Текст бизнес-книги "Российский фактор правового развития Средней Азии: 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации"

Автор книги: Роман Почекаев

Раздел: История, Наука и Образование

Еще одна группа источников – дневники и мемуары российских чиновников, имевших прямое отношение к формированию и правовому регулированию отношений Российской империи с протекторатами. Ценность их, по сравнению с официальной документацией, заключается в том, что при написании этих сочинений авторы уже не были связаны официальной позицией властей и, соответственно, могли излагать информацию и суждения более объективно. В качестве примера можно привести дневники и воспоминания военного министра Д.А. Милютина, записки первого русского политического агента в Бухаре Н.В. Чарыкова, дневник последнего туркестанского генерал-губернатора А.Н. Куропаткина, воспоминания туркестанского чиновника С.В. Чиркина, также одно время исполнявшего обязанности политического агента в Бухаре, и др.[6]6
  Записки российских и западных современников, побывавших в Бухаре и Хиве в эпоху протектората, подробно проанализированы нами в рамках специального исследования [Почекаев, 2019, с. 232–269].


[Закрыть]

Наконец, небезынтересны и публикации в российской прессе второй половины XIX – начала XX в., отражающие как официальную, так и оппозиционную точку зрения относительно российских завоеваний в Средней Азии и дальнейшего выстраивания отношений с Бухарой и Хивой (см. подробнее: [Брежнева, 2011; Почекаев, 2014]). Огромная работа по сбору этой информации была проделана составителями «Туркестанского сборника» – уникальной подборки материалов о Туркестанском крае и соседних странах и регионах, публиковавшейся в прессе и в виде отдельных изданий. Он насчитывает 594 тома, изданных в 1867–1916 гг. (три последних были изданы в 1939 г.) и содержащих более 5 тыс. названий (книг, газетных и журнальных статей, иллюстраций, карт)[7]7
  Единственный оригинальный экземпляр «Туркестанского сборника» хранится в собрании Государственной библиотеки Узбекистана им. А. Навои (Ташкент), однако в настоящее время он оцифрован и присутствует (полностью или частично) на ряде сайтов сети Интернет.


[Закрыть]. В рамках настоящего исследования наибольшую ценность представляет именно подборка публикаций о политике Российской империи в Средней Азии во второй половине XIX – начале XX в., печатавшихся в самых различных газетах и журналах – начиная от правительственных «Военного сборника» и «Русского инвалида» до либеральных «Санкт-Петербургских ведомостей», «Русского вестника» и консервативного «Русского мира».

Таким образом, в нашем распоряжении имеется значительная база источников, анализ которых позволяет проследить различные направления российского влияния на правовое развитие стран и регионов Центральной Азии, равно как и обширная историография, критический анализ которой также представляется целесообразным для решения задач, определенных в рамках настоящего исследования. Привлечение результатов ранее проведенных исследований и современных концепций развития отношений России с азиатскими народами и государствами позволили существенно повысить эффективность исследования.

Автор выражает искреннюю благодарность российским и иностранным ученым, без советов, консультаций которых, предоставления ими возможности ознакомления с источниками и литературой не появилась бы эта книга: Д.Ю. Арапову, А.Д. Васильеву, Д.В. Васильеву, А.Ш. Кадырбаеву, Т.В. Котюковой (Москва), С.В. Любичанковскому (Оренбург), О.А. Махмудову (Ташкент, Узбекистан), А. Моррисону (Оксфорд, Великобритания), Г.Х. Самигулову (Челябинск), К.З. Ускенбаю (Алматы, Казахстан), О.А. Чернову (Самара), А. Шиойя (Цукуба, Япония), А.С. Эркинову (Ташкент, Узбекистан).

