Текст бизнес-книги "Суд и государство"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование

Если обосновывать существование судебной власти правом тяжущихся на справедливое судебное разбирательство и возможностью пользоваться правами, которые за ними признаются, именно беспристрастность является тем признаком, который легитимирует функцию судьи. Судья является тем самым беспристрастным третьим лицом между сторонами, между политической властью и частными или юридическими лицами, в обязанности которого входит разрешение их спора. Тяжущийся имеет право на судью, чья беспристрастность не вызывает у него сомнения. Независимость судей и судов – это не привилегия, предоставляемая в их собственных интересах, она гарантирована им в интересах тяжущихся и необходима для поддержания веры общества в беспристрастность отправления правосудия[59]59
  Duplé N. Les interventions externes qui menacent l’indépendance et l’impartialité de la justice // L’indépendance de la justice. Actes du deuxième Congrès de l’AHJUCAF. Dakar, 2007. P. 86.


[Закрыть]. Если беспристрастность предполагает независимость, то обратное утверждение необязательно истинно. Действительно, зависимый от политической власти судья будет или во всяком случае может быть заподозрен в пристрастности, при любых обстоятельствах он уже не является тем «беспристрастным третьим лицом». Напротив, судья, независимый от политической власти, может и не быть беспристрастным или не казаться таковым, если он связан политической, религиозной, философской, общественной ангажированностью, зависит от разнообразных интересов и т. п. Конституционный совет Франции различает в этом смысле в решении № 2014-704 DC независимость и беспристрастность, привязывая эти два требования к ст. 16 Декларации прав человека и гражданина 1789 г.: как представляется в такой ситуации, если предположить, что именно беспристрастность лежит в основании легитимности судьи, то независимость судьи является лишь инструментом для реализации данного требования.

Указанная беспристрастность составляет функциональную легитимность судьи. Его институциональная легитимность находится в конституции.

С этой точки зрения логика разделения властей не имеет своей целью столкновение автономных государственных органов, она лишь стремится к ограничению власти – той власти, которая является одновременно умеренной и эффективной.

В таком случае необходимо понять, как перенести эту логику на отношения между политической властью и властью судебной.

Попытка разместить суд фактически вне корпуса властей, установленных конституцией, конструируя его в виде своего рода навеса над этими властями в качестве некоего хранителя естественного права на обеспечение фундаментальных прав, не отвечает данной потребности. В демократии не существует иных властей, кроме тех, которые установлены конституцией, не существует иных рамок для деятельности этих властей, кроме полномочий, которые закреплены в ее тексте, и границ, которые она определяет. Правосудие – это не альтернативная власть («контрвласть»), а конституционно-правовой институт, разновидность государственной власти, не сводимая только к административной службе, в обязанности которой входит применение закона во имя соблюдения требований, которым она подчиняется. Суд – это орган или, если угодно, власть, которая исполняет одну из функций государства во имя служения обществу.

Правосудие поддерживает тесные отношения с суверенитетом. Как это объяснял Луазо в конце XVI в., суверенное правосудие неотделимо от королевской власти. Оно отделится от нее, когда суды сами захотят стать суверенными.

Если суверенитет является основой власти, то как вчера, так и сегодня мы видим привязку правосудия, причем скорее теоретическую, нежели реальную, к этой легитимности, будь она монархической или демократической, когда суды опираются в некотором роде на самолегитимацию, основанную в большей мере на функциях, которые они осуществляют, чем на источнике их власти.

Однако разделение властей отсылает скорее к осуществлению функций, чем к основам власти. Тем самым с функциональной точки зрения, разделение властей фактически основывается в конкретной плоскости на желании разделить власть, чтобы ее ослабить. Такого рода поиск методов торможения властных полномочий отсылает к либеральной концепции власти. Инструментом реализации данного равновесия является умеренное правление, которое предлагал Монтескье[60]60
  Montesquieu Ch. De l’esprit des lois. Livre XI. Paris, 1869. P. 140–170.


[Закрыть].

При такой архитектуре построения власти под сомнение ставятся и место правосудия, и сама возможность существования понятия судебной власти. Отсюда традиционное во Франции недоверие по отношению к судьям. Великая французская революция 1789 г. в той же мере была направлена против парламентов (как назывались судебные инстанции того времени) старого режима, которые, в частности, тормозили все попытки реформировать монархию, что и против самого короля.

Признание самостоятельной судебной власти произошло уже при Пятой республике, причем вопреки тексту Конституции Франции, которая видит в судах лишь государственные органы. Однако можно считать, что существование такой власти было имплицитно подтверждено Конституционным советом Франции, который подчеркнул, что законодатель не может ни направлять указания судье, ни отменять его решения, ни заменять его собой в разрешении споров[61]61
  Conseil constitutionnel, 22 juill. 1980, déc. № 80-119 DC.


[Закрыть]. В то же время в теоретическом и политическом плане признание судов самостоятельной внутри государства ветвью власти по-прежнему оспаривается[62]62
  См.: Boucobza I. Un concept erroné, celui de l’existence d’un pouvoir judiciaire // Pouvoirs. 2012. № 143. Р. 73.


[Закрыть].

Только мутация принципа разделения властей могла бы привести к утверждению, что правосудие является не властью государства, а альтернативной «контрвластью»[63]63
  Этот вопрос ставится в работе: Lavau G. La justice. Paris: PUF, 1961.


[Закрыть]. Если исходить из такого предположения, то речь идет не о поиске оптимальной организации власти в рамках государства, а об ограничении государственной власти как таковой и в конечном счете об ослаблении государства.

Если допустить, что функция суда основывается на этой двойной легитимности – с одной стороны, беспристрастности, которой, с другой стороны, обладают власть или государственный орган, созданные конституцией, то из этого следует, что судьи должны быть независимыми, но при этом правосудие не может рассматриваться как автономная власть.

