Текст бизнес-книги "Я у себя одна, или Веретено Василисы"

Автор книги: Екатерина Михайлова

Раздел: Личностный рост, Книги по психологии

Кто боится Василисы Премудрой

– Что теперь нам делать? – говорили девушки. – Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к Бабе-Яге!

– Мне от булавок светло! – сказала та, что плела кружево. – Я не пойду!

– И я не пойду, – сказала та, что вязала чулок, – мне от спиц светло!

– Тебе за огнем идти, – закричали обе, – ступай к Бабе-Яге!

Совершенно дурацкое дело – объяснять, почему веретено, Василиса и какое это имеет отношение к названию «Я у себя одна» и женским группам, которые я уже довольно давно веду. Почему, к примеру, не «Коклюшки Кассандры» или «Наперсток Натальи»? Так и вижу пару-тройку ироничных коллег: «веретено», конечно же, фаллический символ, а Василиса – имя несколько двуполое, а все вместе – это, разумеется, зависть к пенису, как завещал дедушка Фрейд. Ребята, я вас все равно люблю и уважаю. Другие коллеги, исповедуя иные профессиональные верования, склонятся к идее женской инициации с символикой нити судьбы, ритуалом зимних посиделок; а то еще и этимологией имени Бабы-Яги побалуют. Вишь, то ли она просто-напросто «ягая», злая то есть, то ли русифицированная версия Бабай-Аги. И тоже хорошо. Объясняться – занятие неблагодарное, ну его совсем. А дело было так.

Сказка про Василису – имеется в виду та, в которой девочка получает в наследство от умирающей матери волшебную куколку-помощницу и по приказу мачехи идет за огнем к Бабе-Яге – стоит в ряду «женских» сказок несколько особняком. Героиня вспоминается не кротостью, красотой, бесконечным терпением или тем, как она отказывается от себя во имя, сами понимаете, большой Любви – то есть не добродетелями «хороших девочек», а чем-то еще. За своим испытанием, за страшноватым, но необходимым светом она идет в темный лес одна: ни далекий отец, ни проезжающие по другим дорогам добры молодцы ей не помощники, вся надежда на себя да на куколку. Решение и помощь находятся совсем не там, где их принято искать в «женских историях». Как сказали в одной группе: «Золушка едет в заколдованной карете, на ней все чужое, все иллюзия; Спящая Красавица вообще лежит себе и ждет принца, а Василисе ждать нечего, и она идет пешком. И хотя все кончается, как положено, свадьбой – путь другой, решение другое». Во многих женских группах как-то сама собой эта сказка оказывалась сказкой «про другое».

Например, про то, что наступает в жизни такой момент, когда гаснет свет, а идти за ним приходится далеко, в страшный темный лес, к Бабе-Яге. Или про то, что кому-то и «от булавок светло», но довольство этим булавочным светом – до поры. Или про то, что волшебная куколка и материнское благословение спасают и в черный час, только в жизни куколку порой приходится делать своими руками, а за благословением отправляться в нелегкое странствие, искать его трудно и настойчиво, когда – в туманной семейной истории, в родовой мифологической прапамяти, а когда и вовсе не в своей кровной семье. Или про то, что некоторые вещи никак, ну никак невозможно узнать раньше срока: есть такое знание, до которого еще дожить надо, а до того оно чужое и бесплодное. Или про ненадежную, в самый неподходящий момент поворачивающуюся спиной «фигуру отца», который, понятное дело, порой и не отец вовсе. Или про то, как страшит непонятное, не встречавшееся в предыдущей жизни – и как важно бывает все-таки в этот опыт войти…

У всякой сказки смыслов и тайн много. Да, есть несколько блестящих интерпретаций этой. К примеру, есть прелюбопытный анализ «Василисы» в «Бегущей с волками» Клариссы Пинколы Эстес. Пересказывать его не стоит, а от удовольствия процитировать не откажусь:

«Мы уже убедились, что оставаться слишком кроткой глупышкой опасно. Но, быть может, вы все еще сомневаетесь, быть может, вы думаете: «Господи, да кто же захочет быть такой, как Василиса?» Вы захотите, уверяю вас. Вы захотите быть такой, как она, сделать то, что сделала она, и пройти по ее следам, ибо это путь, который позволит вам сохранить и развить свою душу»[1]1
  Кларисса Пинкола Эстес. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. – К.: София, 2000.