Глава I
Российская Империя и Средняя Азия в XVIII – первой половине XIX в.: метод проб и ошибок

Имея продолжительный и в общем-то позитивный опыт взаимодействия с восточными кочевыми народами (начиная от государств – наследников Золотой Орды и заканчивая казахами, калмыками, монголами), Россия не смогла успешно использовать его при выстраивании отношений с государствами Средней Азии, поскольку помимо сходств с тюрко-монгольскими кочевыми государствами в сфере управления и правоотношений, они имели и существенные отличия. В связи с этим власти Российской империи, уже с начала XVIII в. стремившиеся упрочить ее позиции и влияние в Центрально-Азиатском регионе, совершили ряд серьезных ошибок при установлении контактов со среднеазиатскими ханствами, что стало причиной многолетних напряженных отношений с ними.

В результате правовую политику Российской империи в отношении государств и народов Центральной Азии в XVIII – первой половине XIX в. можно охарактеризовать как «метод проб и ошибок». К числу наиболее значительных ошибок в первую очередь следует отнести изначальное отношение России к Центрально-Азиатскому региону как к всего лишь транзитному пути при выстраивании экономических отношений с Индией и Китаем. Опрометчивой была и попытка использования международно-правовых инструментов и методов, которые применялись в отношениях с европейскими государствами, а также установка на мирное решение любых спорных вопросов и конфликтов, что среднеазиатские правители воспринимали как слабость и занимали еще более жесткую политику в отношении России.

§ 1. Экспедиция А. Бековича-Черкасского и память о ней в отношениях России с государствами и народами Средней Азии

В 1717 г. военно-дипломатическая миссия под руководством князя А. Бековича-Черкасского, направленного царем Петром I в Хивинское ханство, была разгромлена и истреблена войсками хана Ширгази. Гибель экспедиции, несомненно, произвела глубокое впечатление на царя Петра I и российские власти в целом. В самом деле, первая же попытка сделать Россию влиятельным игроком на центрально-азиатской политической арене завершилась катастрофой: многочисленный отряд был частично уничтожен, частично пленен; построенные А. Бековичем крепости вскоре были оставлены и разрушены – безопасность границы России с государствами и народами Центральной Азии существенно ослабла, да и вообще, активность российских центральных и пограничных властей в регионе была, по сути, свернута [Андреев, 2013, с. 271–272; Дело, 1871, стб. 326–400; Ниязматов, 2010, с. 47].

Неудивительно, что судьбе экспедиции А. Бековича-Черкасского посвящено немало работ, учитывая, насколько важные и разнообразные цели она преследовала – дипломатические, военно-политические, экономические и даже научно-исследовательские.

Также большой интерес исследователей вызывают противоречивые сведения о причинах гибели отряда А. Бековича-Черкасского, которые до сих пор так точно и не установлены. Нас же интересует, как судьба экспедиции повлияла на дальнейшее развитие взаимоотношений Российской империи с Хивинским ханством в частности и на российскую имперскую политику в Центральной Азии в целом.

Первыми, кто испытал на себе последствия катастрофы 1717 г., стали российские дипломаты, отправлявшиеся с миссиями в Центральную Азию. Первый же посланник Петра I в Среднюю Азию, уроженец Дубровника Флорио Беневени, побывавший в регионе в 1718–1725 гг., в своих реляциях царю неоднократно выказывал опасения, что может повторить судьбу А. Бековича, из-за чего наотрез отказывался ехать в конечный пункт своей миссии, Бухару, через Хиву: «Из-за учинившегося известного несчастья князя Черкасского ехать чрез Хиву до Бухары никоим образом невозможно» [Беневени, 1986, с. 18].

Капитан Н.Н. Муравьев (впоследствии – один из крупнейших военачальников Крымской войны, вошедший в историю как Муравьев-Карский), который совершил поездку в Хивинское ханство с дипломатическими целями в 1819–1820 гг., т. е. столетие спустя после А. Бековича, также опасался разделить его судьбу. Как он писал в рапорте своему начальнику, майору М.И. Пономареву, находясь под стражей в крепости Ильгельды и не имея сведений о намерениях хивинских властей, он даже намеревался бежать оттуда, усмотрев в упоминаниях Бековича самими хивинцами намерение расправиться с ним так же, как некогда с последним [Муравьев, 1875, с. 709; Халфин, 1974, с. 113].

