Текст бизнес-книги "Пособие по общественным связям в науке и технологиях"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Зарубежная деловая литература, Бизнес-книги

Глава 1
Исследования научной коммуникации
Сюжеты и вызовы
Массимиано Букки и Брайан Тренч

Наука и общество. Театрализованный диалог{1}1
  Расширенная версия этого диалога – см. Bucchi M. (2010); адаптированную анимированную версию можно увидеть по адресу: http://www.youtube.com/watch?v=X__D1eWBkXo.


[Закрыть] и введение

Переулок в европейском городе. Ранняя весна, после полудня.

ОБЩЕСТВО (прогуливается, разговаривая по мобильному).

НАУКА (подходит, запыхавшись, в руках лэптоп и кипа бумаг).

ОБЩЕСТВО (оторвавшись от мобильного). НАУКА, ты? Без белых одежд тебя и не узнать… Куда спешишь?

НАУКА. Ох, прости, на международный симпозиум, в Швецию. Будем обсуждать строительство нового ускорителя частиц.

ОБЩЕСТВО. Как, еще одного? Вы же недавно в Женеве такой построили. Знаменитый эксперимент, Земля должна была провалиться в черную дыру. Однако это была не черная дыра, верно?

НАУКА. Ничего-то ты не упустишь! Черная дыра – это, как всегда, преувеличение журналистов. Зато трафик на сайтах физических институтов тогда побил все рекорды.

ОБЩЕСТВО. Ну, популярность им не повредит. Вспоминаю, интервью с тем знаменитым физиком… как его… Ну, ты знаешь, о ком я. Но скажи, этот новый ускоритель – для чего он, собственно, нужен?

НАУКА. Для чего, для чего… Прости, но вот тетушка твоя – для чего? Для экспериментов с нейтронами, результаты которых помогут нам лучше понять природу определенных материалов и будут иметь важные теоретические и практические последствия. Но зачем тратить время на объяснения? Ты меня не слушаешь, не понимаешь – и понимания между нами не было никогда. Мы знаем друг друга 400 лет, а наши отношения все хуже и хуже! Я хотя бы не боюсь признать, что тебе на меня наплевать! А еще ты меня немного побаиваешься, так?

ОБЩЕСТВО. Побаиваюсь? Я? Да я каждый год тебя на Фестивале науки слушаю, ни одной научной телепрограммы не пропускаю!

НАУКА. Но, когда дело доходит до того, чтобы раскошелиться, тебя ничем не проймешь, здесь ты устойчивее стафилококка.

ОБЩЕСТВО. Слушай, что ты несешь? Я просто чудом свожу концы с концами. Хотело бы я посмотреть, как ты платишь за медицину, образование, охрану порядка. И неправда, что я не трачу деньги на исследования. Во сколько мне обходятся нанотехнологии в Европе, знаешь? Знаешь? Назови цифры!

НАУКА. Да знаю, знаю… Но ведь деньги, которые ты на меня тратишь, – это хорошо потраченные деньги. Это инновации, развитие, рабочие места, технологии – и все благодаря мне.

ОБЩЕСТВО. Не сомневаюсь. Кстати, тут писали, что генетические исследования позволят продлить жизнь, люди смогут жить до 150 лет. Это правда?

НАУКА. Ну, мы работаем над этим. Потребуются еще годы труда, инвестиции, ресурсы…

Отношения между наукой и обществом часто представляют как взаимное непонимание, преодолеть которое можно, заполнив некие пробелы и наведя мосты. Этот стереотип позиционирует науку как нечто отдельное и отличающееся от общества содержанием, способами организации, устремлениями, процессами коммуникации. Такой подход предполагает, что для установления связей между наукой и обществом требуется некий перевод, делающий компоненты научной сферы понятными, доступными и в конечном счете привлекательными.

