Текст бизнес-книги "Люди, власть и прибыль"

Автор книги: Джозеф Стиглиц

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

В-четвертых, менее разделенное общество, экономика с более высоким равенством, работает лучше. Особенно возмутительна дискриминация по расовому, гендерному и этническому признаку. Это очевидный отход от того взгляда, который прежде преобладал в экономической науке. Он предполагал, что жертвовать ростом и эффективностью можно только ради повышения равенства. Выгоды от уменьшения неравенства особенно велики, когда оно достигает таких экстремальных уровней, как в Америке, и когда оно возникает, например, в результате использования рыночной власти или дискриминации. Однако в принятом законе нет цели повысить равномерность распределения доходов.

Нам также нужно избавиться от ошибочной веры в экономику просачивания благ, идею о том, что от роста экономики выигрывают все. Эта идея подкрепляла ориентированную на экономику предложения политику всех президентов-республиканцев, начиная с Рональда Рейгана. Факты ясно говорят о том, что выгоды роста никуда не просачиваются. Достаточно посмотреть на массу населения в Америке и других странах развитого мира, живущего в отчаянии после десятилетий практически полного отсутствия роста доходов из-за экономики предложения, даже несмотря на увеличение ВВП. Рынки сами по себе не обязательно помогают этим людям, ситуацию могут изменить только правительственные программы.

В-пятых, для достижения общего процветания правительственные программы должны быть сфокусированными как на распределении рыночного дохода – то, что иногда называют предварительным распределением, – так и на перераспределении, доходах, которые остаются у людей после налогообложения и социальных выплат. Рынки существуют не в вакууме, они должны быть структурированными, а то, как мы их структурируем, влияет и на распределение рыночного дохода, и на рост с эффективностью. Таким образом, законы, позволяющие корпорациям злоупотреблять монопольной властью, а директорам забирать себе значительную долю корпоративного дохода, ведут к усилению неравенства и замедлению роста. Создание более справедливого общества требует равенства возможностей, которое, в свою очередь, нуждается в повышении равенства доходов и богатства. Преимущества всегда в определенной мере передаются от поколения к поколению, поэтому чрезмерное неравенство доходов и богатства в одном из них транслируется в более высокое неравенство в следующем. Образование частично решает эту проблему, но только частично. В Соединенных Штатах неравенство образовательных возможностей выше, чем во многих других странах, и улучшение образования для всех могло бы снизить неравенство и повысить экономическую эффективность. Эффект неравенства образовательных возможностей усиливается чрезмерно низким нынешним уровнем налогов на наследство, что ведет к появлению в Соединенных Штатах наследуемой плутократии.

В-шестых, поскольку правила игры и множество других аспектов нашей экономики и общества зависят от правительства, его действия жизненно важны; политику и экономику разделить невозможно. Однако экономическое неравенство неизбежно переходит на политическую власть, и те, кто во власти, используют ее для получения персональных преимуществ. Если мы не реформируем правила своей политики, наша демократия станет посмешищем, а мы будем жить в мире, где голосуют по принципу один доллар – один голос. Если мы, как общество, хотим иметь эффективную систему сдержек и противовесов, удерживающую очень богатых от потенциальных злоупотреблений, нам нужно создать экономику с более высоким уровнем равенства богатства и доходов.

В-седьмых, экономическая система, к которой мы катимся с начала 1970-х гг., – американский капитализм – формирует наше индивидуальное и национальное самосознание в крайне неудачном ключе. Наружу вылезает то, что явно противоречит нашим высшим ценностям, – жадность, эгоизм, аморальность, готовность эксплуатировать других и нечестность, которую Великая рецессия высветила в финансовом секторе, проявляются везде и не только в Соединенных Штатах. Нормы поведения, которые мы считаем приемлемыми или, наоборот, неприемлемыми, изменяются, подрывая социальное единство, доверие и даже эффективность экономики.

В-восьмых, хотя Трамп и националисты в других местах мира пытаются обвинять других – мигрантов и плохие торговые соглашения – в наших бедах, особенно в негативных аспектах деиндустриализации, на деле их причины кроются в нас самих: мы вполне могли бы лучше управлять техническим прогрессом и процессом глобализации так, чтобы люди, потерявшие работу, находили себе применение где-нибудь еще. Забегая вперед, скажу, что мы должны делать это лучше, и я покажу, каким образом. Самое главное, что изоляционизм здесь неприемлем. Мы живем в высшей степени взаимосвязанном мире и должны управлять своими международными отношениями – как экономическими, так и политическими – лучше, чем делали это в прошлом.

В-девятых, существует всеобъемлющая экономическая политика, которая должна возобновить рост и восстановить общее процветание. Она сочетает устранение препятствий, мешающих росту и достижению равенства, в частности тех, что возвели корпорации с чрезмерной рыночной властью, и восстановление баланса, например наделение работников более значительной переговорной силой. Она предусматривает более существенную поддержку фундаментальных исследований и побуждение частного сектора к участию в создании богатства, а не в поисках ренты.

Экономика, конечно, – это всего лишь средство достижения цели, а не сама цель. Уровень жизни среднего класса, который казался неотъемлемым правом американцев после Второй мировой войны, становится все более недосягаемым для огромной доли населения страны. Наша страна намного богаче сейчас, чем была в те времена. Мы можем позволить себе сделать так, чтобы этот уровень жизни был доступным для подавляющего большинства наших граждан. Эта книга показывает, как добиться этого.

