Текст бизнес-книги "Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни"

Автор книги: Олег Цендровский

Раздел: Личностный рост, Книги по психологии

Я хорошо помню, как несколько лет назад понимание этих обстоятельств впервые стало отчетливым внутренним переживанием, озарением, а не просто набором высказываний. Это был сложный период, когда вскоре после разрыва очень долгих отношений я шел на почту забрать какую-то посылку по невзрачным улицам российского города. Впрочем, погода была замечательная: светило солнце, небо было ясное и бездонное, и на поверхность моей памяти, к этому дребезжащему свету, сами собой начали всплывать картины. Вспоминались наиболее яркие и счастливые эпизоды совместного прошлого: как мы едем на велосипедах вдоль пляжа Барселоны, пальмы, море, полная беззаботность и блаженство. Картина просто кинематографическая, чего еще можно пожелать… И какой, казалось бы, контраст с той ситуацией, в которой я был сейчас. Но так ли это? Я присмотрелся пристальнее и осознал нечто принципиальное: этот дивный счастливый образ вмещает в себя эти эпизоды целиком, взятые как некое сконцентрированное единство. Жизнь, однако, всегда проживается лишь как конкретное мгновение, и нелепо сравнивать свой настоящий и действительный момент со сгущенным и искусственно созданным образом. Того, что я видел, никогда не существовало, это был продукт ума, созданный на основании реальных событий.

Чтобы понять, каково различие между мной тогда и сейчас, нужно было попытаться сравнить именно мгновение с мгновением, а не с этими нереальными и отфильтрованными из них конструкциями. Именно так я и поступил: начал разбирать все самое лучшее буквально секунду за секундой, и понял, что секунды эти были хороши, но счастья в каждой из них было не вот чтобы сильно больше, чем в любое иное нормальное и относительно неомраченное мгновение. Все эти велопоездки по Барселоне и сидение на мостовых Дрездена состояли из череды мгновений, в каждое из которых мой ум жил своей обычной жизнью. Я озирался вокруг, мне бывало жарко, я что-то вспоминал из прошлого, думал о чем-то в будущем, чему-то радовался, чему-то немного огорчался: поворот головы, движение ноги, звук, свет, мысль, чувство, плюс-минус – и так без конца. К своему ужасу, восторгу и смятению я понял: когда я направлялся на почту в этот солнечный день и в один из трудных периодов своей жизни, мне было почти столь же хорошо. Лишь искажения восприятия не позволяли этого увидеть, приуменьшая данный миг и создавая гиперболизированные образы былого и грядущего, тем самым производя излишнее страдание из пустоты.

Тогда я обратился и к будущему и ясно, как никогда прежде, увидел, что воображение вновь предлагает мне не реальную жизнь как череду мгновений, как постоянное мгновение, а фальшивый концентрат, который никому никогда не получить. Это мог быть концентрат чего-то хорошего – преувеличенный и раздутый объект желания, огромная «морковка». Это мог быть концентрат чего-то дурного – преувеличенный и раздутый объект избегания, огромный кнут. В обоих случаях, однако, мне предстояло столкнуться не с ними, а лишь с их крошечными и размазанными по секундам подобиями. Чем отчетливее осознавались аберрации, тем яснее виделись действительные масштабы объектов желания и избегания; они были очень невелики.

Создаваемые мозгом жульнические оптические иллюзии растягивают экзистенциальный разрыв с обеих сторон, на порядок умножая бремя наших невзгод. Под их действием человек постоянно оказывается в трагикомичной ситуации, нелепость которой необходимо осознать. Он сосредоточенно страдает из-за того, что все не так, как он хочет – иными словами, из-за того, что ему недостаточно хорошо. Или, что еще абсурднее, он часто страдает уже сейчас из-за того, что ему кажется, будто недостаточно хорошо ему станет в будущем. Это как если бы мы окунались в ледяную воду всякий раз, когда нас не вполне удовлетворила температура за окном или ее прогноз на следующий год. Мало того, что это никак не приближает желаемого исхода – наше положение тем самым лишь усугубляется.