Невеселые воспоминания о судьбе А. Бековича присутствуют и в записках еще одного руководителя дипломатической миссии в Хиву – Г.И. Данилевского, побывавшего в ханстве в 1842 г. В своем отчете о поездке, составленной по возвращении, он, в частности, пишет: «Порсу – в 108 верстах на с.з. от Хивы… Это место возбуждает горестное воспоминание о предательском убийстве князя Бековича-Черкасского, который, после заключенного с хивинцами мирного договора, был приглашен сюда с небольшою свитою на пир и, по окончании трапезы, убит вместе с прочими русскими, бывшими при нем» [Данилевский, 1851, с. 110]. Вряд ли подобное соображение было бы включено в описание поездки, если бы автор, находясь там, не испытал тех же опасений повторить судьбу Бековича, какие возникали и у его предшественников.

Еще один важный вопрос, внимание к которому многократно возросло в российских властных и дипломатических кругах после уничтожения отряда А. Бековича – это судьба русских пленных в Хиве и вообще в среднеазиатских ханствах. Эта проблема являлась актуальной для отношений России с ханствами Средней Азии уже с XVI в., т. е. со времени отправления первых московских посольств в Бухару и Хиву. Однако она оставалась нерешенной еще и на протяжении всего XVII в., поскольку попытки русских дипломатов договориться со среднеазиатскими монархами об освобождении пленных чаще всего заканчивались ничем.

Теперь, в связи с тем, что после разгрома отряда А. Бековича в Хиве появилось довольно значительное число русских пленников из его отряда, эта проблема вновь стала актуальной для российских властей, которые озаботились судьбой русских рабов в Средней Азии. Справедливости ради следует отметить, что пленные солдаты из отряда Бековича составляли отнюдь не большинство русских пленников в Хиве: практика захвата русских и продажи их в рабство в среднеазиатские государства началась еще в древности, и в начале XVIII в. ее осуществляли калмыки, каракалпаки, казахи [Веселовский, 1881, с. 2]. Просто уничтожение отряда А. Бековича стало, наверное, самым резонансным событием в русско-среднеазиатских отношениях, а в результате количество русских пленных в Хиве существенно возросло [Витевский, 1879, с. 207]. Таким образом, это событие послужило отправной точкой для возобновления переговоров с монархами Средней Азии о судьбе русских невольников. Неудивительно, что судьба солдат из отряда Бековича, попавших в плен, отслеживалась и неоднократно всплывала как в дипломатических документах, так и в других источниках – даже десятилетия спустя после разгрома экспедиции. Так, например, поручик Д. Гладышев и геодезист И. Муравин, побывавшие в Хивинском ханстве в 1740–1741 гг., отмечали в отчете по итогам поездки, что в самой Хиве находится около 3 тыс. пленных из отряда Бековича – «как русских, так калмык и иноземцов», а также около 500 человек в Аральском владении [Гладышев, Муравин, 1851, с. 18].

Весьма интересным представляется сообщение о судьбе участников экспедиции А. Бековича, попавших в Хивинский плен, содержащееся в работе выдающегося историка Г.Ф. Миллера «Известие о песошном золоте в Бухарии…». Согласно его сведениям, в 1728 г. русские пленные приняли участие в восстании против хана Ширга-зи (который и приказал умертвить А. Бековича и его отряд). И хотя восстание было подавлено, сам хан во время этих беспорядков был убит [Миллер, 2005, с. 479–480]. Некоторое число пленников из отряда А. Бековича вскоре покинули Хиву. Согласно запискам сержанта Ф.С. Ефремова, попавшего пленником в Бухару в 1774 г. и вернувшегося в Россию через восемь лет, 100 пленных были спасены от казни «хивинским хожой» (т. е. влиятельным представителем духовенства) и отправлены в Бухару, где местный хан сформировал из них отряд собственных телохранителей, причем «без них он никуда не выезжал». Сам Ефремов еще застал в Бухаре пятерых из них, достигших уже столетнего возраста [Ефремов, 1811, с. 89, 94–95].