И последнее – пришло время больших перемен. Инкрементализм – небольшие корректировки нашей политической и экономической системы – не подходит для стоящих перед нами задач. Нам нужны кардинальные изменения. Однако ни одно из них невозможно осуществить без сильной демократии, уравновешивающей политическую власть сконцентрированного богатства. Экономической реформе должна предшествовать реформа политическая.

Часть I
Как мы сбились с пути

И если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот.

Евангелие от Марка. 3:25

Глава 1
Введение

То, что дела в США и во многих других развитых государствах обстоят не очень хорошо, мягко сказано. В стране налицо чуть ли не повальное недовольство.

Так быть не должно, если верить американской экономической и политической науке последней четверти столетия. После падения Берлинской стены 9 ноября 1989 г. Фрэнсис Фукуяма объявил о «конце истории»[13]13
  Имеется в виду эссе Фукуямы «Конец истории?», опубликованное в журнале National Interest в 1989 г., и вышедшая впоследствии его книга. – Прим. пер.


[Закрыть], поскольку демократия и капитализм одержали полную победу. Казалось, наступает новая эра глобального процветания с более быстрым, чем когда-либо, ростом, и возглавить ее должна была Америка[14]14
  Полное название вышедшей в 1992 г. книги Фукуямы – «Конец истории и последний человек» (The End of History and the Last Man, New York: Free Press). После избрания Трампа он изменил свои взгляды: «Четверть века назад я даже теоретически представить не мог, что развитие демократий может пойти вспять. А теперь я вижу, что это совершенно реально». Ishaan Tharoor, “The Man Who Declared the ‘End of History’ Fears for Democracy’s Future,” Washington Post, Feb. 9, 2017.


[Закрыть].

Однако к 2018 г. эти высоко парящие идеи, похоже, окончательно разбились о приземленную реальность. Финансовый кризис 2008 г. показал, что капитализм был вовсе не тем, чем предполагалось, – он не отличался ни эффективностью, ни стабильностью. Затем появилась масса статистических данных, говорящих о том, что от роста в последнюю четверть века выиграли главным образом те, кто находился на самом верху. И, наконец, протестное голосование на обеих сторонах Атлантики – Брекзит в Великобритании и избрание Дональда Трампа в Соединенных Штатах – посеяло сомнения в здравомыслии демократического электората.

Наши умники быстро нашли этому объяснение, в принципе правильное. Элиты забыли о бедственном положении многих американцев в стремлении к глобализации и либерализации. Это относится и к финансовым рынкам, обещавшим, что все выиграют от «реформ». Однако обещанные выгоды так и не материализовались для большинства граждан. Глобализация ускорила процесс деиндустриализации, оставив за бортом массу людей, особенно не имевших высшего образования, и главным образом мужчин. Либерализация финансовых рынков привела к кризису 2008 г., самому тяжелому экономическому спаду со времен Великой депрессии, начавшейся в 1929 г. Несмотря на то что десятки миллионов людей по всему миру потеряли работу, а миллионы американцев лишились своего жилья, ни один из директоров крупнейших финансовых организаций, поставивших глобальную экономику на грань краха, не понес ответственности. Ни один не попал в тюрьму, напротив, все они получили мегабонусы. Банкиров спасли, а те, кого они разорили, остались ни с чем. Хотя экономическая политика и позволила избежать новой Великой депрессии, политическим последствиям такого несбалансированного спасения удивляться не стоит[15]15
  Это основная идея недавно вышедшей книги Адама Туза из Колумбийского университета «Крах: Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир» (Crashed: How a Decade of Financial Crises Changed the World, New York: Viking, 2018).


[Закрыть].

То, что Хиллари Клинтон называет сторонников своего оппонента в деиндустриализованных регионах страны «недостойными людьми», может быть фатальной политической ошибкой: для них ее слова – это проявление высокомерия элит. В ряде книг, включая «Деревенскую элегию»[16]16
  Hillbilly Elegy: A Memoir of a Family and Culture in Crisis, New York: Harper, 2016.


[Закрыть] Джея Ди Вэнса и «Чужаков на собственной земле»[17]17
  Strangers in Their Own Land: Anger and Mourning on the American Right, New York: The New Press, 2016.


[Закрыть] Арли Хохшильд, предельно красноречиво описываются чувства тех, кто пережил деиндустриализацию, и многих других, оказавшихся в таком же положении. Они наглядно показывают, как далеки эти люди от национальных элит[18]18
  См. также: Jennifer Sherman, Those Who Work, Those Who Don’t: Poverty, Morality, and Family in Rural America (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2009); Joan C. Williams, White Working Class: Overcoming Class Cluelessness in America (Boston: Harvard Business Review Press, 2007); Katherine J. Cramer, The Politics of Resentment: Rural Consciousness in Wisconsin and the Rise of Scott Walker (Chicago: University of Chicago Press, 2016); Amy Goldstein, Janesville: An American Story (New York: Simon and Schuster, 2017); and Michèle Lamont, The Dignity of Working Men: Morality and the Boundaries of Race, Class, and Immigration (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000). Результаты моих собственных более ограниченных экскурсов в эти сферы говорят о том же, что и эти глубокие исследования.


