Текст бизнес-книги "Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Рынки, торговля на дальние расстояния и коммерция в древности на Ближнем Востоке: аспекты капитализма

Общества в Месопотамии могли получать важные ресурсы, такие как металл, из соседних регионов путем применения насилия – устраивая вооруженные набеги, обложив их данью или путем институционального обмена дарами с иностранными правителями (напр., Veenhof 2010: 40–41). Чаще всего, однако, такие товары приобретались через торговлю. Лучшие тому свидетельства относятся к первой половине II тысячелетия. В особенности данные из северной Месопотамии, т. е. Ассирии, относящиеся приблизительно к 1850 году до н. э., документируют ориентированную на получение прибыли коммерцию в области текстиля, а также цветных и ценных металлов, которая может быть классифицирована как «капитализм» в соответствии с определениями, приведенными во введении. Караванная торговля в древней Ассирии документирована корпусом из 25000 клинописных таблиц (напр., Dercksen 2004; Veenhof 2008, 2010). Приведем здесь ее основную структуру. Центром ассирийской торговли был город Ассур, расположенный на реке Тигр. Ассирийские и иностранные купцы ввозили в Ассур ткани и медь (с юга), олово и лазурит из Ирана; кочевники привозили из городских окрестностей шерсть, из которой в Ассу-ре ткали ткани в домашних мастерских, которыми часто управляли женщины (как правило, это были жены купцов). Ассирийские торговцы платили за эти товары серебром. Это серебро (и золото) зарабатывалось за счет экспорта этих товаров в Анатолию.

Права царя Ассура в отношении этого ключевого аспекта экономики города были ограниченны. Главная административная власть принадлежала городской ассамблее, коллективному органу, состоявшему из представителей городских элитных (купеческих) семей и управлявшему также муниципалитетом, который был экономическим центром города. Притом что город, представленный муниципалитетом, имел монополию на некоторые товары (метеоритное железо и лазурит), его основная функция в экономике заключалась в гарантии контрактов, в определении правовых рамок для всей торговли, что включало в себя гарантию стабильности системы мер и весов и чистоты ценных металлов в торговом обороте, а также в установлении дипломатических отношений с другими региональными центрами, от которых зависела ассирийская караванная торговля. Город также принимал меры для ограничения конкуренции для своих купцов со стороны торговцев из других городов (Veenhof 2010: 51–52). Двусторонние договоры гарантировали ассирийским купцам право проживания в иностранных городах, в том числе право основывать торговые колонии, экстерриториальные права, неприкосновенность и защиты от разбоя (Eidem 1991: 189). Муниципалитет также собирал налоги на товары в торговом обороте. Город делегировал определенную часть своих полномочий администрациям нескольких «колоний», основанных ассирийскими купцами в торговых кварталах городов Анатолии; в своих отношениях с анатолийцами ассирийские торговцы могли рассчитывать на поддержку местных представителей своего города.

Институты фактически существовавшей торговли обильно документированы. Торговые фирмы обычно были семейными, но караваны часто финансировались за счет «акционерных фондов» (naruqqum, на ассирийском языке «мешок денег» [Veenhof 2010: 55]). Примерно до дюжины инвесторов – члены семьи и деловые партнеры купца, но также и просто богатые граждане Ассура – собирали ресурсы, учитываемые по золотому стандарту, в единый фонд для финансирования путешествия купца. Такие инвестиции обычно делались на десять лет с расчетом на удвоение вложенных средств плюс дополнительная прибыль. Часто выдавались и получались кредиты; на долги начислялись проценты, иногда также сложные проценты. Долговые расписки могли передаваться; это были оборотные документы, аналогичные средневековым векселям. Купцы были в курсе ценовых колебаний и рыночных механизмов и старались извлечь из них выгоду, когда только возможно. Ими двигало стремление к престижу, что нашло свое отражение в их больших домах, обнаруженных при раскопках, и также к прибыли, как было сказано в одном предостережении, адресованном не в меру старательному торговцу: «ты любишь деньги, но ненавидишь свою жизнь».

