Текст бизнес-книги "Суд Линча. История грандиозной судебной баталии, уничтожившей Ку-клукс-клан"

Автор книги: Лоренс Лимер

Раздел: Жанр неизвестен

Тринадцать витков

Вечером в пятницу Ноулз и Генри сидели в квартире Хейса на Херндон-авеню вместе с женой Генри Дениз и несколькими друзьями. Бенни закрыл сделку по продаже своих домов, и несколько ранее этим же вечером двое лучших друзей, Генри и Ноулз, а также Кокс съездили в Теодор и взяли у матери Кокса веревку. Ноулз сделал основание петли из тринадцати витков, так что когда они уложили ее в чемодан Генри, вид у нее был почти как у профессионального эшафотного узла. Палачи используют особую петлю, чтобы, когда человек падает, веревка скользнула по шее, ломая ее и убивая жертву мгновенно. Друзья также одолжили у еще одного члена Клана малокалиберный пистолет.

Ноулз был парнем хвастливым, но ему вовсе не хотелось никого убивать. Он часто бахвалился тем, что хотел бы сделать с чернокожими, и никогда не представлял себе, что дело действительно дойдет до такого. Однако всякий раз, когда Ноулз задавался вопросом о том, что будет, если он откажется участвовать в этом деле, ответ все время выходил один. Когда Бенни узнает, что Генри проделал всю работу один, дни Ноулза как молодой надежды Клана будут сочтены. Вся суть жизни рассыплется в прах, он лишится всех друзей. Бенни сочтет его предателем дела, и его жизнь окажется в опасности.

Генри двигали еще более жесткие мотивы. По его мнению, он за всю свою жизнь не совершил ничего значительного. Теперь же ему предоставлялась возможность сделать нечто особенное, нечто такое, что выгодно отличит его от всех остальных. Отец примет его и будет отныне относиться к нему с почтением. Если сегодня вечером он, Генри, не сделает того, чего от него ждут, он выставит себя тем самым трусливым оболтусом, которым считает его отец.

В 10 часов вечера Генри включил телевизор, чтобы посмотреть местные новости.

«Джозефуса Эндерсона обвиняют в убийстве полицейского Элберта Юджина Бэллэрда, произошедшем 29 ноября 1979 года, когда жертва сидела в патрульной машине, – сказал ведущий новостей Мел Шауэрс. – По словам старшины коллегии присяжных, они не смогла прийти к единому решению. И судья Джозеф Хокерлэндер заявил, что вынужден объявить об аннуляции судебного процесса. Джозефус Эндерсон же заявил, что его следовало признать невиновным».

– Этому чертову черномазому все сошло с рук, – сказал Генри.

– Черномазые будут теперь праздновать это всю ночь, – ответил Ноулз.

Это был сигнал для двух молодых людей покинуть квартиру и отправиться на стареньком десятилетнем «Бьюике Уайлдкэт» Генри на поиски какого-нибудь черного мужчины, чтобы линчевать. Ни Ноулз, ни Генри никому бы не показались людьми, полными злобы. Они смотрелись как двое парней, собирающихся весело провести пятничный вечер. Ноулз был младше Генри на девять лет, но в некоторых отношениях именно он был в этой паре лидером. Ноулз считал, что он может делать все что хочет в любое время, когда он этого захочет, и никто не сможет его остановить. Если даже его поймают, он сумеет отболтаться, так что неприятности ему не грозят. Это был еще один из его талантов.

– Я считал, что я непобедим, – вспоминал впоследствии Ноулз. – Я полагал, что могу делать все что угодно и мне за это ничего не будет. И я был уверен, что если возникнет такая необходимость, я смогу запудрить мозги кому хочешь и вывернуться из любой передряги.