[Закрыть].

Один из лозунгов предвыборной кампании Билла Клинтона в 1992 г. звучал так: «Это экономика, дурачок». Конечно, это не более чем чрезмерное упрощение, и приведенные здесь исследования объясняют почему: людям нужно уважение, им необходимо чувствовать, что их слушают[19]19
  Это соответствует исследованиям, проводившимся Всемирным банком, когда я был его главным экономистом. В книге «Голоса бедных: Кто-нибудь слышит их?» выражается обеспокоенность тем, что бедные не участвуют в принятии решений, которые касаются их. См.: Deepa Narayan with Raj Patel, Kai Schafft, Anne Rademacher, and Sarah Koch-Schulte, Voices of the Poor: Can Anyone Hear Us? (New York: Oxford University Press, 2000). Это первая из трех книг серии «Голоса бедных»; у каждой из них свой редактор.


[Закрыть]. После продолжавшихся более трети столетия проповедей республиканцев об отсутствии у правительства возможности решить свои проблемы, люди не ждут, что оно возьмется за решение их проблем. Однако они хотят, чтобы правительство «вступалось» за них во всех смыслах этого слова, а когда такое происходит, им не хочется слышать упреки в том, «что они плетутся в хвосте». Это унизительно. Люди принимают трудные решения в несправедливом мире. Им нужно, чтобы неравенство устранили хотя бы частично. Однако во время кризиса 2008 г., причиной которого была проводимая элитами политика либерализации финансового рынка, правительство встало на сторону элит. Это как минимум история, в которую все верят, и я покажу, что в ней немалая доля правды[20]20
  См., например, обсуждение этих вопросов в моих книгах «Крутое пике» (Freefall) и «Великое разделение» (The Great Divide).


[Закрыть].

Если лозунг президента Клинтона и упрощал вещи, намекая на то, что экономика – это все, чем надо заниматься, то не так уж сильно. Наша экономика не работает для огромной части населения страны. В то же время она невероятно щедро вознаграждает тех, кто находится на самом верху. Если разобраться, то именно это все углубляющееся разделение лежит в основе нынешнего затруднительного положения нашей страны, а заодно и многих других развитых стран.

Конечно, это провал не только в сфере экономики, но и политики. Экономическое разделение ведет к разделению политическому, а политическое разделение служит усилителем для экономического. Имеющие деньги и власть используют свое политическое влияние для введения таких правил экономической и политической игры, которые увеличивают их преимущество.

В Соединенных Штатах существует очень маленькая элита, контролирующая все возрастающую долю экономики, и широкий нижний слой, лишенный практически всех ресурсов[21]21
  Причина, по которой я сфокусировал свою статью в журнале Vanity Fair в мае 2011 г. (“Of the 1 %, by the 1 %, and for the 1 %”, May 2011) на 1 % населения, заключалась в стремлении подчеркнуть, что старого классового разделения общества (небольшой высший класс, большой средний класс и группа бедных среднего размера) больше не существует.


[Закрыть], – для 40 % американцев проблема, для решения которой нужны четыре сотни долларов, болезнь ребенка или поломка автомобиля, превращается в неразрешимую катастрофу[22]22
  Компания Bankrate в своем обзоре индекса финансовой безопасности за 2017 г. показала, что 61 % американцев не может справиться с появлением неожиданной потребности в $1000 без влезания в долги. См.: Taylor Tepper. “Most Americans Don’t Have Enough Savings to Cover a $1K Emergency,” Bankrate.com, Jan. 18, 2018, https://www.bankrate.com/banking/savings/financial-security-0118/.
  Аналогичным образом Совет ФРС в своем «Отчете по экономическому благосостоянию американских домохозяйств в 2017 г.» (Report on the Economic Well-Being of U. S. Households in 2017), основанном на данных пятого ежегодного исследования экономики домохозяйств, отметил, что «четыре из 10 взрослых при возникновении неожиданных расходов в размере $400 либо не могут найти эту сумму, либо вынуждены продать что-то или влезть в долг… ситуация улучшилась по сравнению с 2013 г., когда такие расходы не могла позволить себе половина взрослых». Также было установлено, что «более одной пятой взрослых не может полностью справиться со своими текущими ежемесячными расходами» и что «более одной четверти взрослых отказывались от необходимого медицинского обслуживания в 2017 г. из-за неспособности оплатить его». И то и другое совпадает с выводами другого исследования, которое показало, что у 15 % американцев нет сбережений, а у 50 % сбережения не превышают $1000. См.: Board of Governors of the Federal Reserve System, “Report on the Economic Well-Being of U. S. Households in 2017,” Federal Reserve Board, May 2018, https://www.federalreserve.gov/publications/files/2017-report-economic-well-being-us-households-201805.pdf; и Cameron Huddleston, “More than Half of Americans Have Less than $1,000 in Savings in 2017,” GOBankingRates, Sept. 12, 2017.


[Закрыть]. Трое богатейших американцев – Джефф Безос (Amazon), Билл Гейтс (Microsoft) и Уоррен Баффетт (Berkshire Hathaway) – стоят больше, чем вся нижняя половина населения США. Это прямое свидетельство того, как много богатства наверху и как мало его внизу[23]23
  Oxfam, Reward Work, Not Wealth, Oxfam Briefing Paper, Jan. 2018.


[Закрыть].

