Текст бизнес-книги "Конфликт как проблема"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Управление и подбор персонала, Бизнес-книги

Конфликт в зеркале социальной философии

Попов М.В.

Философия, как известно, изучает всеобщее. Отрицание всеобщего есть особенное. Единичное как отрицание особенного есть отрицание отрицания, то есть возвращение ко всеобщему как целокупности, сохраняющей и включающей в себя богатство особенного и единичного. Как таковое оно есть, следовательно, конкретно-всеобщее. Это полностью применимо и к социальной философии, предметом которой является жизнь общества. Социальная философия в результате своего исследования дает не такое абстрактное, которое находится рядом с особенным, а такое, которое вбирает в себя все богатство особенного и единичного. Социальной философии поэтому есть что сказать и о понятии конфликта.

Нет ничего ни в природе, ни в обществе, что не содержало бы в себе противоречий как единства и борьбы противоположностей. Методом изучения противоречий является, как известно, диалектика, которая позволяет осуществить осознание формы внутреннего самодвижения содержания исследуемого предмета. А самодвижение содержания осуществляется благодаря его противоречиям, являющимся источником самодвижения.

Поскольку в обществе все течет, все изменяется, момент сохранения всякого явления находится в единстве и борьбе с моментом перехода в иное. Момент равенства с собой называется в-себе-бытие, момент неравенства с собой – бытие-для-иного. То есть в каждом явлении есть противоречие движения, с которым связаны противоположные тенденции равенства и неравенства явления с собой. Те субъекты социальной жизни, которые последовательно выступают за сохранение имеющегося состояния, неизбежно вступают в борьбу с теми, кто настаивает на переходе в иное состояние. Под субьектами социальной жизни при этом понимаются не только отдельные люди, но и классы, слои, различные экономические и другие общественные и государственные органы и организации. Если эта борьба обостряется до такой степени, что спорами дело не ограничивается и стороны силу аргументов заменяют аргументами силы, противоречие сторон перерастает в конфликт.

Конфликты разрешаются на основе разрешения породившего их противоречия. В зависимости от того, каково содержание противоречия, лежащего в основе конфликта, конфликтолог как активная действующая сознательная сила стремится или умерить, смягчить борьбу сторон и тогда он выступает как медиатор, либо он решительно становится на одну из сторон, если эта сторона представляет собой сторону прогресса, борющуюся с реакцией. Таково общественное предназначение и призвание конфликтолога.

Развитие социальной жизни – это вовсе не любое движение. Это движение от низшего к высшему, от простого к сложному, и совершается оно через борьбу противоположных тенденций, находящихся в единстве. Тенденция, по направлению совпадающая с направлением развития, выступает как прогрессивная, а противоположная направлению развития – как регрессивная, реакционная. В борьбе прогрессивных и реакционных тенденций конфликтолог не может занимать позицию середины, а призван поддерживать прогрессивную сторону против реакционной.

Отнюдь не всякий конфликт может считаться чем-то негативным. Вряд ли конфликтологу следует убеждать тех, кто борется за прогресс и справедливость, за социальное равенство и против эксплуатации, прекратить борьбу и не идти на конфликт с реакционерами, угнетателями и эксплуататорами. Странно было бы, если бы прогрессивное государство не шло на конфликт с преступниками, в том числе убийцами, насильниками и торговцами наркотиками, если бы оно не поддерживало, в том числе на международной арене, борьбу с фашизмом как открытой террористической диктатурой наиболее реакционных, наиболее шовинистических элементов финансового капитала.

В целом же конфликт есть обострившееся противоречие, проявляющее себя как столкновение, острая борьба субъектов социальной жизни, отстаивающих противоположные тенденции, порожденные данным противоречием.

Социальная философия учит не ограничиваться лишь бытием, поверхностью явлений, а проникать в их сущность, раскрывая прежде всего экономическую подоплеку конфликтов, вскрывая связь конфликтов с экономическими интересами борющихся сторон. Поэтому важным моментом конфликтологического исследования является изучение структуры экономических интересов субъектов социальной жизни, характеризующих их экономическое бытие.

