициальные подвергались всяческим притеснениям.

Параллельно с приведенными общими реформационными положениями в области религиозной свободы идут благоприятные реформы и в уголовных кодексах или законах других европейских государств.

Бельгия не знала религиозной терпимости до 1781 г. (Барриерский трактат), когда Испания и Голландия заключили между собой перемирие: голландские протестанты получили право при проезде через Бельгию отправлять свое богослужение, равно как и голландские солдаты в рядах бельгийского гарнизона.

В Испании традиционные глубочайшие и тесные связи королевской власти и церкви сохранялись до XX в. Все испанские конституции (1812, 1831, 1834, 1837, 1845, 1869 и 1876 гг.), объявляли католицизм официальной религией (404). Со второй половины 70-х годов XX в. Испания вступила в период широких демократических преобразований. Этот процесс начался после тридцатишестилетней диктатуры генерала Франко. И только последняя Конституция Испании 1978 г. устанавливает, что никакое вероисповедание не может быть государственным. Власти принимают во внимание религиозные верования испанского общества и поддерживают соответствующие отношения сотрудничества с Католической Церковью и другими вероисповеданиями (135).

Итак, в Европе период с конца XVI до середины XVIII в. характеризуется интенсивным утверждением буржуазной идеологии, в основе которой обосновалось право защиты ее интересов. В этот же период определился круг наиболее острых противоречий: интересов буржуазии и дворянства; буржуазии и пролетариата; буржуазного государства и католической церкви. В зависимости от того, как эти противоречия разрешались, определялось отношение к принципам свободы религиозной совести, корректировался вкладываемый в данное понятие смысл. Многочисленные трактовки свободы религиозной совести буржуазными идеологами того времени концептуально укладывались в два толкования: ограниченно-конституционное и более последовательное, либерально-демократическое. Второе иногда служило основой для широкого толкования свободы совести, т. е. для распространения данного права и на атеистов.

Границы свободы совести были раздвинуты, когда к идее веротерпимости, свободе в выборе религии была добавлена (Фейербахом, а затем Марксом) мысль о свободе от религии (388, 211). В научно-историческом контексте будет справедливым напомнить и о значительном вкладе Ф. Энгельса в разработку теоретической концепции свободы совести, обоснование ее принципов. И хотя эти идеи в своей практической реализации приобрели тоталитарно-идеологическую окраску со значительным смещением акцентов на атеизацию граждан, насильственную ликвидацию религии, в теоретической своей ипостаси они раскрывают в определенной мере суть свободы совести.

К началу XX в. принцип религиозной свободы, если не проведен последовательно до конца в законодательствах всех европейских государств, то все же принят и признан всем культурным Западом. Россия в этом отношении отставала от своих западных соседей, но все же стала предпринимать решительные шаги к признанию религиозной свободы.

1.5. Российская Империя. Отношение к свободе совести: развитие и законодательное закрепление

В Европе Россия позже других пошла на признание свободы совести и вероисповедания. Приняв византийский вариант христианства, Русь еще длительное время оставалась под влиянием языческих воззрений, которые своеобразно включались в православное вероучение. Вместе с византийским вариантом христианства была воспринята и идея подчиненности церкви светским правителям. История оставила немало свидетельств о том, как вмешивались в дела церкви Александр Невский (1220–1263), Дмитрий Донской (1350–1389) и другие князья, направляя ее деятельность на укрепление собственного авторитета и государственной независимости. Формирование государственности на Руси сопровождалось движением к централизации власти и одновременно созданием единой церковной структуры. Различные толкования христианского вероучения порождали многочисленные ереси, с которыми церковь вела непримиримую войну при поддержке светских правителей. Самые ранние известия о наказании еретиков относятся к XI и XII столетиям, но это были единичные случаи. С еретичеством как преступлением в русском праве мы встречаемся главным образом с XIV в. С этого времени путем настойчивых действий со стороны церковной власти ересь признается государственным церковным преступлением, к которому применяются довольно суровые меры. Первыми испытали на себе действия репрессивных мер стригольники Новгорода в 1375 г. Часть была казнена, часть бежала. Несмотря на это, в XV в. в Пскове, а в XVI в. в Новгороде распространилась ересь стригольников, которые отрицали монашество и мирские заботы церкви (260, с. 143).

С половины XVII в. возникает новое общественное явление – раскол. Уголовная наказуемость раскола возникла из уравнения его с ересью. С 80-х годов XVII в. можно говорить о публичном сожжении сначала расколоучителей, а затем «о предательстве градским казням» и других раскольников (260, с. 146–147).

Эпизодические попытки православной церкви усилить свое влияние на государственную власть в XV–XVI вв. особого успеха не имели. С укреплением монархии при Иване IV усиливается церковная централизация, приоритет государственной власти укрепился еще больше, она взяла на себя функции охраны «правой веры», борьбы с еретическими учениями и вольномыслием. Усиление монархии сопровождалось появлением антиклерикальных настроений. Приоритет государственной власти над церковной и определение статуса православной церкви как государственной религии получили правовое закрепление в Соборном уложении 1649 г.