[Закрыть].

«Энглизированная» версия самой сказки, конечно, отвлекает от сути – как вам нравится Баба-Яга, которая говорит Василисе: «Ну что же ты, милая!», – и вдобавок называется «колдуньей»? Мы-то знаем, как старуха изъясняется на самом деле…

Впрочем, это все пустяки: «подлинная история Василисы Премудрой» (по другим источникам – Прекрасной) вполне доступна и есть в любом мало-мальски приличном сборнике русских народных сказок, по соседству с «Пойди туда, не знаю куда» и «Финистом – Ясным Соколом». Сказка как сказка: в меру жестокая, в меру загадочная, со времен детского чтения полузабытая, перепутавшаяся в памяти с другими сказками… Важнее-то не это: она работает. И бывшая рыженькая девочка из подмосковного военного городка, дочка суровой матери и внучка нелюбящей бабки, разыгрывая с помощью группы «Василису», сделала для себя что-то очень важное. И печальная мама трех требовательных дочерей почему-то посветлела лицом, побывав Бабой-Ягой. (Между прочим, Бабу-Ягу в женских группах не очень-то и боятся, относятся к ней почтительно, но с юмором.) А вот еще: энергичная умница-журналистка почему-то вспомнила, как бабушка говорила ей много-много лет назад: мол, в молодости шустрая была, что твое веретено… Вот оно-то ей от бабушки и осталось, только внучке прясть некогда и незачем – надо самой вертеться.

А на некоторых группах Василиса почему-то не вспоминается, они сочиняют или помнят другие сказки «про другое». Вот одна: «Моя жизнь как кочан капусты. Листья смотрят наружу. Этот – к друзьям, этот – к детям, этот – к мужу, этот – к родителям, этот – к работе… Хорошие листья, успешная жизнь, но где же я сама, где кочерыжка? В эти два дня я хотела бы совершить поход за ней, хоть узнать про нее что-то». Вопрос из группы: «Это как изюминка?» – «Нет, изюминка – для других, а кочерыжка – это я и есть, та, которая у себя одна». (Конечно, кочерыжка тоже может быть проинтерпретирована по дедушке Фрейду… Если не смешно, дальше можно не читать.)

Кому как, а мне этот капустный образ – и многие другие, о которых расскажу в свое время, – ближе и симпатичней разговоров про «истинное Я» и «путь к себе». Хотя, конечно, речь идет именно о них. Но еще и о том, что готового рецепта нет: хоть ты сто раз становись перед зеркалом и говори «Я люблю и принимаю себя», хоть выучи наизусть все полезные «советы психолога» – свою нить можно спрясть только самой.

Кто же боится Василисы Премудрой? Да мы сами и боимся, что уж там. И есть чего испугаться: эта история, что называется, обязывает. Как минимум – к попытке посмотреть на свою жизнь и себя в ней иначе, чем привыкли.

«На какой-то миг Василиса пугается силы, которую несет, и ей хочется выбросить пылающий череп. […] Это правда, я не стану вам лгать – легче избавиться от света и снова уснуть. Это правда – порой бывает трудно держать перед собой светильник из черепа. Ведь с ним мы четко видим себя и других со всех сторон – и уродливое, и божественное, и все промежуточные состояния. […]

Плутая по лесу, Василиса, безусловно, думает о своей неродной семье, которая коварно послала ее на смерть, и хотя у девочки добрая душа, череп отнюдь не добр: его дело – быть зорким. Поэтому, когда она хочет бросить череп, мы понимаем, что она думает о той боли, которую причиняет знание некоторых вещей о себе, о других и о мире»[2]2
  Кларисса Пинкола Эстес. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. – К.: София, 2000.


[Закрыть].

