Текст бизнес-книги "Репортаж из морга. Как судмедэксперт заставляет говорить мертвых"

Автор книги: Мишель Сапане

Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование

Прикончите их!

Понедельник. Понедельник – день тяжелый. Звучит избито, но действительность в институте судебной экспертизы именно такова. Просыпаясь в понедельник, я уже знаю, что сегодня нам придется работать вдвое больше, чем в другой день, чтобы справиться с наплывом работы, поступившей за выходные. Что, несмотря на старание команды, вечером мы все равно не закончим. И что вторник будет еще тяжелее, потому что в дополнение к работе, оставшейся с выходных, на очереди уже будут и те трупы, которые поступили в понедельник.

И если у меня и оставались какие-то сомнения относительно ожидающего меня сценария, звонок из секретариата их развеивает. «Доброе утро, шеф, извините, что так рано. Сегодня по графику с утра Мари, но она не сможет прийти – у нее заболел ребенок. Вы проведете дополнительное вскрытие?»

Ну, нечего тянуть. В доме, все еще загроможденном брошенными рюкзаками и чемоданами, слышится тревожный шум. Мы вернулись с катания на лыжах вчера вечером, и все еще усталые мальчики теперь никак не могут подняться.

Я готовлю всем хлопья на завтрак, глотаю кофе и сажусь на сиденье с подогревом своего «Рено-Эспас» – за это небольшое излишество я заплатил на случай стужи. И сейчас чувствую, что не зря потратился: на улице стоит собачий холод. Ничего удивительного, все-таки февраль. Климат во Вьенне довольно мягкий, но я все еще с горечью вспоминаю семнадцатиградусный мороз в январе 1985 года, нанесший непоправимый урон моему саду.

Думать о предстоящих вскрытиях, сидя в заледеневшем автомобиле, немного легче, если спина и ягодицы в тепле.

Конечно же, поскольку понедельник – день тяжелый, выясняется, что моя секретарша меня обхитрила, чтобы я точно согласился на дополнительное вскрытие: на самом деле меня ждет не один, а два трупа.

По словам старшего следователя, супруги стали жертвами вспышки гнева. Вопреки привычке, полицейский почти ничего не говорит мне о деле и угрюмо молчит в своем углу. Очевидно, он все еще под впечатлением от места преступления, где побывал накануне. «Доктор, только представьте себе. Мы входим в комнату, а на полу – толстенный слой крови, не меньше двух сантиметров толщиной. Меня чуть не стошнило. Наверное, я больше никогда не смогу есть кровяную колбасу. Впрочем, я привез фотографии».

Он передает мне мышь от своего компьютера. Я листаю фотографии, внутренне возмущаясь: они что, не считают нужным вызывать нас на явно уголовное происшествие?

Ведь когда судмедэксперт и следователь знакомятся с точкой зрения друг друга на месте преступления, это взаимно обогащает выводы и часто облегчает дачу показаний в суде.

От одной фотографии к другой я перемещаюсь по дому. Строгий интерьер, обставленный со вкусом и простотой. Все опрятно, нет следов борьбы, никаких улик, о чем свидетельствует отсутствие маленьких желтых пронумерованных табличек, хорошо знакомых любителям детективных сериалов.

Из коридора я «захожу» в спальню: кровать, два тела. Мужчина в пижаме, женщина в ночной рубашке. Их тела переплетены, плечи на краю матраса. Головы, свисающие с кровати, наклонены, как будто они пытались поцеловать друг друга в последний раз, на прощание.