Несомненно, военная составляющая целей и задач экспедиции А. Бековича-Черкасского, являлась наиболее значительной, поэтому неоднократно осмыслялась и современниками, и последующими государственными деятелями (дипломатами и военачальниками), равно как и военными историками. Так, уже Ф. Беневени, совершивший поездку в Среднюю Азию буквально «по горячим следам», т. е. сразу после гибели экспедиции Бековича, заявлял по итогам своей поездки: «Мочно б легко сперва Хивою завладети, употребляя искусствы и способы не таковы, какие употреблял бывший там князь Черкасской» [Беневени, 1986, с. 131]. Н.Н. Муравьев, поддерживая его точку зрения, также утверждал: «Неудачная даже экспедиция Князя Бековича, еще более нас удостоверяет в возможности покорить Хиву; ибо он с весьма небольшими средствами достиг до оной, и не простительная лишь оплошность его была причиною что его изменнически захватили, умертвили и истребили отряд. Не обсуживая дел столь мало известных нам, казалось, что хотя он и был обманом взят, но отряд его не был бы истреблен, если бы Князь Бекович имел более духа и не согласился на расположение его на отдаленные квартиры» [Муравьев, 1822б, с. 112].

Наиболее актуальными воспоминания о гибели экспедиции оказались во время подготовки и реализации так называемого зимнего похода, который в 1839–1840 гг. осуществил против Хивы оренбургский военный губернатор В.А. Перовский. Уже в конце 1830-х годов, когда он только задумывал поход, представители центральных властей напоминали ему о судьбе экспедиции А. Бековича [Юдин, 1896, с. 422–423]. Позднее, во время похода, когда его участники столкнулись с трудностями, которых не ожидали, как писал военный историк генерал М.И. Иванин, «им начала представляться… тень Бековича, измученного в Хиве» [Иванин, 1874, с. 125].

Любопытно, что трагический опыт экспедиции А. Бековича-Черкасского вспоминался не только военными и не только в связи с военными действиями непосредственно против Хивы. Так, в 1870 г. во время восстания казахов Мангышлака (выступавших против очередной реформы управления в Казахстане, проводившейся в конце 1860-х годов) мангышлакский пристав подполковник Рукин совершил ту же ошибку, что и Бекович: вступив в переговоры с восставшими, он решил сдаться, после чего его отряд был истреблен. Параллель с действиями Бековича была настолько очевидной, что даже его подчиненные, по свидетельствам участников событий, якобы говорили во время этих переговоров: «Сложите оружие; должно быть, нам на роду написано погибнуть, “как с Бекачем”» [Потто, 1900, с. 126]. Аналогичным образом провел параллель между Бековичем и Рукиным военный историк М.А. Терентьев, писавший вскоре после происшедших событий: «Рукин повторил в миниатюре все ошибки Бековича-Черкасского» [Терентьев, 1875, с. 103]. Характерно, что М.Д. Скобелев, возглавляя военную экспедицию против ахалтекинских туркмен в 1880–1881 гг., советовал подчиненным при вступлении в контакт с местным населением: «При всем том, как бы небосклон не представлялся безнадежно радостным, тем крепче держите камень за пазухой. Помните князя Бековича-Черкасского, подполковника Рукина…» [Арцишевский, Чанский, 1883, с. 413].

Впрочем, со временем, по мере продвижения России в Среднюю Азию, т. е. фактической ликвидации негативных последствий гибели экспедиции А. Бековича, отрицательные оценки результатов его экспедиции стали дополняться и положительными. В какой-то мере начало этой тенденции положил Н.Н. Муравьев в вышеприведенном суждении о том, что именно его экспедиция показала: захватить Хиву можно. Еще одним примером апологии Бековича является, пожалуй, высказывание генерал-лейтенанта Н.А. Веревкина, наказного атамана Уральского казачьего войска, который на торжественном обеде в честь его возвращения из хивинского похода 20 июля 1873 г. заявил: «Поистине надобно удивляться, как удалось Бековичу достигнуть Хивы и привести туда несколько человек живыми…» [Витевский, 1879, с. 387].