…С веретеном в руках хорошо поется, вспоминается и думается, да и света, в общем-то, не надо – пальцы все и так чувствуют. И все-таки идти Василисе в темный лес к страшному костяному тыну – «как нам, чтобы понять свою жизнь, иногда приходится повернуться к чему-то тяжелому, страшному в ней». Это опять голос из группы. Пора поговорить и о ней.

Своим голосом: женщины без мужчин

Я долго колебалась, прежде чем написать книгу о женщине. Тема эта вызывает раздражение, особенно у женщин; к тому же она не нова. Немало чернил пролито из-за феминистских распрей, сейчас они уже почти утихли – так и не будем об этом говорить. Между тем, говорить не перестали. И не похоже, чтобы многотомные глупости, выпущенные в свет с начала нынешнего века, что-нибудь существенно прояснили в этой проблеме. А в чем она, собственно, заключается? И есть ли вообще женщины? Конечно, теория вечной женственности имеет еще своих приверженцев. «Даже в России они все же остаются женщинами», – шепчут они.

Симона де Бовуар. Второй пол

У некоторых людей само упоминание о женских группах – да еще с девизом «Я у себя одна!» – вызывает странные фантазии: «Это вы что там, мужиков ругаете?» (Почему-то подразумевается, что иной темы для собравшихся вместе женщин не существует.) С другой стороны, в этом диком и, что важнее, фактически неверном предположении слышится дальний отзвук прокатившегося в 60–70-е годы по Америкам-Европам женского движения, в котором крупный кукиш (а то и кулак) в адрес угнетателей-мужчин и вправду был частью процесса. Все это уже вышло из мировой моды, сыграв свою роль в истории. Нынешнее время именуют «постфеминистским». Вот только кто? С порога третьего тысячелетия, да еще из России, где проблема не только не решается, но даже и не поставлена, все довольно странно. Впрочем, «группового бума» у нас тоже не было – и нет. Так что история женских групп «первого призыва» нам не указ, но знать ее все равно небесполезно. Знание, говорят, сила…

А именно: в давние времена – уже после открытия ДНК и спутника, но до СПИДа, всеобщей компьютерной грамотности, даже до волны международного терроризма, а также до лайкры, Уотергейта, Мадонны и еще много до чего – жили-были неглупые и очень сильно приунывшие жены и матери. Жили они в хорошеньких пригородах, копались в хорошеньких садиках, забывали потихоньку то, чему их неизвестно зачем учили в колледжах, парковались у супермаркета и останавливались поболтать с соседками, поджидая содержавших их мужей с настоящей серьезной работы (в которой ничего не понимали) и играли в маджонг, чтобы скоротать время. Иногда волновались – это когда сын падал с велосипеда или от мужа пахло чужими духами.

Постепенно выяснялось, что если когда-то в свое время мужья обещали кое-что «в богатстве и бедности, здравии и болезни until death do us part», то это не следовало понимать буквально. Оказалось, что «мелкие домашние интересы» – вся эта прорва бесплатной работы на семью, круговерть, которой нет конца, – отупляют, съедают жизнь по капле… и презираемы миром «Настоящего Дела». Дети вырастают, а появившиеся на месте очаровательных пупсиков гадкие подростки просто невыносимы, когда матери вмешиваются в их жизнь.

А что еще могли делать эти женщины, чтобы сохранить иллюзию своей нужности? «Так что многие из них, доведенные до белого каления, пристрастились к валиуму и крепким напиткам, а некоторые присоединились к зарождающемуся женскому движению»[3]3
  Elizabeth Wertzel. The bitch rules.


[Закрыть].

