Текст бизнес-книги "Робким мечтам здесь не место"

Автор книги: Шимон Перес

Раздел: Управление и подбор персонала, Бизнес-книги

Шимон Перес
Робким мечтам здесь не место
О смелости, воображении и становлении современного Израиля

Издано с разрешения Peres & Associates Global Advisory Ltd.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© 2017 Shimon Peres

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2020

* * *

Следующему поколению лидеров в Израиле и во всем мире

Шимон Перес: десятилетия служения обществу

1923 – Родился в Вишнево, Польша, 2 августа

1934 – Иммигрировал в Эрец-Исраэль

1938 – Вступил в молодежный поселок Бен-Шемен

1945 – Избран генеральным секретарем «Ха-Ноар ха-овед»

1947 – Рекрутирован Давидом Бен-Гурионом в «Хагану»

1949 – Помощник министра обороны по делам военно-морского флота[1]1
  Цит. по: Bar-Zohar M. Shimon Peres. The Biography. N.Y., 2007. P. 71. См. прим. 9: Записку министра обороны в генштаб ВМФ 12 апреля 1949 г. Прим. ред.


[Закрыть]

1949–1952 – Глава делегации Министерства обороны Израиля в Соединенные Штаты

1953–1959 – Генеральный директор Министерства обороны

1959–2007 – Депутат кнессета

1959–1965 – Заместитель министра обороны

1969 – Министр абсорбции

1970–1974 – Министр транспорта и министр связи

1974 – Министр информации и диаспоры

1974–1977 – Министр обороны

1977–1992 – Лидер лейбористской партии Израиля «Авода»

1984–1986 – Премьер-министр Израиля

1986–1988 – Вице-премьер и министр иностранных дел

1988–1990 – Вице-премьер и министр финансов

1992–1995 – Министр иностранных дел

1995–1996 – Премьер-министр Израиля и министр обороны

1999–2001 – Министр регионального развития

2001–2002 – Заместитель премьер-министра и министр иностранных дел

2005 – Вице-премьер

2006 – Министр развития Негева и Галилеи

2007–2014 – Девятый президент Государства Израиль

Предисловие партнера издания

История Шимона Переса – это история Государства Израиль. Девятый президент Израиля, премьер-министр, министр обороны, министр иностранных дел – неполный список всех тех должностей, которые Перес занимал на протяжении более чем 70-летней политической карьеры. Он был одним из тех выдающихся людей, которые при жизни могли воочию убедиться, что созданное ими и есть новая история своего народа, страны, целого региона. Государственный деятель, борец за мир, он делал все возможное для того, чтобы турбулентный Ближний Восток мог обрести стабильность, добрососедские отношения и благополучие. Готовность идти на риски, принимать непопулярные решения, признавать ошибки – эти и многие другие качества лидера неоднократно подтверждали искреннее желание Переса сделать все возможное на благо Государства Израиль и его сограждан.

Лауреат Нобелевской премии мира, наравне с политическим урегулированием палестино-израильского конфликта, он считал необходимым развитие отношений между Израилем и арабскими странами в регионе и в мире. По окончании политической карьеры Перес продолжил свою миссию, создав Центр мира – некоммерческую организацию, чьи программы нацелены на содействие процветанию Израиля, поощрение инновационной деятельности в Израиле, создание условий для комфортного совместного проживания всех граждан Израиля и установления прочного мира с соседями. Наряду с отцами-основателями еврейского государства Перес понимал, что в стране, обделенной природными ресурсами, приоритетным должно стать развитие человеческого капитала. И он не ошибся. Весь мир инновационных технологий, величайшие предприниматели и главы хай-тек-корпораций внимательно прислушивались к президенту Израиля Шимону Пересу, принимая его видение будущего как призыв к действию.

Надеюсь, что русскоязычный читатель отнесется к этой книге с особым интересом: семейное древо Переса уходит корнями в Вишнево – еврейское местечко черты оседлости, мама Сара была учительницей русского языка, а дед раввин Гирш Мельцер, наравне с обучением внука Талмуду, читал ему по-русски Достоевского и Толстого. Особый пиетет к русской культуре Перес пронес через всю жизнь.

Уверен, что эта автобиография подарит читателям не только новый взгляд на одного из тех, кто стоял у истоков и был удостоен чести видеть процветание и успех своего государства – задачи, которым Перес посвятил жизнь, – но и на само еврейское государство, его историю, настоящее и будущее.

Гарри Корен, посол Государства Израиль в РФ

Предисловие

«Ваш отец как ветер, – говорила наша мать, – его невозможно ни остановить, ни вернуть». Она была права.