В январе Генри сломал три пальца на правой руке, когда на работе на него упал цементосмеситель. Он по-прежнему мог водить машину, но от искалеченной руки было мало толку. Несмотря на то что он был взрослым мужчиной и на нем лежала взрослая ответственность за жену и троих детей, состояние автомобиля ясно говорило о том, насколько равнодушен он к повседневным радостям жизни. В «Бьюике» царил непотребный хаос из смятых бумажных стаканчиков, сплющенной пивной банки, тряпок, бумажных полотенец, пустой бутылки из-под трансмиссионной жидкости, расхристанных автомобильных ремней и россыпи болтов и гаек.

Медленно объезжая район, населенный черными, двое молодых людей не пытались найти чернокожего какого-то определенного типа. Их жертва могла быть и молодой, и старой, и толстой, и худой, и слабой, и сильной – им было все равно, какой она будет. Они ничего не боялись – ведь у них был пистолет. Единственное, что имело значение – нужный цвет кожи.

Был уже двенадцатый час ночи, и они направились в район, пользующийся дурной славой и прилегающий к реке Мобил, где не было почти ничего, кроме складов и промышленных предприятий. Не так-то легко найти кого-нибудь одинокого в этот час. Генри и Ноулз притормозили, увидев чернокожего старика, говорящего по таксофону, но чтобы схватить его, им пришлось бы выйти из машины, и они решили проехать мимо.

Им было нетрудно с безразличием рассуждать об убийстве какого-то чернокожего, когда они наворачивали витки петли или сидели в гостиной квартиры Генри на Херндон-авеню в окружении его семьи и друзей, но пара оставалась невозмутимой и теперь, когда момент убийства приближался. Прежде они уже не раз избивали черных и геев – а с течением времени эти избиения становились все более жестокими, – и теперь им казалось вполне естественным убить чернокожего, чтобы доказать, что они храбрые и зрелые члены Клана.

Они ездили по улицам уже минут двадцать, когда увидели, как по Дэвис-авеню идет Майкл Дональд, худощавый чернокожий парень ростом пять футов десять дюймов[10]10
  Ок. 178 см.


[Закрыть]. Поравнявшись с ним, Генри остановил машину, и Ноулз, высунувшись из заднего окна, спросил Дональда, как проехать в «Общественный клуб Пауэлла», ночной клуб для чернокожих. Он полагал, что большинство черных жителей Мобила слышали об этом заведении. Дональд объяснил им, как проехать, и тут Ноулз попросил его подойти ближе. Затем достал пистолет и велел сесть на заднее сиденье двухдверной машины. Дональд ничего не сказал и сел в автомобиль.

Генри повел свой угольно-черный «Бьюик» по дамбе, идущей через залив, потом проехал по старой магистрали мимо нескольких бумажных фабрик и заехал на тот же глухой, поросший чахлыми деревьями участок в округе Болдуин, куда три ночи назад они привозили гея. Бесконечная глушь, изрезанная проселочными дорогами и ручьями.

– Достань все из карманов, – приказал парню Ноулз, опасаясь, что у жертвы может быть пистолет или нож.

У Дональда в карманах был только бумажник. Ноулз взял его и положил на пол машины перед задним сиденьем.

– О господи, я не могу поверить, что это и впрямь происходит, – сказал Дональд.

– Ты, наверное, наслышан обо всех этих черномазых детишках, которых убивают в Атланте? – сказал Генри, говоря о волне похищений детей в столице Джорджии. – Многие думают, что за этим стоит Клан, но это не так. Знаешь, то же самое могло бы произойти и с тобой.

– Нет, пожалуйста, не убивайте меня, – взмолился Дональд. – Знаете, вы можете делать все, что хотите, можете меня избить, но только не убивайте.

– Нет, никто тебя не убьет, – сказал Генри, чтобы его успокоить. – Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

Когда они доехали до уединенного лесистого места рядом с мусорной свалкой, которое и было целью поездки, Генри остановил машину, вышел и остановился на поляне. Ноулз направил на Дональда пистолет и приказал ему покинуть машину. Все вокруг освещал яркий свет луны.

– Пожалуйста, не убивайте меня, – просил Дональд, качая головой. – Отпустите меня.

– Успокойся, – сказал Ноулз. – С тобой ничего не случится.