Женские группы «подъема самосознания», «социального развития», «взаимной поддержки» составляли его неотъемлемую часть. Некоторые учили тому, что никогда не поздно вернуться в колледж и после двадцатилетнего перерыва получить новое образование, профессию, начать собственное дело. Некоторые ставили жесткие и неприятные вопросы: почему, например, «мужскими» бывают «решение» и «характер», а «женскими» – «штучки» и «болтовня»? Почему я киваю и поддакиваю даже тогда, когда это мне явно во вред? Почему позволяю считать свою тяжелую и ответственную работу по дому чем-то второстепенным и вспомогательным? Кто меня всему этому научил и в чьих интересах? Были группы, которые давали возможность выплеснуть накопившиеся океаны горечи: там можно было жаловаться, кричать, проклинать ту самую счастливую жизнь, бессмысленность которой в полной мере могли понять другие женщины, разменявшие свои способности и надежды на медяки соответствия ожиданиям окружающих и иллюзию стабильности и безопасности.

Может, важнее было даже не то, что говорилось, а сама возможность быть услышанными, получить человеческий отклик на свои переживания без ярлыка «нервного срыва» и обвинений в том, что «с жиру бесишься». Оказалось, что женщины постоянно, с отроческих лет, ощущают себя недоговаривающими – это при стереотипе-то женской болтливости! То, что для них важно, в социуме важным не считается; их мнения, умения, ценности квалифицируются как пустяки, а из чувств существующими признаются только те, которые общественно полезны (скажем, «любовь к детям») или неудобны в обращении («истерика»). Образованные господа изволили шутить, что «женщина – это грудь, влагалище и депрессия». Образованным дамам и барышням при этом полагалось тонко улыбаться – вместо того, чтобы твердо посмотреть в глаза шутнику и серьезно сказать: «Знаешь, я не нахожу это смешным. Мне кажется, что женоненавистническое определение смешным быть не может. Ты действительно подразумевал именно это?». Ну что ж, шутки на то и шутки, чтобы совместить агрессию и соблюдение социальной нормы. (Про этот механизм блистательно рассказано все тем же дедушкой Фрейдом в работе «Остроумие и его отношение к бессознательному».) Про агрессию понятно, кто же ее на себе не испытывал. Интересней про социальную норму: ей суждено было измениться, и сильно.

Долгое молчание чревато воплем ярости, каковой и прозвучал на весь западный мир. Если бы этим и ограничилось, все легко свелось бы к «выпусканию пара». Дело, однако, приняло другой оборот. «Ополоумевшие бабы» оказались более чем способны изъясняться на «языке колонизаторов» и за неполные двадцать лет явили миру десятки вдумчивых и корректных исследований по вопросам различий в языке, мышлении, коммуникации мужчин и женщин. Появились новые понятия – прежде всего понятие «гендера», отражающее социальные (а не биологические) отношения пола. Сама идея о том, что «женское» означает не «худшее, чем…», а «другое», начала пускать корни в массовом сознании именно тогда. Возможность говорить «своим голосом», «другим голосом», «на своем языке» – и о том, что важно для меня, кто бы что ни считал по этому поводу – вот нерв и подробнейшим образом разработанный тезис сотен публицистических статей, социологических опросов и больших академических монографий[4]4
  См., например, классическую философскую работу этого направления «Второй пол» Симоны де Бовуар или, для контраста, популярный обзор научных исследований Деборы Таннен «Ты меня не понимаешь».


[Закрыть], повестей, эссе и стихотворений. В каком-то смысле все пишущие и читающие стали чем-то вроде огромной женской группы.

Где это сказано

Где это сказано,

Что мужьям полагаются двадцатипятидолларовые ленчи и приглашения на конференции и симпозиумы в Южную Африку,

А женам полагается бобовый суп из жестянок и культпоходы с дошкольниками в местное пожарное депо,

И где это сказано,

Что мужьям полагаются встречи с очаровательными юристками, и с прелестными преподавательницами древней истории, и с обаятельными художницами, наследницами и поэтессами,

А женам полагаются встречи с прыщавым кассиром в универсаме,

И где это сказано,

Что мужьям по воскресеньям полагается послеобеденный сон и футбольный матч по телевидению,

А женам полагаются цветные карандаши и картинки для раскрашивания с детьми,

И где это сказано,

Что мужьям полагаются восторженные похвалы, моральная поддержка и десять дней подряд горячий чай в постель при первых признаках насморка,

А женам полагаются заботы по обеспечению всего этого?