Щелкаю мышкой еще раз и неожиданно испытываю шок. Снимок, сделанный с уровня пола, похож на картину в технике гризайль – монохромный, в оттенках теплых цветов, он достоин быть кадром из фильма Питера Гринуэя «Отсчет утопленников». Это снимок настоящего художника. У подножия кровати в большой луже недавно свернувшейся крови отражается окно, перед которым видно силуэт человека, стоящего против света. Багрово-красная лужа немного сливается с красным постельным бельем, контрастируя с пастельным оранжевым цветом стен на заднем плане. Картина настолько четкая, что я внезапно чувствую сладковатый теплый аромат, какой бывает при массивном кровотечении. Мой завтрак начинает быстро подниматься, но останавливается на уровне зубных дуг. Я видел картины и похуже, но сейчас такого совсем не ожидал, поэтому мое воображение вышло из-под контроля и воссоздало в сознании этот запах с такой же силой, как если бы я сам стоял сейчас в луже крови. Невыносимый запах.

Приложив усилие, я глотаю содержимое желудка, которое оставляет очень неприятный кислый привкус в задней части горла, и будто бы вновь вижу несколько коротких кадров из фильма, в котором коронер, такой англосаксонский судмедэксперт, покрывает убийства трех мужчин, чтобы спать с их женами, прежде чем самому стать жертвой этих женщин. На ум мне приходит фраза его сына: «Понедельники – это дни красной краски…» Или вторники? И кто это сказал – сын коронера или девушка, считавшая звезды, прыгая через скакалку? Уже не помню. В любом случае не люблю понедельники.

Фраза «Меня тоже это беспокоит…» выводит меня из раздумий.

Это изображение я рассматривал дольше, чем все остальные, и следователь не упустил это из виду. Наконец мой взгляд отрывается от экрана. Я задаю вопрос о личности жертв и получаю лаконичный ответ. Видимо, увидев этот толстый слой крови, мой следователь вновь погрузился в мучения. Но имена жертв не напоминают мне ни о каком деле: ни старом, ни новом.

Обычно живым уделяют намного больше внимания, и, обследовав, иногда несколько раз, пациентов на предмет насилия в отделении судебной медицины, я, случается, обнаруживаю их закономерно окончившими свой путь на секционном столе под моим скальпелем.

С этой парой дело обстоит не так. Ничто не предвещало такого исхода. В любом случае, принимая во внимание сцену происшествия, я сразу же исключаю насилие между супругами.

Наружный осмотр тел можно было бы проводить все утро, чтобы оценить весь масштаб кровавой резни. Но я использую свой любимый метод, его принципы – прагматичность и заострение внимания на тех деталях, которые приведут к самой сути. Вместо того чтобы делать длинные описания каждой раны, я делаю общие снимки, затем крупные планы, представляющие интерес. Этот метод позволяет зафиксировать всю необходимую информацию в нескольких кадрах, чтобы дальше использовать их в качестве схем в отчете и на судебных заседаниях.

Обе жертвы получили многочисленные колото-резаные[13]13
  Популярный в медиа термин «ножевое ранение» на самом деле не употребляется профессионалами в этом контексте. – Прим. ред.


[Закрыть] ранения, очевидно нанесенные одним и тем же орудием при помощи одного и того же повторяющегося движения: колющего удара лезвием не более восьми миллиметров шириной. Некоторые раны окружены прямоугольным ореолом размером двадцать на шесть миллиметров. Эти следы соответствуют отпечаткам рукоятки – видимо, лезвие проникало внутрь до самой гарды[14]14
  Гарда (гард) – часть клинкового оружия и (или) инструмента, служащая для защиты руки владельца от удара оружием противника и соскальзывания кисти на собственный клинок. – Прим. ред.


[Закрыть].

Человеческий мозг – удивительная вещь. Когда не нужно воображение, работает память. Всплывает очень старый образ: рана с точно такими же характеристиками, результат одиночного удара в грудь лезвием открывалки для бутылок с лимонадом. К несчастью, тогда конец пятисантиметрового лезвия проре́зал в сердце маленькую дырочку, ровно такую, чтобы могла наступить смерть. Глупая гибель: жертва попалась банде, жаждущей насилия, в промежутках между попытками ограбления и групповыми изнасилованиями.