В частной жизни Шимон Перес был нашим отцом, в публичной – одним из отцов-основателей Государства Израиль. Он посвятил свою жизнь бесконечному созиданию – построению лучшего будущего. Инструментами ему служили вера, упорство, стойкость и способность обучаться – меняться и расти. Но его самым искусным орудием всегда была надежда. Он опирался на надежду, чтобы заложить фундамент глубоко в твердую и неподатливую почву, чтобы стоять уверенно и отважно на шатких строительных лесах, чтобы тянуться вверх так высоко, как позволяли только мечты, чтобы обнаруживать незаметную ступеньку на ранее невидимой лестнице и затем предвидеть следующую.

Его жизнь была такой же невероятной и необычной, как и его любимый дом. Он верил, что достижение мира и превращение Израиля в лучшее место на земле являются частью создания более гармоничного, процветающего и щедрого мира и что у человека не может быть более высокого стремления, чем это.

Наш отец говорил: «Подсчитайте свои мечты и сравните их с количеством достижений. Если у вас больше мечтаний, чем достижений, значит, вы еще молоды». Он написал эту книгу в последний год жизни как подарок следующему поколению, молодым годами и сердцем. Он хотел передать проверенный временем ящик с инструментами, чтобы все мы могли учиться на его опыте и продолжить работу по созданию лучшего будущего. В соответствии с его пожеланиями мы с радостью делимся этим с вами.

Цвия, Йони и Хеми

Глава 1. Призвание

Мне было одиннадцать, когда я впервые увидел то удаленное место в окружении деревьев. Простой дом принадлежал тете и дяде, они построили его своими руками, поселившись на земле Израиля. Шел 1934 год, там жили всего несколько сотен тысяч евреев; дороги были грунтовыми, земля по большей части невозделанной. Когда мы приблизились, я понял, что никогда еще не видел таких деревьев: это были недавно посаженные апельсиновые рощи. Мы с младшим братом Гиги (Гершоном) бросились к ним, носились взад и вперед по идеальным рядам, где каждое дерево несло более ста округлых ярких плодов. Еще не опавшие местами белые цветы наполняли воздух чарующим ароматом.

В своем воображении я внезапно вернулся в ту маленькую еврейскую деревню (обратно в штетл – местечко, как его называли) в тот момент, когда впервые увидел апельсин, и в то место, которое теперь так далеко.

Наш штетл был известен как Вишнево[2]2
  Вишнево – поселок в Гродненской области Белоруссии, в 150 км от Минска. Впервые упоминается в XVI в., известно как имение Виленского воеводства Речи Посполитой, а потом и местечко, волостной центр. С 1795 г. вошло в состав Российской империи, с 1921 по 1939 г. принадлежало Польше. В XIX в. Вишнево превратилось в промышленный центр, здесь работали металлургический, суконный, кожевенный заводы, заводы по производству кирпича и изготовлению керамики, спичечная фабрика. В 1941 г. немецкие войска устроили здесь гетто, 30 августа 1942 г. более 2000 человек были заживо сожжены в городской синагоге. Вишнево как еврейское местечко перестало существовать, сохранился только колодец, из которого брали воду. Прим. перев.


[Закрыть]. Он находился недалеко от границы между Польшей и Россией, окруженный лесами, где словно царила вечная зима. Нередко неделями сквозь тонкие березы хлестали жестокие, холодные ветра, безжалостно терзавшие торговцев на рынке и покупателей. Даже летом мы, кажется, редко видели солнце. И все же, несмотря на холод и изоляцию, в штетле было тепло и уютно, здесь процветала культура доброты и общности. Но мы не принадлежали месту, мы обретали опору друг в друге.

Мы вели простую жизнь: в местечке было всего три улицы, обрамленные простыми деревянными домами. Там не было водопровода и электричества. Но в трех милях от нас находился железнодорожный вокзал, его пассажиры и грузы передавали нам образ – и вкус – мира за пределами леса.