В это мгновение Дональд бросился на Ноулза, и они упали на землю. Во время этой потасовки пистолет вылетел из руки Ноулза и отскочил в сторону.

Дональд сорвал с шеи Ноулза серебряный образок с изображением святого Христофора.

– Убью тебя за это! – крикнул Ноулз.

Генри тут же вмешался в схватку. У него был нож с коротким убирающимся в рукоятку лезвием, которым он пользовался для укладки линолеума; во время драки этот нож выпал на землю, и Дональд сумел его подобрать. Но двое членов Клана разжали пальцы парня, сжимавшие рукоять, и принялись избивать Дональда кулаками, пока тот не перестал отбиваться и не остался лежать на земле, как поверженная добыча.

Генри и Ноулз испытали облегчение от того, что наконец-то сумели сокрушить этого рассвирепевшего черного парня и что теперь он лежит беспомощный, так что они могут сделать с ним все, что захотят. Но вдруг, демонстрируя силу и решимость, показавшиеся им сверхчеловеческими, Дональд встал, схватил валявшийся на земле сук и, размахивая им, напал на своих мучителей.

Генри и Ноулз были воспитаны в убежденности, что афроамериканцы – люди пугливые и суеверные, живущие в смертельном страхе перед теми, кто разъезжает по ночам в белых балахонах и капюшонах. Они и представить себе не могли, что худой черный юноша сможет встать с земли и вновь дать им отпор. Его упорство испугало Генри и Ноулза, но они все же сумели вырвать у него из рук сук и ударами этого сука опять свалили жертву на землю.

Генри подошел к багажнику машины и достал веревку с готовой петлей. Пока Ноулз прижимал руки Дональда к бокам, Генри надел на его шею петлю. При этом он поставил ногу на голову Дональда, оставив на его лице след. Это был особое зверство. Затем Генри изо всех сил затянул петлю, рассчитывая задушить Дональда мгновенно. Но тот вдруг опять поднялся на колени, а потом и полностью встал на ноги.

Просто возмутительно. Жертва все поднималась и поднималась с земли, никак не желая успокоиться, и что бы они ни делали, они не могли заставить ее лежать смирно. Ноулз схватил сук и ударил им Дональда изо всех сил, а Генри продолжал затягивать веревку. Но Майкл Дональд все не падал.

В конце концов Генри и Ноулз объединили усилия, не произнося ни слова, так что слышно было только их учащенное напряженное дыхание. Поскольку у Генри хорошо действовала только левая рука, ему было трудно затянуть веревку достаточно туго, чтобы Майкл Дональд перестал дышать. Через некоторое время веревку перехватил Ноулз и начал тянуть обеими руками, в то время как Генри взял на себя более легкую задачу – попытаться забить Дональда до смерти с помощью сука. В конце концов чернокожий юноша, обессилев, упал на землю.

Генри продолжал колотить суком по его голове и груди. Годы, проведенные Ноулзом на строительных работах, сделали его необычайно сильным. Он затянул веревку так туго, что сломал Дональду шейный позвонок и разорвал кожу; кровь шла, пока петля не задушила несчастного.

– Думаешь, он мертв? – спросил Ноулз, когда они подтащили тело к «Бьюику» и засунули его в багажник. Чтобы окончательно удостовериться в том, что Дональд умер, один из двоих убийц взял нож и перерезал ему горло, как курице.

«Хорошая работа, Тигр!»

Прежде чем покинуть место преступления, Генри и Ноулз отряхнули друг с друга частицы земли и закидали ветками и травой следы от покрышек «Бьюика». Генри был так взвинчен, что Ноулз стал опасаться, как бы сообщник не съехал с насыпной автотрассы или не начал так вилять, что их остановят копы. Так что обратно в Мобил машину повел Ноулз, а Генри сидел на пассажирском сиденье.

Доехав до Херндон-авеню, Ноулз припарковал машину за кустами. Генри схватил петлю и приподнял тело из багажника, а Ноулз взял его за ноги. Двое положили труп на землю и стали ждать, когда по Херндон-авеню перестанут ездить автомобили, срезающие путь. Затем перенесли тело на другую сторону улицы, где планировали повесить его на одном из деревьев, растущих на пустыре между домами.