Экономические интересы – это такая характеристика положения людей в системе производственных отношений, которая показывает, какие действия или изменения улучшают или ухудшают это положение и в какой мере, что выгодно или невыгодно субъектам производственных отношений и в какой степени. Экономические интересы бывают долговременные и сиюминутные, коренные и побочные, и вообще с каждым экономическим действием или изменением связан какой-либо экономический интерес. Любой отдельно взятый интерес противоречит всем остальным интересам как данного субъекта, так и других субъектов, но на этом основании, строго говоря, о конфликте интересов в буквальном смысле говорить нельзя, поскольку конфликтуют люди, руководствующиеся теми или иными интересами, а не сами интересы.

Сложность общественной жизни проявляет себя и в том, что чрезвычайно высокое значение имеет сознание. Люди нередко защищают, отстаивают или борются вовсе не свои интересы, а за те, которые ошибочно считают своими или воспринимают как свои. В первую империалистическую войну огромные массы трудящихся умирали за интересы империалистической буржуазии своей страны, а во вторую мировую войну немецкие рабочие, мобилизованные фашистским государством, несли смерть своим братьям по классу, имеющим близкие экономические интересы. Сегодня в рамках политики американского фашизма на экспорт украинские гауляйтеры американского финансового капитала устроили кровавую бойню, мобилизуя трудящихся западных регионов и бросая их убивать и погибать в вооруженной борьбе со своими братьями в Новороссии. Отсюда одна из важнейших задач конфликтолога – помочь субъектам общественной жизни осознать и правильно понять свои экономические интересы. При этом надо владеть не только категорией экономических интересов, характеризующих экономическое бытие, но и категорией психологических интересов, которая фиксирует и выражает концентрированную направленность внимания людей на удовлетворение каких-либо потребностей и является характеристикой их сознания. В то же время подменять экономические интересы психологическими недопустимо ни в конфликтологическом исследовании, ни в конфликтологической практике.

Объективное положение людей в экономике включает в себя место в исторически определенной системе общественного производства, роль в общественной организации труда, отношение к средствам производства, размер и способ получения той доли общественного богатства, которой они располагают. По своему объективному положению в системе производственных отношений люди делятся на классы, и борьба за классовые интересы порождает классовые конфликты. В антагонистических обществах это конфликты между рабами и рабовладельцами, крепостными крестьянами и феодалами, между рабочими и буржуазией, имеющими прямо противоположные экономические интересы. В первой фазе коммунизма, при социализме, как показал исторический опыт, продолжается классовая борьба, которую рабочий класс в союзе с колхозным крестьянством и интеллигенцией ведет с мелкобуржуазными попытками дать обществу поменьше и похуже, а получить от него побольше и получше. Поэтому бесконфликтным социалистическое общество считать нельзя. Можно констатировать, что и рабовладельческое государство, и феодальное, и социалистическое как организации принуждения в интересах соответствующего правящего класса подавляют, то есть репрессируют, своих противников – и это исторический факт.

Классовая борьба за завоевание, удержание и осуществление государственной власти составляет суть политики, так что на основе классовой борьбы возникают и разрешаются политические конфликты, нередко заканчивающиеся революциями или контрреволюциями. Войны как политические конфликты могут быть определены как вооруженная борьба классов (гражданские войны), наций (национальные войны) или государств (обычные войны между государствами). Чаще всего такие конфликты, как войны, разрешаются победой одной из сторон, но большевики показали пример прекращения войны путем превращения империалистической войны за передел мира между крупнейшими империалистическими хищниками, в войну гражданскую. Благодаря Советской социалистической революции в России первая империалистическая мировая война, которая представляла собой настоящую бойню народов, была остановлена.

Внутриклассовые противоречия имеют, разумеется, меньшую остроту, поскольку противоречия экономических интересов людей, принадлежащих к одному и тому же классу, не столь сильны, как противоречия интересов представителей противоположных классов. Общность коренных интересов членов одного и того же класса позволяет на основе этой общности гасить внутриклассовые конфликты, и это важная задача конфликтолога, выступающего в данной конкретной ситуации в качестве медиатора.