Эти ассирийские купцы представляют собой лишь самый известный случай месопотамских торговцев на дальние расстояния, работавших в таких условиях, которые, несмотря на все участие государства – часто экспортные товары были излишками царских или храмовых хозяйств, и в I тысячелетии торговцы на дальние расстояния часто бывали царскими купцами – имели все признаки рыночной и ориентированной на получение прибыли торговли[7]7
  О периоде конца III тысячелетия до н. э. см.: van Driel (2002) and Garfinkle (2012), о южной Месопотамии (Вавилоне) во втором тысячелетии до н. э. см.: Stol (2004: 868-99), о I тысячелетии до н. э. см.: Gras-lin-Thome (2009).


[Закрыть]. Даже когда купцы действовали в интересах государства, они лично несли на себе риск за свои действия и следовали различным стратегиям его минимизации (Graslin-Thome 2009: 381–428; Jursa 2002). Таким образом, рыночный обмен преобладал в мире торговли, особенно торговли на дальние расстояния, на протяжении древней истории Ближнего Востока. Этот сектор экономики был сферой предпринимательской деятельности, которую можно эффективно проанализировать с помощью – например – понятий неоклассической теории. Тем не менее можно утверждать, в соответствии с «двухсекторной моделью», что пример древней Ассирии и сфера торговли (на дальние расстояния) в целом не характерны для экономических структур, доминировавших в истории большей части древнего Ближнего Востока, и для жизни, которую вело подавляющее большинство его населения. Как отмечает один из самых горячих защитников роли частного предпринимательства в Месопотамии III тысячелетия до н. э., очевидно, что «люди древнего мира часто руководствовались в своих действиях мотивом получения прибыли и <…> направленные на экономию решения принимались в древности», но притом, что «значительный сегмент городского населения <…> свободно мог заниматься предпринимательской деятельностью», «наибольшая часть населения <…> была абсолютно зависимой от институтов, контролировавших труд» (Garfinkle 2012: 153). Только в случае I тысячелетия до н. э. и, в частности, южной Месопотамии в конце VII, в VI и в начале V веков до н. э. (об этом периоде говорят как о «долгом шестом веке») можно доказать, что произошел общий переход экономики к операциям рыночного характера. Результатом этого перехода стал интенсивный экономический рост, совпавший с экстенсивным экономическим ростом – возможный случай «мальтузианской сингулярности»[8]8
  См.: Goldstone (2002) и Введение, с. 6.


[Закрыть]. На протяжении оставшейся части данной главы будут обсуждаться соответствующие исторические свидетельства.

Экономический рост в Вавилоне в I тысячелетии до нашей эры

Основная экологическая и технологическая структура экономической жизни Вавилона в I тысячелетии до н. э., и в том числе в «долгом шестом веке», которому будет в основном уделено внимание на этих страницах, существенно не отличалась от структуры более ранних периодов: Вавилон все еще был преимущественно аграрным обществом, зависевшим от поливного земледелия, сконцентрированного на двух главных культурах: ячмене и более трудоемком, но и более продуктивном выращивании фиников. Овцеводство было третьим основным видом сельскохозяйственной деятельности.

Внутри этих рамок определенный набор взаимозависимых экологических, демографических и политических факторов вызвал структурные экономические изменения. К VIII веку до н. э. климатическая аномалия, в значительной мере способствовавшая кризису ближневосточного мира примерно на рубеже тысячелетий, прекратилась: климат стал более влажным, речная система в аллювиальной долине Месопотамии стабилизировалась, и условия для сельскохозяйственного производства в южной Месопотамии заметно улучшились. Численность населения увеличилась, и началась фаза роста урбанизации (Adams 1981). В политическом отношении подъем Нововавилонской империи в конце VII века положил конец продолжительному периоду волнений и войн. Будучи центром империи, простиравшейся от Леванта до подножий Иранского нагорья, Вавилон мог пожинать плоды как мира, так и господствующего имперского положения.