Генри и Ноулз знали, что тело должно висеть достаточно высоко, чтобы его было видно всем, и расстроились, когда на пустыре не оказалось ни одного дерева с суком, растущим достаточно далеко от земли. Самым лучшим вариантом, который они смогли найти, оказалось камфорное дерево с толстым стволом, начисто лишенным подходящих веток. Но придется удовольствоваться тем, что есть, к тому же они не могли мешкать, рискуя попасть в свет фар проезжающего автомобиля. Так что сделали все наскоро, привязав тело Дональда к стволу с помощью свободного конца веревки, так что его ноги едва не касались земли. Выглядело все совсем не так, как должно было.

Не было времени на то, чтобы возиться и дальше, и они снова перешли улицу и уселись на крыльце дома № 115 по Херндон-авеню, не более чем в двадцати пяти футах от камфорного дерева. При свете полной луны они могли видеть очертания тела.

Квартира Генри находилась в доме № 117 по Херндон-авеню, и когда они с Ноулзом вошли туда, шла игра в карты: в полном разгаре была вечеринка с участием жены Генри Дениз, Кайзара, Кокса и нескольких соседей. Многие пили пиво. Когда Кайзар увидел вошедшего в гостиную Ноулза, понял: что-то произошло. Вскочив со своего места, он вытолкнул Ноулза обратно в коридор.

– Не знаю, чем ты занимался, но твоя рубашка пропитана кровью, – сказал Кайзар.

Ноулз посмотрел на свою джинсовую рубашку. До этого он даже не осознавал, что она вся покрыта кровью, от манжет до ткани на груди и животе.

– У меня было носовое кровотечение, – сказал Ноулз.

Стоя в коридоре, он сорвал с себя рубашку так быстро, что отлетело несколько пуговиц. Зять Бенни Фрэнк Кокс сказал, что у него есть лишняя рубашка в машине, и они вышли из дома, чтобы взять ее.

– Чего это вы делали, чтобы так испачкать свои шмотки в крови? – спросил Кайзар с настойчивостью, которая вызвала у Ноулза досаду.

– Мы избили гомика, – буднично ответил Ноулз.

– Когда займетесь этим в следующий раз, возьмите и меня, я тоже хочу, – сказал Кайзар.

Ноулз, Кокс и Кайзар направились к крытой автостоянке, где находилась машина Кокса, в которой лежал обмотанный тряпками деревянный крест высотой в три фута[11]11
  Ок. 91,5 см.


[Закрыть]. Высота крестов, обычно поджигаемых членами Клана, доходила до двадцати пяти футов, так что в сравнении с ними этот смотрелся почти жалко. Кокс велел Кайзару положить его в кузов своего пикапа, куда Ноулз также поставил канистру с галлоном дизельного топлива.

Кокс сел за руль, а Кайзар – на пассажирское сиденье. Кокс повел машину в центр города и, три раза объехав вокруг здания суда округа Мобил, наконец остановился перед ним.

– Вот где я хочу его установить, – сказал Кокс, указывая на место на лужайке.

Кайзар вылез из пикапа, неся и крест, и канистру с топливом, и, тяжело шагая, потащился по лужайке, где и полил крест соляркой. Затем он воткнул конец креста в поросшую травой землю как можно глубже, поджег тряпки и торопливо вернулся к пикапу, забрав с собой канистру.

Кокс хотел, выехав из города, позвонить Генри из закусочной «Ваффл-Хаус» и сообщить, что дело сделано. Но ни у Кокса, ни у Кайзара не оказалось при себе монет, и они вернулись в Мобил, проехав мимо здания суда. Крест все еще полыхал, и суд был окружен полицией и пожарными.

Когда Кокс и Кайзар вернулись к дому Генри, на крыльце их уже поджидали другие члены Клана.

– Хорошая работа, Тигр! – сказал Кайзар, легонько ткнув Ноулза кулаком в бок.