Баффетт, легендарный инвестор-миллиардер, был совершенно прав, когда сказал: «Это действительно классовая война, ведет ее мой класс, класс богатых, и мы побеждаем»[24]24
  Слова Уоррена Баффетта взяты из статьи Бена Стайна. См.: Ben Stein, “In Class Warfare, Guess Which Class Is Winning,” New York Times, November 26, 2006.


[Закрыть]. Это было сказано не как вызов, а потому, что, на его взгляд, именно так выглядит точное описание состояния Америки. И он ясно дал понять, что считает это неправильным, даже антиамериканским.

Наша страна начиналась как представительная демократия, и Отцов-основателей беспокоила возможность того, что большинство будет подавлять меньшинство. Во избежание этого они включили гарантии в конституцию, в том числе и ограничения на то, что может делать правительство[25]25
  В дополнение к старым правовым доктринам, унаследованным США от Великобритании, были введены такие ограничения, как доктрина доверительной собственности, в соответствии с которой государство («суверен») распоряжается как доверительный собственник определенными природными ресурсами в интересах будущих поколений и поэтому не может полностью приватизировать их или допустить их разорение.


[Закрыть]. За 200 с лишним лет, однако, ситуация изменилась. Сегодня в США есть политическое меньшинство, которое если не подавляет большинство, то как минимум занимает по отношению к нему доминирующее положение, не давая большинству делать то, что могло бы пойти на пользу всей стране. Подавляющая часть электората хотела бы видеть более жесткий контроль за оружием, более высокую минимальную заработную плату, более жесткое финансовое регулирование и более широкий доступ к медицинским услугам и образованию без обременительных долгов. Большинство американцев голосовало за Эла Гора, а не за Джорджа Буша, за Хиллари Клинтон, а не за Дональда Трампа. Большинство американцев вновь и вновь голосует за демократов на выборах в палату представителей, однако в определенной мере в результате предвыборных махинаций республиканцы практически всегда сохраняли контроль – в 2018 г. наконец демократы со значительным перевесом обрели контроль. Подавляющее большинство американцев голосовало за сенаторов-демократов[26]26
  По данным газеты New York Times, 59,2 % голосов были отданы за сенаторов-демократов. См. результаты голосования в “U. S. Senate Election Results 2018,” Jan. 28, 2019, https://www.nytimes.com/interactive/2018/11/06/us/elections/results-senate-elections.html?action=click&module=Spotlight&pgtype=Homepage.


[Закрыть], однако в результате того, что штаты с малочисленным населением вроде Вайоминга имеют по два сенатора, как и наши самые густонаселенные штаты Нью-Йорк и Калифорния, республиканцы сохраняют контроль над сенатом, который важен из-за его роли в утверждении состава Верховного суда. Как ни прискорбно, суд перестал быть справедливым арбитром и толкователем конституции и превратился в еще одно поле политических баталий. С той поры, как меньшинство заняло доминирующее положение, наши конституционные гарантии перестали распространяться на большинство.

Последствия такой деформации выходят далеко за пределы экономики: они затрагивают не просто политику, но и характер нашего общества и самосознания. Несбалансированность, эгоистичность и недальновидность государства ведет к появлению несбалансированных, эгоистичных и близоруких людей, усиливая недостатки нашей экономической и политической системы[27]27
  Может возникнуть вопрос, не является ли причинно-следственная связь обратной – вероятно, это эгоистичные и недальновидные люди приводят к появлению экономики с такими характеристиками? Как ни крути, эгоизм и недальновидность – это качества, присущие человеку. Однако от правил, которые определяют характер экономики и то, как она функционирует, очень сильно зависит, в какой мере будут проявляться эти качества по сравнению, скажем, с альтруизмом, эмпатией и заботой об обществе.


[Закрыть]. Финансовый кризис 2008 г. высветил безнравственность многих наших банкиров и раскрыл их предельную бесчестность и готовность поживиться за счет беззащитных. Эти грехи в высшей степени поразительны в стране, где на протяжении многих десятилетий в политических дискуссиях апеллируют к «ценностям».

Для понимания того, как восстановить общий рост, нужно начинать с понимания истинных источников богатства нашего народа, как, впрочем, и любого другого. Истинными источниками богатства являются производительный труд, творческие способности и активность народа; достижения науки и техники в последние два с половиной столетия; а также успехи экономической, политической и социальной организации за тот же отрезок времени, включая верховенство закона, конкурентные, хорошо регулируемые рынки и демократические институты с их сдержками, противовесами и широким спектром организаций, занимающихся «установлением истины». Именно эти достижения создали основу для громадного повышения уровня жизни, произошедшего за два последних столетия.

Следующая глава посвящена двум тревожным изменениям последних четырех десятилетий, о которых мы уже упоминали: замедление роста, а также стагнация и даже снижение доходов значительной части населения. Между теми, кто наверху, и остальными образовался зияющий разрыв.

Простого описания траектории, по которой движутся наша экономика и общество, недостаточно. Нам необходимо глубже понять силу идей и интересов, уводивших нас с правильного курса на протяжении последних четырех десятилетий, выяснить, почему они захватили умы стольких людей и почему они в корне ошибочны. Решение отдать определение экономических и политических целей и задач на откуп корпоративным интересам привело к усилению концентрации экономической и политической власти, и этот процесс продолжается. Понимание причин, по которым наша экономическая и политическая система перестала служить нам, – это лишь пролог к тому, чтобы увидеть возможность существования иного мира.