Этот традиционный взгляд имеет некоторые исторические основания, поскольку социально-исторический процесс на протяжении XVII–XIX вв. определил науку как особый социальный институт, экономическая, политическая и культурная роль которого со временем возрастает (Ben-David 1971; Merton 1973; Ezrahi 1990).

Однако в последние несколько десятилетий ученые и обозреватели отмечали значительную трансформацию как в практике и организации научных исследований, так и в динамическом взаимодействии науки и общества (Ziman 2000; Metlay 2006; Bucchi 2014). В частности, недавние исследования привлекли внимание к все большей проницаемости границ между наукой и обществом, Например, в таких областях, как биомедицина или информационные технологии, ученые-эксперты взаимодействуют с неэкспертами и квазиэкспертами (организациями пациентов, общественными организациями, группами пользователей) посредством гетерогенных сетей, которые все больше заменяют традиционные экспертные сообщества (Callon 1999; Callon et al. 2001; Bucchi 2009; см. также статью Айнзидель в настоящем сборнике).

Эта трансформация охватывает и отражает саму динамику научной коммуникации. Далее мы обрисуем некоторые вызовы, которые эти перемены бросают ученым, но вначале дадим краткий обзор текущего состояния дел и часто используемых терминов, поскольку это требует внимания и ученых, и практиков.

Концептуальный обзор в десяти ключевых словах

Этот концептуальный обзор теоретических работ по научной коммуникации основан на анализе десяти часто употребляемых терминов: популяризация, модель, дефицит, диалог, вовлеченность, участие, «аудитории» (publics), экспертиза, известные ученые, научная культура. Мы определим спектр значений, приобретенных этими терминами, включая некоторые значения, резко отличающиеся друг от друга, но сосуществующие в современном употреблении. Опираясь на эти термины и понимая, как их можно применять нормативно, описательно или аналитически, читатель сможет свободно ориентироваться в сфере исследований научной коммуникации. Все эти термины будут появляться в разных главах нашего пособия. Во многих случаях нюансы этих понятий будут исследованы более тщательно. Мы включили в текст некоторые ссылки на литературу, но не стали подтверждать ими каждое наше замечание о ходе дискуссий, поскольку это очень затруднило бы чтение. Этот раздел также может быть полезен читателю как вспомогательный источник или словарь, к которому можно обратиться, чтобы уточнить значение понятий при чтении последующих глав{2}2
  Некоторые ограничения в подобных лексических упражнениях неизбежны, если основываться на терминах, бытующих в англоязычной литературе, хотя они также широко используются в международных дискуссиях. Итальянская версия этого обзора ключевых терминов опубликована в ежегоднике Annuario Scienza Tecnologia e Societa (2014).


[Закрыть].

Популяризация – термин, имеющий самую долгую традицию использования при описании широкого спектра практик, делающих научную информацию доступной для неспециалистов и широкой аудитории. Ранние примеры популяризации включают написанные Фонтенелем «Беседы о множественности миров» с некой маркизой (1686). На протяжении XVIII в. научно-популярная литература постепенно определилась как особый жанр, часто, кстати, обращенный к женщинам, несведущим, но любознательным – «символам невежества, добродетели и любопытства» (Raichvarg and Jacques 1991: 39) – например, в классическом изложении «Ньютонова учения для дам» Альгаротти (1739) или «Астрономии для дам» Лаланда (1785). Позже возникли другие важные каналы поступления научной информации – о научных открытиях сообщали в прессе и научных музеях, на публичных лекциях, а также на выставках и ярмарках, демонстрировавших посетителям последние чудеса науки и техники. Во второй половине XIX в. популяризация и популяризаторы немало выиграли благодаря переменам в издательском деле и росту читательской аудитории, голоса их сделались влиятельными, однако успех их свидетельствовал о росте значения науки как культурной силы. Объем продаж таких книг, как «Путеводитель по научным сведениям об известных вещах» Брюэра (к 1892 г. было продано 195 000 экземпляров), впечатляет даже по современным меркам. В своих книгах и лекциях популяризаторы (шоумены науки), такие как Дж. Пеппер и Дж. Вудс в Англии или Паоло Мантегацца в Италии, сделались звездами своей эпохи (Lightman 2007). В следующем столетии и особенно после Второй мировой войны новый глобальный и политический ландшафт переопределил популяризацию с концептуальной и даже идеологической точки зрения, в особенности в США и Западной Европе. Новую общественную и политическую роль науки удачно уловил Ванневар Буш, назвав ее «гусыней, несущей золотые яйца» (в частности, при правильном кормлении – экономическое процветание, социальный прогресс и военную мощь). Предполагалось, что популяризация должна «продавать науку» широкой аудитории ради укрепления общественной поддержки и легитимности (Lewenstein 2008){3}3
  Буш был советником по науке американского правительства в годы Второй мировой войны и в 1945 г. представил влиятельный доклад «Наука: Бесконечный фронтир».