Ноулз ощутил беспокойство от того, что Кайзар уже догадался, что произошло.

Чуть позже Генри позвонил своему отцу и сказал:

– Тут на дереве на той стороне улицы висит черномазый. – Затем он позвонил в отдел новостей одной из местных телевизионных станций и на радиостанцию, передающую музыку кантри, и, не называя своего имени, сообщил, что на Херндон-авеню на дереве висит труп.

Прекрасный заповедный уголок

Тело Майкла Дональда все еще висело на дереве, когда на Херндон-авеню прибыл сенатор штата Майкл Энтони Фигерс. На противоположной стороне улицы стояла толпа, люди испуганно шептались, обсуждая ужас содеянного. Большинство собравшихся были чернокожими, и поскольку их количество неуклонно росло, полиция Мобила оцепила улицу, чтобы держать их на расстоянии от места преступления. Афроамериканцы были уверены, что их взорам предстало классическое преступление белых против черной расы. Толпа продолжала расти по мере того как люди приводили сюда своих детей, бабушек и дедушек.

Фигерс знал, что случаев линчевания на расовой почве не было уже много лет, но он понимал, что сейчас видит жертву именно такого преступления. Тридцатитрехлетний чернокожий политик и юрист страшился того, что может произойти, когда черное население алабамского городка придет к тому же выводу, что и он сам.

Располагающий к лени климат Мобила и дующие с побережья Мексиканского залива сильные ветра делали этот порт похожим на города Кариб. Население представляло собой сложную смесь различных народов и культур. Здесь жили белые из самых разных классов и социальных групп, от деревенщин до каджунов[12]12
  Каджуны – живущие в южных штатах потомки франкоканадцев, выселенных англичанами из Канады в XVIII веке.


[Закрыть] из Луизианы. Черные жители происходили не только от рабов, но и от свободных темнокожих, которые жили здесь в больших количествах еще с начала XIX века. Были здесь и креолы, потомки обеих рас, значительная группа населения, всегда считавшая, что она занимает в обществе более высокое положение, чем другие горожане с темной кожей.

Многие представители белой элиты жили в роскошных особняках, иные из которых принадлежали их семьям еще до Гражданской войны. Эти дома стояли на огромных участках земли в окружении дубов и зарослей азалий. В таких кварталах явственно чувствовались испанские и французские корни города, и в лунные ночи здесь могло показаться, что ты совершил путешествие во времени на сто лет назад.

Правящая белая элита Мобила рассматривала город как прекрасный заповедный уголок, стоящий особняком от остального Юга. Они гордились тем, что Мобил избежал волн насилия на расовой почве, которые сотрясли такие города Алабамы, как Бирмингем и Монтгомери, и сделали их объектами жесткой критики со стороны национальных средств массовой информации.

Однако существовал и другой Мобил, тот, который элита в основном старалась не замечать, и у него была иная история. В начале двадцатого века в штате была 181 000 афроамериканцев, зарегистрированных как избиратели, и в общественном транспорте черные и белые жители сидели рядом. Но консервативные бизнесмены и политики сочли, что усиление влияния черной расы угрожает их интересам, и протащили через законодательное собрание Алабамы серию законов, которые положили начало американскому апартеиду[13]13
  Апартеид, или апартхейд – политика сегрегации, насильственного отделения от остального общества расовых групп, которые считаются «низшими».


[Закрыть].

Конституция штата, принятая в 1901 году, провозгласила, что быть избирателями могут только те жители, которые владеют по меньшей мере 40 акрами земли или имуществом стоимостью не менее 300 долларов, в результате чего право голоса осталось только у 3000 алабамцев с черным цветом кожи. Отныне законы штата о расовой сегрегации и аналогичные местные правовые нормы предписывали афроамериканцам брать воду только из колонок для цветных и посещать только те рестораны, которые обслуживали исключительно представителей их расы. Цветное население встретило эти меры не без попыток дать отпор. В 1902 году черные жители Мобила объявили бойкот сети городских троллейбусов, но в конце концов сдались и начали садиться на сиденья, расположенные сзади.