Я до сих пор помню то потрясение, тот первый апельсин. Родители взяли меня с собой в дом своих друзей, где уже собралась большая группа гостей. Прибыл молодой человек, недавно возвратившийся из земли Израиля, он заворожил всех невероятными историями о далекой стране. Он говорил о бесконечном солнце и экзотической культуре, о пустынных землях и плодоносящих деревьях, о суровых загорелых евреях, которые трудились над преображением твердой земли и сражались за нее. Закончив рассказ, он повернулся к коробке, стоявшей за его спиной, и поднял ее, чтобы все собравшиеся увидели содержимое. По комнате пронесся громкий вздох. В его жесте было нечто церемониальное, торжественное, как будто он уже много раз делал это прежде. Один за другим каждый из гостей брал из коробки маленький пакет, аккуратно разворачивал пергаментную обертку и смотрел на спелый апельсин из Яффы[3]3
  Яффа (или Яффо) – один из древнейших портов в Восточном Средиземноморье. Город был основан не позднее XVIII в. до н. э., письменные источники впервые упоминают о нем в XV в. до н. э. (в перечне городов, захваченных египетским фараоном Тутмосом III), под египетским владычеством город находился до ХIII в. до н. э. Недолгое время хозяевами здесь были ханаанеи и филистимляне, а в Х в. до н. э. Яффа вошла в состав Израильского царства. Спустя два века, под ударами ассирийцев, контроль над Яффой снова перешел к филистимлянам, а в V в. до н. э. – к финикийцам. Александр Македонский покорил этот город и весь регион, принеся с собой эллинизм.
  Яффа была римской, византийской, арабской, на некоторое время оказалась во власти крестоносцев. В XIII в. город захватили египетские мамлюки и уничтожили его. В начале XVII в. его отстроили заново под турецким контролем, он оставался в составе Османской империи до 1917 г., а затем перешел под британский мандат. До середины XIX в. маленькая Яффа, где едва насчитывалось 2000 жителей, находилась в запустении, однако начала расцветать после открытия морского сообщения с Францией, Италией и Россией. Именно здесь осела большая часть первой алии конца XIX в., в начале ХХ в. город, принимавший евреев и арабов, вырос до 10 тысяч человек. Часть еврейских поселенцев и репатрианты второй алии отселились чуть севернее и основали Тель-Авив. Несколько десятилетий города развивались самостоятельно, пока в 1949 г. не были объединены в мегаполис Тель-Авив-Яффа. Прим. перев.


[Закрыть], сорванный с далекого дерева. Когда подошла моя очередь, я медлил, опасаясь сделать что-то не так. Я поднес апельсин к носу, впервые вдыхая цитрусовый запах. Плод был необычайным – по цвету, по аромату, по вкусу, – настолько потусторонним, насколько мог представить себе мальчик из местечка. Он был чем-то намного большим, чем просто фрукт; он был символом моих надежд и устремлений.

Моя семья жила в тех краях уже несколько поколений. И действительно, сотни лет тот район евреи называли своим домом. Но, несмотря на простую красоту, ни один из моих родителей не считал жизнь в Вишнево чем-то устоявшимся. Они рассматривали штетл скорее как промежуточную станцию, одну из многих остановок на тысячелетней дороге обратно – на нашу истинную родину. Земля Израиля была не просто мечтой моих родителей; она была вдохновляющей целью для многих наших знакомых. Кажется, на каждом собрании разговор заходил о переезде в Сион, о том, чтобы оставить местечко, которое мы любили, присоединиться к первопроходцам, которые уже осваивали ту нашу землю. Мы часто говорили о Теодоре Герцле[4]4
  Теодор Герцль (1860–1904) – общественный и политический деятель, основатель Всемирной сионистской организации, провозвестник формирования еврейского государства. Прим. перев.


[Закрыть], основателе сионистского движения, который утверждал, что будущее еврейского народа зависит от существования еврейского государства, связанного не только с религией, но и с языком и национальностью. «Пусть нам дадут суверенитет над [известным пространством] земной поверхности, достаточным для нужд нашего народа. И тогда уже мы сделаем все остальное».

Мечта Герцля стала моей собственной. Я воспринимал свою семью как людей благополучных, но живущих в изгнании. Мы говорили на иврите, думали на иврите и с нетерпением читали новости, приходившие из Подмандатной Палестины[5]5
  Подмандатная Палестина (или Британский мандат Палестины) – политическое образование, возникшее в 1920–1923 гг. и просуществовавшее до 14 мая 1948 г. После успешных военных действий англичан на Восточном Средиземноморье и падения Османской империи часть ее ближневосточных территорий была передана мандатом Лиги Наций под управление Великобритании. Прим. перев.


[Закрыть] – контролируемой Великобританией территории, в которую входила и наша древняя родина. Мы были охвачены коллективным стремлением – желанием вернуться туда, и эта тяга становилась все сильнее. Временами мне казалось, что я нахожусь в чистилище между далеким прошлым и неизбежным будущим. Чем ближе к нему мы подходили, тем невыносимее становилась задержка в пути.

Несмотря на желание отправиться дальше, мои воспоминания о детстве многочисленны и нежны. Моя мама, Сара, была прекрасной и любящей женщиной; она работала библиотекарем и была поклонницей русской литературы. Мало что приносило ей больше радости, чем чтение, и эту радость она делила со мной. Я мог бы стать книжником и начал как книжный мальчик, читая рядом с мамой. Это был веселый и полный любви вызов: попытаться не отставать от нее, хотя бы для последующего обсуждения прочитанного. Мой отец, Ицхак (известный как Гетцель), был добрым и щедрым; он торговал лесом, как и его отец. Он был энергичен и добр, заботлив и усерден в делах. Отец всегда ободрял меня и радовался моим достижениям. Его любовь дала мне уверенность, а эта уверенность – способность летать. Для меня это было величайшим благословением.