Каждый человек должен предпринять честную попытку увидеть истинный лик своего прошлого и будущего как они предстают его внутреннему взору. Очень важно при этом воспринимать не фальшивую цельность их объектов, каковой никогда не бывает, а разбивать их на составные части, как и сказано, посекундно. В ходе такого изучения собственной биографии и средних значений эмоционального фона нетрудно убедиться, что природа по-крупному водит нас за нос.

Разумеется, она вмонтировала названные программные модули «с добрым умыслом», но в расчете на совсем иной образ жизни и иных существ, нежели современные homo sapiens. Так, аберрация дальности имеет вполне определенный эволюционный смысл, и он состоит в том, чтобы грубо, но эффективно подстегнуть существо к действию, к поиску, преувеличив ожидающую его награду. Аберрация близости, в свою очередь, призвана не позволить ему довольствоваться имеющимся, застаиваться и пребывать в настоящем мгновении, чтобы оно продолжило лихорадочно осваивать действительность и не было уничтожено или вытеснено из экологической ниши более резвыми конкурентами. Тем не менее существуют конкретные нервные пороги, за которыми стресс перестает увеличивать продуктивность и выживаемость. В человеческом сознании они превышены многократно, так что в наших высших интересах ослабить мощность этого постоянно бьющего нас электрошокера неудовлетворённости.

Лучше всего понять, как работает описанная система, можно на еще одном примере. Допустим, вы живете под пасмурным северным небом и, скрипя зубами, едва сводите концы с концами. Ваша заветная мечта об успехе и благополучии кристаллизуется в дивном образе собственной яхты, на которой вы нежитесь, впитывая солнце и подставляя лицо мягкому морскому бризу. Кажется, только эта мечта станет явью, как распахнётся настежь дверь в счастье, вы зайдете внутрь и никогда уже не вернётесь обратно. И вот ликуй, человече – сбылось! Вы пускаетесь в волшебное плавание, эйфория токами пробегает по всему телу, но такое счастье скоротечно. Связано оно, кроме того, не столько с обретением вожделенного, сколько с уменьшившимся за счет этого уровнем страдания.

Уже скоро сжавшийся было экзистенциальный разрыв опять восстанавливается почти до исходных значений, аберрации выходят на сцену – и цикл запускается вновь. В психологии это сжатие называется гедонистической адаптацией. Желание перемещается на другие объекты, которые раздуваются в воображении. Внимание соскальзывает с достигнутого и простирается в будущее, так что яхта постепенно наскучивает, как и само море. Все воспринимается теперь как нечто само собой разумеющееся, не роскошь, но скорее необходимость, и близок тот час, когда привычная неудовлетворенная гримаса вновь воцарится на лице. Сокровенное признание яхтсменов мира в том, что их жизнь в стадии успеха по своей сути до нелепого похожа на то, что было до этого. Более того, нередко случается, что они были куда счастливее в свои бедные и неудачные годы.

В классическом исследовании 1978 г. авторы (Ф. Брикман, Д. Коутс, Р. Янофф-Бульман) задались целью определить различными опросными методами уровень удовлетворенности жизнью у тех, кто выиграл крупные суммы в лотерею, и тех, кто был частично парализован в результате несчастного случая. Исследователи обнаружили, что по прошествии некоторого небольшого времени между ними нет статистически значимых различий по эмоциональному состоянию в сравнении с контрольной группой.

Произошла адаптация, экзистенциальный разрыв восстановился до уровня, близкого к нормативному. В последние десятилетия эти данные по разным причинам часто критикуются, но критики ломятся в открытую дверь, доказывая, что выигрыш большой суммы денег все-таки делает счастливее, а превращение в инвалида-колясочника делает несчастнее. Разумеется, это так, и спорить тут не о чем. Смысл лишь в том, что изменения эти на порядок меньше, чем представляется, и очень часто так называемые первые счастливчики и последние неудачники пребывают в очень похожей эмоциональной ситуации.

