Текст бизнес-книги "Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли"

Автор книги: Светлана Моторина

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

– А как же «Тринадцать причин почему»? Сериал не отражает действительности американской школы?

– Я только запомнила, как мои дочери начали смотреть и сказали, что ерунда какая-то. Нам досталась прекрасная старшая школа. Хотя она и государственная. Моим детям помогли с языком. Их ассимилировали. Все дети оказались очень адекватными. Мы, правда, живем в довольно прогрессивном штате. Не могу сказать обо всей стране.

История Александра,

1996–2007 годы (7–16 лет), г. Экибастуз

Записано на основе постов от 14.01.20, 15.01.20 и 17.01.20 с личной страницы в Facebook

Психолог-психоаналитик, 30 лет, г. Алма-Ата

Имя сохранено

Часть 1. Уродующая среда

Одно из ключевых событий моей жизни случилось в восьмом классе. Тот год вообще оказался переломным во многих отношениях. Но обо всем по порядку.

К первому классу я совершенно не готовился, был полным болваном (самое подходящее слово) и вступительное собеседование прошел соответствующе – меня определили в «В»-класс. О том, что под литерами скрывается какая-то разница между учениками, я не подозревал, и мне никто не сказал об этом. Взяли в школу, ну и хорошо.

Когда не с чем сравнивать, то все первичное становится данностью и воспринимается нормой. Уровень успеваемости одноклассников, их поведение, их мотивированность – все норма. Мы невольно ориентируемся на окружение. Читаю я, допустим, шестьдесят слов в минуту – лучше, чем большинство класса, – все прекрасно. Можно быть спокойным. Неважно, что где-то там какие-то дети читают условные сто. Я о них ведать не ведаю.

Потому-то много значит хорошее образование. Среда. Город. Культура. Идеология. Все, что человек воспринимает и с чем взаимодействует. В лицее было бы еще лучше. В столичной гимназии еще благоприятнее. А в финском школьном учреждении вообще замечательно. Где мы живем, что едим, какие места посещаем, с какими людьми взаимодействуем – мы все можем принимать как данность, не подозревая, насколько это не просто влияет, но буквально определяет нас. С годами мы составляем представление о своей среде, и если мировоззрение не ограничено, то также начинаем формировать его о других средах. И хотя сравнения не всегда корректны, познание в принципе базируется на сравнении.

И только когда приходит более или менее адекватное понимание своего местонахождения, возникает вопрос «Что делать?». Мы стремимся удержать зоны комфорта, ведь мы уже адаптировались, – и в то же время ищем лучшего (если сравнение с другой средой было не в пользу нашей). Новое привлекает, но порождает страх – такова суть внутреннего конфликта. Соответственно, всех людей можно поделить на две категории:

– те, кто решается пойти навстречу страху, имея внутренние ресурсы на его преодоление;

– те, кто выбирает понятное, известное, безопасное, предположительно не имея ресурсов на преодоление страха (главным образом не имея уверенности в себе).

Понимание того, что я учусь в худшем классе в школе, стало приходить на третий или четвертый год обучения, когда начались различные конкурсы, соревнования, олимпиады, что само по себе есть вынуждение к акту сравнения и стимулирует борьбу за лучшую оценку. Если бы у всех классов был один учитель или они все были общие, то мы бы поняли разницу раньше. Но до пятого школьники почти все время наедине со своим классным руководителем, который их, как родитель, любит безусловно, не сравнивая и не порицая.

Мы начали слышать о нашем негативном отличии от учителей начальной школы – физкультуры и музыки, тех немногих, что работали с разными классами. «С вами невозможно работать», «Как приходите вы – так сразу руки опускаются», «Вот с «А»-классом так приятно работать», «Я не начну урок, пока вы не успокоитесь», «Мы отстаем от программы. С другими классами мы уже на две темы впереди».

С одной стороны, это непедагогично, разумеется. С другой стороны, правдиво. Еще одна дилемма: стоит ли твердить детям об их «плохости»? Из-за этих посланий мы злились и бунтовали еще больше, исходя желчью к «ботанам» ашникам, но о своей позиции в среде мы наконец составляли адекватное представление.