Родители воспитывали меня без чрезмерных ограничений, никогда не указывали мне, что делать, веря, что любознательность выведет меня на правильный путь. В юные годы, когда я решил выступать публично и тренировался перед родителями и их друзьями, я получал только поддержку и одобрение. Иногда я подражал кому-то (в городе было несколько человек, чей голос и манеру я взял за образец). В других случаях я готовил речи о природе сионизма или сравнивал достоинства моих самых любимых писателей. Взрослые видели во мне не по годам развитого мальчика, которого ждет большое будущее. Для меня самого это было началом чего-то значительного. Однако среди одноклассников я стал изгоем, слишком отличавшимся от остальных. Но, по сути, я был тем же, кем остаюсь и сейчас, в девяносто три года: любопытным мальчиком, увлеченным сложными вопросами, готовым мечтать и не восприимчивым к чужим сомнениям.

Родители помогли мне сформироваться таким, какой я есть, но одну из самых важных установок в жизни заложил мой дедушка, рабби Цви Мельцер[6]6
  Цви-Гирш Мельцер (около 1880 г. – 30 августа 1942 г.) – дед Шимона Переса по материнской линии, раввин в Вишнево, был внуком одного из самых влиятельных раввинов своего времени – Хаима бен Ицхака из Воложина, основавшего в 1803 г. воложинскую иешиву, из которой вышло много выдающихся раввинов и ученых-талмудистов. По воспоминаниям Переса, именно благодаря дедушке он начал читать Тору и изучать историю еврейского народа, обучился игре на скрипке, начал писать стихи на иврите и услышал сочинения Достоевского и Толстого на русском. Прим. перев.


[Закрыть], которым я восхищался больше, чем кем-либо. Он был коренастым, но казался очень высоким. Окончив лучшую иешиву[7]7
  Иешива (ешива) – высшее религиозное учебное заведение, предназначенное для изучения Устного Закона (главным образом Талмуда), дополняющего Письменную Тору. В XIX в. иешивы Литвы, Польши и Западной Белоруссии являлись средоточием талмудической науки, здесь же еврейские юноши готовились стать раввинами. Прим. перев.


[Закрыть] в Европе, он стал одним из основателей еврейской сионистской школы «Тарбут» и выдающимся лидером еврейской общины. В нашем крошечном местечке было три синагоги и две библиотеки: одна на иврите, другая на идише. Если сионизм был центром нашей гражданской жизни, то иудаизм – центром жизни нравственной. Дедушка был авторитетной фигурой, и вся моя семья принимала его руководство, а благодаря его положению и исключительному уму он стал лидером общины, весь штетл обращался к нему за мудрыми советами.

Мне очень повезло не только потому, что в семье была такая важная фигура, но еще и потому, что он уделял мне особое внимание. Он был первым, кто учил меня истории еврейского народа, и первым, кто познакомил меня с Торой. Я присоединялся к нему каждую субботу в синагоге и внимательно следил за еженедельным чтением. Как и другие евреи, я считал Йом Кипур, еврейский Судный день[8]8
  Йом Кипур (Судный день, или День искупления) – важнейший праздник в иудаизме, день покаяния, всепрощения и отпущения грехов, завершает десять дней покаяния (с первого дня Рош ха-Шана до Йом Кипур). Согласно Талмуду в этот день решается судьба человека на весь грядущий год: Бог оценивает поступки людей за прошедший год, вносит достойных в книгу жизни и скрепляет эту запись своей подписью. Неблагоприятный приговор, вынесенный на Рош ха-Шана, можно исправить десятидневной молитвой, раскаянием в грехах и прощением. Традиционно Йом Кипур – время поста и молитв, люди воздерживаются от еды и питья и проводят день в синагоге, все организации в Израиле закрыты, общественный транспорт также не работает. Прим. перев.


[Закрыть], самым главным из праздников. Он обладал исключительной ценностью для меня не только в силу значимости, но и потому, что я мог слушать, как поет дедушка. Только в этот день он служил нашим кантором, и его чудесный голос навсегда связан для меня с невыразимо прекрасной молитвой «Коль нидрей»[9]9
  Коль нидрей (иврит «все обеты») – молитва, которую читают в синагоге в начале вечерней службы на Йом Кипур; провозглашает отказ от обетов, зароков и клятв. Прим. перев.


[Закрыть]. Она переносит меня в глубины души, и я словно прячусь под его молитвенным покровом – и это единственное место, где я чувствовал себя в безопасности в такой серьезный день. Из темноты этого укрытия я просил Бога простить преступников и помиловать каждого человека, ведь Он сам посеял в нас семена слабости.