[Закрыть]. Это способствовало развитию новых стратегий и каналов популяризации, в том числе появлению интерактивных научных центров и партнерству между научными организациями и Голливудом. В новой фазе критической рефлексии относительно роли науки для развития и для общества в целом популяризация подверглась критике как патерналистская, диффузионистская концепция научной коммуникации (Hilgartner 1990){4}4
  Такого рода критика часто связана с тем, что в некоторых языках, в частности французском и итальянском, эквивалентом слова «популяризация» является «вульгаризация», что звучит куда менее нейтрально и неявно подразумевает весьма скромное значение по сравнению с более продвинутыми научными коммуникациями и практиками.


[Закрыть]. Однако позже этот термин вновь оценили и нашли удобным для описания специфических типов и контекстов коммуникативного взаимодействия между наукой и широкой общественностью{5}5
  Например, ситуации, для которых характерны низкое участие и слабая восприимчивость публики, недостаточное осознание противоречий между экспертами и заметное участие деятелей науки и научных учреждений (Bucchi 2008).


[Закрыть]. В Китае, например, под «популяризацией» понимают широкий спектр взаимодействия науки и общества.

Модель коммуникации – одно из ключевых теоретических понятий научной коммуникации. Тем не менее четко сформулированных моделей научной коммуникации выдвинуто и предложено очень немного. Более 20 лет назад социологи и специалисты по теории коммуникации определили на теоретическом и понятийном уровне проблемы в преобладавших тогда практиках популяризации науки (например, Dornan 1991; Wynne 1991). В этом смысле они были связаны с моделью коммуникации, подразумевавшей сознательное выстраивание отношений между участниками коммуникативного процесса. Такую модель коммуникации определяли как «иерархическую» и «нисходящую» и подчеркивали, что она подразумевает некий дефицит знаний у целевой аудитории (см. ниже Дефицит).

В течение двух десятков лет в кругах исследователей и практиков шла дискуссия об ограниченности моделей научной коммуникации, доставшихся от прошлого, и о том, какие их черты соответствуют современному положению вещей. Порой мнения, высказанные в ходе дискуссий, претендовали на нормативность и подразумевали лишь две позиции: одни коммуникативные модели объявлялись устаревшими и дискредитировавшими себя, другие – новыми и соответствующими моменту. При таком подходе переход предпочтений от одной модели к другой представлялся эволюционным и необратимым.

Сторонники более описательного и аналитического подхода ставили целью лучше понять спектр возможных моделей, то, как они применяются, как язык, используемый для описания той или иной практики, может маскировать модель, которая фактически определяет практику (Wynne 2006), как могут сосуществовать различные модели (Miller 2001; Sturgis and Allum 2005) и что обусловливает выбор одной из них. Предпринимались попытки определить широкий спектр моделей, включающих более узко определяемые возможности, которые могли бы применяться в специфических и меняющихся обстоятельствах (Trench 2008b).

Дефицит[1]1
  Подразумевается дефицит необходимых знаний, информации. – Прим. пер.