Совместное действие этих факторов спровоцировало расширение экономики и далеко идущие изменения[9]9
  Следующий аргумент основан на моей работе (Jursa 2010a), где можно найти все необходимые ссылки на документы. Приведенные здесь ссылки выборочны.


[Закрыть]. Этот процесс можно подробно проследить благодаря огромному количеству качественных и не столь обильных, но все же очень многочисленных количественных данных. Мы сосредоточимся здесь на «долгом шестом веке», начавшемся с подъема Вавилона в конце VII века и окончившемся в 484 до н. э., когда вавилонские восстания против Ксеркса и персидских репрессий вызвали существенные сбои в социально-экономической жизни страны. Более 20000 клинописных табличек документируют этот период (Jursa 2005); значительно большее их число остаются неопубликованными. Результат этой экономической трансформации в период длиной 130 лет («долгий шестой век»), последовавший за падением Ассирии (612 год до н. э.) и подъемом Вавилона, можно обрисовать следующим образом. Сельскохозяйственное производство в целом выросло и имело четкую рыночную направленность. Значительная (хотя и не поддающаяся количественной оценке) часть городского населения имела профессии, не связанные с сельским хозяйством; наблюдалась высокая степень специализации труда. Большая часть городской и сельской рабочей силы состояла, впервые за всю историю Месопотамии, не из подневольных, а из свободных наемных работников, которые получали рыночную плату в серебряных деньгах. Экономика была монетизирована больше, чем когда бы то ни было – серебро не только служило средством расчетов в крупных сделках, но и работало в повседневных расчетах. Мало кто среди городского населения мог полностью оставаться в стороне от монетарной экономики. Модели потребления говорят о существенно более высоком уровне благосостояния, чем в более ранние периоды вавилонской истории.

Взаимосвязь этих феноменов, которая будет более подробно описана ниже, может быть установлена через «модель коммерциализации» в духе Смита (см., напр., Hatcher and Bailey 2001: 121–173 и Millett 2001; Jursa 2010a: 783–800 о применении модели к настоящему времени). Демографические изменения – один важный стимул для сельскохозяйственного и коммерческого развития и технологического прогресса, содействие государства – другой. Благодаря прибыльности контролируемых государством инвестиций в сельскохозяйственную инфраструктуру и в целом щедрым государственным расходам[10]10
  Наемный труд был широко доступен, как и входящий капитал в форме трофеев и дани, поступавших с периферии Вавилонской империи.


[Закрыть], росту численности населения и сопутствующему процессу урбанизации был запущен (и, в свою очередь, поддерживался им) цикл экономического развития с позитивной обратной связью. Это привело к увеличению спроса и росту производства – как совокупного, так и на душу населения. Урбанизация позволила повысить степень разделения труда и экономической специализации, что вело к повышению производительности. Будучи административными, религиозными и экономическими центрами, города были очагами высокого потребления и зависели от растущего пула несельскохозяйственной рабочей силы. Открывая рыночные возможности, они стимулировали рост объема излишков сельскохозяйственного производства. Полученный в результате небольшой экономический рост не только отменил (на время) мальтузианскую угрозу, сопутствующую демографическому росту, но и позволил заметно (и измеримо) повысить общий жизненный уровень по сравнению с более ранними (и более поздними) периодами. Рассмотрим кратко некоторые источники, подтверждающие эту модель[11]11
  Отметим, что в структурном отношении силы, определившие экономическое развитие в период «долгого шестого века» и позволившие южной Месопотамии вступить в фазу исключительного благосостояния, очень близки к тем силам, которые вызвали другой период интенсивного роста и экономического расцвета в том же регионе в ранний исламский период (Pamuk and Shatzmiller 2014; Pamuk (глава 8 настоящего тома)).