В XVII в., при царствовании Алексея Михайловича (1629–1676 гг.) и патриархе Никоне, вновь обостряется борьба «священства» и «царства», но и эта борьба не увенчалась для церкви успехом. Более того, церковный раскол позволил царской власти взять контроль над церковью под предлогом защиты «правой» веры. Первая половина XVII в. ознаменовалась крушением старых устоев, которые по своим масштабам соответствовали эпохе возрождения (407, с. 347).

Ни в XVI, ни в XVII вв. вопрос о свободе вероисповедания не получил юридического решения. Он решался только фактически, но тем не менее фактическое его решение было фундаментом, на котором в XVIII в. сформировалось юридическое решение вероисповедного вопроса и которое обусловило самую форму его. Для ясности сопоставим русскую постановку вероисповедного вопроса в XVII в. с современной постановкой этого вопроса в доктрине Запада. На Западе свободу вероисповедания выводили из двух условий: 1) отрицание у власти – церковной или государственной – права религиозного принуждения и 2) признание за индивидуумом права свободного следования в деле религии убеждениям своей совести. С одной стороны – оппозиция католичеству с его инквизицией, религиозными войнами и т. д., с другой – расположение к свободомыслию и ереси были теми импульсами, какие влияли на такую постановку вопроса о свободе религиозного исповедания. Отрицался религиозный догматизм в пользу свободы совести и религиозного индивидуализма. Борьба шла между различными религиозными партиями или сектами. Во Франции избивают гугенотов, в Швейцарии предают сожжению антитринитариев (течение в христианстве, не принимавшее догмат Троицы), в Англии преследуют диссидентов, в Нидерландах – арминиан (в отличие от кальвинистов, они не принимали предопределения, утверждали решающую роль свободы воли в деле спасения), в Чехии гуситов. На почве всех этих отношений и фактов юридическая доктрина пыталась, в противодействие господствовавшей всюду нетерпимости одних лиц к религиозным убеждениям других, провозгласить принцип свободы совести, т. е. права всякого индивидуума, без всякого внешнего принуждения веровать тому и так, чему и как кто желает, иначе говоря – полного религиозного индивидуализма (260, с. 103).

В таком направлении западная юридическая доктрина решала вопрос о свободе вероисповедания. Она требовала свободы мысли в деле религии и свободы религиозного поведения. Она отрицала ортодоксальный догматизм, монопольный прозелитизм и религиозную нетерпимость. В этом заключалось ее требование свободы совести.

Несколько иначе ставился вопрос о свободе вероисповедания в России. Здесь не поднималось вопроса о правомерности ереси или раскола. И хотя вопрос о наказуемости ереси в конце XV в. и в начале XVI в. вызвал споры иосифлян с заволжцами, но он сводился к тому, как действовать по отношению к еретикам, какими именно мерами, а не к тому, признавать за еретиками права свободно мыслить и жить по-своему или нет. Здесь нет речи о том, чтобы даровать заблуждающимся право остаться без исправления. Ни о терпимости еретичества, ни о его какой бы то ни было правомерности в Московском государстве не поднималось вопроса. Требование свободы веротерпимости возникло в сфере других отношений, и склад этих отношений повлиял на саму постановку этого вопроса (260, с. 105).

Со времен Ивана Грозного в Россию начинается наплыв иностранцев. Одни из них селились в России, натурализовались, другие пребывали временно. По своему вероисповеданию одни иностранцы были католики, другие – протестанты. По национальности тут были и англичане, и немцы, и французы, и голландцы, и датчане. Естественно, возникает вопрос: какое же юридическое положение они должны были занять в Московском государстве, в какие отношения стать к вере православной? Не касаясь вопроса о других правах иностранцев в России, посмотрим, каково было их вероисповедное положение (395, с. 370).