В этой возможности есть позитивный момент: к ощутимому общему процветанию могут привести довольно простые реформы – простые с экономической точки зрения, но не с политической. Как мы увидим, можно сделать экономику более созвучной с тем, что, на мой взгляд, считается общепринятыми базовыми ценностями – не жадность и бесчестность, продемонстрированные нашими банкирами, а высшие ценности, так часто провозглашаемые политическими, экономическими и религиозными лидерами. Такая экономика будет изменять наш облик – приближать нас к обществу, о котором мы мечтаем. А эти изменения позволят создать более человечную экономику, способную обеспечить подавляющему большинству граждан жизнь на уровне среднего класса, которая сейчас становится для них все менее достижимой.

Вышедшая в 1776 г. знаменитая книга Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» – хорошая отправная точка для того, кто решил разобраться в источниках благосостояния народов. Ее обычно считают началом современной экономической науки. Смит справедливо критикует меркантилизм, экономическое учение, доминировавшее в Европе в эпоху Возрождения и в начале индустриального периода. Меркантилисты отстаивали необходимость экспорта товаров в обмен на золото, которое, по их мнению, должно было сделать их хозяйство богаче, а страны политически могущественнее. Казалось бы, над столь недальновидной политикой можно лишь посмеяться: заполнение сейфов золотом не приводит к повышению уровня жизни. Однако похожее заблуждение широко распространено и сегодня, особенно среди тех, кто утверждает, что экспорт должен превышать импорт, и проводит соответствующую ничем не обоснованную политику.

Реальное богатство страны определяется ее способностью устойчиво производить, высоким уровнем жизни всех ее граждан. Это, в свою очередь, поддерживается устойчивым ростом производительности труда, который обеспечивается инвестициями частично в основные средства, но главное – в приобретение знаний, а также поддержанием полной занятости таким образом, чтобы имеющиеся ресурсы не выбрасывались на ветер и не лежали мертвым грузом. Это определенно не имеет никакого отношения к простому накоплению финансового богатства или золота. Далее я покажу, что фокусирование внимания на финансовом богатстве вредно – оно растет в ущерб реальному богатству страны, его накопление является одной из причин замедления роста в нашу эру финансиализации.

Смит, который писал свою книгу на заре промышленной революции, не мог полностью раскрыть, откуда берется реальное богатство народов сегодня. Источником богатства Великобритании в то время, да и в последующем столетии, в значительной мере была эксплуатация колоний. Смит, однако, сфокусировал внимание не на экспорте, не на эксплуатации колоний, а на роли промышленности и торговли. Он говорил о преимуществах, которые на крупных рынках приобретает специализация[28]28
  Его классический пример – булавочная фабрика. Понятно, что все, о чем он думал, очень сильно отличалось от современной инновационной экономики.


[Закрыть]. Это, конечно, правильно, но не объясняет основу богатства страны в современных экономических условиях: Смит ничего не говорил об исследованиях и разработках или о приобретении знаний опытным путем, то есть о том, что экономисты называют «обучением в процессе деятельности»[29]29
  См.: Kenneth. J. Arrow, “Economic Welfare and the Allocation of Resources to Invention,” в книге The Rate and Direction of Inventive Activity: Economic and Social Factors, ed. Universities-National Bureau Committee for Economic Research and the Committee on Economic Growth of the Social Science Research Council (Princeton: Princeton University Press, 1962), 467–92; Kenneth J. Arrow, “The Economic Implications of Learning by Doing,” The Review of Economic Studies 29, no. 3 (June 1962): 155–73; и Joseph E. Stiglitz and Bruce Greenwald, Creating a Learning Society, A New Approach to Growth, Development and Social Progress (New York: Columbia University Press, 2014; reader’s edition published 2015).


[Закрыть]. Причина была простой: технический прогресс и обучение играли незначительную роль в экономике XVIII в.

На протяжении многих веков до выхода в свет работы Смита уровень жизни практически не менялся[30]30
  Заработная плата работников немного выросла во время эпидемии чумы из-за нехватки рабочей силы – продемонстрировав, что в экономическом законе предложения и спроса есть нечто рациональное, – однако затем упала. См.: Stephen Broadberry, Bruce Campbell, Alexander Klein, Mark Overton, and Bas van Leeuwen, British Economic Growth, 1270–1870 (Cambridge: Cambridge University Press, 2015).


[Закрыть]. Чуть позже Смита экономист Томас Роберт Мальтус выдвинул идею о том, что это рост населения не позволяет заработной плате превысить прожиточный минимум. В соответствии с его представлениями, как только заработная плата превышает прожиточный минимум, население начинает расти и возвращает заработную плату на прежний уровень. Для повышения уровня жизни просто нет никаких возможностей. Мальтус был совершенно неправ.

Эпоха Просвещения и ее последствия

Смит жил в период интеллектуального расцвета в конце XVIII в., который называют эпохой Просвещения. Нередко ассоциируемая с научной революцией, эпоха Просвещения была следствием достижений предшествующих столетий, начиная с времен протестантской Реформации. До Реформации XVI в., которую вначале возглавил Мартин Лютер, право на истину принадлежало власти. Реформация поставила под сомнение авторитет власти, и в Тридцатилетней войне, начавшейся в 1618 г., европейцы сражались за альтернативные парадигмы.