[Закрыть].

Демографический рост в Вавилоне с VII века и далее лучше всего просматривается в результатах археологических исследований больших территорий. Согласно Adams (1981: 178), начавшийся в этот период долгосрочный демографический рост привел к пятикратному (или более того) увеличению численности населения в регионе в течение пяти-семи сотен лет. Другие оценки более консервативны (Brinkman 1984), однако точно установлено, что в рассматриваемый период в Вавилоне жило значительно больше людей, чем в предыдущие века. Люди также жили в более крупных поселениях: городские поселения непропорционально выросли в результате «довольно внезапной, вероятно направляемой государством, политики формирования поселений» (Adams 1981: 178).

Аграрная база экономики пережила глубокую структурную трансформацию (Jursa 2010a: 316–468). Благодаря проектам строительства каналов и спонсируемым государством схемам восстановления почвы площадь культивируемых земель увеличилась. Сельскохозяйственное производство стало также более интенсивным в качественном отношении. В орошаемом земледелии были повышены посевные нормы и уменьшено пространство между бороздами по сравнению со стандартами II и III тысячелетий до н. э. Благодаря произошедшему в результате увеличению вложений труда и ресурсов вавилонское зерновое земледелие в VI веке до н. э. производило в среднем на 25 % больше дохода, чем в предыдущие периоды. Кроме того, очень многие землевладельцы в этот период предпочитали выращивание фиников поливному земледелию и обращали поля в пальмовые сады. Мир и спонсируемые государством усовершенствования ирригационной системы способствовали этому охватившему все общество тренду, направленному на долгосрочные инвестиции в сельское хозяйство. Для этого процесса существуют обильные документальные свидетельства в текстовой форме. Приведу лишь один пример: сельскохозяйственную трансформацию региона вокруг города Ниппур в центральном Вавилоне можно проследить в письменных источниках за период в четыре столетия (Jursa 2010a: 405–418). Ниппур, в конце VIII века представлявший собой регион культивации зерновых культур, в VI веке пережил определенное развитие[12]12
  Которое было сравнительно медленным и поздним по сравнению с развитием северного и западного Вавилона, особенно вокруг города Сиппар и в окрестностях столицы, города Вавилон.


[Закрыть] и изменился, к V столетию перейдя на характерный для этого периода более интенсивный режим двух культур. Важно, что сбор фиников не только давал большие урожаи на единицу площади по сравнению с орошаемым земледелием, но и был более производителен по количеству вложенного труда (на 10-100 % (Jursa 2010a: 51–52)). Преобладание садоводства в сельскохозяйственной системе данного периода является ключевым фактором для всей экономической структуры: оно вызвало охвативший все общество рост доступного сельскохозяйственного излишка и привело к увеличению производительности на душу населения сельскохозяйственного труда и, следовательно, крупнейшего сектора экономики.

Сельскохозяйственное производство диверсифицировалось под влиянием рынков (в особенности городских). В пригородах распространилось производство сельскохозяйственной продукции на продажу. Два примера служат иллюстрацией имеющихся документов. В одном архиве табличек содержатся документы, относящиеся к выращиванию на продажу лука, что прямо стимулировалось рынками Вавилона и предпринимателями, которые специализировались на продаже этого нишевого продукта: фермеры выращивали большие объемы лука, имея договорные обязательства перед посредниками, которые занимались продажей их продукции (Jursa 2010a: 216-18; Wunsch 1993, 2010). Один храмовый архив показывает, что экономическое существование крупного институционального хозяйства, которое, согласно традиционному пониманию «дворцовой экономики», должно было быть по сути своей самодостаточным, на самом деле было бы невозможно без рынка – этот храм продавал до половины своего сельскохозяйственного дохода на рынке за серебро – деньги, которые расходовались главным образом на оплату наемного труда и покупку животных, особенно овец (Jursa 2010a: 572–576). Такие феномены, как эти, не вписываются в изложенное выше традиционное представление об экономике Месопотамии.