Это было в районе Тура. Тогда судебная экспертиза была организована не так, как сейчас, и мне пришлось экстренно подменить местного судмедэксперта, который находился в отпуске. Это было по уважительной причине и, конечно же, в обмен на ответную услугу. Что касается виновного, бармена по профессии, то он просто использовал свой привычный рабочий инструмент.

Но вернемся к нашей паре. Женщина, около шестидесяти лет, получила примерно шестьдесят ударов, в основном в живот. У мужчины, возраст которого, кажется, приближается к семидесяти годам, имеются следы самообороны на руках и предплечьях и семьдесят ран, разбросанных по всему телу.

Оба получили столько ножевых ранений, сколько им лет. Стечение обстоятельств? Или импровизированный праздник в стиле «С днем рождения, предки»?

Эти маленькие раны – ничто по сравнению с самыми впечатляющими: горло у обеих жертв перерезано от уха до уха. Две зияющие раны, ярко выраженные, без малейших признаков остановки лезвия, которые могли бы свидетельствовать о колебаниях убийцы.

Я навожу уже свой объектив в поисках лучшего ракурса. Не для того, чтобы соревноваться с художником с места преступления, а чтобы иметь в одном снимке бо́льшую часть информации о нанесенных ударах: ориентация удара в начале и в конце, перерезанные сосуды, насечки от ножа на позвонках…

Я не могу представить себе, как небольшим лезвием открывалки для бутылок можно нанести такие раны.

– Вы нашли орудие?

– Орудие? М-м-м, да, сейчас принесу вещдок, – отвечает мне полицейский.

Когда я заканчиваю, следователь возвращается с вещдоком. Сквозь пластик я сразу узнаю первоклассный японский нож с деревянной ручкой – вероятно, из красного дерева – и клинком из дамасской стали. Согласно этой технологии, очень твердый (и хрупкий) стальной сердечник покрывается несколькими слоями более мягкой стали. В результате получается нож исключительной твердости, остроты, гибкости и прочности, а также уникальной красоты. Это универсальный кухонный нож с лезвием длиной 21,5 сантиметра. Идеально подходит для нарезки мяса, рыбы и овощей или… разрезания шеи. Но я сразу же понимаю, что им нельзя нанести множественные маленькие раны, изрешетившие тела, потому что его клинок слишком широк. Прежде чем я успеваю смягчить свои слова, как стараюсь поступать обычно, у меня вырывается:

– А открывалка?

– Открывалка? Какая еще открывалка?

– Из тех, что для лимонада, знаете, у официантов они часто висят на цепочке, чтобы не потерять…

– У него в руках был нож, весь в крови. На кой ему сдалась открывалка?

– У него? У кого?

– У Бена, их сына. Его нашли в саду, лежал там в прострации. А что, нож не подходит?

– Да нет, подходит, но к ранам на горле. А к остальным – нет, лезвие слишком широкое.

– А, теперь понятно.

Но не мне. Наш следователь ведет себя по меньшей мере странно.

Звонит его смартфон, прерывая наш диалог. Следователь выходит из секционного зала, но я услышал достаточно, чтобы понять, что на линии прокурор. Пока они разговаривают, я успеваю достать инструменты из ящика и мысленно подготовиться к первому вскрытию. Галантность обязывает меня начать с дамы. Но едва я выровнял инструменты на столе и поместил даму на секционный стол, как старший следователь возвращается.

– Не нужно, доктор. У нас уже есть все необходимое. На этом можно закончить.

– Вскрытия не будет?

– Приказ прокурора. Не будет ни уголовного преследования, ни суда, преступник найден, дело закрыто.

– Найден? Дело закрыто? Это же двойное убийство! А как же два орудия? И потом, я же еще ничего не сделал!

– Вы ошибаетесь: вы уже дали то, чего нам не хватало – открывалку для бутылок.