Сомнения в авторитете власти заставили общество искать ответы на вопросы: как мы познаем истину? Как мы познаем мир вокруг нас? И как нам следует организовать общество?

Появилась новая теория познания, которая охватывала все аспекты жизни кроме духовного мира: иначе говоря, наука с ее системой доверия на основе подтверждения, где каждое достижение опиралось на более ранние исследования и прогресс, достигнутый предшественниками[31]31
  Критически важным аспектом научного процесса является многократная проверка и подтверждение результатов, а также ясность в отношении научной точности и степени уверенности в результатах, полученных разными способами. Наука, таким образом, является социальным предприятием: мы знаем и верим в то, что делаем, в результате коллективных действий тысяч исследователей, которые действуют в строгих рамках научного метода.


[Закрыть]. Появились университеты и исследовательские институты, помогавшие выявлять истину и постигать природу нашего мира. Многие вещи, воспринимаемые нами сегодня как нечто само собой разумеющееся, от электричества до транзисторов и компьютеров, смартфонов, лазеров и современной медицины, являются результатом научных открытий, поддерживаемых фундаментальными исследованиями. И это не только высокотехнологичные новшества: даже дороги и здания являются результатом научного прогресса. Без него у нас не было бы небоскребов и автомагистралей, не было бы и современных городов.

Отсутствие королевской или церковной власти, диктующей, какой будет социальная организация, означало, что общество должно само определять это. Оно не могло надеяться на то, что власть – земная или небесная – устроит все как надо. Ему пришлось создавать системы управления. Создание социальных институтов, которые обеспечат благополучие общества, было более сложной задачей, чем поиск истинных законов природы. Обычно в этой сфере невозможно экспериментировать в контролируемых условиях. Впрочем, полезным может быть изучение прошлого опыта. Приходится полагаться на логические построения и обмен мнениями, то есть признать, что ни у кого нет монополии на правильное представление о социальной организации. Эти логические построения приводят к осознанию важности верховенства закона, надлежащей правовой процедуры и системы сдержек и противовесов, подкрепленных фундаментальными ценностями вроде правосудия для всех и свободы личности[32]32
  Каждая из этих концепций сложна и деликатна, а их условиями нередко пренебрегают. Феодалы говорили о верховенстве закона, хотя они притесняли крестьян, работающих на них; то же самое можно сказать и о рабовладельцах на Юге, которые в соответствии с «законом» возвращали беглых рабов (см.: Eric Foner, Gateway to Freedom: The Hidden History of the Underground Railroad [Oxford: Oxford University Press, 2015]). Американская судебная система – с ее массовым лишением людей свободы или с массовым лишением домовладельцев жилья в результате автоматического подписания документов, несмотря на отсутствие долгов (см.: Stiglitz, Freefall и The Great Divide, 170–3), – обеспечивает «справедливость для всех» только до тех пор, пока эти все являются богатыми и белыми. Дискуссия, которая развернута далее на страницах этой книги, более ясно показывает, что я имею в виду.
  В последующих главах эти идеи рассматриваются с других точек зрения, например в связи с ограничением свободы одного человека, когда она вступает в конфликт со свободой других людей.


[Закрыть].

Наша система управления с ее обязательством справедливо относиться ко всем требовала установления истины[33]33
  Ученые подчеркивают, что мы не знаем ничего абсолютно достоверно, а довольствуемся лишь приемлемым уровнем определенности. В некоторых случаях у нас нет уверенности в том, какое решение следует считать правильным – на этот счет может существовать слишком много разных взглядов. Однако мы можем сделать так, чтобы процесс принятия решения был справедливым и чтобы голос каждого был услышан. Каждый человек при принятии решений делает ошибки: как заметил Шекспир, «людям свойственно ошибаться». Однако, когда мы принимаем решения коллективно, вероятность допущения ошибки уменьшается. Таким образом, в нашей системе уголовного правосудия с ее презумпцией невиновности до тех пор, пока вина не доказана, единодушное признание вины двенадцатью присяжными не гарантирует правильности решения, даже если судебное разбирательство было справедливым. Но это повышает вероятность правильности решения – или, как минимум, мы думаем так, пока дальнейшее расследование не выявит скрытую предвзятость (например, серьезную дискриминацию).
  С течением времени мы улучшаем организационный процесс, процедуру решения, например, вопроса о том, как учитывать склонность человека к ошибкам при выборе проектов, балансировании рисков, связанных с отказом от хороших проектов и принятием плохих. См., например: Raaj Sah and Joseph E. Stiglitz, “Human Fallibility and Economic Organization,” American Economic Review 75, no. 2 (1985): 292–96; и Raaj Sah and Joseph E. Stiglitz, “The Architecture of Economic Systems: Hierarchies and Polyarchies,” American Economic Review 76, no. 4 (1986): 716–27.


[Закрыть]. Наличие надлежащей системы управления повышает вероятность принятия хороших и справедливых решений. Они не обязательно должны быть идеальными, главное, чтобы их можно было корректировать при обнаружении недостатков.