При этом следует иметь в виду, что и у представителей противоположных классов, находящихся не только в борьбе, но и в единстве противоположностей, могут быть общие интересы – опираясь на которые, можно успешно разрешать некоторые конфликты между представителями противоположных классов. Так, например, конфликт между работниками и работодателями по поводу повышения уровня реального содержания заработной платы может быть разрешен на основе внедрения достижений научно-технического прогресса, совершенствования средств производства и повышения производительности труда. Ведь рост производительности труда уменьшает издержки на зарплату в единице продукции и позволяет поэтому одновременно увеличивать прибыль работодателя и зарплату работников. Это относится к разрешению одного из самых распространенных социально-трудовых конфликтов, приобретающего особую остроту, когда работодатели вместо того, чтобы обеспечивать техническую возможность повышения производительности труда, понуждают рабочих работать сверх нормального рабочего времени или увеличивать интенсивность труда, которая вовсе не тождественна его производительности, приводя не к уменьшению, а к увеличению затрат труда на единицу продукции и на единицу времени. Опыт показывает, что наилучшим средством разрешения социально-трудовых конфликтов является составление и заключение прогрессивных коллективных договоров, позволяющих обеспечить развитие производства и улучшение условий труда и оплаты работников.

Немалую остроту имеют конфликты между нациями, то есть такими социальными общностями, которые складываются на основе общности территории, экономики, языка и культуры. Исторический опыт успешного разрешения национальных конфликтов подтвердил известный ленинский вывод о том, что разрешаются они не на основе насильственного удержания в едином государстве борющихся за свои интересы наций, а на основе признания права наций на самоопределение вплоть до отделения, и этот принцип выше принципа территориальной целостности государства, порождающего разжигающие национальные конфликты попытки силой удержать в рамках единого государства нацию, добивающуюся своей независимости. Однако одно дело – признавать право наций на самоопределение, а другое – призывать к отделению. Стремиться следует к соединению в более крупное государство, в котором будут уважаться права и интересы всех входящих в него наций, что может быть осуществлено благодаря федеративному устройству государства.

Страшной бедой для народов всего мира обернулось нашествие наркомафии, расширяющее число наркозависимых и число смертей от потребления наркотиков. Наркотик – это такое вещество, которое не просто вредит организму человека, но прежде всего подавляет волю к сопротивлению его потреблению и порождает наркозависимость. С другой стороны, для товарного хозяйства наркотик – это идеальный товар, который позволяет получать при малых затратах такой большой доход, который не дает производство других товаров. Как известно, чем больше предполагаемая прибыль, тем на более страшное преступление готов пойти капиталист как персонифицированный капитал, гонимый жаждой наживы. Чтобы разрешить противоречие между обществом как реальностью и наркоугрозой как его отрицанием в нем самом, чтобы в корне покончить с этим злом, нужен не тот способ производства, экономическим законом движения которого является извлечение максимальной прибыли, а тот, целью производства в котором было бы обеспечение полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества.

Государство не может не конфликтовать с носителями таких государственных болезней, как коррупция, бюрократизм, карьеризм, ведомственность и местничество, источником которых являются попытки чиновников поставить свои особые интересы выше государственных. Общий рецепт борьбы с этими болезнями – в том, чтобы создать общество, в котором бы господствовал принцип приоритета общественных интересов, все на время становились бы «бюрократами» и поэтому благодаря всеобщему участию в управлении никто бы не мог стать бюрократом.

Поскольку конфликтолог – это специалист по разрешению противоречий, можно сделать вывод, что главной дисциплиной для конфликтологов является диалектика как наиболее полное и универсальное учение о противоречиях. По сути дела конфликтолог – это прикладной социальный философ, призвание которого – ускорять социальный прогресс, и не случайно, а закономерно то, что в Санкт-Петербургском государственном университете подготовка конфликтологов ведется на базе Института философии СПбГУ. В свою очередь, отношение к социальной философии как к теоретической основе разрешения противоречий социальной жизни побуждает и к более глубокому изучению философии как таковой.

Политико-культурные измерения социальных конфликтов

Завершинский К.Ф

Исследование природы и влияния культурных факторов в возникновении социальных конфликтов опирается на достаточно длительную традицию социально-философской и социологической рефлексии. Вместе с тем, предметные измерения этой области конфликтологических исследований остаются в значительной степени размытыми. Отсылка к ценностным основаниям социальных конфликтов или универсалистским моделям «конфликта культур» в условиях нарастания культурных различий часто затеняет реальные предпосылки превращения ценностно-нормативных императивов в «принуждающую силу» – в непримиримое социальное противодействие.