И если жена решит в конце концов,

Что пускай муж сам возит ботинки в починку, детей к врачу и собаку к ветеринару, а она тем временем будет изучать, допустим, нейрохирургию или трансцендентальную философию,

То где это сказано,

Что она всегда должна чувствовать себя

Виноватой?

Джудит Виорст, 1968

Это стихотворение было опубликовано на русском языке примерно в середине 1970-х – кажется, в журнале «Америка». Тогда оно воспринималось совершенно иначе: стоя в километровой очереди, допустим, за туалетной бумагой, довольно трудно представить себе как проблему «встречи с прыщавым кассиром в универсаме». Кто бы мог подумать, что тридцать лет спустя молодые женщины в России будут наступать на те же грабли? Кстати, с более поздними работами Джудит Виорст (которая начинала с колонок в женских журналах, а потом в далеко не юном возрасте и вправду стала психоаналитиком, а после вновь вернулась в литературу и продолжает писать на границе жанров) мы еще встретимся.

Конечно, женское движение было в гораздо большей степени политическим и экономическим, чем… как бы это выразиться… «душевным». Неудивительно, что психология, социология и конъюнктурный политический расчет быстро перепутались; те высказывания и формы поведения, для которых вчера нужно было обладать немалой решительностью или хотя бы наплевательским отношением к общественному мнению, очень быстро стали его воплощением. Нормой то есть. И тоже уже не вчера. Вот голос из восьмидесятых: «Лет двадцать назад молодые люди водили своих девушек не в театр или ресторан, а на антивоенные манифестации. Теперь они нашептывают им на ухо, что будут помогать им по дому, а вместо чайных роз на длинных стеблях посылают в подарок подписку на газетку “Слезайте с нашей шеи”»[5]5
  Сьюзен Конант. Пес, который говорил правду. (Это «собачий» детектив, действие которого происходит в Гарварде).


[Закрыть].

Дело это – для западной культуры – прошлое, «women’s studies» там свое сказали и успели даже несколько надоесть. «Эти женские симпозиумы, на которых собирались одни женщины, говорили только о женщинах, читали от лица женщин тексты, написанные женщинами…» – звучит устало, без малейшего интереса, а то и ядовито. Они – эти симпозиумы, конференции, да и женские группы – просто-напросто сделали свою работу.

Иногда мне приходит в голову шаловливая «конспирологическая» фантазия: а что, если все вообще было не так? Просто нужно было вывести женщин на трудовой рынок. Если во время войны так можно было сделать «за идею», то в относительно благополучное время они должны были захотеть этого сами. Значит, следовало сыграть на неудовлетворенности своей ролью, а это сделать нетрудно. Неудовлетворенность-то была, но подыграть ей в государственных интересах – какая интрига! И наивные отважные тетки, подстрекаемые агентами-провокаторами, искренне протестуют против образа жизни домохозяек среднего класса, валом валят получать второе высшее образование и уж теперь-то «реализовать свой потенциал». Что означает: отныне она не строит из себя дурочку и сама оплачивает счета. А если в этом новом порядке ей что-то не нравится – что ж, такова плата за равные права, которых она (а на самом деле ее мама, время-то идет) сама добивалась.

Что-то в этом роде приходит в голову, когда радио в машине в очередной раз рассказывает, как женщины неправильно ведут себя на дороге (наши женщины на нашей же дороге, конечно). «Им управление транспортным средством доверили, они права и машинку эту у мужа выпрашивали, так вели бы себя соответственно!». Ну, кто-то, возможно, и выпрашивал. А кто-то горбом зарабатывал на «эту машинку», в глубине души считая право ее водить честью, привилегией, подтверждением того, что мы «не хуже». А ведь водить машину – это работа, притом тяжелая. Утром в офис, потом свозить ребенка «на спорт», заехать за продуктами, заправиться, забрать дитятко и успеть домой до того, как во дворе уже не припаркуешься, – сплошь обязанности, сплошь маленькие городские проблемы. Символическое «разрешение» делать то же, что мужчины, кажется завоеванием – и к черту расходы, нервы и потерянное в пробках время! Как, однако, легко нас «припахивать», играя на страстном желании доказать, что мы «не хуже»…

Ну ладно, может и не было в Америке никакого такого «заговора», но в переносном смысле – все равно был, и везде: понятно же, что на упрямом желании женщины кому-то что-то доказать можно построить не одну электростанцию, а практичные «энергетики» всегда найдутся.