Эта ненависть к тем, с кем нас негативно сравнивают, – естественная защита, препятствующая положительным изменениям. Да, логика учителей понятна. Они рассказывали нам об атмосфере в «А»-классе («Б», кстати, всегда были середнячками, как и задумано, поэтому их я не упоминаю) для того, чтобы у нас возникла мысль: «Они дисциплинированные и прилежно учатся – их любят. Значит, чтобы меня любили и хвалили, мне тоже надо быть дисциплинированным и стараться учиться».

И это ошибка, которую не понимает огромная масса учителей, как минимум на постсоветском пространстве. Теперь я, как психолог, бывший некогда ребенком в таком «отбросном» классе, могу сказать, что логика у детей возникает обратная: «Нас ругают из-за этих ашников, потому что они дисциплинированные и учатся. Черти конченые. Если бы их не было, то нас бы не ругали. Ни за что не буду таким, как они. Задроты».

Да, это жутко тупо, но ведь тоже логично. Для того чтобы стать лучше, вовсе не обязательно стать лучше других. Можно всех других сделать хуже. Не обязательно худеть самому, можно откормить своего партнера – частая история.

И мы оставались в роли антагонистов при своих ценностях. А когда перешли в старший блок, где нас стали сравнивать на постоянной основе, то и вовсе демонизировали «А»-класс, покрыв множеством печатей, позорных атрибутов и тысячами обесценивающих насмешек. Шла негласная война. И благо, что мы постоянно учились во вторую смену (даже в старшем блоке, являясь, по-моему, единственным настолько взрослым классом второй смены), в то время как «А» всегда в первую. Мы не пересекались, и противостояние было, по сути, ментальным.

А что я? В первом-втором классах я был безусловным солдатом нашего взвода. Исполнительность – сто процентов. Критическое мышление – ноль.

В 1999 году бабушка меня забрала в Александровку, где я попал в самый слабый класс в сельской школе – 3 «Ш». Настолько слабый, что даже с моим уровнем подготовки учился на «отлично». Там я очень прикипел к чтению, буквально заразился им. Быть отличником мне понравилось. Жажда, порожденная дефицитом любви и признания, уже тогда мучила, и успехи в учебе позволяли мне получать желанные купоны одобрения.

Поэтому после третьего я решил не снижать планку и, вернувшись через год в Экибастуз, снова пошел в свою школу. Директор, посмотрев на мои оценки за год, поняла, что я стал старательным, и предложила мне самому выбирать класс. Мне понравилось учиться, но я все еще был солдатом «В»-взвода, к тому же – пресловутая зона комфорта, знакомые и искренне любимые друзья.

Ко всему прочему, в «В» мне было легче получать любовь и одобрение, так как я был одним из немногих, кто старался учиться. В основном учились во всем классе мы вдвоем с Гульмирой Бадельхановой.

Еще один важный вывод о роли аффектов. Они предшествуют любым убеждениям и всему рациональному. Без критического мышления человек следует только чувствам. Мне важна была не польза от учебы в «А», мне нужно было принятие, похвала. В «В» это казалось более доступным. Вот если бы мне тогда объяснили и убедили, что и в «А» это будет, я бы, наверное, перешел.

Но я был предоставлен сам себе. Поэтому – снова «В». В старшем блоке классные руководители у нас менялись каждые полгода. Мало кто выдерживал. Никто не хотел нас брать. Часто учителей доводили до слез. Наши «передовики» могли даже воровать вещи у учителя. Постоянные срывы уроков, драки, прямая конфронтация с учителями, жестокий буллинг, постоянные разбирательства с директором и участковым. Одним словом – анархия.

Я игнорировал творившийся на уроке хаос и продолжал учиться. Мне нравилось держать самообладание и обособленную позицию. Наши буллеры-переростки меня не трогали, ведь я был коренным. Свои издевательства они практиковали на новеньких, которые у нас были часто и в основном ненадолго. Я не знаю, насколько глухим, глупым или безразличным родителем нужно было быть, чтобы оставлять новенького в нашем классе, не замечать того, что с ним происходит.