При анализе многообразных культурных, в том числе и ценностных измерений социальных конфликтов, так или иначе воспроизводится эпистемологическая дихотомия нормативно-этического и позитивистско-инструменталистского, когда ценностная составляющая рассматривается как производная от аксиолого-идеологических концептуализаций или эмпирических калькуляций инструментальной эффективности публичных ценностей в теориях рационального выбора (широко используемых в практиках медиации социокультурных конфликтов). В подобных концептуализациях роли культуры или культурной составляющей социальных конфликтов нередко исчезает значимость различия, на которое в свое время обращал внимание конфликтологов Л. Козер. Социокультурные ожидания (даже антагонистического плана) необязательно выливаются в социальный конфликт, который необходимо предполагает социальное взаимодействие. Для возникновения социального конфликта важны «промежуточные переменные», связанные со способом легитимации власти и системы статусов1919
  См., напр.: Козер Л.А. Функции социального конфликта//Американская социологическая мысль.-М.– 1996.С.542-556; Козер Л. Функции социального конфликта. М.: «Идея-Пресс», 2000.С.58-60, 102.


[Закрыть]. Используя логику анализа Л. Козером социальных конфликтов, в сложнодифференцированном обществе существующие социальные группы отождествляют себя не только с социально-экономическими и политическими ассоциациями, но участвуют во многих ассоциациях и группах, представляющих их интересы в разнообразных конфликтах со множеством религиозных, этнических, статусных и политических группировок.

Признавая значимой посылку многих классиков социологии конфликта о корреляции политических и культурных факторов как источника трансформации социальных ожиданий в социальные конфликты и значимости исследования институционализации «символов-побуждений» в динамике социокультурных групп, нельзя не видеть их некоторую односторонность. Легитимность, институциональная устойчивость и эффективность политико-управленческих элит находятся в противоречивой взаимосвязи с ожиданиями социальных акторов даже при наличии общей установки на публичную значимость тех или иных «универсальных ценностей». В такой же степени легально-рациональная точка зрения на природу культурных ценностей, акцентирующая инструментальную активность профессиональных сообществ по их производству, не объясняет – почему очевидные и значимые для всех попытки социальных реформ блокируют возможности инноваций, а институционализация аксиологии «свободы» и «справедливости», используемая элитами для легитимации подобных модернизаций, порождает «симулякры» гражданской идентичности в виде паразитических маргинальных групп и ксенофобию этнорелигиозного «возрождения» у политико-административных элит?

Доминирующие сегодня теории культурных измерений параметров возникновения социальных конфликтов сконцентрированы преимущественно на изучении содержания ценностей и достижения консенсуса между их носителями в процессе инкорпорирования ценностного содержания в институциональные правила игры, оставляя без внимания иные измерения культурной динамики и специфики легитимации публичных ценностей, прежде всего, оставляя «за скобками» вопросы о том, как «работают ценности» и что превращает их в «принуждающие символы».

Ценности глубоко интегрированы в многообразные представления о социальной реальности и зависят от них – в частности от тех, которые номинируют понятием «символические структуры». Это актуализирует теоретические суждения авторитетного нидерландского исследователя символических измерений коммуникативного процесса, который акцентировал внимание на том, что власть элит в современном обществе реализуется на основе имеющегося у подобных групп символического капитала, используемого ими для социального конструирования и поддержания дискурсивных структур, что в свою очередь обеспечивает их политическое доминирование посредством контроля «над сознанием аудитории»2020
  См.: Дейк Т. А. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / Пер. с англ. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. С.32.


[Закрыть].

Именно они, как полагают представители новых, междисциплинарных направлений в социологическом исследовании места и роли культурных факторов в социальной динамике современного общества, в значительной мере определяют смысловые рамки социальных ожиданий и задают структуру ценностных преференций. Подобные методологические стратегии до сих пор не привлекают должного внимания в исследованиях культурных параметров развертывания социальных конфликтов. Рассматривать ценности как нечто присущее современным акторам социальных взаимодействий, облегчающим или усложняющим их функционирование в процессе социального конфликта, упрощает процесс возникновения социальных конфликтов как следствия сбоев в рационализации и институционализации социальных взаимодействий.