В начале двадцатого века белые линчевали в Мобиле самое малое дюжину чернокожих. В 1906 году неподалеку от Мобила толпа линчевателей вытащила из поезда двух черных мужчин, обвиненных в изнасиловании белых женщин, и повесила на дереве. Когда это известие дошло до белых жителей города, 3000 из них сели на поезд и проехали небольшое расстояние до места повешения, чтобы насладиться зрелищем. Они делали фотографии, чтобы отослать их своим друзьям на Севере, дабы те увидели, как на Юге вершится правосудие, и отрезали лоскутки от одежды жертв в качестве сувениров.

В 1909 году произошел случай, похожий на убийство, приведшее к линчеванию Майкла Дональда, – чернокожий плотник якобы застрелил белого полицейского, который пытался его арестовать. Тогда толпа линчевателей выволокла обвиняемого из тюрьмы и повесила его на старом дубе у стен епископальной церкви. Городская газета «Мобил дейли айтем» отозвалась с похвалой о том, как хорошо было осуществлено линчевание: «Повешение было произведено так бесшумно, что жители близлежащих домов даже не подозревали, что в это время над преступником, не достойным человеческого сострадания, вершится стихийное правосудие».

Представители элиты были недовольны тем, что линчевание произвели рядом со старейшей в Мобиле протестантской церковью. «Если бы толпе хватило здравого смысла и хорошего тона свершить свое кровавое дело за границами Мобила, отцы города могли бы списать все это просто на “уголовную деревенщину”», – писал мобилский историк Дэвид Э. Олсоубрук.

Во время Второй мировой войны в этот портовый город приехали тысячи рабочих, чтобы работать на верфях. Семь тысяч из них, чернокожие, могли работать только в качестве разнорабочих. Когда учрежденный президентом Франклином Рузвельтом Комитет по соблюдению равноправия при трудоустройстве предписал предоставить афроамериканцам возможности для получения лучших рабочих мест, более десяти из них были повышены до уровня сварщиков. Это вызвало беспорядки среди белых, которые вопили:

– Черномазые – вон!

Эта угроза была так зловеща, что всех черных сварщиков вновь понизили до чернорабочих, и ни один афроамериканец больше не получал возможности заняться квалифицированным трудом.

Несмотря на систематические попытки не давать афроамериканцам подняться с колен, Вторая мировая война стала для них золотым дном. Многие чернокожие теперь владели машинами и другой собственностью, стоящей не менее 300 долларов. Это привело к принятию новой поправки к конституции Алабамы, поправки Босуэлла. Согласно этой поправке, чтобы зарегистрироваться в качестве избирателя, заявитель должен был быть способен прокомментировать любой раздел Конституции США. Если он не мог дать удовлетворительного ответа на какой-либо из задаваемых ему вопросов, его не регистрировали. В значительной части Алабамы это дало возможность расистски настроенным служащим регистрационных бюро отказывать потенциальным черным избирателям в регистрации, как бы глубоко те ни изучили Конституцию США.

В послевоенные годы черное население Мобила развивалось крайне медленными темпами, и в значительной мере это развитие направляли два горожанина, искренне пекущиеся об общественном благе: чернокожий почтальон Джон Л. Лефлор, многолетний секретарь мобилского отделения Национальной ассоциации содействию прогресса цветного населения, и белый адвокат и политик Джозеф Н. Лэнган. Лефлор агитировал черных граждан регистрироваться в качестве избирателей, а затем организовывал солидарное голосование черных избирателей, рекомендуя им голосовать за кандидата, имеющего умеренные взгляды на отношения рас. Ни в каких общегородских выборах черный кандидат победить не мог, но в 1953 году благодаря тому что за него проголосовало подавляющее большинство черных избирателей, Лэнган был избран одним из пяти членов городской комиссии Мобила и потом переизбирался три раза.