Каждый новенький подвергался сначала легкой проверке провокационными оскорблениями, в том числе прямо на уроке, унизительными выкриками. Затем толчками на переменах. Затем бросанием предметов на уроках. Если реакция была слабой, то унижения только росли, доходя до сильных побоев и вымогательства денег. Последнее называлось «поставить на счетчик». Причиной служили слова или действия «не по понятиям». По понятиям быть правым было в принципе невозможно, ибо докопаться можно было до любого слова, поэтому правы были изначально буллеры. Если денежный откуп не обеспечивался, следовала новая серия побоев и угрозы сексуального унижения. Без преувеличений, друзья. Я очень хорошо понимаю ситуацию с насилием в провинциальных школах. Если не устанавливаются и не поддерживаются нормы и правила, именно к этому приводит естественная динамика поведения тех, кто увлекается травлей. Безнаказанность открывает новые возможности, градус повышается, и наивысшей точкой всегда является сексуальное насилие, точнее, унижение.

В масштабах школы также существовала своя буллерская структура. Самые униженные ребята выводились из школы и «обрабатывались» ребятами постарше, иногда и вовсе пришлыми. Решить все могла только «пряга». Это старшие, которые могли прийти и пообщаться за кого-либо. Старших всех знали, и у них тоже были ранги. У кого круче пряга, тот больше мог себе позволить.

«Девочковая» среда отличалась несильно. Драки и буллинг тоже присутствовали, хотя и без вымогательств.

Я не участвовал во всем этом. Ни в какой роли. И не защищал. Никаких шансов. У меня не то что «пряги», родителей-то не было. Никто за меня не заступился бы в случае давления. Поэтому я просто учился и был рад тому, что не трогают меня.

Учителя это видели и спрашивали, иногда на чувствах, со злостью, после очередного скандала с нашим Зеброй (на 2 года старше нас был) или Танких: «Скуртул, ну ты-то что делаешь в этом зоопарке? Переходи в «Б» или «А». Здесь же никто не учится». Такие слова привлекали внимание класса. Это ведь прямое негативное сравнение. Меня выделяли и хвалили, а их ругали. Им это не нравилось, и в мою сторону могла полететь неприятная фраза: «Да-да, иди к этим маменькиным деткам, Санёк». В такие моменты я желал лишь, чтобы учитель побыстрее сменила тему.

Уйти – значит стать предателем. А это плохо. Это не по понятиям. Это конкретный повод обратить на себя гнев травителей и стать объектом унижений. Нешуточных. Без возможности их как-то разрешить.

Часть 2. Исход овцы

Итак, я учился, или, скорее, пытался учиться в предельно неуправляемом и криминальном классе. Школа наша была одной из первых с конца, так что наш состав мог посоревноваться за первое место по опасности в городе. И в этом, надо признать, тоже была своя крутость.

Успеваемость у меня была хорошая по всем предметам, но с особенной легкостью мне давался русский язык, так как я очень много читал, что позволило развить чувство языка, которое помогает писать без ошибок, не зная правил грамматики и синтаксиса.

И кто бы мог подумать: я любил писать сочинения! Самое сложное и нелюбимое большинством учеников задание было моим коронным. Возможность хоть на несколько часов побывать в роли тех, кого я читал. Мне доставляло удовольствие продумывать метафоры, подбирать меткие сравнения, передавать чувства. А еще я злоупотреблял сложносочиненными предложениями. Для меня было вызовом выстроить целый ряд мыслей в одно предложение таким образом, чтобы читатель, не делая значительных пауз, прокатился по виражам литературных приемов.

Один абзац мог состоять из одного предложения. Мне нравилось это эпистолярное кунг-фу. А вот Лариса Дмитриевна журила слегка за то, что перебарщиваю. Но в целом любила меня и однозначно выделяла. Она-то, в силу своего искреннего романтического неравнодушия, и окажет то важное и, не побоюсь этого слова, судьбоносное влияние. Лариса Дмитриевна была учителем русского языка и литературы пенсионного возраста. Миниатюрная, с ярко выкрашенными в рыжий цвет волосами, идеалистичная, принципиальная, требовательная, но справедливая женщина в прагматичной, никогда не запоминающейся одежде. Вне сомнений, она любила свои предметы, и оттого ей было вдвойне больно преподавать нашему классу. Хотелось сквозь землю провалиться, когда наши дегенераты прямо вставали на дыбы и матерились в лицо в ответ на ее острые замечания. Эта хрупкая старушка стойко переносила тяготы.