Наряду с осмыслением ошибок А. Бековича, военные – иногда официально, а иногда и как бы «подсознательно» – в течение более чем полутора веков культивировали идею «мести» за него хивинцам, т. е. своеобразного реванша в противостоянии с Хивой. Наверное, первым его отражением стало вышеупомянутое сообщение Г.Ф. Миллера о восстании русских пленных против Ширгази в 1728 г., которое начинается словами: «По прошествии десяти лет лукавому хану хивинскому отмщено было за такое бесчеловечие теми же россиянами, которых он полонил при оном и при других случаях» [Миллер, 1760, с. 26]. Такой мотив присутствует и в действиях отряда В.А. Перовского во время вышеупомянутого «зимнего похода» 1839–1840 гг. [Morrison, 2014, р. 282]. Позднее, уже в 1870 г., туркестанский генерал-губернатор К.П. фон Кауфман в письме директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел П.Н. Стремоухову отмечал: «Основываясь на исторических фактах 1717 и 1839 гг. [имеются в виду экспедиции А. Бековича-Черкасского и В.А. Перовского. – Р. П.] и рассчитывая на неудобопроходимые степи, отделяющие ее от грозного соседа и дважды спасавшие от гибели, Хива считает себя неуязвимой в отношении к нам…» (цит. по: [Халфин, 1965, с. 303–304]). Тем самым он давал понять центральным властям Российской империи, что «реванш» за два предыдущих поражения совершенно необходим.

И уж конечно, весьма актуальным оказались воспоминания о судьбе Бековича и его солдат во время похода войск под предводительством того же Кауфмана на Хиву в 1873 г. – в особенности, когда победа русского оружия стала уже очевидной. О намерении русских солдат «отомстить варварам за их вероломный поступок», т. е. истребление отряда князя Бековича-Черкасского, сообщает участник похода Е. Саранчов [Хивинская экспедиция, 1874, с. 1–2]. Американский корреспондент Д.А. Мак-Гахан, участвовавший в походе, упоминает об интересе российских солдат, вошедших в Хиву, к гробнице хана Ширгази – именно как виновника гибели А. Бековича и его отряда [Мак-Гахан, 1875, с. 217–218]. Характерным отражением этого мотива «реванша» можно считать пассаж из «Истории завоевания Средней Азии» М.А. Терентьева: «Русский отряд у ворот Хивы можно рассматривать как гвардию, приставленную к хану по завещанию Петра I. Пусть вспомнит читатель, что отряд Бековича-Черкасского, по указу Петра Великого, должен был убедить хивинского хана и бухарского эмира принять для охраны русскую гвардию. Бекович не убедил. Убедил Кауфман» [Терентьев, 1906б, с. 297]. Наконец, уже в 1874 г. в письме туркестанскому генерал-губернатору Кауфману начальник Амударьинского отдела Н.А. Иванов (впоследствии и сам генерал-губернатор Туркестанского края), докладывая о карательной экспедиции против туркмен, как бы мимоходом сообщает о вступлении отряда в «Старое Порсу, в котором, по преданию, изменнически умерщвлен и похоронен отряд Бековича-Черкасского» [Присоединение, 1960, с. 132], снова подразумевая, что русским войскам, наконец-то, удалось отомстить за давнее поражение. Это лишний раз показывает, что память об экспедиции А. Бековича в течение долгого времени сохранялась и, по-видимому, даже культивировалась в войсках, служивших в русской Средней Азии, коль скоро даже в официальном рапорте русский военачальник упоминает о ней.

Вместе с тем нельзя сказать, что в памяти современников и потомков судьба отряда А. Бековича-Черкасского осталась лишь из-за его сокрушительного разгрома. Как упоминалось выше, цели и задачи экспедиции были весьма многочисленны и разнообразны, и за два года пребывания в регионе, предшествовавшие гибели Бековича, ему удалось многие из них небезуспешно решить, включая изучение сухопутных и речных маршрутов, исследование местной географии и топографии, строительство крепостей и поселений. Неудивительно, что русские дипломаты, путешественники, военные и вскоре после роковой экспедиции, и многие десятилетия спустя обращались к опыту Бековича в рамках реализации различных направлений политики Российской империи в Средней Азии.