В более ранние периоды истории Месопотамии неотчеканенное серебро служило в качестве валюты счетов и стандарта ценности, а также высокоценных денег, которые физически переходили из рук в руки только в обмен на дорогие товары (см.: Graslin-Thome 2009: 238–254 и Jursa 2010a: 469–474). Эта роль серебра изменилась в ходе первых веков I тысячелетия до н. э. В VIII веке серебро использовалось все еще в соответствии с относительно «традиционной» схемой использования денег – серебро в основном использовалось в сделках с высокой стоимостью между профессиональными торговцами и богатыми клиентами. К VI веку эта ситуация изменилась, и серебряные деньги перестали быть непрактичными дорогими деньгами, какими являлись до этого. Многие виды сделок практически всегда осуществлялись с помощью денег, при этом не было таких сделок, в которых деньги были неприменимы. В городском контексте практически все товары и услуги были доступны при оплате серебром, от найма специализированной и неспециализированной рабочей силы до покупки продуктов. Сельские жители зарабатывали деньги в основном в качестве наемных работников в городе и в местах ведения крупного строительства в сельской местности, а также путем продажи выращенных для этой цели сельскохозяйственных культур на городских рынках.

Важность серебра отражена также в терминологии, которая впервые различает качество и степень чистоты серебра, за что в итоге начиная приблизительно с 545 года до н. э., государство начало брать на себя ответственность. Монеты должны были быть в обращении по крайней мере в период Ахеменидов, если не раньше, но вавилонская терминология была консервативной и продолжала игнорировать их существование. Все формы серебра, отчеканенного или нет, взвешивались вплоть до периода эллинизма, так что их стоимость зависела от их собственной ценности. Распространение монетарной экономики вызвало развитие новых форм контрактов, в том числе инновационные виды предприятий на основе делового партнерства. Существовали двусторонние (или многосторонние партнерства) в дополнение к товариществам коммандитного типа, состоявших из одного (или более) инвесторов и одного (или более) агентов. Здесь вавилонское право достигло значительной степени абстракции. Компания имела собственное юридическое лицо; ее активы рассматривались отдельно от активов инвесторов (Jursa 2010b). Существовали правовые и институциональные требования для широкого использования производственного кредита, хотя практика банковских вкладов развилась в Вавилоне лишь в конце V – начале IV столетия. Эти мероприятия организовывались с различными целями: содержание таверны и пивоварение, ремесленное производство, небольшие сельскохозяйственные предприятия, региональная и дальняя торговля. Однако деловое партнерство преимущественно было способом финансирования небольших предприятий. Инвесторов, как правило, было двое или трое, а вложенные суммы оставались относительно скромными. В большинстве случаев они представляли стоимость одного или нескольких ослов, или одного или нескольких рабов, редко – стоимость дома. Финансовые возможности отдельных деловых компаний не превосходили возможностей богатых частных домохозяйств и даже не приближались к возможностям институциональных хозяйств.

Серебро обращалось на рынке. Для Вавилона рассматриваемого периода работу товарных рынков можно наблюдать с конца VII века и далее на основе качественных и весьма богатых количественных данных; для более поздних веков I тысячелетия имеется чрезвычайно богатая коллекция данных в «Астрономических дневниках» – текстах, в которых собраны серии астрономических наблюдений, а также данные о ценах и прочих «земных» явлениях (см., напр., Pirngruber 2012). Цены были явно подвержены сезонным колебаниям и законам спроса и предложения. Статистическое доказательство убедительно: цены колебались непредсказуемо, не могли быть предугаданы потребителями и были тесно связаны через замещение и взаимодополняемость (Pirngruber 2012, Temin 2002, van Leeuwen and Pirngruber 2011). Транспортные издержки и, следовательно, операционные издержки в целом, были низкими по сравнению с другими древними цивилизациями благодаря повсеместному присутствию водных путей сообщения.