Вслед за дедом и благодаря ему еще в детстве я стал очень религиозным, гораздо больше, чем мои родители. Я пришел к выводу, что мой долг – служить Богу через Его заповеди и что недопустимы никакие отступления от них. Родители не очень понимали всю глубину моей приверженности до того дня, когда отец принес домой радио, первое в Вишнево. Волнуясь, он хотел показать моей матери, как оно работает, и включил его в субботу – день отдыха и созерцания, в который иудаизм запрещает определенные действия, в том числе те, что необходимы для включения радио. Я был в ярости. В порыве чрезмерной праведности я бросил приемник на землю, сломав его непоправимо, как будто от этого зависела судьба человечества. Я благодарен родителям, что меня простили.

Если меня не было ни дома ни в синагоге, значит, я пытался добраться до железнодорожного вокзала на попутной повозке, ведь оттуда люди начинали долгое путешествие, которое должно было привести их на нашу древнюю родину. Весь город соберется и станет шумно прощаться с соседями, и радость смешается с горечью расставания. А пока этот момент не настал, я наблюдал с восхищением за проводами и встречами, благоговейно разделяя чужую радость и печаль, но всегда возвращался домой с ноткой грусти, задаваясь вопросом, настанет ли когда-нибудь и моя очередь отправиться в путь.

Пришло время, и обстоятельства потребовали нашего отъезда. К началу 1930-х гг. бизнес моего отца был разрушен антисемитскими налогами, взимаемыми с еврейских предприятий. Оставшись ни с чем, он решил, что пора уходить. В 1932 г. он сам отправился в Подмандатную Палестину как первопроходец, желающий обосноваться и подготовиться к нашему прибытию. Минуло еще два долгих года – очень много для нетерпеливого ребенка, – пока он не прислал сообщение, что готов принять нас. Мне было одиннадцать лет, когда моя мама пришла к нам с Гиги и сказала, что пора собираться.

Мы погрузили пожитки на гужевую повозку и отправились на вокзал. Телега скрипела, неистово подскакивая на камнях и ухабах. Маме это не нравилось, но для нас с братом каждый удар был радостью – напоминанием о том, что великое приключение уже началось. Нас одели в толстые шерстяные куртки и тяжелые зимние ботинки, которые нам больше никогда не понадобятся.

Когда мы прибыли на станцию, там были десятки людей, желавших проводить нас добрыми пожеланиями и молитвами. Мой дедушка был среди них. Учитывая возраст и положение в общине, он решил остаться в Вишнево. Я знал: он единственный из моего родного города, кого мне будет не хватать в новой жизни. Я смотрел, как он прощается с мамой и братом на платформе, я ждал, пока он обратится ко мне, и не знал, что сказать. Большая фигура деда нависла надо мной, я поднял голову, увидел его густую бороду с проседью, а потом посмотрел ему в глаза. В них стояли слезы. Он положил руку мне на плечо, затем наклонился, чтобы встретиться со мной взглядом.

– Обещай мне одну вещь, – сказал он знакомым повелительным тоном.

– Что угодно, зейде[10]10
  Зейде – «дедушка» на идише. Прим. перев.


[Закрыть]!

– Обещай, что ты всегда останешься евреем.

Жизнь моего дедушки закончилась в Вишнево. Через несколько лет после нашего отъезда нацисты вышли через лес на деревенскую площадь, они собрали евреев, которым предстояло встретить ужасную судьбу. Моего деда загнали в нашу скромную деревянную синагогу вместе с большей частью общины и заколотили двери. Не могу представить себе, какой ужас должны были испытать люди в тот момент, когда дым стал проникать сквозь щели, когда раздалось потрескивание, когда они поняли, что здание подожгли. Мне сказали, что, когда пламя разгорелось и охватило самое заветное место поклонения, дедушка надел молитвенный покров, тот самый, под которым я прятался в Йом Кипур, и пропел поминальную молитву – последний момент стоического достоинства, прежде чем огонь украл его слова, его дыхание и его жизнь вместе с жизнями всех остальных.

Оставшихся евреев собрали, дом за домом, вытащили из укрытий, вырвали из их жизни. Они вынуждены были наблюдать, как был разрушен штетл, словно торнадо пронеслось по скромному местечку, причинив максимальный ущерб. Они шли к вокзалу по обломкам былой жизни, между руинами, мимо огненной могилы. Тем же путем, которым я отправился на родину, их вели в лагеря смерти.

Когда мы садились в поезд и начинали путешествие в Подмандатную Палестину, когда резко трогался и я прощался через окно, я не знал, что никогда больше не увижу своего дедушку. Я до сих пор слышу его голос каждый раз, когда кантор поет «Коль нидрей». Я все еще чувствую его дух каждый раз, когда оказываюсь перед трудным выбором.