Тогда, в американские шестидесятые, очертания будущих системных последствий «гендерной революции» еще не были видны, а кураж захлестывал, а цель казалась такой понятной: никогда не жить так, как жила моя мать! В восхитительном ироничном эссе «Мы проиграли, сестра» Евгения Пищикова пишет: «… в 1967-м, когда „мир сошел с ума“, первое, что сделали феминистки, – вывалили на газон перед Белым домом грузовик кокетливых домашних фартуков. Сейчас, через сорок лет после тех событий, результаты революции описываются таким образом: американки вырвались из „клаустрофобного брака“, с „принудительным материнством“ и „вынужденным целомудрием“. /…/ Ведь проблема-то была не из придуманных – до сих пор американскую женщину преследует страшный призрак материнского фартука: „В сто раз лучше тяжело работать, чем жить в тяжелом браке“. Ну, русские женщины умеют делать и то и другое одновременно – у нас вот такие получились результаты революции»[6]6
  Пищикова Е. В. Пятиэтажная Россия. – М., Ключ-С, 2009, с. 101.


[Закрыть].

Переосмысление последствий этой истории составила часть современной западной реальности, которая уже – путем естественного эксперимента – узнала, что ни громы и молнии на головы мужчин-угнетателей, ни самостоятельное ведение дел, ни наличие престижной профессии, ни социальная успешность – не гарантия счастья. Что, разумеется, не означает его наличия в традиционной модели семьи и брака, растворения в детях и внуках. А означает, видимо, что простые и массовые рецепты – всегда иллюзия.

И поразительно, как мало мы об этом знаем. Притом знание наше основано на самых карикатурных примерах. Вроде какой-нибудь случайной конференции под Москвой, где американские феминистки всерьез, что называется, из тяжелых орудий, распекали российских женщин за пользование косметикой «в угоду угнетателям». Или вроде довольно распространенного наблюдения про то, что «этим» ни дверь открыть нельзя, ни чемодан поднести. За что, разумеется, другие женщины на них очень сердиты – и так-то насчет чемодана не допросишься, а уж с этой «новой нормой»…

Заметили ли вы, что всякое движение, ставящее под сомнение привычные правила, всегда в своем авангарде густо заселено людьми энергичными, красноречивыми и… как бы это выразиться… не совсем приятными в обращении? А иначе и быть не может: для того чтобы поставить под вопрос устройство мира, надо быть в состоянии этому миру противостоять, а такое занятие не для «душечек». «Душечки» собирают результаты изменений через 15–20 лет и даже не задумываются о том, откуда они взялись. Но это я так, к слову.

Кстати, о последствиях мощных когда-то движений «30 лет спустя». Искренние и готовые «бороться и искать, найти и не сдаваться» феминистки семидесятых пришли бы в ужас от некоторых отдаленных последствий своей победы. В частности, от того, что дурно воспитанная и малообразованная девица, желающая попасть в аспирантуру и не добирающая полбалла, устраивает форменное шоу по поводу того, как ее «дискриминировали по половому признаку», – и пятидесятилетний декан, дрогнув, отдает это место ей. А не мальчику, который опередил ее на полбалла, но гораздо перспективнее во многих отношениях. Мальчик поступит через год и не пропадет, а с ней такого нахлебаешься и не оберешься, что пусть поступит и заткнется. Она, конечно, не заткнется. Никогда. Она через двадцать лет станет деканом, вот увидите. И дорого я бы дала за то, чтобы подслушать, как нынешний декан объясняет парнишке свое политкорректное решение. Думаю, что общий страх перед «этими безумными бабами» и горячая к ним нелюбовь дают повод для настоящего взаимопонимания, да. Почему все «рэволюционэры» совершают одну и ту же ошибку? Почему они, победив, немедленно начинают копировать тех, кого победили, – и так до бесконечности?