[Закрыть] – ключевая концепция, определяющая интеллектуальные или идеологические основания отношений науки и общества и давшая толчок их критике. Часто модель дефицита основана на двух допущениях: общественное мнение и политики, принимающие решения, плохо информированы о науке и проблемах, которые возникают в ходе ее развития; эта неосведомленность подпитывается неадекватным и сенсационным освещением научно-технической проблематики в СМИ. Считается, что ситуация усугубляется плохим качеством базового естественнонаучного образования и общим падением интереса к научным исследованиям со стороны институций и культурных слоев общества. Соответственно, и граждане, и принимающие решения политики рассматриваются как жертвы иррациональных страхов, которые подпитывают их подозрительность к целым направлениям научных исследований и технических инноваций (ядерная энергетика, ГМО, стволовые клетки).

При таком подходе возникает необходимость выдвижения программ по преодолению пропасти между экспертами и широкой публикой, изменению в лучшую сторону отношения общественности к науке и технике или по крайней мере по смягчению враждебности. Акцент на неспособности общества понимать достижения науки – в соответствии с моделью линейной, педагогической и патерналистской коммуникации – и обусловил ярлык «модели дефицита» (например,Wynne 1991; Ziman 1991).

С начала 1990-х гг. несколько ученых подвергали концепцию дефицита критике, указывая на слабую эмпирическую базу лежащих в ее основе допущений и весьма ограниченный успех предпринятых на основе этой модели коммуникативных акций. Критики не отрицали, что проблемы, связанные с неосведомленностью широкой публики (см. ниже) в научных проблемах, могут иметь место, но указывали, что это не лучшая стартовая позиция: можно сфокусироваться на том, чтó аудитория знает, какие вопросы ее волнуют и что́ ее заботит. Много лет продолжается дискуссия о том, каких именно знаний о науке недостает публике и какие знания ей нужны: о научных фактах, научных теориях, научных методах или организации и управлении наукой (см. Durant 1993). Более традиционная теория о недостатке знания фактов (научной грамотности и безграмотности) остается широко принятой в современной практике взаимодействия науки и общества, особенно когда она сталкивается с антинаукой, псевдонаукой и суевериями, как, например, в индийских программах популяризации науки (Raza and Singh 2013).

Диалог, хотя и требует значительных коммуникационных усилий, стал рассматриваться в качестве приемлемой альтернативы «модели дефицита» с конца 1990-х гг., по мере того как становилась очевидной обеспокоенность общества относительно ряда научных и технологических проблем и росла потребность непосредственного участия общественности в их обсуждении. Все больше было случаев, когда неэксперты или альтернативные эксперты активно участвовали в формировании направлений исследований в таких областях, как биомедицина. Все это привело к переосмыслению точного значения научной коммуникации в нескольких областях. Например, часто цитируемый доклад Специального комитета британской палаты лордов по науке и технике (2000 г.) отмечал пределы научной коммуникации, основанной на патерналистских, направленных сверху вниз, от науки к обществу, отношениях, и обнаруживал «новый тон диалога». Во многих странах и на общеевропейском уровне ключевые слова в финансовых и политических документах претерпели изменения: вместо «осведомленности общественности о достижениях науки» стали говорить об «участии граждан», «коммуникация» уступила место «диалогу», формулировка «наука и общество» изменилась на «наука в обществе».

Переход от дефицита к диалогу остается распространенной концепцией, описывающей отношения науки и общества. Принято считать, что эти два подхода различны и один явно лучше другого. Переход к диалогу часто рассматривается как неоспоримый факт: о «повороте к диалогу» говорят как об исторической перемене, эффект которой сказался по всей Европе и в более широких масштабах (см. Philips et al. 2012). Концепция диалога и сходные с ней предлагаются и принимаются к исполнению куда чаще, чем модели, основанные на идее дефицита (по крайней мере в Европе, Австралазии и Северной Америке). Более пристальный взгляд, однако, обнаруживает более сложную картину: к примеру, парадоксальный случай в давно и прочно ассоциировавшейся с передовыми диалоговыми инициативами Дании, где тем не менее наблюдается противоположный тренд (Horst 2012).