Со временем появился широкий спектр институтов, обеспечивающих высказывание истины, выявление истины и подтверждение истины, именно им мы в значительной мере обязаны успешностью нашей экономики и демократии[34]34
  Важной группой связанных институтов являются наши образовательные учреждения, которые учат людей тому, как следует подходить к выявлению истины и ее оценке.


[Закрыть]. Центральное место среди них занимают активные средства массовой информации. Как и любые другие институты, они допускают ошибки, но их расследования являются частью системы сдержек и противовесов и важным общественным благом.

Технический и научный прогресс[35]35
  Роберт Солоу из Массачусетского технологического института показал, что в огромной мере повышение уровня жизни обусловлено научным и техническим прогрессом. За эту работу он получил Нобелевскую премию по экономике в 1987 г. Его перу принадлежат две классические статьи: “A Contribution to the Theory of Economic Growth,” Quarterly Journal of Economics 70, no. 1 (1956): 65–94; и “Technical Change and the Aggregate Production Function,” Review of Economics and Statistics 39, no. 3 (1957): 312–20. Его работа вызвала к жизни огромный объем исследований, связанных с анализом роли технологических изменений. Другим важнейшим фактором повышения производительности труда являются инвестиции в основные средства. В числе прочих факторов следует упомянуть сокращение продолжительности рабочего дня, повышение образовательного уровня и более эффективное распределение ресурсов.
  Еще раньше Йозеф Шумпетер в своей книге 1943 г. «Капитализм, социализм и демократия» (Capitalism, Socialism and Democracy) обратил внимание на значение инноваций, подчеркнув, что они намного важнее, чем те аспекты, на которых экономисты обычно концентрируют внимание. Однако он не пытался количественно оценить относительную роль инноваций, как это сделал Солоу. (Обсуждение работы Шумпетера и современной теории роста и инноваций см. в моем введении к книге Capitalism, Socialism and Democracy, выпущенной в 2010 г. издательством Routledge.)


[Закрыть] наряду с изменениями в социальной, политической и экономической организации, связанными с эпохой Просвещения, привел к такому росту объема производства, который опередил прирост населения, поэтому доход на душу населения начал повышаться. Общество научилось сдерживать рост населения, и в развитых странах люди все чаще стали ограничивать размер семьи, особенно с повышением уровня жизни. Мальтузианское проклятие было снято. Так начался рост уровня жизни, который мы наблюдаем уже более 250 лет (см. рис. 1: уровень жизни, остававшийся практически неизменным на протяжении многих веков, начал быстро повышаться, сначала в Европе к концу XVIII – началу XIX в., а потом и в других частях мира, особенно после Второй мировой войны[36]36
  Как Брюс Гринвальд и я написали в начале нашей книги «Создание обучающегося общества» (Creating a Learning Society), «со времен Римской империи, когда появились первые данные о выпуске продукции на душу населения, до 1800 г. средний уровень жизни людей практически не менялся… В структуре потребления подавляющего большинства людей основное место занимала еда, а еда ограничивалась основными продуктами питания… Жилища барачного типа не позволяли уединиться… Одежда была утилитарной и редко состояла из нескольких комплектов с дополнением в виде чего-то более теплого в холодное время. Медицинского обслуживания практически не существовало… Досуг практически отсутствовал, а развлечения были примитивными. Только небольшая группа аристократов наслаждалась тем, что мы сегодня считаем приемлемым для людей уровнем жизни… Лишь с 1800 г. и, особенно, в середине и конце XIX в. уровень жизни, доступный богатым, начал распространяться в Европе, Северной Америке и Австралии».


[Закрыть]). Выросла и продолжительность жизни, в результате чего мы так много выиграли[37]37
  Излагаемые здесь идеи прорабатываются в книге Стиглица и Гринвальда «Создание обучающегося общества» (Creating a Learning Society). Их впервые высказал выдающийся специалист по истории развития экономики Джоэль Мокир из Северо-Западного университета в своей книге «Культура роста: Истоки современной экономики» (A Culture of Growth: The Origins of the Modern Economy, Princeton: Princeton University Press, 2016). В своей книге мы утверждаем, что одним из препятствий на пути к нашему росту сегодня является усиление погони за рентой, в частности связанной с монопольной прибылью. Это не противоречит историческим фактам, представленным Мокиром. Мы, Мокир и другие, очень часто видим это при исследовании уровня жизни, особенно того, что называют институтами просвещения, образовательные и исследовательские учреждения (включая, что особенно важно, наши университеты), а также политических и экономических институтов, о которых мы говорили ранее, в частности верховенства закона Не так давно Стивен Пинкер выпустил очень авторитетную книгу, где также прослеживается изменение уровня жизни вплоть до эпохи Просвещения: «Просвещение сегодня: Доводы в пользу рациональности, науки, гуманизма и прогресса» (Enlightenment Now: The Case for Reason, Science, Humanism and Progress, New York: Penguin, 2018).
  Конечно, экономические силы никуда не деваются: даже до промышленной революции в Англии была экономика с высокой оплатой труда / низкими затратами энергии, и это помогало пробиваться инновациям, нацеленным на сокращение использования труда/энергии. После эпидемии чумы уровень заработной платы также был сравнительно высоким, однако это не привело к дальнейшему его росту, который начался несколько столетий спустя. Эпоха Просвещения создала контекст, в котором высокий уровень заработной платы / низкие цены на энергию привели к промышленной революции. См.: Robert C. Allen, The British Revolution in Global Perspective (Cambridge: Cambridge University Press, 2009). (В этой книге изложена хорошо проработанная теория «индуцированных» инноваций, зародившаяся в 1960-х гг.)
  Существуют, конечно, и другие примеры заметного прогресса в сфере обучения и техники. Так, некоторые историки считают, что первая промышленная революция произошла во Фландрии с началом использования водяных мельниц в 1100-х гг. Отличительной чертой достижений XVIII в. было то, что они не только расширили рынок (как подчеркивает Аллен), но и привели к научному прогрессу, который обеспечил устойчивый рост.