– Может быть, пора рассказать мне подробнее, вам так не кажется?

– Простите, я что-то сегодня не форме. Видите ли, вся эта кровь, этот шизофреник… Я как будто почувствовал себя на месте жертв.

– Вот это да! Не хотите обратиться к одному из наших судебных психиатров? Или хотя бы к психологу? Хороший разбор полетов пойдет вам на пользу.

– Нет-нет, я в порядке.

Он делает паузу, глубоко вздыхает и начинает рассказывать:

– Я объясню. Мы с женой долго думали, что у нашего сына шизофрения. Мы таскали его от психиатра к психиатру, пока не поняли, что его припадки случались от того, что он курил каннабис. По моей просьбе ваш токсиколог неофициально измерил содержание ТГК[15]15
  Тетрагидроканнабинол. – Прим. ред.


[Закрыть] в его траве – результаты поразительные. Он раздобыл этот недерхаш в Нидерландах, а в нем ТГК до 67 %. Безумие. Он становился жестоким, угрожал. Я тогда боялся за нас, спал со служебным оружием под подушкой, хотя понимал, что никогда не смогу застрелить сына. В итоге он прошел детоксикацию, на это ушло больше десяти лет, очень тяжелых. А в сегодняшнем деле сын – действительно шизофреник…

– Понимаю. Но, не считая того, что его обнаружили лежащим с ножом, почему вы думаете, что убил он?

– У нас есть его признание.

– Он признался? После приступа психоза? И этого вам достаточно? Как-то несерьезно.

Следователь наконец улыбается.

– Нет, он позвонил в скорую помощь.

– В каком смысле? Он убил их, а потом вызвал скорую?

– Нет. Насколько мы понимаем, они были еще живы, когда он позвонил. На записи разговора парень говорит очень путано, врач пытается разобраться в происходящем, задает ему вопросы. У меня есть запись на компьютере. Вот, послушайте.

Полицейский запускает аудиофайл. После долгих минут, потраченных на получение адреса звонящего, дежурный передает звонок доктору.

– Мои родители истекают кровью.

– Месье, что с ними происходит?

– Не знаю. У них идет кровь. Быстрее приезжайте.

– Не волнуйтесь. Кровотечение сильное?

– Да, приезжайте скорее.

– Вы можете зажать раны?

– Нет.

– Они еще дышат?

– Не знаю.

– Не могли бы вы пойти посмотреть?

Трубку положили. Я слышу звук шагов и долгую тишину после. Врач беспокоится.

– Алло, месье? Вы там?

– Да, вот и все. На этот раз уж точно.

– Что точно?

– Они не дышат.

Он отложил трубку, вернулся в спальню, перерезал горло своим умирающим родителям, а затем вернулся ответить скорой.

Признав невменяемым, его поместили в специализированное психиатрическое учреждение. Судебный медик с трудом во всем разобрался, ему пришлось объяснять суду, что множественные маленькие раны сами по себе были смертельными и что было уже слишком поздно спасать любую из жертв. Что касается открывалки для бутылок, помытой и поставленной на место, генетический анализ показал, что на ней остались микроскопические следы крови обоих родителей.

В тот же вечер мы со следователем провели собственный психологический разбор полетов в Пале– де-ля-бьер за разливным пивом. И никаких открывалок.

Я решительно не люблю понедельники.

Драма в бункере

Я не из тех, кто сочувствует всем на свете. Такая уж у меня профессия. Когда выезжаешь на место преступления или заходишь в секционный зал, лучше на время работы оставлять сочувствие в раздевалке. Только так можно разграничить личную и эмоциональную жизнь. Но из каждого правила есть исключения. Как, например, этот приступ сплина, накативший на меня однажды вечером весной 2013 года после дня, проведенного в суде ассизов в городе Сент.