* * *

В 1934 г. наше путешествие в Палестину привело нас на юг, к Средиземному морю, в первый раз оно показалось мне бесконечным. Мы сели на пароход и несколько дней плыли по спокойным водам. Я был убежден, что отсутствие шквалов и штормов было знаком свыше. На палубе корабля, окутанного со всех сторон пологом поразительно синего неба, я чувствовал нежный жар солнца, не заслоненного облаками. Как будто весь мир был перекрашен и подогрет, чтобы оживить мои мечты. В наш последний день на море я проснулся от гудка корабля. Капитан предупреждал проходящие суда о нашем прибытии и, в свою очередь, объявлял об этом пассажирам. Мы с Гиги поднялись с кроватей и побежали по лестнице на верхнюю палубу, где надеялись увидеть первый проблеск нашей новой жизни. Группа пассажиров уже собралась там, крича и распевая от восторга. Я пробирался сквозь толпу, пока не оказался у перил, где ничто и никто не заслоняло от меня берег.

Передо мной простиралась величественная панорама Яффы. Море переливалось всеми оттенками синевы: яркий сапфир глубоких вод перемежался искрящейся бирюзой мелководья, набегая на пляж с идеально белым песком. За заливом вдали я разглядел возвышенность – сердце великого и древнего города. Россыпь каменных зданий, окружавших мыс, словно стояла на страже. Позади них к небу тянулась башня с часами.

Я мало что знал о Яффе, только то, что это был древний город, упомянутый в Библии. Теперь, когда он предстал передо мной, я увидел фактуру и ритм порта, которые можно ощутить только при личной встрече. Толпы людей в красных фесках и клетчатых головных уборах. Некоторые явно собрались, чтобы насладиться погожим утром, они играли с маленькими детьми, а морской бриз шевелил их свободные одеяния. Другие садились в лодки, чтобы встретить нас в самом сердце залива. Большинство суденышек были заполнены людьми, предлагавшими пассажирам купить нечто такое, что мы никогда не пробовали: кувшины лимонада с колотым льдом и финики, собранные с пальм, которые я знал только по фотографиям, присланным тетей. Некоторые лодки были зафрахтованы евреями, забиравшими пассажиров прямо с борта корабля, вставшего на якорь.

Рассматривая лодки в поисках отца, я замечал местных евреев, на которых почти не походил. В вечно сером мире Вишнево каждый знакомый мне еврей был невероятно бледен. Должно быть, люди, загоревшие на солнце и обтесанные тяжелым сельским трудом, – настоящие герои. Больше всего на свете я хотел присоединиться к ним, стать одним из них.

В конце концов я увидел отца, стоявшего на носу маленькой арабской рыбацкой лодки и с энтузиазмом махавшего мне и брату; он так сильно загорел со времени нашей разлуки. Рядом с ним стоял капитан судна, высокий араб в широких, развевающихся на ветру штанах, собранных гармошкой. Мы поспешили в лодку и устремились к отцу, переполненные нерастраченной за два года любовью. Он отвечал тем же. Когда мы добрались до берега, я почувствовал, как солнечные лучи проникают сквозь мою толстую зимнюю куртку. Я закрыл глаза и вообразил, что приятное тепло было приветствием лично мне, приветом от солнца, заждавшегося меня здесь. В тот момент, ступив из лодки на землю, я понял, что нашел дорогу домой.

Земля Израиля отлично подходила мне. Со временем я почувствовал, что отрываюсь от старой жизни, как будто Вишнево было коконом, а теперь у меня выросли крылья. Я перестал носить куртки и галстуки, сменив их на рубашки с короткими рукавами. Я наблюдал, как моя кожа темнеет под чистейшим синим небом, и никогда не чувствовал себя большим сыном Израиля, чем в тот день, когда вернулся домой загорелым. Я по-прежнему любил книги, читал их с неменьшей страстью и интересом, но теперь делал это в тени платана в парке или на песке у кромки моря.

* * *

Я был приведен к присяге как девятый президент Израиля 15 июля 2007 г. Мне было восемьдесят три года. Кульминация карьеры, сопряженной с жизнью целого государства, последняя возможность послужить людям. Стоя на трибуне, принимая присягу, я думал о Вишнево, вспоминал о том, с чего началось мое путешествие. У меня было безграничное воображение одиннадцатилетнего мальчика, но даже в самых смелых мечтах я никогда не думал, что окажусь в такой роли.

На торжествах тем же вечером ко мне подошел молодой человек, с которым я никогда прежде не встречался, и сразу заговорил с характерной израильской откровенностью, которой я не мог не восхищаться.

– Господин президент, при всем уважении, скажите, почему после столь долгой карьеры вы продолжаете работать в таком возрасте?

– Почему я служу? – спросил я. – Полагаю, я никогда не рассматривал другие варианты.

Это правда. Сколько себя помню, сионизм всегда был ядром моей идентичности и служение во имя его успеха было внутренней потребностью. К восьмидесяти годам это служение привело меня к президентству – после шести десятилетий в израильской политике. Но когда я отметил совершеннолетие в Палестине, служение, которое я себе представлял, не было связано с работой в правительстве; это был труд в полях, освоение земли, создание общества нового типа. Я хотел быть кибуцником и никем другим.