Тем не менее, пожалуй, не следует переоценивать эффективность вавилонского рынка. Как и в случае Египта в поздней Античности, для которого выдвигался аналогичный аргумент (Rathbone 1997), это были рынки со «сравнительно» хорошей динамикой, «сравнительно» интегрированные рынки: «крах» был обычным явлением[13]13
  Несколько наиболее явных упоминаний (физических) рынков фактически указывают на то, что ничего нельзя было купить или продать (Jursa [2010a: 642] – отметим, что эти утверждения содержатся в письмах с докладами о чрезвычайных, а не обычных, обстоятельствах). О динамике вавилонских товарных рынков рассказывается, в частности, в Pirngruber (2012).


[Закрыть]. Возможно, к этим вавилонским рынкам может оказаться применимой концепция «базарной экономики» Бэнга, разработанная им для греко-римского мира на основе сравнительных данных (Bang 2006, 2008): «стабильная и сложная деловая среда, характеризующаяся неопределенностью, непредсказуемостью и локальной сегментацией рынков» (Bang 2006: 79). Такое наложение стабильной институциональной основы для коммерции и нестабильности, возникающей в результате действия случайных внешних факторов, безусловно полезно и применимо к вавилонским данным, однако не столь очевидно, что мы можем увидеть здесь фундаментальное качественное различие, а не плавные различия, которые отделяли древние рынки от, скажем, аналогичных институтов в Европе Нового времени.

Социальные структуры формировали развитие факторных рынков. Социально-экономическая среда была особенно благоприятна для развития рынка труда. В этот период происходил демографический рост, поэтому рабочая сила была доступна. Тем не менее у «дворцового» сектора экономики, храмовых хозяйств и приближенных к царскому двору не было в распоряжении запаса зависимых работников, которых было бы достаточно для огромных государственных инвестиций в сельскохозяйственную инфраструктуру и амбициозные проекты государственного строительства. Существенный сегмент населения не был институционально связан и свободно мог искать работу; и даже те, кто находился в зависимости от институтов, имел определенную степень свободы в том, чтобы независимо работать по найму, как, например, квалифицированные рабы в частной собственности (Dandamaev 1984). Значительная часть рабочей силы нанималась по контрактам, основанным на договоренностях между двумя сторонами, которые в принципе заключали контракт по своей собственной свободной воле. Размер оплаты труда служил предметом переговоров между сторонами и зависел от спроса и предложения: во время сбора урожая, например, строители могли извлечь выгоду из нехватки рабочей силы, требуя грабительски высокой платы. Историческая динамика зарплат следовала динамике цен на сырье (Jursa 2010a: 673–681).

Массовый наем рабочей силы хорошо отражен в документах храмовых архивов (Beaulieu 2005; Jursa 2010a: 661–681). Для государственных строительных проектов наемный труд был столь же важен, или даже еще более важен, чем принудительный труд. Городское ремесленное производство зависело от монетизированного обмена и от доступности наемной рабочей силы; это также вело к ремесленной специализации и к появлению новых ремесел. Лучше всего в этом смысле документировано кузнечное дело (Payne in Jursa 2010a: 688–694), пекарство (Hackl in Jursa 2010: 708) и прачечное дело – сегмент экономики, где женщины также выходили на рынок (Waerzeggers 2006). Значительная, если не наибольшая, часть находившейся в частной собственности земли сдавалась свободным арендаторам или рабам на аналогичных условиях. В иных случаях рабы фигурируют в области частного земледелия, выполняя надзорные, управляющие функции; среди обычной рабочей силы они появлялись лишь изредка (Dandamaev 1984: 252–278; Jursa 2010a: 234–235). Наконец, государственная система принудительного труда и военной службы опиралась на доступность работников и военных, которых собственники земель, обремененных налоговыми и служебными обязательствами, могли нанять в качестве замены для себя; такая замена хорошо оплачивалась наличными деньгами (Jursa 2011; van Driel 2002).