Например, посол Петра I Флорио Беневени ссылался на действия А. Бековича не только в дипломатическом, военном, но и в чисто организационном контексте: например, когда возникла необходимость выделения средств курьеру, он обратился к опыту Бековича, выяснив, что тот выделял курьерам по 10 руб., что, по мнению дипломата, было слишком мало [Беневени, 1986, с. 34]. Самарский купец Данила Рукавкин, во главе торгового каравана побывавший в Хиве в 1753 г., в своих записках по итогам поездки отметил, что двигался фактически по пути, проложенному и описанному Бековичем [Рукавкин, 1776, с. 212]. Также и участники хивинского похода 1873 г. двигались по пути Бековича-Черкасского [Хивинская экспедиция, 1874, с. 9].

Любопытно, что на опыт Бековича ссылались не только дипломаты, военные и путешественники, но и экономисты. Так, например, генерал С.А. Хрулев, как и Н.Н. Муравьев-Карский, который был героем Крымской войны, но в дальнейшем занявшийся предпринимательской деятельностью, с конца 1850-х годов разрабатывал (и в 1863 г. опубликовал) проект по созданию Товарищества для развития торговли со Средней Азией. Указывая места для потенциальных торговых факторий, он ссылался на опыт А. Бековича, который еще в 1716 г. построил укрепление в Балханском заливе, на восточном берегу Каспийского моря [Хрулев, 1863, с. 36].

Остатки укреплений А. Бековича, оставленных русскими и уничтоженных вскоре после гибели его отряда, тем не менее сохранились, и информация о них периодически оказывалась востребованной в контексте развития военной инфраструктуры Российской империи на восточном берегу Каспийского моря. Так, еще в 1836 г. И.Ф. Бла-рамберг, проводя топографические исследования в этом регионе, упомянул об этих остатках укреплений в Красноводском заливе [Бларамберг, 1850, с. 75]. Как известно, впоследствии именно здесь был основано в 1869 г. Красноводское укрепление, ставшее одним из плацдармов для будущего вторжения российских войск в Хивинское ханство.

Любопытно отметить, что созидательная деятельность А. Бековича-Черкасского, т. е. возведение им крепостей и строительство населенных пунктов, произвела весьма глубокое впечатление на местное население – в частности, казахов и туркмен, в том числе и признававших сюзеренитет Хивинского ханства. Причем со временем факты обрастали все новыми деталями, превращаясь уже в своего рода степные предания.

Так, Н.Н. Муравьев упоминает, что в устье Амударьи сохранились остатки русской избы, построенной, вероятно, во время экспедиции Бековича: «О построении коей даже и старики не имеют никакого предания; окрестные же жители по сию пору не смеют ломать оной, имея к ней таинственной страх и почтение» [Муравьев, 1822а, с. 76]. Е.Б. Килевейн, участник посольства Н.П. Игнатьева в Бухару и Хиву в 1858 г., сообщает о некоей «четырехугольной, пиримидальной башне» у Айбугирского озера: «Эта башня, по словам туземцев, построена князем Бековичем, который, как известно, отправился в 1717 г. по поручению Петра Великого в Хиву, где и погиб со всеми спутниками. (Он был умерщвлен в г. Порсу, в 100 верстах на с.-з. от Хивы.) Говорят, что подобных башен много в Ханстве и все они приписываются князю Бековичу. Но этому трудно верить, ибо он едва ли имел возможность заниматься подобными постройками во время своего похода» [Килевейн, 1861, с. 95–96]. Сходное сообщение приводит и участник хивинского похода 1873 г. Е. Саранчов: «На террасе, непосредственно возвышающейся над укреплением, находится сплошная постройка, сложенная из необтесанных кусков камня; она представляется в виде усеченной четырехгранной пирамиды, сторона основания которой, также как и высота, около 3 саж. Что касается до ее назначения, то она, вероятно, играла роль сторожевой башни. Опрошенные мною киргизы отозвались об этом укреплении как о постройке русских (кн. Бековича-Черкасского), хотя едва ли это верно, так как отряд Бековича прошел значительно южнее» [Хивинская экспедиция, 1874, с. 81].