Однако исследования и дискуссии последнего десятилетия не свободны от ноток скептицизма относительно масштабов и даже реальности перехода к диалогу. Ожидалось, например, что подходы на основе диалога будут эффективнее исправлять ситуацию с неосведомленностью публики. Утверждалось, что некоторые диалоговые методы не столь уж двусторонние, коммуникации, как правило, находятся под контролем инициировавших их научных или политических организаций, а граждане не могут всерьез влиять на результат (Bucchi 2009; Davies et al. 2008). Ведутся дискуссии о возможностях и плюсах диалога, ориентированного не на конкретные информационные или политические цели, а на процесс участия как таковой (Davies et al. 2008). В такой все шире распространяющейся форме научной коммуникации, как научные кафе, посетителей порой больше интересует само общение, чем получаемые знания.

Вовлеченность – во многих странах этот термин преобладает при описании широкого спектра научно-общественных практик в политическом, образовательном, информационном и развлекательном контекстах[2]2
  Эти виды деятельности обозначают зонтичным термином science-in-society – «наука в обществе». – Прим. пер.


[Закрыть]. Понятие вовлеченности может относиться к действиям и позициям как производителей знаний, так и различных секторов публики. Когда, например, ученые идут к людям, чтобы рассказать о своей работе, это называют «вовлечением общественности». Интерес и внимание широкой аудитории к научным исследованиям также называют «вовлечение (вовлеченность)»[3]3
  Авторы в обоих случаях используют термин public engagement. – Прим. пер.


[Закрыть]. В некоторых культурных контекстах, особенно в Британии, слово «вовлеченность» – фактически синоним общественной коммуникации, оно прочно утвердилось в таких устойчивых словосочетаниях, как «вовлеченность общественности в науку и технику», которое используется чаще, чем «информирование общественности о науке и технике» или «общественное понимание науки»[4]4
  Используются термины engagement, public engagement with science and technology, public communication of science and technology и public understanding of science. – Прим. пер.


[Закрыть]. Изменение словаря влечет за собой, даже неявно, переход к тому, что отношения между участниками процесса начинают восприниматься как более равноправные и активные.

Разные уровни и модусы участия рассматриваются, например, как нисходящие и восходящие (Wilsdon and Willis 2004); последнему предлагается уделять приоритетное внимание на том основании, что раннее участие широкой аудитории в дискуссии, а следовательно, в определении направления исследований, скорее всего, приведет к более удовлетворительному результату для всех участников процесса и будет способствовать доверию общества к знанию. В качестве примера запоздалого (нисходящего) вовлечения приводится случай с генно-модифицированными продуктами и растениями: во многих странах мира эта продукция была представлена как товар под ключ и встретила враждебную реакцию. В Европе ученые, власти и бизнесмены учли этот опыт, попытавшись обеспечить раннее (восходящее) вовлечение общественности в сферу нанотехнологий.

Деятельность по вовлечению публики рассматривается в ряде стран как важная обязанность – и ответственность – научных организаций в контексте так называемой «третьей миссии» университетов. Основываясь на этом, ученые и политики обсуждают, какие показатели лучше позволяют судить о масштабе и эффекте такой деятельности (Bauer and Jensen 2011; Bucchi and Neresini 2011).