Подводя итоги, на данном этапе у нас имеются не только все философские, но и строго научные основания для парадоксальной истины. Достижение целей и удовлетворение потребностей не делает человека счастливее. Вернее, лишь немного и ненадолго, после чего вы возвращаетесь либо в исходную точку, либо в непосредственную близость к ней. Вы можете купаться в роскоши, получить пять Нобелевских премий и десять золотых медалей на Олимпиаде, найти свою вторую половинку, возглавить мировое правительство и стать спасителем цивилизации. Это даже близко не является гарантией душевного покоя и счастья, как убедительно демонстрирует личный опыт «достигателей» всех эпох и народов. На их лицах вы обнаружите ничуть не больше блаженства, чем на любых других, а нередко и куда меньше, особенно, если копнуть поглубже.

Борьба за счастье начинается совсем в иной сфере, на фронте борьбы со страданием, от чего зависят девять десятых итогового результата. Для этого мы должны путем умственного усилия выпрямить сами генерирующие страдание искажения, увидеть истинную ценность и природу объектов желания и познать свой настоящий миг. В противном случае система будет самовосстанавливаться, обращая лишь минимальное внимание на все наши потери и приобретения и извечную суету по их поводу. Только когда мы добились на этом фронте каких-то успехов, начинает иметь первостепенный смысл сосредоточение и на второй, положительной части. Глубочайший восточный автор и настоящий мастер слова Хун Цзычен писал об этом так:

«Если воду не мутить, она сама по себе отстоится. Если зеркало не пачкать, оно само по себе будет отражать свет. Человеческое сердце нельзя своей волей сделать чистым. Устраните то, что его загрязняет, и его чистота сама по себе проявится. Радость не нужно искать вовне себя. Устраните то, что доставляет вам беспокойство, и радость сама собой воцарится в вашей душе»[4].

Обсуждаемые здесь проблемы важны и фундаментальны, а потому не могли выпасть из внимания мыслителей человечества. Философские традиции Востока и Запада сформулировали две противоположные стратегии их решения, и попытка движения вперед без их критического анализа была бы невежественной и обречённой. В случае восточной традиции наиболее ярким и концентрированным воплощением ее подхода к темам желания, страдания и счастья является буддизм. Из всех заметных учений Востока лишь в нем они выходят на первый план осмысления и одновременно отличаются несравненной глубиной проработки. С другой стороны, три ключевых этических принципа буддизма характерны для восточной традиции в целом и для Азии в особенности. Они дают о ней хорошее общее представление, поэтому именно от фигуры Будды мы и оттолкнемся в последующем разборе.

Восточный подход к проблемам счастья и желания

Однажды Будда вышел перед собравшейся толпой монахов и мирян и молча занял приготовленное для него место. Все полагали, что он будет проповедовать свое учение – Дхарму, но тот не произносил ни слова. Минута тянулась за минутой, люди замерли в почтительном ожидании, и тогда Будда поднял с земли цветок и показал народу. Вновь недоуменное молчание продолжилось и уже грозило затянуться, как вдруг один из монахов – Махакашьяпа – что-то понял. Он последовал примеру Будды, также поднял с земли цветок и улыбнулся, пережив пробуждение и достигнув нирваны. Именно из этой Цветочной проповеди, согласно легенде, и возникает дзен-буддизм, передававшийся с тех пор от сердца к сердцу, от Махакашьяпы через Будду.

Этот мотив повторяется затем во множестве коанов дзен-буддизма – маленьких и часто внешне абсурдных притч, способных приблизить человека к просветлению. В одной из них ученик спрашивает учителя: «Что такое Вселенская Форма Будды?», то есть, грубо говоря, какова истинная природа вещей. Учитель тотчас же отвечает: «Это ограда в дальнем конце сада». Он мог бы ответить и «камень под твоими ногами», «птица, сидящая на дереве», «плывущие по небу облака» или «шум ветра»; в действительности это совсем не важно. Смысл дзенского коана, как и жеста Будды, в том, что именно этот миг есть все подлинно существующее, есть местопребывание истины, а путь к освобождению и счастью пролегает через освоение настоящего и непосредственно данного.