Как видим, не только для русских, но и для жителей Средней Азии поход А. Бековича-Черкасского был заметным событием, которое надолго осталось в их памяти и даже (что, впрочем, характерно для степных традиций) стало со временем трансформироваться в нечто вроде предания.

Соответственно, теперь следует обратиться к тому, как судьба экспедиции А. Бековича-Черкасского отразилась на позиции «контрагента» России по дипломатическим отношениям – Хивинского ханства. Сразу стоит отметить, что эта позиция в течение долгого времени оставалась весьма противоречивой.

С одной стороны, хивинские правители опасались мести русских за расправу с отрядом А. Бековича – и, как мы отметили выше, не без оснований. Поэтому вскоре после трагической гибели отряда вместе с его предводителем хивинский хан Ширгази попытался восстановить мирные отношения с Россией, направив Петру I ярлык, в котором излагал свою версию событий, фактически выражал сожаление о происшедшем и намерение установить мирные и дружеские отношения [АВ ИВР РАН, разр. № II, оп. 6, ед. хр. 55]. С той же целью он неоднократно отсылал приглашения Флорио Беневени, посланнику Петра I, ехать в Бухару через его владения и даже обещал обеспечить охрану на обратном пути вплоть до Астрахани, «дабы через такую услугу желаемый мир получить» [Беневени, 1986, с. 88].

Опасения, что русские придут и отомстят за убийство А. Бековича, надолго пережили виновника его убийства – хана Ширгази [Попов, 1853, с. 56–58, 64–82]. Прошло 100 лет, и когда в Хиву в 1819 г. направился с дипломатической миссией капитан Н.Н. Муравьев, хан Мухаммад-Рахим (из совершенно другой династии Кунгратов, не связанной с той, к которой принадлежал Ширгази), вообразил, «что Русские пришли в Хиву для отмщения за кровь Бековича» [Муравьев, 1822а, с. 93]. Такое же опасение высказывали приближенные хана Алла-Кули, сына и преемника Мухаммад-Рахима: общаясь с попавшим в хивинский плен во время «зимнего похода» В.А. Перовского корнетом М.-Ш. Аитовым они говорили: «Как ты смело разговариваешь, что русское правительство не требует удовлетворения… за Девлет-Гирея [А. Бекович-Черкасский в Хиве упоминался под его прежним именем, которое он носил до крещения. – Р. П.]… Не может быть, чтобы это осталось без взыскания» [Цыпляев, 1911, с. 241].

Когда же российские войска в 1873 г. вторглись в Хиву, не только они сами «мстили, за Бековича», но и хивинские подданные рассматривали их действия именно так. Например, когда в мае 1873 г. отряд вышеупомянутого генерала А.Н. Веревкина взял и разорил город Мангит, местное население расценило его действия именно как «возмездие за истребление отряда Бековича-Черкасского в 1717 г.» [Костенко, 1887, с. 145].

Но с другой стороны, хивинские ханы, стремясь загладить вину за убийство А. Бековича и восстановить мир с Россией, периодически начинали обвинять в трагедии самих русских вообще и Бековича в частности. Так, например, тот же Ширгази, который всячески старался склонить к восстановлению мирных отношений Петра I – и в личной переписке, и через посредство его посла Ф. Беневени, в то же время вдруг неожиданно начинал укорять Бековича в намерении захватить Хиву, а впоследствии договорился до того, что вообще приписал ему намерение занять хивинский трон [Беневени, 1986, с. 67, 115–116]!