Все социальные конфликты связаны с символическими средствами коммуникации, характерными для тех или иных социальных систем и общностей, обеспечивающих их идентичности и различия. Они не только и не столько отражают некую реальность, сколько результат наблюдений социальными акторами за действиями других в социальных системах и, будучи трансформированы в символическую политику, порождают у них символические конфигурации социальных ожиданий. Коды, «символические ключи-ориентиры» (Л. Козер) участников социального конфликта достаточно вариативны, и их воздействие часто предопределяется не столько объективными факторами или способностью медиаторов управлять с помощью социальных правил и норм течением конфликта, а реакцией агентов на "символические события", возникающие в процессе символизации, типизации пространственно-временного распределения ситуаций и символических репрезентаций властных иерархий и практик принуждения. При этом подобные типизации весьма часто "обнаруживают" черты мифа и ритуализированных практик.

В этом контексте обоснованными представляются методологические ремарки Н. Лумана о необходимости преодолевать аксиологические построения телеологического плана при описании противоречий социальных коммуникаций. Ценности, ценностные обоснования в процессе коммуникативного взаимодействия – своего рода «слепые пятна» 2121
  Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества //СОЦИО-ЛОГОС. – М.: Прогресс, 1991. С.206.


[Закрыть], которые побуждают социальных акторов к поиску символов согласия («схем согласия») на основе разграничения «истинных» политических ценностей и антиценностей («политического цинизма»), сами по себе не выступают в качестве оснований устойчивого структурирования социальных коммуникаций в современном обществе. Ценности, как осознанные или неосознанные представления о должном и желаемом, создают смысловой фон для выбора альтернатив и облегчают коммуникацию в условиях ее непредсказуемости, проверяя на адаптивность программы политических действий, выявляя их относительность2222
  См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: НАУКА, 2007. С. 419.


[Закрыть]. Однако, в условиях множественности и дифференцированности современных элит ценностные обоснования в современном обществе (хотим мы это признать или нет) реализуются через идеологию и публичную риторику, где идеология нередко «совершает великие преступления, а аргументация – мелкое жульничество»2323
  См.: Луман Н. Медиа коммуникации. М.: Издательство «Логос», 2005. С.178-179, 258-260.


[Закрыть].

Легитимация «авторитарного» распределения ценностей посредством этического просвещения и разработки этических кодексов государственной службы, на чем акцентируют сторонники программ морального просвещения и образования при реализации публичной политики и урегулирования конфликтов в гражданском обществе2424
  См.: Sullivan E., Segers M. Ethical Issues and Public Policy // Handbook of public policy analysis: theory, politics, and methods / edited by Frank Fischer, Gerald J. Miller, and Mara S. Sidney. London, NewYork: CRCPress, 2007. Р. 309-327.


[Закрыть], в реалиях современных коммуникаций не является достаточным условием для роста легитимности и институционализации публичных ценностей как условия принятия эффективных политических решений. Публичное пространство в модернизирующихся обществах может легитимироваться весьма вариативными системами ценностных преференций по вопросу соотношения публичного и частного2525
  Эйзенштадт Ш., Шлюхтер В. Пути к различным вариантам ранней современности: сравнительный обзор //Демократия, неопатримониализм и глобальные трансформации. Харьков, 2006. С. 272-273.


[Закрыть], а измерения взаимосвязи общественного мнения в публичных пространствах и публичной политики не должно основываться на нормативных критериях2626
  Burstein P. Public Opinion, Public Policy, and Democracy// Handbook of Politics. State and Society in Global Perspective/ Edited by Kevin T. Leicht. New York, London: Springer 2010. P. 74-79.


[Закрыть].