Участие – более тесная форма вовлечения общественности в научные идеи и управление наукой. Термин приобрел специфическое значение в рамках концепции «науки в обществе» посредством связи с идеями «демократии прямого участия» и интерактивной коммуникации. В этом контексте интерактивность подразумевает очень активных граждан, которые могли бы участвовать в выборе тем для обсуждения. Таким образом, в концепции «науки в обществе» участие рассматривается как третья возможность, лежащая за пределами бинарной «дефицитно-диалоговой» системы и преодолевающая необходимость упоминать, например, о «реальном диалоге», чтобы подчеркнуть, что таковой действительно имеет место (см. Riise 2008). Если дефицитные и относящиеся к ним модели коммуникации можно рассматривать как односторонние, а диалоговые – как двусторонние, то модели с интерактивным участием можно представить как трехсторонние, поскольку они подразумевают и общение широкой аудитории (граждан) между собой, и откровенный их разговор с научными организациями. Программа научных исследований Европейской комиссии «Горизонты-2020»{6}6
  Эта программа рассчитана на период 2014–2020 гг. и в основном направлена на то, чтобы научные исследования приносили отдачу в виде технологических инноваций: http://ec.europa.eu/research/horizon2020/index_en.cfm?pg=h2020.


[Закрыть] поддержит изучение участия общественности в оценке и направлении развития науки. Это участие будет осуществляться через гражданские организации. В современных научных центрах, которые интересуются связями между наукой и искусством, все больше внимания уделяют культурным репрезентациям науки – открытым и доступным для интерпретации и критики (см. написанную Шиле главу этого пособия). В этом смысле общественное участие в науке становится эквивалентным вниманию публики в театре или концертном зале.

Другие формы общественного участия в науке представлены «гражданской наукой» и «открытой наукой» (Bonney et al. 2009; Delfanti 2013). В первом случае граждане могут внести вклад в исследования ученых, пополняя данные и собирая факты: например, добавляя свои наблюдения за определенными видами животных в онлайновые базы данных, которые будут изучать специалисты. Во втором случае ученые выкладывают в свободный доступ все свои протоколы, данные, способы анализа и публикации, чтобы любой мог подвергнуть их тщательному изучению. Таким образом, все заинтересованные получают не только «науку под ключ», как это происходит при классической популяризации, но «науку в процессе». В некоторых случаях такая доступность прокладывает путь и реально содержательному вкладу: например, в проекте Fold-It формы некоторых белков были определены в ходе сотрудничества между экспертами и неспециалистами (см. написанную Айнзидель главу этой книги).

«Аудитории» (publics) – термин, ставший принятым в исследованиях отношений науки и общества и подчеркивающий, что аудитория разнообразна и разделена на части. Поскольку слово это выглядит необычно, на письме его часто выделяют кавычками. Форма множественного числа подчеркивает, что всякого рода обобщения относительно аудитории – особенно в условиях дефицита – редко являются обоснованными и часто вводят в заблуждение (Einsiedel 2000). Концепция «аудиторий» связана с ситуативной моделью коммуникации, основанной на признании того, что в обществе бытуют разные варианты понимания, разные убеждения и позиции.

Помимо очевидной дифференциации на молодые и старые, мужские и женские, научно образованные и необразованные «аудитории», к принятию концепции «аудиторий» подталкивало то, что люди очень по-разному воспринимают научную проблематику. Интересы, склонности и объекты внимания различаются как внутри отдельных стран, так и у разных стран и континентов. Со времен предпринятых более 50 лет назад исследований осведомленности широкой общественности о научных фактах методики исследования становились все более сложными и нюансированными. Они, например, измеряли тонкие различия в степени доверия к ученым и научным организациям, а также к новым технологиям как в отдельных странах, так и у жителей разных стран. Эти данные удается соотнести со сведениями об образовании и мировоззрении. На основе полученных из разных стран данных можно очертить контуры (см. Allum et al. 2008; Bauer et al. 2012) национальных научных культур (см. ниже Научная культура). Пристальное внимание к «аудиториям» ныне стало почти стандартным элементом подготовки ученых к работе в сфере общественной коммуникации. Краткие курсы, которые исследователям предлагают научные советы, университеты и профессиональные организации, очень часто открываются вопросом: с какими «аудиториями» вы хотите общаться и почему (Miller et al. 2009)?