Увы, присутствие здесь и сейчас – вовсе не природная человеческая способность, которую мы по оплошности не применяем, а нечто весьма для нашего ума противоестественное. Первейшая функция последнего – это осмыслять накопленный опыт и создавать вереницы сценариев будущих событий, анализировать, планировать и прогнозировать. Человеческий ум потому – нечастый гость в настоящем. Подобно двуликому Янусу из древнеримской мифологии, он обращен вперед и назад, привык неустанно рыскать в коридорах прошлого и скользить по изгибам грядущего.

Довольно быстро эта привычка становится дурной, перестает приносить эволюционные преимущества, и тогда на первый план выходит оборотная сторона развитого сознания. Оно теряется в тревожных и мрачноватых лабиринтах собственных построений, а наш лихорадочный взгляд оказывается роковым образом прикован к тому единственному механизму, что порождает страдание – к экзистенциальному разрыву, различию между планками «я имею» и «я хочу». Перед нами непрестанно проносятся видения того, чего у нас уже нет, того, чего у нас еще нет, того, что мы можем получить или чего лишиться. Мы проигрываем в голове симуляции возможных событийных поворотов, созерцаем собственную неудовлетворённость и получаем стабильный приток отрицательных переживаний, ибо все это выстраивается вокруг напряжения между «имею» и «хочу».

I. Пребывание в потоке

Восточную традицию пронизывает понимание, что стоит человеку глубже войти в поток настоящего, как с его плеч спадает этот огромный груз. Ум удаляется от наблюдения за тем, чего нам будто бы недостает, прекращает пороть себя и освобождается для более благотворных задач. Дело не только в том, что мы тем самым отвлекаемся от чрезмерно затянувших нас химер. Мы одновременно замечаем, как рассеивается аберрация близости – когнитивное искажение, обесценивающее все достигнутое и знакомое в противовес тому, чего у нас еще нет или уже нет. То, что было умалено рвущимся вперед или назад сознанием, постепенно возвращает себе свою подлинную ценность. Разрыв между «я имею» и «я хочу», искусственным образом преувеличенный, сокращается, ибо мы понимаем, сколь богаче и полнее непосредственно данное здесь и сейчас, чем нам казалось.

Пребывание в потоке означает смещение точки отсчета с результата на сам процесс, и это кардинально меняет мироощущение. Привязка психической жизни к результату означает, что мы испытываем короткие всплески радости, когда нам что-то удается, и экзистенциальный разрыв смыкается. Если мы терпим неудачу или предвосхищаем ее, то растяжение провоцирует заряд негативных эмоций. Все остальное время мы пребываем в тусклом пространстве между этими состояниями, прикованные своим вниманием к объектам желания. Активная вовлеченность в процесс, с другой стороны, и восприятие его не как средства, а как самой цели приводит к тому, что дистанция между «я хочу» и «я имею» удерживается в сомкнутом состоянии постоянно, а не на мгновение. Предположим, вы сели выпить чаю. Если для вас это промежуточный этап, чтобы вернуться к работе, а работа есть временная и неприятная остановка на пути к дому, а читая книгу вы думаете о десятке других вещей, то бо́льшая часть жизни превращается в тревожное забегание вперед, где награда редка и непродолжительна. Напротив, переживание мгновения вне непосредственной связи с его результатами становится источником постоянного счастья и повышает продуктивность за счет большей включенности.

Сам Будда называл практику пребывания в потоке термином сати, который обычно переводится как осознанность (mindfulness). По сохранившемуся преданию, Будда начал практиковать сати сразу после того, как пережил просветление под деревом бодхи, начав отдавать себе полный отчет в том, что с ним происходит [5]. Он старался обращать внимание на всякое посещающее его переживание и проносящуюся мысль, проникая в их сущность и породившие их причины. Он осознавал и проживал свои действия и движения тела, наводняющие мир звуки, цвета и запахи, вкус пищи и процесс ее пережевывания.