Именно она была классным руководителем «А»-класса. Наш «В» передали ей в начале седьмого учебного года (до этого нас пыталась учить Нина Николаевна, еще более пожилая учительница), и уже на второй месяц учебы она предложила мне перевестись в ее класс. Я, не раздумывая, отказался. Кроме наших понятийных моментов, опасности получить клеймо предателя и последующей травли, были и вполне обычные, не менее весомые контраргументы: я там никого не знал и, судя по постоянным отзывам учителей и школьным соревнованиям, ребята там на порядок умнее. Сложно со всех сторон, как ни крути. Зачем мне это надо? Не-не, спасибо, я тут постою.

Она очень огорчилась моему резкому и однозначному ответу тогда, я это почувствовал по ее реакции. И это доказывало, что она действительно неравнодушна ко мне. А это, знаете ли, сразу плюс десять баллов к доверию в моем случае.

В течение всего учебного года она иногда говорила мне о рациональности перехода, что это на пользу и так будет лучше. Не публично, а наедине. Я оставался непреклонным. Но зерно сомнения она посеяла. Каждый раз, когда срывался очередной урок, особенно у учителей, которые мне нравились, я чувствовал явное недовольство, и в голову, разумеется, приходила мысль, что, возможно, в «А» такого нет. «У нас все ребята тянутся. Более сложные материалы проходят. Больше успевают. И дружны меж собой», – вспоминал я слова Ларисы Дмитриевны, но все еще не решался.

Еще одним значимым аргументом против перехода была Тамара Евгеньевна – самая известная, авторитетная, авторитарная и грозная учительница школы, которую боялся и уважал даже директор. Она преподавала в «А» математику. Ее знали все, даже те, кто у нее не учился. Но ужас учеников от ее уроков тихо и зловеще расползался по школе, словно репутация уроков Северуса Снегга.

Начался восьмой класс. Видимо, пользуясь рекреационным окном в атмосфере класса, образованным летними каникулами, Лариса Дмитриевна решила взять меня напором и в первую же неделю стала предлагать мне перевестись, подкрепляя аргументами других учителей. Она обещала, что переход будет спокойным и мне не стоит переживать о том, как меня примут. Я колебался.

– Саша, просто походи пару недель и посмотри, как у нас проходят уроки, как ребята учатся. Если не понравится, то вернешься. Спрашивать тебя учителя не будут, я уже со всеми договорилась.

Я ответил, что не знаю и надо подумать. Идти туда, где будет сложнее, – не очень-то хороший стимул. И тогда она прибегла к самому мощному оружию. Тот день мне врезался в память так, что я его помню словно вчерашний.

Первым уроком был именно русский язык. После звонка Лариса Дмитриевна зашла в класс, провела вступление, дала задание и неожиданно, но тактично попросила меня выйти из класса. С недоумением я вышел, следом и она.

– Послушай, я знаю, ты боишься математики и Тамары Евгеньевны. Но зря. Поговори с ней, послушай ее, а потом решай. Пойдем.

Я в прострации, но следую за ней. Мы идем по временно опустевшим и утихшим рекреациям мимо кабинетов, за которыми слышны голоса учителей, гул классов, редкий смех. Спускаемся на второй этаж, где в центре находится кабинет грозы нашей школы. Здесь Лариса Дмитриевна оставляет меня у стенгазеты и уходит. А из своего кабинета выходит ОНА.

Репутацию Тамары Евгеньевны очень значимо дополняла ее внешность – мощная, грузная и грозная женщина с суровым взглядом. Если у меня попросят ассоциации на ее образ, то я назову Урсулу из диснеевской «Русалочки» и Джаббу Хатта из «Звездных войн». Шла она неторопливо, переваливаясь, шла на меня. Она не шла, она НАДВИГАЛАСЬ!

Здесь стоит отметить, что я ни разу до этого не общался с ней. И большинство моих ожиданий были надуманными. Как раз против них Тамара Евгеньевна очень ловко сыграла. Второе удивление утра – она мягко и спокойно начала со мной диалог. Пересказала положительную характеристику, данную Ларисой Дмитриевной, пользу от обучения в «А» и как мне может быть там здорово. А завершила точной интерпретацией моей позиции с метким и емким контраргументом:

– Вот ты учишься хорошо в «В»-классе. Но ведь все относительно. Легко быть молодцом среди овец, а на молодца и…

Здесь она делает красноречивую паузу, предлагая закончить мне эту пословицу, которую я, на удивление, на тот момент ни разу не слышал.