Общий принцип, которому следовало Московское правительство, – это предоставление каждому иностранцу свободы держаться своей веры беспрепятственно; ограничения касались только права иностранцев строить иноверные храмы и в них совершать общественное богослужение. Пропаганда иноверия среди православия была абсолютно воспрещена; пропаганда среди иноверцев не воспрещалась. Хотя русские и считали свою веру выше всяких других вер – католичества и протестантства, но, тем не менее, никогда не принуждали иностранцев принять православие. Не допуская по отношению к иностранцам принуждения к вере, Московское правительство не давало им и большей свободы. Об этом свидетельствует отказ Ивана Грозного папскому нунцию в разрешении католикам иметь свой костел. Они так и не получили нужного им разрешения ни в XVI, ни в XVII вв. Русские опасались католической пропаганды среди православных, и – основательно. В XVII в. иезуиты разных стран проникли в Москву и открыли здесь пропаганду католичества. Патриарх Иоаким настойчиво просил государей Ивана V и Петра I об изгнании иезуитов из России, как чинителей противности Восточной Апостольской Церкви и ее догматам, раскола и прельщающих людей к римской вере. 20 октября 1689 г. иезуитам был прочитан высочайший указ, чтобы они «в путь свой собирались бы и выезжали» (395, с. 375). В 1691 г. Московское правительство решило «костелу иезуитов и училищам их ныне и впредь на Москве не быть» (395, с. 407). Оно как бы остерегалось предоставить иностранцам полную свободу богослужения как право и тем связать свою собственную свободу по отношению к ним. Это же можно сказать и касательно протестантов, положение которых в отношении свободы общественного богослужения было вообще значительно выгоднее положения католиков. Московское правительство относилось к протестантам дружелюбнее. Предоставляя им право свободного личного исповедания ими своей веры, оно различало протестантов оседлых и не оседлых. Последним, к примеру, купцам, оно не разрешало строить кирки и отправлять в них общественное богослужение. «Купцы вольны отправлять службы своей веры у себя на дому, но особых церквей строить не могут», – такой ответ был дан послам всех протестантских государств, больших и малых, близких и отдаленных (395, с. 131). За отдельными оседлыми протестантскими общинами установилось право иметь свои кирки, но по особому разрешению. Однако, давая разрешение на построение кирок, Московское правительство только терпело их. Иногда оно давало приказ о разрушении построенных кирок. Во второй половине XVII в. создавались уже более устойчивые условия существования в Москве немецких кирок. Воспользовавшись этим, немцы вместо первоначальных деревянных зданий начали строить новые каменные, к чему, однако, неодобрительно относились представители высшего духовенства православия. Они боялись за свое родное православие и опасались усиления иноверной пропаганды. Но государственные потребности времени и нужда в иностранцах побудили московское правительство разрешить иноземцам постройку каменных кирок. Этим самым создавались условия для признания за иностранцами права на совершение общественного богослужения. Это право установил Петр Великий своим Манифестом 16 апреля 1702 г. (260, с. 116).

Но дозволение протестантам построить в Москве каменные кирки не было равносильно дозволению пропагандировать протестантство, хотя не было прямого запрещения обращать в протестантство неправославных, т. е. иноверцев (395, с. 410). В строгие рамки в отношении пропаганды было поставлено и католичество. «Русские государственные люди, – говорил Д. Толстой, – весьма разумели дух этого учения и очень верно провели черту между религией и пропагандой, между духовными нуждами католиков и кастовыми притязаниями их духовенства: римско-католики могли молиться по обрядам их веры и иметь для этого своих священников, но не принадлежащих к монашеским орденам, учрежденным по большей части для распространения католицизма; они и в России оставались католиками, никто не принуждал их переменять веру, но за то было решительно воспрещено католическим духовным совращать православных».

Таким образом, вопрос о свободе вероисповедания Московское государство фактически решало так: оно не преследовало личных религиозных убеждений и относилось терпимо к вере иностранцев: оно допускало, безусловно, свободу домашнего богомоления и до некоторой степени даже общественного, но за то решительно воспрещало пропаганду иноверия среди русских, оставляя, впрочем, открытым вопрос о пропаганде иноверия среди неправославных. На почве этого фактического решения вопроса в XVIII в. возникло решение юридическое, начало которому было положено петровским указом 16 апреля 1702 г., коим фактически отношения предыдущего времени были возведены в отношения правовые (260, с. 116–117).

Немало перемен в эпоху Петра I (1682–1725 гг.) выпало и на долю раскола. Манифест 16 апреля 1702 г. дал свободе вероисповедания юридический характер. Но дозволяя свободу богослужения, Петр Великий далек был от мысли допускать пропаганду иноверия среди православных и неодобрительно относился к таким лицам. «Хулители веры, – говорил он, – наносят стыд государству и не должны быть терпимы, поскольку подрывают основания законов, на которых утверждается клятва, или присяга, или обязательство». Право пропаганды предоставлялось одной лишь православной вере, причем ее распространение среди инородцев сопровождалось предоставлением последним разного рода льгот. Впрочем, Петр I настойчиво требовал, чтобы крещение инородцев не было насильственным, и даже издал с этой целью несколько указов. Но эта терпимость Петра I к вере других не относилась к раскольникам. К ним было двоякое отношение. С одной стороны, он покровительствовал Выговской пустыне и Стародубским раскольникам, с другой – принимал ряд суровых мер, направленных против раскола. Такое шаткое положение раскола объяснялось тем, что раскол не приурочивался ни к какой иноземной национальности, он был упорным отступлением от православия, а потому и нельзя было распространять на него принципы вероисповедной политики, принятые Петром I по отношению к другим верам. В лице раскольников Петр I видел противников всех его нововведений. Раскольники, в свою очередь, питали непримиримую ненависть к Государю, давали ему стойкий отпор и, тем самым, заставляли его прибегать к мерам более строгим.