Сати представляет собой глубокую вовлеченность и одновременное понимание переживаемого опыта, осознанную внимательность к нему. Ум в этом состоянии становится чище, жизни возвращаются те грани и объемы, которые не замечало суетное и замкнутое в себе сознание. Принцип пребывания в потоке является фундаментом не только буддистской практики, но так или иначе большинства учений классического Востока, как и все, о чем пойдет речь дальше. Мы обнаруживаем его в индуизме Упанишад, йогических школах, даосизме и даже стоящем здесь особняком конфуцианстве.

II. Освобождение от привязанностей и уничтожение желания

Но почему полнее присутствовать в настоящем столь сложно? Что постоянно выдергивает нас из потока? Эти вопросы получают ответ в первой и главной проповеди Будды, которую он прочитал в Оленьем парке близ Варанаси для своих первых пяти учеников. В ней сформулированы те самые Четыре благородные истины, составляющие фундамент буддизма: 1) существование есть страдание (духкха – более точным переводом, пожалуй, будет слово «неудовлетворенность»); 2) причина страдания есть желание (танха); 3) существует избавление от страдания, и это нирвана; 4) существует путь к нирване, и это Благородный Восьмеричный путь. Будда, наряду со многими другими мыслителями, справедливо опознает первопричину страдания в инстанции желания, так как оно образует верхнюю планку экзистенциального разрыва. Эта тема вскоре получает продолжение в третьей великой проповеди, названной «Огненной». «Монахи, – обратился Будда к собравшимся, – все пылает. <…> Пылает огнем жажды, огнем злобы, огнем заблуждения. Пылает огнем рождения, старения и смерти…»

Одним словом, есть три пламени, которые объяли человека: влечение и привязанность к одним вещам, отвращение и ненависть к другим, наконец, наше неведение. Они не просто создают, но искусственно раздувают и поддерживают различие между тем, что мы имеем, и тем, что хотим, вырабатывая громадные объёмы страдания. Потушить этот огонь, освободиться от привязанностей и отторжения, рассеять желание означает нанести по нему сокрушительный удар. Нирвана как онтологический идеал буддизма, которого может достичь просветленный, дословно и означает «угасание», «затухание». Путь к счастью на Востоке пролегает именно через «угасание» алчного желания, которое препятствует естественному проявлению заложенного в моменте счастья. Для этого индивид должен преодолеть неведение в отношении природы самого себя и объектов влечения, осознать их пустотность и искаженность того образа, в котором они предстают сознанию.

Западной культуре, как мы увидим в следующей главе, такой ход мысли чужд. Одним из редчайших исключений является Эпикур и лишь с оговорками философы-стоики. В «Письме к Менекею» Эпикур вплотную подобрался к центральной восточной идее счастья через «гашение» желания:

«Когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее лживые мнения, которые производят в душе величайшее смятение. Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно».

III. Десубъективация: растворение в потоке

Познавая свой настоящий миг, человек поднимает и удерживает нижнюю планку экзистенциального разрыва. Одолевая желание, он обрушивает вниз верхнюю, смыкая дистанцию еще больше. Но у механизма есть еще третий и ключевой элемент – само наше эгоистическое «Я», по отношению к которому производятся все эти манипуляции. Если бы нам удалось стереть или пусть даже размыть субъект как точку отсчета, осознать условность и иллюзорность его отдельного существования, потери и приобретения перестали бы вызывать сколь-нибудь значительный отклик. Если нет того, кто теряет и приобретает, если субъект слит и сопряжен с объектом, страдание совершенно теряет опору под ногами.