В 1950-х и 1960-х годах Мобил слыл одним из наиболее прогрессивных городов Юга США. Когда в 1955 году в Монтгомери преподобный Мартин Лютер Кинг-младший возглавил бойкот автобусов, его целью сначала была не столько интеграция, сколько получение тамошними чернокожими тех же прав, которые их братья и сестры уже имели в Мобиле. Здесь афроамериканцы хотя и могли сидеть только в задней части автобусов, но, если афроамериканец уже сидел, он не должен был вставать, чтобы уступить свое место белому. Именно отказ белого руководства Монтгомери ввести у себя такую же скромную реформу и привело к кампании бойкота с требованием разрешить афроамериканцам входить в автобусы через передние двери и садиться там, где они захотят.

К середине 1960-х годов в Мобиле подросло новое поколение черных активистов, которое презирало то, что они считали раболепием старших. Многие из них были черными сепаратистами, которые насмехались над предвидением Мартина Лютера Кинга, о котором он в своей знаменитой речи «У меня есть мечта» сказал так: «Однажды там, в Алабаме, чернокожие мальчики и девочки возьмутся за руки с белыми мальчиками и девочками, словно братья и сестры». Им претило то, что Лефлор работает в тандеме с белым Лэнганом, чтобы провести в жизнь всего лишь такие половинчатые реформы, как появление нескольких чернокожих полицейских, патрулирующих только те районы, которые населены черными.

В 1967 году в доме Лефлора в Мобиле взорвали бомбу, и ФБР посчитало, что, скорее всего, это сделали не члены Клана, а черные боевики, сытые по горло чернокожим, которого они считали прислужником белых и который считал, что все еще может ими руководить. Четыре месяца спустя на митинге черные молодые люди заглушили речь Лефлора криками «Власть черных»!

Новая общественная организация, назвавшая себя «Объединенными рабочими черных кварталов», презирала стратегию Лефлора по использованию избирательных бюллетеней в качестве движущей силы прогресса черного населения. Эти активисты считали, что чернокожие должны выбирать либо черных кандидатов, либо никаких. В результате, лишившись большого количества голосов черных избирателей, Лэнган в 1969 году не был переизбран в городскую комиссию, и его место занял сторонник сегрегации.

В эпоху нарастающей межрасовой конфронтации белые в подавляющем своем большинстве сплотились вокруг своей расы, а черные вокруг своей, и в общественной жизни белого населения Мобила Клан считался организацией вполне респектабельной. Лишь пятью годами ранее линчевания Майкла Дональда белые относились к Клану настолько благосклонно, что в газете «Мобил реджистер» публикация сообщений о его митингах и съездах была чем-то таким же обыденным, как публикация сообщений о предстоящих матчах школьных команд по американскому футболу.

Одно такое собрание белых, освещенное в газетах, состоялось в феврале 1975 года в Теодоре. Возможно, в других частях Юга ряды Клана и поредели, но на собрание в Теодоре явилось около 1500 человек, причем члены заняли сорок два ряда посадочных мест.

Главным оратором на собрании был Роберт Шелтон, Имперский Мудрец Соединенных Кланов Америки (СКА) и самый могущественный лидер Клана второй половины двадцатого века. Шелтон был довольно высок, у него были маленькие голубые глубоко посаженные глазки, высокий лоб, тонкие поджатые губы и узкий острый нос, занимающий половину лица. Стоящий перед собранием в своей алой мантии и островерхой алой шапке, худой как жердь главарь Клана был фигурой величественной и грозной. После того как Шелтон закончил ругать ФБР и прессу за то, что те обвиняют Клан в том, что он творит насилие, был зажжен двадцатипятифутовый крест[14]14
  Ок. 7,62 м


[Закрыть], озаривший алабамскую ночь.

Двумя годами позже Шелтон прошел во главе шествия по улицам центра Мобила, чтобы провести митинг на площади Бьенвиль-сквер, этой исторической жемчужине Старого города. Когда члены городской комиссии Мобила разрешили проведение этого митинга, они наверняка понимали, какой провокацией это станет для черного населения города, но это была уже не та афроамериканская община, что прежде. «Чернокожие больше не боятся Клана, – заявило мобилское отделение Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. – Они чувствуют к нему только презрение».