Когда в Хиве в 1858 г. оказался российский посол полковник Н.П. Игнатьев, он и члены его миссии столкнулись с крайне враждебным отношением со стороны местного населения: «Всякий, проходящий мимо русских на улице или перед помещением нашим, хивинец считал себя в праве и обязанным ругать нас и рассыпать угрозы, по нашему адресу, напоминая нам об участи отряда Бековича-Черкасского» [Миссия, 1897, с. 149]. Несомненно, в глазах подавляющей массы хивинцев вероломная расправа с русским отрядом являлась героическим поступком. Об этом можно судить, в частности, на основании сообщения хивинского историка Муниса (ум. 1829): «В год курицы Даулат-Гирей [А. Бекович-Черкасский. – Р. П.] и Андрей Губернатор с тридцатью тысячами русских с намерением овладеть Хорезмом [прибыли] к горам Шейх-Джалил-таги, в которых находятся золотые и серебряные рудники, и с этими помыслами остановились на границах Арала. Для защиты хан назначил с бесчисленным войском конграта Кул-Мухаммад-аталыка и наймана Эмир-Аваз-инака. Они заключили с Даулат-Гиреем перемирие и под предлогом угощения отправили врагов святой веры в пекло преисподней» [Shir Muhammad Mirab Munis, 1999, p. 57–58]. Характерно, что историк вдесятеро преувеличил численность отряда Бековича – вероятно, чтобы победа хивинцев над ним выглядела более впечатляющей!

Таким образом, с одной стороны, хивинцы в течение длительного времени опасались мести русских за убийство Бековича и его солдат, однако, с другой – сами же использовали память о нем, как средство дипломатического давления на российских дипломатов.

Не только хивинцы, но и другие тюрко-монгольские государства Средней Азии и прилегающих регионов нашли возможность задействовать память об экспедиции А. Бековича в своей политике в отношении друг друга и России. В частности, попытались использовать память о расправе с Бековичем в своих интересах правители так называемого Аральского владения – особого региона Хивинского ханства, которое в течение нескольких столетий находилось в конфронтации с ханами, правившими в Хиве [Почекаев, 2015а]. Так, во время миссии Ф. Беневени с ним связались эмиссары Шах-Тимура, правителя Аральского владения и претендента на хивинский трон, которые уверяли его, что если им удастся свергнуть хана Ширгази, то они выдадут его русским: «Ежели живого в руки получим, пошлем к белому царю, дабы над ним то же учинил, что и оной над князем Бековичем, а не так, голову его пошлем» [Беневени, 1986, с. 69].

Не осталось в стороне и Бухарское ханство – главный соперник Хивы в борьбе за гегемонию над Средней Азией. Во время пребывания там Ф. Беневени бухарские сановники неоднократно внушали ему, что хивинский хан и его казнит также как и Бековича, поэтому ехать в Хиву и тем более подписывать с ней мир не следует [Там же, с. 85, 94–97, 100]. А Петру I в 1724 г. через того же Беневени была передана грамота бухарского хана Абулфайза, который заявлял, что поддерживает аральского правителя Шах-Тимура и вообще намерен воевать с ханом Ширгази едва ли не в отмщение за убийство А. Бековича [Сборник, 1879, с. 559]!

Наконец, еще одним игроком на среднеазиатской арене, связанным с судьбой экспедиции А. Бековича-Черкасского и получившим определенные выгоды от нее, стало Калмыцкое ханство. Знаменитый хан Аюка, по утверждению и современников, и историков, незадолго до роковой экспедиции просил А. Бековича помочь ему в отражении набегов кубанских татар, на что тот отвечал, что не может это сделать без распоряжения царя. Хан якобы затаил злобу и предупредил хивинского хана об экспедиции, что позволило тому подготовиться к отпору. Тем самым Аюка стал одним из виновников гибели Бековича и его отряда [Бичурин, 1834, с. 184–185]. А бухарский посол при царском дворе даже сообщил, будто он сам видел послание Аюки хивинскому хану, о чем уведомил и самого А. Бековича [Сборник, 1879, с. 465–466]. Участие Аюки в событиях 1717 г. косвенно подтверждается тем фактом, что первые контакты с российскими властями после гибели отряда Бековича хивинский хан осуществлял именно через калмыков – посланцев Аюки при его дворе [Беневени, 1986, с. 67]. Впрочем, как показали дальнейшие отношения Петра I с калмыцким ханом, его вина (даже если она и имелась) никак не повлияла на русско-калмыцкие взаимоотношения.