Можно выделить три основных типа землевладения: институциональные (царские и храмовые) владения; земля, принадлежавшая частным лицам; и владения, жалованные государством общинам в обмен на военную службу и налоги (Jursa 2010a: 171–205, 316–468; van Driel 2002). Институциональные владения – обширные, но часто с дефицитом рабочей силы, возделывались с помощью наемных работников и свободных (или, реже, находящихся в рабстве) арендаторов; от имени царя или храмов они часто управлялись частными исполнителями, которые вносили элемент предпринимательства в управление государственными землями. Полученные в дар царские земли возделывались получателями этих земель или свободными арендаторами. Многое известно о земле в частной собственности – самом инновационном секторе вавилонского землевладения в этот период. Выращивание фиников частными лицами на небольших частных участках было в VI веке самым интенсивным и самым производительным видом сельского хозяйства, который стал предшественником изменений в аграрной сфере (Jursa 2010a: 760). Доступ к аренде земли отчасти регулировался личными отношениями, порой весьма длительными, напоминающими патрон-клиентские отношения, однако существует достаточно свидетельств, указывающих на заключение краткосрочных договоров аренды и быструю смену арендаторов, что говорит о том, что как арендаторы, которые обычно были свободными людьми, так и землевладельцы проявляли достаточную гибкость. Был возможен широкий диапазон экономических отношений между арендаторами и арендодателями, что отражает взаимодействие экономических и социальных сил на «рынке аренды». В целом контрактное право и обычаи создали стабильные и предсказуемые институциональные рамки, и, кроме институциональной сферы и ее частичной опоры на труд зависимых людей, в источниках содержится мало информации об использовании ограничений и применении власти со стороны землевладельцев.

Права собственности были обычно хорошо определены и хорошо защищены; институциональные права (или права государства) на землю пересекались с правами частной собственности лишь в нескольких очевидных случаях. Земля, возделанная посредством государственного вмешательства, облагалась определенного рода налогами и трудовой повинностью, а храмы могли наложить на определенные владения рудиментарное требование десятины. Ни в том ни в другом случае, однако, не было запрета на отчуждение такой земли частными собственниками. Фактически только царская земля, дарованная военным, не могла продаваться (но могла закладываться, сдаваться в аренду и переходить по наследству); во всех остальных случаях не было абсолютно никаких юридических запретов на покупку и продажу земли. В действительности царская и храмовая земля отчуждалась очень редко и только в чрезвычайных обстоятельствах; однако смена собственников земли, находившейся в частной собственности, очень хорошо отражена в документах. Можно обоснованно говорить о земельном рынке: права собственности гарантировались законом, а свойства и качества земли были решающими факторами в определении цены. Тем не менее встроенность этого рынка в социум определяла рамки, в которых он функционировал; существовали ментальные установки, предписывавшие всеми силами избегать продажи земли, поэтому большинство сделок были вынужденными; и даже при этом землю предпочитали продавать равным по социальному положению. Из-за этих социальных ограничений доступ к культивируемой земле путем покупки был затруднен для людей со стороны. Когда такие сделки заключались, как правило, следует предполагать, что они совершались в условиях существенного дисбаланса между влиятельностью и экономическими ресурсами «внешнего» покупателя и продавца.