Экспертиза – один из самых распространенных вариантов вхождения научного знания и его носителей в область общественного, когда ученые выступают в общественной роли, оценивая, интерпретируя и комментируя достижения науки, обсуждая с властями и общественными организациями эффект научных открытий. В качестве производителей знаний ученые стремятся работать в четко очерченных и все более специализированных областях. Когда ученых зовут выступить в качестве экспертов на каких-либо публичных площадках, от них ждут более широкого подхода, ответов на вопросы СМИ или политических советов в областях, в которых они могут оказаться не столь уж компетентны (см. написанную Петерсом главу этого пособия).

Исследования отношений науки и общества часто сосредоточиваются на формах выражения экспертных научных мнений и признании их авторитетными. При публичном обсуждении сложных научных проблем требуется опыт специалистов из разных сфер. Сегодня прорывы, как правило, происходят на стыке различных областей науки и техники. Иногда они чреваты экономическими, политическими и этическими последствиями, которые требуют привлечения экспертов. Ученым, активно участвующим в общественных коммуникациях, все чаще приходится соотносить свой опыт с опытом ученых и практиков, работающих в сферах, которые раньше казались им далекими. При обсуждении сложных проблем здравоохранения или окружающей среды на юридическом или парламентском уровне (например, для выработки общих юридических или регулирующих норм) научная экспертиза может быть подвергнута критике в непривычном контексте и по критериям, весьма далеким от тех, что приняты в научном сообществе.

Научное знание все чаще испытывает проблемы, сталкиваясь с менее формализованными знаниями, основанными на опыте или культуре отдельных социальных групп. В ряде исследований в сфере здравоохранения и сельского хозяйства, проводившихся в 1980–1990-х гг., применялись термины «непрофессиональное знание» или «непрофессиональная экспертиза» (lay knowledge, lay expertise) для обозначения опыта, использовавшегося пациентами и фермерами в конкретных ситуациях и уточнявшего определения, которые дали ученые (Wynne 1992; Epstein 1995). Однако это вызвало возражения, состоявшие в том, что об экспертизе можно говорить лишь в отношении тех, кто обладает формальной квалификацией (см. Durodiе́ 2003).

Научная экспертиза в современном обществе сталкивается с серьезными вызовами, такими как возрастающая доступность научной информации для неспециалистов, растущие сомнения в выборе и компетентности экспертов, доступность для широкой аудитории противоречивых дискуссий, которые ведут специалисты в своем кругу, а также конкуренция экспертиз.

Фигуры известного (visible scientist) или публичного ученого (public scientist) встречаются в каждом поколении с тех пор, как в XVII в. возникла современная наука. Известными общественными деятелями были некоторые основатели современной науки, а такие научные институции, как профессиональные сообщества и академии, хотя бы частично занимались тем, что открывали науку для широкой аудитории. Однако тех, кто занимался наукой, вплоть до XIX в. даже не называли учеными, а слой общества, потенциально интересовавшийся наукой, сводился к узкой группе высокообразованных людей. По мере профессионализации занятий наукой, быстрого роста числа ученых и формирования массовой аудитории росла обеспокоенность относительной незаметностью науки: большая часть науки и ученых оставалась невидимой для большей части общества. Классическое американское исследование (Goodell 1977) привлекло внимание к известным антропологам, психологам, молекулярным биологам как популяризаторам и толкователям современной науки. Но оно также высветило институциональные оковы – за стремление к публичности ученый мог быть и вознагражден, и наказан.

Социальные обстоятельства той эпохи требовали большей доступности научных знаний. Космическая гонка, в которую вступили два главных геополитических блока, привела к росту государственных инвестиций в науку и технику и подстегнула интерес к научным открытиям. Быстрое развитие медицины и информационных технологий требовало популяризаторов. Самые успешные из них воспользовались возможностями, которые предоставляло быстро распространившееся телевидение, и вскоре стали широко известны. Харизматичные или просто фотогеничные специалисты по астрономии, новым технологиям, естественной истории сделали карьеру в качестве телеведущих. Другие, призываемые в политику и медиа в качестве экспертов, также становились публичными фигурами как авторы газетных статей, участники телешоу, члены консультативных комитетов или экспертных групп, наконец как политики.