Комплементарным подобным методологическим установкам выглядят теоретические посылки о культурных измерениях социокультурной динамики, представленные в современной культурсоциологии. В связи с этим представляется весьма ценной методологическая установка на исследование культурных процессов, обозначенная в работах авторитетного представителя современной «культурсоциологии» (cultural sociology) Дж. Александра. По его утверждению, в большинстве моделей традиционной социологии культуры культурные измерения не выступают независимыми переменными, а являются производными от более «жестких» переменных социальных структур. Однако «сильная программа» (strong program) исследований культурных феноменов, выявляющая многоаспектность их воздействия на формирование социальной жизни, должна опираться на когнитивный анализ символических структур сетей смыслов. Именно этим она должна отличаться от «слабых программ», в рамках которых ценности, нормы, идеологии описываются в качестве производных от институционального строя или культурных форм «радикальной рефлексивности акторов»2727
  Alexander J. C. The meanings of social life: a cultural sociology. N.Y.: Oxford University Press, 2003. P. 11-26; Alexander J. C. Clifford Geertz and the Strong Program: The Human Sciences and Cultural Sociology // Cultural Sociology – Los Angeles, L., 2008.– Volume 2(2). –P. 157–168.


[Закрыть]. Представляет в связи с этим интерес операционализация подобной исследовательской программы «культурной прагматики» в концепции «социального перформанса», нацеленной на связь структуралистских стратегий исследования смысловых структур и практик символического конструирования социальной реальности. Даже самые демократические страны и индивидуализируемые общества нуждаются в мифо-ритуальных практиках для поддержания коллективных представлений. Мифы обеспечивают ритуализацию современных практик социального доминирования, обеспечивая «повсеместность» присутствия культурных кодов. Социальный перформанс, включающий многослойный процесс символического конструирования и средств символического производства социальной власти порождает сакральные объекты и многообразные символические фигуры взаимодействия2828
  Alexander J. C. Cultural pragmatics: social performance between ritual and strategy Social Performance. Symbolic Action, Cultural Pragmatics, and Ritual /edited by Jeffrey C. Alexander, Bernhard Giesen , Jason L. Mast Cambridge University Press 2006. P. 29-89.


[Закрыть]. Выявление потенциала действенности и, соответственно, конфликтогенности подобных фигур позволяет перевести в плоскость конкретного анализа влияния ценностно-легитимных способов символизации в повседневные практики и наоборот.

Как представляется, важным звеном исследования перформативного эффекта символических структур в возникновении, развертывании и управлении социальными конфликтами может сыграть исследования «социальной», «культурной» и «исторической памяти», достаточно широко представленые в дискурсе социологии и исторической науки двух последних десятилетий. Новый импульс подобного рода исследованиям придали политические и идеологические трансформации постсоветского и постсоциалистического пространства, побудившие сосредоточить внимание на изучении конфликтогенности процессов институционализации современных способов символического конструирования социальной памяти: «политики памяти», «политики идентичности», «политизации истории» и «исторической политики».

В связи с этим представляется перспективным изучение динамики политико-культурных конфликтов, обращаясь к методологическому инструментарию исследования пространственно-временных структур политической памяти, предопределяющих динамику и направленность способов описания и обоснования политической реальности. Время при этом понимается как специфическое «измерение смысла» (культурное измерение) событий политической коммуникации, когда символическое является замещением «множества» этих событий, являясь их «архивированной» презентацией.

Не следует забывать, что социальный порядок, как заметил в свое время немецкий социолог Н. Луман, образуется тогда, когда кто-то «запускает время», запускает действие, делает предложение или самопрезентацию, ставя других перед необходимостью реагировать. В основе подобной «синхронизации» восприятий социальных акторов лежит семантическая процедура типизации повторяющихся событий, «исчисления времени», которое зависит «от более или менее типизированных, повторяющихся событий их системной истории». «Системная история, совместно переживаемая и вспоминаемая, – важная предпосылка взаимопонимания, и ее невозможно заменить объективно фиксированной мировой историей». Когда история приобретает значимость, она становится одновременно и более условной, одновременно памятью и забвением 2929
  См.: Луман Н. Мировое время и история систем. Об отношениях между временными горизонтами и социальными структурами общественных систем// ЛОГОС. М.,2004. № 5 (44). С. 131-168.


[Закрыть]. От коммуникативных возможностей подобного баланса событий прошлого и настоящего зависит эволюция или инволюция социальной системы современного общества3030
  См.: Луман Н. Эволюция. М.: Издательство «Логос», 2005. С.54.