Таким образом, правосудие не может рассматриваться как власть в государстве, нависающая над другими властями, – оно является одной из властей государства. В противном случае правосудие вошло бы в логику самолегитимации и мы оказались бы в системе, где, будучи наделенными полномочиями по контролю над другими властями, сами суды избегали бы какой-либо формы внешнего контроля. Этот вопрос с особой отчетливостью проявляется, в частности, в уровне независимости судов или, иначе говоря, в степени их подчинения нормам, принятым политической властью.

Этот анализ также должен включать в себя вопрос оценки эффективности правосудия и работы судей, а также механизмов привлечения их к ответственности. Взаимосвязь между требованиями независимости и требованиями эффективности и ответственности очень сложно установить. Наряду с этим встает вопрос критериев, которые позволили бы оценить работу судьи. Должны ли ими быть скорость, качество решений, отмена их со стороны вышестоящих судебных инстанций? Скажем, во Франции судьи очень дорожат своей автономией и очень сдержанно относятся к любой оценке помимо формальной. Помимо этого как только судья признает себя правотворцем, он тут же должен подчиниться конституционным требованиям, касающимся правовой определенности, главным образом в части качества и предсказуемости норм права, что в последнем случае приводит к постановке вопроса об обратной силе судебной практики.

Пренебрежение этими конституционно-правовыми требованиями приводит к развитию конкурирующих способов разрешения споров, медиации или арбитражу. В той мере, в какой французское право развивает применение такого рода механизмов, речь также идет о разгрузке судов, что дает им возможность сосредоточиться на основных функциях.

Однако главное от этого не меняется – развивается подлинная система, конкурирующая с судебной. При этом в юридико-экономических условиях, основанных на эффективности и конкуренции, очевидно, что лучшая система в части качества, правовой определенности и скорости будет развиваться в ущерб другим. Помимо этого сдержанность судей в области оценки их работы рискует быть подорванной развитием электронного правосудия, основанного на методах big data.

Именно на этих двух основах – беспристрастности и эффективности и должно, как представляется, строиться решение проблем статуса судей и правосудия в целом. Впрочем, вопросы статуса судей будут более подробно проанализированы в ч. II данной работы.

Движение в сторону расширения сферы компетенции суда сегодня беспрецедентно. Суду доверяется разрешение все большего количества споров, проблем, конфликтов и т. п. Это общая тенденция, и мы не будем здесь перечислять все ее причины и проявления, являющиеся как институциональными, так и социальными[64]64
  См., например: Chevallier J. L’État post-moderne. 4 éd. Paris, 2014. P. 113–115 (в качестве только одной из приводимых автором иллюстраций укажем лишь, что во Франции «количество жалоб, направляемых в административные суды, за сорок лет увеличилось в десять раз», с. 113).


[Закрыть].

Это движение имеет свои правовые и в более конкретной плоскости конституционно-правовые основания. В качестве примера приведем действующую Конституцию РФ 1993 г., которая, в частности, предусматривает, что ограничение основных прав и индивидуальных свобод, таких как заключение под стражу (ст. 22), проникновение в жилище вопреки воле проживающих в нем лиц (ст. 25), прослушивание телефонных переговоров (ст. 23) и т. п., может производиться исключительно на основании судебного решения. До принятия Конституции РФ 1993 г. и, точнее говоря, реализации ее предписаний новым российским УПК РФ 2001 г. такого рода решения принимал прокурор.

Международное право широко поддерживает или, правильнее сказать, даже все чаще и чаще стоит у истоков данного движения и реформ, которые оно влечет. Если тексты фундаментальных актов в области прав человека – допустим, Всеобщей декларации прав человека 1948 г., Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 г. или Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. были еще в этом плане достаточно скромны и иногда чрезмерно расплывчаты[65]65
  Например, в соответствии со ст. 8 Всеобщей декларации прав человека 1948 г. «каждый человек имеет право на эффективное восстановление в правах компетентными национальными судами в случае нарушения его основных прав, предоставленных ему конституцией или законом».


[Закрыть], то знаменитое soft law[66]66
  См., например: III Экспертный форум по уголовному правосудию для Центральной Азии: Итоговый отчет / ОБСЕ, БДИПЧ. Душанбе, 2010. С. 4 (здесь, в частности, среди основных выводов и рекомендаций содержится адресованная государствам Центральной Азии рекомендация «продолжать расширение сферы судебного контроля на стадии предварительного следствия»).


[Закрыть] или решения ЕСПЧ[67]67
  См. в качестве примера: CEDH, Gde ch., 29 mars 2010, Medvedyev et autres c. France, req. № 3394/03 (данное постановление ЕСПЧ, отказывая французскому прокурору в способности предоставлять адекватную защиту прав и свобод, автоматически приводит, исходя из заложенного в нем смысла, к расширению полномочий суда).


[Закрыть] скромностью и расплывчатостью отличаются уже в много меньшей степени, не забывая, конечно, и о решениях органов национальной конституционной юстиции, которые всегда идут в ногу с международными тенденциями. Так, Конституционный Суд РФ серией своих решений, принятых в 1990-е гг.[68]68
  См. постановления Конституционного Суда РФ от 13 ноября 1995 г., от 29 апреля 1998 г., от 23 марта 1999 г. и др.


[Закрыть], внес немалый вклад в расширение полномочий суда в уголовном судопроизводстве, фактически преобразовав в функциональном смысле рядового судью в подлинного «судью над следствием», когда предоставил участникам процесса право обжаловать в суд наиболее важные решения органов предварительного расследования. В российской науке практика Конституционного Суда РФ была даже названа некоторыми авторами «тихой революцией