С 1970-х гг. в разных странах мира создавались министерства науки, технологий или научных исследований, а отдельные ученые вошли в политику как советники или политические деятели. Эффект присутствия таких широко известных ученых – в медиа, политике и в общественной деятельности в широком смысле слова – и характер их известности могут рассматриваться как важная составляющая при анализе научной культуры той или иной страны (см. ниже Научная культура). Подпитываемая дальнейшим развитием массмедиа, культура знаменитостей, выросшая вокруг сферы развлечений и спорта, оказала влияние на многие секторы, и теперь наряду со знаменитыми актерами, писателями, экономистами во многих обществах присутствуют знаменитые ученые (см. написанную Фэи и Левенстайном главу этого пособия). Их мнения востребованы и распространяются на темы, лежащие далеко за пределами сферы, в которой они получили признание как ученые, их частная жизнь становится достоянием публики: одна из особенностней современной ситуации состоит в том, что взаимопроникновение науки и общества происходит и подобным образом.

Термин «научная культура» или «культура науки» используется в разных вариантах и означает место науки в культуре страны или ином культурном контексте. Эти взаимозаменяемые термины преобладали в дискуссиях последних нескольких десятилетий. Один из вариантов, на который явно оказала влияние концепция «двух культур» Чарльза Перси Сноу, сопоставляет научную культуру с культурой гуманитарной, искусством, оспаривая их разделение и недостаток общественного внимания к науке (Snow 1959). Другой вариант употребления фактически взаимозаменим с пониманием науки обществом в более традиционном и ограниченном значении. Такое использование термина приравнивает научную культуру к уровню научной грамотности, а также вниманию и интересу публики к проблемам науки; таким образом, общественность переходит с дефицитно-диффузионистской точки зрения к принятию и поддержке достижений науки и техники. Такое употребление термина было расширено, чтобы он охватывал также и технику, как во французской формуле CSTI (culture scientifique, technique et industrielle) или как в недолгое время принятом Европейской комиссией сокращении RTD culture, относящемся к научно-техническим разработкам (Miller et al. 2002).

Узкая диффузионистская интерпретация научной культуры подвергалась критике как ограниченная и плохо обоснованная (см. выше Дефицит, Модели). Как показывают исследования, опасения и скептицизм по поводу достижений науки могут быть связаны с более высоким уровнем образования и информированности (иначе говоря, с более высокой научной культурой), и напротив, слепое доверие к науке – а в некоторых случаях даже ожидание от нее чудес – может быть совершенно оторвано от реальных знаний и понимания науки (см. Bucchi 2009; а также главу, написанную для этого пособия Бауэром и Фаладе). Узкое понимание научной культуры в духе построений Сноу подразумевает, что она представляет собой отдельный, целостный и монолитный объект, который может быть внедрен в общую культуру и общество с помощью соответствующих коммуникаций.

Более широкий подход подчеркивает разнообразие и фрагментированность научной деятельности, значительную проницаемость границ между современной наукой и жизнью общества, взаимное оплодотворение образов и нарративов в культуре и научных идеях и концепциях, заметное присутствие в общественной жизни и современном искусстве деятелей науки и научных концепций. Такое понимание взаимодействия научной культуры и жизни общества включает не только восприятие общественностью научных знаний как таковых, но и осознание науки частью общества и частью культуры и, следовательно, способность открыто, уравновешенно и критически обсуждать и оценивать роль науки, ее приоритеты и влияние. С недавних пор идет дискуссия об индикаторах измерения научной культуры как комбинации традиционных показателей (например, инвестиций в науку и их отдачи), показателей активности научной коммуникации (от освещения в СМИ до посещаемости научных музеев) и отношения общества к науке.