[Закрыть].

Подобная стратегия позволяет снизить нормативный и аксиологический потенциал более традиционных интерпретаций динамики политико-культурных конфликтов, предопределяющих динамику и направленность способов символического конструирования или разрушения политического порядка. Информация в социальной памяти организована на основе ментальных репрезентаций (ментальных структур). Субъекты в результате динамики подобных структур порождают модели событий и действий (событийные модели), определяющие содержание значений дискурсов и обеспечивающих связь и синхронизацию кратковременной памяти (личностной) и социальной3131
  См.: Дейк Т. А. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации – М., 2013, С.208,215.


[Закрыть]. Показательны в связи с этим суждения сторонников исследования социальной памяти о том, что «синтез времени и идентичности осуществляется посредством памяти». Понятие памяти – это не метафора, а метонимия, нацеливающая на выявление, артикуляцию связи идентичности и времени, где память выступает своего темпоральной структурой, предопределяющей специфику отношений идентичности и времени, символической взаимосвязи между «вспоминающим разумом и напоминающими объектами»3232
  См.: Assmann J. Communicative and Cultural Memory // Cultural Memory Studies: An International and Interdisciplinary Handbook. – Berlin/New York, 2010, Р. 109-110.


[Закрыть]. Развивая теоретическую посылку Я. Ассмана, «память» – метонимия, которая, благодаря своей семантике, первоначально частной по отношению к понятию «культура», постепенно должна заместить и обогатить смысловое содержание концепта «культура». С помощью понятия памяти можно строить цепочку новых таксономий, которые существенно расширяют возможности анализа идеальных процессов. Если концепт «культура» в традиционном социогуманитарном дискурсе позволял отвечать на вопрос «что является содержанием идеального» («ценности», «идеалы». «нормы»), то концептуализация идеального посредством «памяти» позволяет отвечать на вопросы, как и каким образом «идеальное имеет значение».

Примером может служить практика использования понятия «память» Н. Луманом, где культура трактуется как специфическая историческая форма социальной памяти. Процедура же запоминания предстает как семантическое конструирование горизонтов и «рамок», структур смыслов. Сторонники перформативного анализа влияния символических структур связывают их действенность именно с ролью метонимических приемов в мифической символизации . Многослойная социальная память – это своего рода смысловой горизонт, «пластичная власть», «фильтр», осуществляющий контроль за отбором того, какие социальные события являются «жизненно важными», а что подлежит забвению и вытеснению на периферию. Именно этот «горизонт» определяет появление и специфику социальных идентичностей или их конфликта, содействуя возникновению устойчивых взаимосвязей или нарастанию противоречий между персональной памятью и памятью группы3333
  См.: Assmann A. Memory, Individual and Collective // The Oxford Handbook of Contextual Political Analysis. – New York, 2006, Р.210-226.


[Закрыть].

Определяющую роль в подобном конструировании и структурировании социальных событий (смысловых комплексов) играет символическое конструирование «темпорального режима» политических коммуникаций, где «политическая память социальной системы», как динамическая взаимосвязь символических схем ретроспекций и проекций политических событий, является своего рода символическим ядром. Исследование политической памяти предполагает рассмотрение политических событий как «производных» от темпоральных структур, «порядка времени», которые могут использоваться для сравнительного политологического анализа потенциала конфликтогенности при взаимодействии конкретно-исторических форм политической памяти.

Реализуя функции легитимации или делегитимации через поддержание динамичного баланса в воспоминаниях субъектов власти и подвластных, функциональная память порождает формы политической памяти, создавая особые идентичности (этнополитические, национальные) и символическую политику сохранения памяти. Национальная память как историческая модификация политической памяти выступает наиболее эффективным способом поддержания и реконструкции семантически значимого прошлого в силу своей временной структуры, обеспечивающей большую «растяжимость во времени», играет ведущую роль в легитимации политических институтов и конструировании политической идентичности посредством символизации событий героического и жертвенного3434
  Assmann A. Memory, Individual and Collective // The Oxford Handbook of Contextual Political Analysis/Ed. by Robert E. Goodin & Charles Tilly. – New York: Cambridge University Press, 2006. – P.210-226.


[Закрыть].