А вот – прямо по теме. К вопросу о недопустимости поднесения чемоданов и пропускания вперед в дверях. Я не думаю, что блистательная пара Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, например, играли в эти игры. Оба для этого были слишком умны, цивилизованны. И, что особенно важно, оба профессионально выражали свои мысли в текстах. Зачем человеку, способному аргументированно спорить и рассматривать любой вопрос с разных сторон, выражать себя через гордый отказ от помощи поднести чемодан или иной столь же однозначный жест? Зачем той, которая может что-то рассказать миру словами, упрощать свое поведение до плакатной, «листовочной» формы?

Но вот и парадоксальный результат: про какую-нибудь дурищу из штата Айова, назидательно пыхтящую в Шереметьево-2 со своим барахлом (в знак самодостаточности), мы знаем. Рассказывали знакомые, что-то мелькало в прессе. В общем, что-то известно. А про Симону де Бовуар, не годящуюся в персонажи анекдота, – не знаем. Ее феминизм слишком умен и непрост, она бесстрашно заглядывает в такие «углы», от которых нам не по себе. Как насчет честного, до кома в горле, анализа отношений долга-любви-ненависти между матерью и дочерью? Или поразительного по бесстрашию описания женского старения – его психологии, социологии, физиологии? Не знаем мы и того, что в современной литературе сам термин «феминизм» давно уже употребляется во множественном числе, поскольку возникло множество «толков» и направлений, в том числе взаимоисключающих. Так что, по идее, возникает вопрос: если говорить о феминистской идее, то о какой? Ну не о чемоданах же, в самом деле! Ничего этого мы не знаем. Самое занятное, что и феминистская психотерапия, с ведущими работами и представителями которой, по идее, профессионалам следовало бы быть знакомыми, в отечественной «карте местности» отсутствует. Обесценивание и вытеснение – это, между нами говоря, психологические защиты… Интересно почему?

Видели, правда, когда-то Машу Арбатову по телевизору… Раздражались, восхищались… По мне, за то, что она «растабуировала» – злым и горьким пером – тему акушерско-гинекологического надругательства, ей надо бы при жизни памятник поставить, а тексты эти включить в список обязательной литературы для всех «хелперов», то бишь для людей так называемых «помогающих профессий» – психологов, врачей, социальных работников и так далее. Вот – о практике отечественного родовспоможения:

«Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. […] Все это произошло со мной семнадцать лет тому назад только по той причине, что я – женщина. И пока будут живы люди, не считающие это темой для обсуждения, это будет ежедневно происходить с другими женщинами, потому что быть женщиной в этом мире не почетно даже в тот момент, когда ты делаешь то единственное, на что не способен мужчина».

Это – из рассказа «Меня зовут женщина», финал. Преодолеваю острое искушение процитировать больше и с деталями, от которых и при чтении-то «плохеет» – несмотря на то, что в жизни большинство из нас как-то эти «детали» пережили. Мы и об этом поговорим, но немного позже.

Так вот, сия решительная дама как-то сказала в интервью, что, если вы сами зарабатываете на жизнь, сами принимаете важные жизненные решения и делаете свою работу не хуже, чем делал бы ее мужчина, то вы – феминистка. Ой-ой, а тогда это мы все, что ли? Только никому не говорите, а то могут не так понять. Поскольку скорее всего мы зарабатываем – сами! – под руководством начальника-мужчины. Поскольку ежу понятно, что для равной социальной оценки работа должна быть сделана не просто «не хуже», а намного лучше. И даже самые отважные из нас так часто «пугаются силы, которую несут» и из последних сил избегают «той боли, которую причиняет знание о себе, о других и о мире»…

Ни один «-изм» не обходится без демагогии. Феминистская, естественно, оказалась ничем не лучше любой другой. Особенно – в популярной аранжировке, придающей любой идее оттенок идиотизма. «Можно утверждать, что мужчина всегда морально дурен – агрессивные феминисты (-ки) это постоянно и делают. Например: нашей современной культуре навязана идея так называемой «красоты», то есть представление о том, что люди неравны в отношении внешней притягательности. Это грех «смотризма» (lookism).