Я веду автомобиль по автостраде, убаюканный потоком новостей, льющимся с «Франс-инфо». Наслаждаюсь лучами солнца, которые освещают поля подсолнухов, зная, что это продлится недолго: вдалеке вырисовывается огромная полоса чернильно-черного облака, предвещающая грандиозную грозу. Обдумываю слушание. Одно из многих, ничего особенного. Я дал показания, ответил на вопросы. Рутина.

И все же не совсем.

По дороге домой меня охватило странное чувство. Что-то вроде волны горечи, связанной с образом жертвы, о которой шла речь во время слушания. Медсестра, решившая посвятить свою жизнь другим, а после погрузившаяся в алкоголизм и бродяжничество.

Заседание всколыхнуло воспоминания, вызвав в памяти картину места, где было обнаружено тело. Я как будто бы пережил этот момент заново.

Когда я прибыл в Ла-Рошель в мае 2011 года, была уже глухая ночь. Вызвавший меня полицейский сказал, что нужно искать стоянку возле железнодорожного вокзала, в двух шагах от отеля «Меркюр». Точных GPS-координат у меня нет, поэтому нахожу ее не сразу. Наконец мое внимание привлекает интенсивный ореол света, который выводит меня к машине спасателей.

Я паркую автомобиль, внутренне улыбаясь: даже мертвым не обойтись без спасателей!

Сегодня они предоставляют нам оборудование. Их генератор мурлычет в углу, подавая электричество на осветительный шар, закрепленный на шесте. Место преступления отмечено классической желтой лентой. Резкий свет освещает двух криминалистов в белых комбинезонах. Они сгорбились над рюкзаком. Никакого тела на горизонте. Рядом с криминалистами, на старом строительном поддоне, я замечаю совсем неуместный здесь горшок с остеоспермумом восхитительной красоты, с интенсивно-зеленой листвой и цветами, оранжевыми с примесью фуксии.

Нахожу старшего следователя.

– Добрый вечер, туда пока нельзя, там работает команда криминалистов из Орлеана.

– Из Орлеана? Не далековато ли от Ла-Рошели?

– Да, но прокурор не хочет, чтобы говорили, будто мы жалеем средства на расследование смерти бомжей. Хотя наши ребята ничуть не хуже…

– Я знаком с ними и нисколько в них не сомневаюсь. Но где же работают криминалисты?

Я не вижу ничего, кроме горшка и рюкзака.

– В старом бункере времен последней войны, там, в зарослях рядом со стоянкой. Этот бункер превратился в своего рода пристанище для местных бездомных. Между прочим, о теле нам сообщил бомж.

– А где он?

– Спасатели отвезли его в больницу. Он был совершенно потрясен. Когда мы прибыли, он показал нам труп женщины в бункере, а потом рухнул как подкошенный. Шок. Как мы понимаем, это была его подружка. Его самого положили в психиатрию, подлечить. Кстати, он там оказывается не впервые.

– Понятно, спасибо. Я подожду.

К счастью, у меня с собой термос с кофе.

Горячий кофе – незаменимая вещь во время ночных бдений возле трупа.

Вот уже добрых два часа я регулярно потягиваю свою дозу кофеина, уютно устроившись в машине. Когда прибывает прокурор Ла-Рошели, криминалисты с осветительными шариками за спиной уже давно исчезли в бетонном бункере. Прокурор еще раз вкратце рассказывает мне о бомже, указавшем на тело, и о своих первых наблюдениях. Бедняга искал свою подружку, от которой к тому моменту не было ни слуху ни духу уже неделю. Он обыскал все излюбленные места бездомных и только потом нашел ее в бункере, где они время от времени встречались. Ее зовут Сильви К., 46 лет, бывшая медсестра, полностью маргинализованная.