Самый первый кибуц, Дгания[11]11
  Дгания – первый кибуц, основанный в Эрец-Исраэль, тогда еще на территории Османской империи. У его истоков стояла «Хадерская коммуна» из десяти мужчин и двух женщин во главе с Иосифом Барацем, покинувших Российскую империю (земля рядом с арабской деревней Умм-Джуни была выкуплена еще в 1900 г.). Кибуц располагался между южным берегом Кинерета и рекой Иордан. Дганию называют также «матерью кибуцев». Прим. перев.


[Закрыть], был основан группой молодых людей, покинувших Европу, в долине реки Иордан в 1910 г. Они пришли туда с грандиозными планами не только построить поселения, но и воплотить в жизнь мечту о сионизме. Кибуцы прежде всего представляли собой сельскохозяйственные коммуны, поселения, где люди работали на износ, обрабатывая каменистую почву и осушая зловонные болота. Это были первопроходцы, которые трудились изо дня в день, чтобы превратить непригодный для жизни край в цветущий. Дгания вдохновляла других, и бесплодные территории Изреельской и Иорданской долин оказались усеяны процветающими общинами. Здесь было около тридцати кибуцев, когда я иммигрировал в Израиль, и вскоре появились еще. В самых суровых условиях поселенцы изменили ландшафт, насадили пальмы[12]12
  Финиковые пальмы считаются символом изобильного и плодородного Израиля – так думали и древние римляне, так считаем и мы сегодня. Однако еще сто лет назад в Эрец-Исраэль этих деревьев почти не было, лишь отдельные деревья можно было встретить в оазисах Негева и в Араве, далеко не все из них плодоносили. Возрождение пальмовых плантаций началось в кибуце Кинерет в 1920-х гг. Тысячи саженцев и черенков контрабандой привозили из Египта, Ирака и Ирана, их высаживали в долине Иордана и в окрестностях Бейт-Шеана, а затем и на огромной территории вплоть до южной оконечности Мертвого моря. Прим. ред.


[Закрыть] и полевые культуры, разбили сады и развели домашний скот. Они сделали пустыню красивой и обильной, тем самым убедив нас в безграничном потенциале страны. Все годы, предшествовавшие возникновению государства, у нас было сильное руководство, и мы закладывали основы для государственных институтов и формирования правительства. В то время – и по необходимости – именно кибуцы стали нашими центральными учреждениями – не только из-за того, что обеспечивали прибывших урожаем, и не только благодаря продуманному устройству, но и потому, что они взяли на себя основные функции: управление поселениями, иммиграцией и организацией нашей обороны. И хотя каждый кибуц имел свои особенности, в целом они отвечали главной идее. Стремясь реализовать сионистскую мечту, первопроходцы также пытались переосмыслить устройство общества, основанного на равенстве и сотрудничестве, справедливости, коллективной собственности и жизни в коммунах.

Я наслаждался жизнью в Тель-Авиве, во второй половине дня катался на велосипеде по улицам, пересчитывал новые здания, отмечал ежедневный ход строительства. Но именно удаленные кибуцы покорили мое сердце. Я присоединился к молодежному движению еще в средней школе, благодаря чему встретился с величайшими представителями еврейской нации и стал учиться у них. В школе мы постигали науки, а в молодежном движении мечтали. После долгих детских лет, когда я воображал жизнь первопроходцев, я пришел к убеждению, что нет более важной миссии, более высокого призвания, чем присоединиться к ним. Я хотел сменить городской шум на тишину полей, чтобы стать частью борьбы за преобразование земли. Со временем лидер нашей группы, Эльханан Ишай, осознал путь, которым я стремился идти, и по своей доброте взял меня в помощники.

– Полагаю, тебе стоит подумать о Бен-Шемене[13]13
  Бен-Шемен – земледельческое поселение в центральной части Израиля, в нескольких километрах к востоку от города Лод (древней Лидды) и в 20 км к юго-востоку от Тель-Авива. Одно из первых поселений (1905), созданных Еврейским национальным фондом, в 1921 г. превратился в мошав (кооперативное земледельческое поселение), а в 1927 г. при нем возник молодежный поселок Бен-Шемен с самой крупной в стране сельскохозяйственной школой-пансионом, сыгравшей огромную роль в абсорбции молодежной алии 1930–1940-х гг. Прим. перев.


[Закрыть], – сказал он во время разговора, которому предстояло изменить ход моей жизни; тогда я впервые услышал это название.