Феминистка Наоми Вульф (сама молодая и красивая) разоблачила негодяев: она открыла, что идея «красоты» возникла с развитием буржуазного, индустриального общества, примерно в XVIII веке. Женщинам внушили, что красота – это ценно, что красиво то-то и то-то, наварили кучу косметики и всяких притирок и через рекламу вкомпостировали это все в мозги. Женщины попались на удочку, отвлеклись от борьбы за свои права и по уши ушли в пудру и помаду, а тем временем мужчины захватили рабочие места и успели на них хорошо укрепиться. Когда одураченная женщина кончила выщипывать брови – глядь, все уже занято». Это – из «Политической корректности» Татьяны Толстой. Едко, смешно и известно автору не понаслышке; ну, может быть, только самую чуточку вся эта демагогическая дурость выставлена еще дурее, чем в жизни.

Пафос простых решений вообще бессмертен, как Кощей, хотя сами решения периодически обновляются. Особенно велико бывает ликование, когда удается найти виноватых: все беды нашего несовершенного мира от… (загрязнения окружающей среды, мирового сионизма, мужчин-угнетателей, феминисток… нужное подчеркнуть). Занятно жить на этом свете, дамы и господа. Как только «простое решение» названо и объявлено верным, никакого «роста самосознания» вроде бы уже и не нужно. Более того, оный рост становится даже вреден и опасен, ибо понимание себя и других ведет к сомнениям, а там, глядишь, и к терпимости, состраданию, самостоятельному мышлению… А это уже не для демонстраций или митингов протеста, это история личная, одинокая по определению…

Мода на женские группы в западной культуре прошла – и слава Богу: там, где «модно», следует остерегаться дешевки и подделок. Из обязательных для «каждой думающей женщины» они стали чем-то, к чему можно иногда обратиться в период раздумий о выборе, необходимости прислушаться к собственным чувствам или кризиса роста. Женские группы стали явлением частной (в смысле не общественной) жизни и унаследовали от своего бурного политизированного прошлого, пожалуй, лишь одно: в них по-прежнему сильно чувствуется и ценится возможность быть услышанной, возможность говорить своим голосом – и, насколько это вообще реально, без поправок на сидящего в голове «внутреннего критика», заведомо знающего, что «никому ее мнение не интересно».

В очень серьезной коллективной монографии по женским группам личностного роста и более специализированным психотерапевтическим я насчитала 59 разновидностей тематических групп разного формата. После чего сбилась, поймав себя на том, что с этими подсчетами явно не все в порядке: похоже на поиск «авторитетных источников», настоящим подтверждающих, что занимаюсь я чем-то вполне приличным, в русле традиции – вона книга какая толстенная![7]7
  Книга называется «Women and Group Psychotherapy» (1996, Ed. B. De Chant). Она не только объемистая, но и крайне интересная во многих отношениях – например, великолепной библиографией. Подарена автору психодраматисткой Иви Летце: обучение наше заканчивалось, разговоры велись обо всем на свете. Надписан подарок так: «Пусть работа множества женщин этой книги вдохновляет и поддерживает твою работу». Чем не благословение от «профессиональной крестной»?


[Закрыть] Третья глава этой книги называется «Пути знания: женские конструкты истины, власти и собственной личности». Там, в частности, описывается исследование, в котором женщинам задавали любопытный вопрос: «Как вы проверяете, правда ли то, что вчера казалось вам правдой?» Были и другие: «К кому или к чему вы обращаетесь, когда хотите получить честный ответ?» или «Как вы узнали то, что знаете о мире, истине, власти и себе самой?». Понятно, что для ответа – да что там, даже чтобы просто понять вопрос! – нужно держать в руках тот самый источник света, которым наградила Василису Баба-Яга. Без готовности увидеть мир и себя в новом свете ничего не получится.