Если сосредоточиться на данных о производстве, что и было сделано на предыдущих страницах, превосходная работа вавилонской экономики в ходе «долгого шестого века» (по стандартам данного региона в древности) очевидна; ее рост был как интенсивным, так и экстенсивным. Рост производительности труда на душу населения наиболее очевидным образом следует из общего перехода в сельском хозяйстве от выращивания зерновых к садоводству. Эта характеристика экономики может выделиться еще рельефнее, сконцентрироваться на потреблении и уровне жизни (Jursa 2010a: 804–816). О вопросах методологии см., например, Morris (2004, 2005) и Scheidel (2010). В отсутствие надежных и подробных археологических исследований, касающихся тех данных, по которым можно судить об уровне жизни (телосложение, питание, смертность и ожидаемая продолжительность жизни, болезни, жилье), следует использовать текстовые данные. Оплата труда в пшенице, т. е. то количество пшеницы, которое можно было купить на среднюю дневную оплату труда неквалифицированного свободного рабочего, представляет собой грубый, но эффективный индикатор реального дохода. В большинстве древних и средневековых обществ преобладает дневная плата в размере 3,5–6,5 литров пшеницы (Scheidel 2010), однако вавилонцы в «долгом шестом веке» зарабатывали 9,6-14,4 литров, существенно больше, чем их месопотамские предшественники в конце III – начале II тысячелетия до н. э. (4,8–8 литров). Это серьезный показатель необыкновенно высокого уровня благосостояния на протяжении значительной части «долгого шестого века». Сравнение документов о приданом и наследстве времен Старого (ок. 2000–1600 годов до н. э.) и Нового Вавилона, в которых даются подробные списки предметов домашнего обихода и материальных ценностей в целом, указывает в том же направлении: городские хозяйства VI века до н. э. владели значительно более широким рядом предметов домашнего обихода, чем их социальные аналоги XVI и XVII веков, а приданое и наследство было значительно богаче (Jursa 2010: 806–811). Эти данные подтверждают обобщенные выше результаты производственно ориентированного исследования; они дают нам связную картину периода сравнительного процветания, который наступил благодаря экономическому росту вследствие повышения производительности сельского хозяйства, стимулам растущего городского населения и культуре сравнительно свободного экономического обмена при низких транзакционных издержках. На протяжении значительной части «долгого шестого века» экономика также выиграла от потоков богатства, поступавших благодаря имперскому доминированию на существенной территории Ближнего Востока.

Вклад государства в создание и поддержание этой динамичной экономики был, вероятно, решающим. Нововавилонскому царству, а позже Персидской империи в основном удалось поддерживать мир на своей территории, что было решающей предпосылкой для экономического развития в «долгом шестом веке». Во-вторых, финансируемые государством крупномасштабные строительные проекты, направленные на культивацию и мелиорацию земель, частично трансформировали сельский пейзаж. Схемы, по которым раздавались наделы царской земли в VII и начале VI века до н. э., дали первоначальный импульс культивации бесплодной или недостаточно используемой земли вокруг городов после десятилетий войн и волнений. Корона сформировала институциональный, административный и технический фундамент сельского хозяйства Нового Вавилона. Она продвигала коммерческое развитие, способствуя предпринимательской деятельности на границе между институциональной и частной экономикой. Она также вмешивалась в денежную систему, вводя различные способы защиты качества серебра (и пытаясь установить фиксированные процентные ставки). После инвестиций в аграрную инфраструктуру наиболее важным вкладом нововавилонских царей в расширение экономики в период их правления была их дорогостоящая строительная деятельность. Огромные новые храмы, дворцы, городские стены и прочие оборонительные сооружения в стране финансировались в значительной степени за счет дани и трофеев из Ассирии, Сирии и Леванта. Благодаря этим строительным предприятиям в денежное обращение поступали большие средства, которые временно позволили множеству неквалифицированных городских работников существовать главным образом на заработанные деньги, поскольку они могли найти себе работу на протяжении большей части года. Имперское доминирующее положение, таким образом, лежит в корне инфляционного процесса, в результате которого серебро упало в цене примерно на треть по сравнению со II тысячелетием до н. э., впервые в истории Месопотамии позволив серебру функционировать в качестве денег на все случаи жизни. Более того, требуемые государством (денежные) налоги и военная служба способствовали росту монетизации экономического обмена; желая того или нет, налогоплательщики были вынуждены вступить в монетарную экономику.