– …овца?.. – неуверенно завершаю я.

– Да! Вот видишь, ты все понимаешь. Давай приходи завтра уже в «А»-класс и позанимайся в своем темпе, никто тебя не гонит.

Наконец, скрепя сердце, я так и сделаю.

Часть 3. От ненависти к любви

У известного изречения Аристотеля «От любви до ненависти – один шаг» есть менее известное, но более важное, на мой взгляд, продолжение: «От ненависти до любви – долгая дорога».

Годами нас, несмышленых и трудных детей, еще больше убеждали, что мы несмышленые и трудные по сравнению с другими, умными и воспитанными. Годами наша психика защищалась от этих нападок, огрызалась ответной агрессией, защищалась, обесценивая противников, объединяя коллектив в ячейку недоброжелателей «хороших» детей. Единственное положительное, что было в данном методе, – учителя, словно политтехнологи, непроизвольно дали нам общего врага, ненависть к которому сплачивала коллектив.

Как часть ячейки, я годами был приверженцем нашей идеологии реагирования. Саркастичным представителем лагеря, которому иногда удавалось быть в чем-либо лучше наших врагов. Гордые своей униженностью, мы не подозревали о привязи к постоянному сравнению. Обесценивали, обесценивали, да недообесценивали до конца, ибо при любых соревнованиях, будь то интеллектуальные игры или спорт, исходили больной желчью, а редкими победами пытались самоутвердиться публично самым постыдным образом. Примат силы. Одним словом: обезьяны, троглодиты, варвары.

И вот теперь я – часть коренного состава, ветеран односторонней войны, львиная доля умственной ударной силы ущербных – перехожу во вражеский стан. Тем самым представ лицом к лицу со своей ненавистью. Все это я описываю для того, чтобы вы понимали масштабы и значимость события, а также мои субъективные ощущения.

Лариса Дмитриевна меня настраивала на хорошее как могла. «Я говорила с ребятами о твоем переходе. Они очень рады и ждут тебя. Ты легко вольешься в коллектив». Мне слабо в это верилось. Точнее, нисколько. Но если будет поспокойнее, чем у нас, то уже будет не зря. «А»-класс, в отличие от нашего, был стабильным по составу. Крайне редко из него кто-либо уходил и еще реже кто-либо приходил.

Я понимал, что Лариса Дмитриевна не просто сообщила детям о моем переходе, но и провела подготовительную воспитательную работу: мол, придет хороший мальчик Саша, старается учиться, но у него есть проблемы в семье, так что будьте с ним подружелюбнее, не обижайте и т.д. У нас подобная настройка всегда вызывала обратную реакцию, поэтому я ожидал лучей презрения в свой адрес. «Чего это я должен быть дружелюбным к этому кексу из „В“?»

И вот день Х настал. Мне страшно, и мысли калейдоскопируют в голове с лихорадочной частотой. Зайдя в школу, вместо привычного 26-го кабинета я иду в 35-й, тот самый кабинет русского и литературы. Парты здесь чистые и более качественные. Ряды ровные. Кабинет светлый и уютный. Старые стулья с округлой спинкой. Две большие доски. Теперь этот приятный кабинет и мой, в отличие от нашего «ушатанного», где парты легкие, донельзя исписанные, никогда не стоят ровно. Простейшие угловатые стулья. Ничего лишнего на стенах и в единственном шкафчике. Полигон борьбы, а не кабинет.

Ну вот, из-за меня еще устроили мини классный час, так как все ученики сидят на своих местах, будто уже урок, хотя до первого звонка больше десяти минут. Лариса Дмитриевна ловит меня на входе, очень кратко меня представляет и просит сесть за последнюю парту: «Потом уже определим, где и с кем будешь сидеть». Дети сидят абсолютно спокойно и улыбаются мне. Я удивлен, но иду в конец второго ряда.

Как только сажусь, ближайшие ребята разворачиваются, чтобы поздороваться отдельно или просто с улыбкой посмотреть на меня. Теперь я явственно чувствую тепло и доброту. Вряд ли об этом их просили. Неужто они в самом деле настолько хорошие?