[Закрыть]. Судьба человечества изменилась кардинальным образом. Если в прошлом чуть ли не все силы уходили на то, чтобы добыть предметы первой необходимости, то теперь для их получения нужно работать всего несколько часов в неделю[38]38
  Кейнс в своем знаменитом эссе «Экономические возможности для наших внуков» (см.: Essays in Persuasion, London: MacMillan, 1931, 321–2) проанализировал последствия огромного роста производительности труда. См. также: Joseph E. Stiglitz, “Toward a General Theory of Consumerism: Reflections on Keynes’ Economic Possibilities for Our Grandchildren,” in Revisiting Keynes: Economic Possibilities for Our Grandchildren, eds. Lorenzo Pecchi and Gustavo Piga (Cambridge, MA: MIT Press, 1987), 41–87.


[Закрыть].

В XIX в., однако, плоды этого прогресса распределялись очень неравномерно[39]39
  Как детально объясняется далее, из-за ограничительной по своему характеру практики на рынке труда и дискриминации, особенно женщин и темнокожих, большие группы людей ничего не получили от этого прогресса.


[Закрыть]. На деле у многих жизнь стала тяжелее. Как выразился Томас Гоббс более чем за столетие до этого[40]40
  См.: Thomas Hobbes, Leviathan, 1651.


[Закрыть], «жизнь была грязной, жестокой и короткой», а промышленная революция сделала ее для многих еще хуже. Романы Чарльза Диккенса очень ярко описывают страдания людей в Англии в середине XIX в.

В Соединенных Штатах неравенство достигало новых пиков в конце XIX в. – в «Позолоченный век» и «Бурные двадцатые»[41]41
  «Бурные двадцатые» – образное название 1920-х гг., периода интенсивной урбанизации страны. – Прим. пер.


[Закрыть]. К счастью, правительство не осталось в стороне: законодательство Прогрессивной эры[42]42
  Прогрессивная эра – период политики реформизма 1900–1917 гг., проводимой президентами Теодором Рузвельтом и Вудро Вильсоном. – Прим. пер.


[Закрыть] и Новый курс были нацелены на ограничение игры на рыночной власти и устранение проявившихся недостатков рынка, включая неприемлемый уровень неравенства и чувства незащищенности[43]43
  Аналогичная реакция наблюдалась и в Европе, в одних случаях раньше, чем в США, в других позже. (Германия при канцлере Отто фон Бисмарке стала первой страной, которая ввела государственное пенсионное страхование в 1889 г.)


[Закрыть]. При президенте Франклине Рузвельте США приняли программу социальной защиты, которая официально называлась страхованием по старости, потере кормильца и нетрудоспособности. Позднее президент Линдон Джонсон обеспечил медицинским обслуживанием престарелых и развернул войну с бедностью. В Великобритании и большинстве стран Европы государство взяло на себя обеспечение медицинского обслуживания всего населения, и США стали единственной развитой страной, не признающей доступ к медицинскому обслуживанию одним из прав человека. К середине прошлого столетия развитые страны создали то, что тогда называли «общество среднего класса», где плодами прогресса пользовалось, как минимум в приемлемой степени, большинство граждан, и, если бы политика на рынке труда не дискриминировала людей по расовому и гендерному признакам, число получателей благ прогресса было бы еще больше. Граждане стали жить дольше и меньше болеть, приобретать хорошее жилье и одежду. Государство заботилось об образовании их детей и таким образом открывало перспективу для еще большего процветания и равенства возможностей. Кроме того, государство взяло на себя в определенной мере заботу о престарелых и социальную защиту от таких рисков, как безработица и нетрудоспособность.

Развитие рыночных и политических институтов, начавшееся в XVIII в., не всегда протекало гладко. Периодически случались кризисы, из которых самым тяжелым была Великая депрессия, начавшаяся в 1929 г. США не могли оправиться от ее последствий до самой Второй мировой войны. До войны правительство выплачивало пособие тем, кто временно не мог найти работу. После войны развитые страны взяли на себя обязательство обеспечить полную занятость.

Движение в поддержку равного распределения плодов прогресса тоже не всегда было стабильным. Как уже говорилось в этой главе, ситуация сильно ухудшилась в конце XIX в. и в 1920-х гг., но в десятилетия после Второй мировой войны заметно оздоровилась. Хотя доходы росли у всех групп населения, у тех, кто находился внизу, они повышались быстрее, чем у находившихся наверху. Но затем, в конце 1970-х – начале 1980-х гг., произошел крайне неприятный поворот. Доходы групп в нижней части социальной лестницы перестали расти и даже начали снижаться, в то время как у других групп они резко пошли вверх. У богатых средняя продолжительность жизни продолжала расти, а у менее образованной части населения она стала сокращаться.