Самую яркую и древнюю формулировку принципа десубъективации мы находим в Упанишадах – важнейшем источнике индуистской философии. Она гласит: «Ты есть То», «Атман есть Брахман», то есть твое вечное начало тождественно Абсолюту, всему миру, как капля тождественна океану, есть его часть и выражение. Увидев себя проявлением Абсолюта, таким же в своей сущности, что и всякое иное явление мира, носителем всеобщей неделимой природы, человек осознает, что не может ни преуспеть, ни потерпеть поражения.

На самом глубинном уровне постижения ни то, ни другое невозможно, ибо нет никаких различных сторон. Есть только ворочающийся и играющий сам в себя мир, который не может ничего приобрести или потерять, ибо уже представляет собой все. Человек также понимает, что и смерть его условна, ибо он никогда не рождался, но пребывал и пребудет, как та самая капля, проходящая бесчисленное множество форм и трансформаций. Следствием десубъективации является широко распространенный на Востоке принцип непричинения вреда – «ахимса», основанный на вере в глубинное родство всех живых существ, на вере в то, что ты и другой есть одно.

Страдание, как и ощущение раздробленности мира на сущностно противоположные части, весь субъект-объектный антагонизм представляют собой оптические эффекты, искажения восприятия или их следствия. Если прибегнуть к классической индийской аллегории, это ситуация, когда человек увидел змею в лежащей на земле веревке. Различие лишь в том, что мы видим змею на месте веревки постоянно, более того, мы запрограммированы видеть ее, однако в наших силах постепенно изменить эту программу.

Представленная мысль имеет много вариаций и в разных формах пронизывает всю восточную традицию. В буддизме Махаяны, самом распространенном его направлении, она выражена в концепции тождества сансары и нирваны. Согласно ей, каждое живое существо обладает природой Будды и уже пребывает в нирване, уже является спасенным и совершенным. Сансара же (дословно значащая «блуждание по кругу», сама отделенность индивидов и бесконечный круговорот страдания) трактуется как змея из примера выше – порождение заблуждения. Нужно только сбросить с глаз пелену, осознать пустотность змеи – и нирвана станет полной.

Буддизм идет в деле ниспровержения субъекта даже еще дальше и провозглашает, что человеческое «Я» вообще не существует в его обычном понимании, ибо мы есть не субстанция, но процесс из постоянно меняющихся элементов без неизменной основы, что будет подробно рассмотрено далее. Осознавая это и практикуя растворение в потоке, человек не только окончательно выбивает у страдания почву из-под ног, но обретает ощущение высшей осмысленности и благостного единения со всем.

Ограничения восточного подхода

Описанные фундаментальные установки вносят огромный вклад в понимание устройства человеческой психики и нашего места в окружающем. Тем не менее в них содержится много ошибочных допущений, которые делают их некритическое применение далеко не лучшим решением. Прежде всего, пронизывающая все живое сила желания, названная Фридрихом Ницше «волей к власти», объявляется здесь неподлинной и пагубной. Она противопоставляется состоянию благостного покоя и свободы от страдания, привязанности и отторжения, идеал которых выражен в понятии «нирвана» в буддизме или, например, «мокша» в индуизме.

Между тем, мы не встречаем в них оснований для столь смелых заявлений, а опыт говорит нам с точностью до наоборот. Эта всеохватная динамичная стихия, в отличие от кратких мгновений совершенно неестественного для живого существа покоя и благости, и является квинтэссенцией бытия. Как раз она представляет собой то нормативное состояние, в котором пребывает жизнь, и лишь ей каждое мгновение жизни обязано своим существованием.

Огонь желания, привязанность к вещам подвергаются резкой опале, поскольку они причиняют страдание. Считается, что они противоположны счастью и есть нечто дурное, то, чего необходимо сторониться. Хорошо известно, однако, что малые и умеренные доли отрицательной энергии подобны специям и соли на кухне жизни – без них мироощущение лишается внутреннего богатства. Вдобавок к этому они обеспечивают гедонистическую дезадаптацию, позволяя на контрасте рельефнее воспринять блага существования и сам текущий момент.