Наконец криминалисты выходят из бункера. «Дело за вами, док, мы закончили. И держитесь там…» Я быстро понимаю, на что намекает парень. Уж точно не на способность бесстрашно лицезреть смерть. Мы с ними знакомы, так что они в курсе, что опытному судебному эксперту нечего тут доказывать. Нет, в этом случае мужество нужно, чтобы противостоять горам всевозможного мусора, затрудняющим движение. Облаченный с головы до ног в защитную экипировку, я осторожно продвигаюсь и вхожу в помещение. Это бывшее убежище для личного состава на случай бомбардировки, что-то вроде длинного очень узкого бетонного арочного коридора c выходами на каждом конце.

Я сразу спотыкаюсь о пружины матраса, едва удерживаясь на ногах, ударяюсь о куски поддона и наконец падаю на его разлагающиеся останки. К счастью для моего эго, свидетелей нет. Упорствуя в своей неловкости, я настойчиво погружаюсь в залежи чего-то неопределенного – иногда твердого, иногда мягкого, – что заставляет меня задуматься, не ступаю ли я по нашему трупу.

Пройдя несколько метров, я замечаю часть человеческого лица, едва выступающего из отвратительной груды хлама. Остальное тело не видно, на нем лежат по меньшей мере пружинная сетка, гнилой стул, под завязку набитые мусором мешки, старое одеяло, какой-то пластиковый тент… Мой инвентарный список далеко не исчерпывающий, но я предпочитаю на этом остановиться. Делаю цифровое фото крупным планом. Приблизив изображение на экране, я различаю в углу левого глаза жертвы великолепных личинок – это признак поздней стадии разложения. Фото также позволяет мне оценить точное положение тела, чтобы не раздавить его, если придется подойти ближе. Нет, стоя вполоборота к выходу, я тут много не разгляжу.

Выбравшись на поверхность, я показываю фото прокурору и объясняю, что придется все расчистить, чтобы вытащить тело. Все возражают, поочередно встают за моей спиной, чтобы посмотреть на снимок, прежде чем признать, что так действительно ничего не видно. Показ окончен, всем все понятно, и наши взгляды обращаются на спасателей.

Им всегда достается грязная работа. Когда не спускаются в ямы сорок метров глубиной для извлечения тошнотворных останков с душком протухшей рыбы, они погружаются в холодные мутные воды, чтобы добраться до попавшего в аварию автомобиля.

Итак, в перчатках и защитной обуви спасатели приступают к делу и вытаскивают по ходу продвижения килограммы мусора. Полицейский внимательно осматривает каждую порцию на случай, если в ней есть что-нибудь полезное для расследования. Напрасно.

Завершив первый этап, спасатели начинают осторожно высвобождать труп. По количеству наваленных на него предметов можно сделать вывод, что тело явно пытались скрыть. Я думаю про себя, что парню невероятно повезло, раз он нашел ее под всем этим. Если только спрятал ее не он сам. Логичное предположение…

Когда тело жертвы наконец появляется из океана мусора, мы видим, что оно полуобнажено, на нижней части тела остались только носки.

Спасатели отошли в сторону, чтобы дать мне пространство для работы. В бункере они поставили маленький осветительный шар. Освещение у них фантастическое: я вижу лучше, чем при свете дня. Хм, миазмы тошнотворные.

Сделав несколько снимков, чтобы зафиксировать сцену, я тут же раздеваю тело жертвы, разрезая все слои одежды лезвием бритвы. В порядке появления: черная куртка типа анорака, красно-оранжевый свитер, красная футболка и бюстгальтер. Кроме подозрительных следов зеленоватого цвета на голове, обильно покрытой опарышами, ничего особенного я не замечаю. Поэтому перед тем как тело будет передано службе перевозки, действую по стандартной схеме: заворачиваю голову и руки в пакеты из крафтовой бумаги, чтобы сохранить улики.

Сейчас четыре утра, я допиваю остатки кофе из термоса, все еще теплого, заставляя себя вернуться в бункер.

Теперь, когда тело извлекли, я хочу посмотреть, не было ли под ним чего-нибудь интересного. Было, да еще какое!