В день митинга члены Клана несли флаг Конфедерации и огромный транспарант, на котором готическим шрифтом было начертано: СОЕДИНЕННЫЕ КЛАНЫ АМЕРИКИ. Клан заранее похвастался, где он проведет митинг, и когда участники дошли до площади Бьенвиль-сквер, молодые чернокожие встретили их кулаками.

После того как полиция прекратила драку и Шелтон попытался выступить, его никто не услышал из-за громких «у-у» и ругательств. На следующее утро газета «Мобил пресс реджистер» опубликовала снимок: чернокожий, стоящий над поваленным на землю членом Клана, – у того животный страх на лице. Таков был новый образ чернокожего жителя Мобила, и в этом образе не было ничего общего с вежливым, интеллигентным подходом Джона Лефлора.

Несмотря на все обвинения, которые бросали ему молодые оппоненты, Лефлор прекрасно понимал, что полиция творит произвол по отношению к людям его цвета кожи, и большую часть своей жизни пытался бороться с ним своими собственными методами. «Мобил не может и дальше продолжать закрывать все дела о случаях жестокости полиции по отношению к арестованным, называя эту жестокость оправданной, включая те несколько случаев, имевших место за последние три или четыре года, когда служители закона отнимали человеческие жизни», – писал Лефлор в своем обращении к Городской комиссии Мобила в апреле 1975 года, за несколько месяцев до своей смерти в 1976 году. Однако все его настойчивые просьбы ни к чему не привели.

Возможно, большинство черных жителей Мобила казались на первый взгляд спокойными и производили впечатление деликатных людей, согласных на компромисс, но в их сердцах кипело недовольство, и Фигерсу это было известно из первых уст. Раньше его отец был грузчиком в «Интернэшнл Пейпер Компани», а мать в молодости работала служанкой – белые рассматривали оба эти рода занятий как статус ниже плинтуса, среди черных же их считали вполне приличной работой.

Но по воскресеньям, когда мистер Фигерс облачался в черную мантию пастора Миссонерской баптистской церкви горы Сион, на него смотрели как на самого почтенного из людей. В своих проповедях преподобный Фигерс говорил, что все Божьи чада сотворены равными, то есть он проповедовал равноправие и справедливость, и оба его сына, Майкл и Томас, хорошо усвоили этот урок.

***

Майкл Фигерс стоял на Херндон-авеню и смотрел, как на улицу прибывает все больше и больше афроамериканцев. В Мобиле чем больше чернокожих проживало в том или ином городском районе, тем беднее был этот район. На Херндон-авеню жило не больше двух афроамериканцев, но в близлежащих районах их было много.

Какая-то часть сознания Майкла Фигерса требовала перейти на противоположную сторону улицы и присоединиться к гневным и горестным стенаниям его избирателей, но он понимал, что, если подойти к этому трагическому инциденту неправильно, дело обернется так, что его народу станет только хуже и все закончится еще большей катастрофой. Он осознавал, что это линчевание – не частный случай, но, говоря словами мобилского историка Скотти Э. Киркленда, «представляет собой кульминацию ярости, копившейся в местном сообществе белых расистов на протяжении 1960-х и 1970-х годов».

Фигерсу было ясно, что, если не предпринять действий, которые замедлили бы нарастание напряжения между белыми и черными, произойдет ужасное столкновение двух рас. Хотя афроамериканцы составляли почти треть населения Мобила, вследствие несправедливой демаркации избирательных округов – с целью обеспечения безраздельного господства белых, – среди членов Городской комиссии не было ни одного чернокожего. Фигерс и другие лидеры движения за права афроамериканцев продолжали вести с городскими властями немало сложных переговоров, как правовых, так и политических, стараясь добиться большего представительства черного населения в органах местной власти. Фигерс понимал, что если это преступление не будет раскрыто, ярость чернокожих может вылиться в такие беспорядки, которые отбросят дело борьбы за их права на многие годы назад.