Молодежный поселок Бен-Шемен стал важной вехой для очень многих людей. Основанный в 1927 г. доктором Зигфридом Леманном[14]14
  Зигфрид Леманн (1892–1958) – немецкий еврей, прошел Первую мировую войну военным врачом, после войны создал в Берлине Еврейский общинный центр для беспризорных еврейских детей и подростков, в 1920 г. организовал детский дом для еврейских сирот в столице Литвы (Каунасе). В 1926 г. репатриировался с 11 воспитанниками в Эрец-Исраэль, где основал молодежный поселок рядом с мошавом Бен-Шемен. В 1928 и 1930 гг. привез из Литвы еще около ста учеников. С началом молодежной алии 1932 г. поселок Бен-Шемен, где Леманн был директором, принял и разместил сотни молодых евреев, адаптируя их к новой жизни. В 1957 г. награжден премией Израиля в области образования за свою деятельность по воспитанию молодых поколений. Прим. перев.


[Закрыть], немецким врачом и педагогом, он был и остается самым замечательным местом, которое я когда-либо знал.

Прежде всего это был дом, в том числе для смелых, но физически истощенных детей, которые осиротели в Европе, но смогли добраться до Подмандатной Палестины. Это был интеллектуальный центр сионизма, где можно было изучить практическое применение его принципов. Там юноши и девушки могли приобрести навыки, необходимые для возделывания засушливых земель: как пасти овец и доить коз и коров, как вдавливать семена в твердую соленую почву таким образом, чтобы они получили питание, как правильно точить и направлять косу. Там юношей и девушек учили быть солдатами, понимая, что сионизму, несомненно, потребуется защита. Молодые поселенцы учились стрелять, бороться, ориентироваться по звездам. Но прежде всего они изучали ценности, которые дает жизнь в кибуце: как работать вместе на равных, как строить и поддерживать сообщество на протяжении долгого времени. Это место превратило юных энтузиастов в лидеров. Бен-Шемен только что принял большую волну детей из Европы, и его лидеры надеялись объединить их с другими – с теми, кто ранее эмигрировал из Европы и теперь мог помочь новоприбывшим приспособиться к совершенно другой жизни.

Прежде чем я успел ответить, Эльханан добавил:

– Ты не обязан ехать туда. Но я хочу, чтобы ты знал: я уже порекомендовал тебя и, поскольку осведомлен о финансовом положении твоей семьи, также подал заявку от твоего имени на выделение стипендии.

Должно быть, я выглядел ошеломленным.

– Они ждут тебя, Шимон, – сказал он с улыбкой, – и они покроют расходы на переезд. Если захочешь, можешь ехать, но решение остается за тобой.

Я вскочил со стула и помчался домой, чтобы рассказать обо всем маме и папе. Я даже не спрашивал их разрешения. Я просто рассказал им о своем плане и надеждах со всей страстью и нетерпением пятнадцатилетнего мальчишки. Я не сомневался, это была моя судьба. Полагаю, они тоже так подумали.

Я приехал в Бен-Шемен в 1938 г., переполненный идеями и жаждой учиться. Я помню, как вошел во двор, на небольшую площадь, окруженную скромными одноэтажными зданиями. В самом центре стояли два прекрасных дуба, старые великаны, которые, вероятно, были свидетелями многовековой истории. Под ними вокруг учительницы собралась небольшая группа детей, внимательно ее слушавших.

Меня поселили на свободное место в деревянной хижине, к которой вела узкая дорожка; я благополучно обустроился там вместе с двумя другими мальчишками. На первый взгляд все это напоминало летний лагерь. Мы рассказывали анекдоты, разыгрывали друг друга и пели песни у костра. Мы отправлялись в долгие походы по извилистым тропам соседних предгорий и успевали опробовать все виды игр, пока трудились по хозяйству. Именно там у меня впервые появились настоящие друзья. В Тель-Авиве я был аутсайдером, в Бен-Шемене стал популярен.

И все же, несмотря на дух товарищества и периодические шалости, мы все прекрасно понимали, что являемся частью миссии – чего-то гораздо большего, чем мы сами. Мы не просто жили на передовом рубеже еврейской истории; мы своими руками делали ее. С каждым семенем, которое мы высаживали в твердую почву, с каждым собранным урожаем мы расширяли границы нашей мечты. Перед нами была суровая земля, на которой мы собирались восстановить еврейское государство, и нам предстояло приручить ее, чтобы быть уверенными: она сможет поддержать многие миллионы других жителей. Нам часто напоминали: какую безопасность мы можем предоставить нашему народу, если не сможем накормить людей, когда они прибудут? Мы должны были подготовиться.

Днем мы работали в поле или учились, ночью стояли на страже. Арабы из соседних деревень нередко стреляли в нас из винтовок или пытались украсть еду и другие припасы. Я был назначен командиром одного из постов охраны железобетонной конструкции на окраине поселения. Когда солнце садилось, я заползал наверх по кованой лестнице и занимал позицию наблюдателя, прижимаясь спиной к стенке и держа винтовку сбоку. Каждый раз я надеялся на тихий вечер, но много раз с наступлением темноты по нашему поселению стреляли, и не раз мне приходилось открывать ответный огонь.