Оказывается, мини классный час организован не из-за меня, судя по тому, как он проходит. Нет, это стандарт! В то время как у нас плановый классный час, который надо проводить раз в неделю, редко удавалось организовать в принципе, здесь каждый учебный день начинается с короткого общего сбора!

Обсуждаются актуальные вопросы, посещаемость, расписание уроков и в целом настрой. «Серьезно? Такое возможно? Они действительно так ходят и любят это сознательно?» Я не мог поверить своим глазам.

За пять минут до урока Лариса Дмитриевна всех отпускает. Как я позже узнаю, такой практики на постоянной основе нет ни в одном классе. На перемене ко мне подходят многие и ненавязчиво, как-то естественно знакомятся. Все открыто улыбаются, глядя на меня. Это и есть дружелюбие? Я замечаю, что после представления они сразу переводят разговор на какую-то обычную тему, чтобы лишить меня чувства неудобства из-за того, что я новенький. Типа: «В волейбол играешь?» – или сразу шутки: «Не садись на матеше с Z, она дуб дубом», а Z откликается тут же: «Сам ты дуб! Попроси еще списать!» – а мне улыбка. Это и есть симпатия?

Весь мой безмерный страх перед новыми одноклассниками сразу улетучился. Черт возьми, за пятнадцать минут! Я и в самых фантастических снах не ожидал бы такого комфорта!

И мы дружно двинули на первый урок. Конечно же, это была та самая математика у той самой, которую всуе не поминают. Если в расписании у нас была математика (точнее, алгебра или геометрия), то почти всегда первыми уроками. Мы говорили: «Чтобы сразу отмучиться». Еще один признак привилегированного положения Тамары Евгеньевны. Не ей назначали расписание, она его себе сама писала, а потом других подстраивали под нее. Да и вообще она в пятой школе преподавала потому, что это была ближайшая к ее дому школа.

Далее мое состояние крайнего удивления только усиливается. В кабинете никого, звонка еще нет, но все сидят по своим местам, приготовились и НИКТО, ни один человек не то что не выходит из кабинета, но даже не встает из-за парты! Будто учитель уже здесь и звонок был! Я молча за этим наблюдаю, пытаясь не позволять своим глазам улезать на лоб.

А после звонка ребята сами прекращают спокойные разговоры, что вели между собой. Учителя, напоминаю, до сих пор нет в кабинете! Это и есть культурный шок.

Немного о кабинете Тамары Евгеньевны. Ну, он лучший в школе, разумеется. Лакированные блестящие столы из темного красивого дерева. Изящные деревянные стулья, среди которых не было ни одного, в спинке которого не хватало бы реек-перегородок. Портреты математиков-философов на стенах, цветы на подоконниках, большой аквариум с рыбками в дальнем левом углу, мощная доска на подъемном механизме. Над ней и над всем классом возвышается качественный длинный стенд почти во всю стену с маленьким портретом Ломоносова в левой части и цитатой большим шрифтом: «Математику уж затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

О да-а-а! Я буду смотреть на эту надпись в течение следующих четырех лет с первой парты центрального ряда. Я буду смотреть в лицо Михаилу Васильевичу, в его глаза, рассматривать белый аллонжевый парик и пытаться понять природу его любви к этой треклятой математике.

Дело в том, что как раз перед моим переходом класс решено было сделать математическим. И нас (теперь уже нас) буквально кинули на растерзание Тамаре Евгеньевне, которая будет вбивать в нас математику и в хвост и в гриву, правдами и неправдами, изредка лаской и нередко матерщиной, приравняв знание математики к понятию судьба так, что мы исписывали десятки тетрадей, не спали перед контрольными, писали диктанты по формулам и чуть ли не зиговали при произнесении теоремы Виета, отхаркивая с кровью мел из легких, когда после экстатического штурма очередной сверхнеординарной системы уравнений (которую, несомненно, в других школах не проходят) исписывали доску со всех сторон, не оставляя живого места, судорожно стирая начало решения, выводили искомые, перепроверяли и, тяжело дыша, с желанием аплодировать, завершали.

Тамара Евгеньевна не алгебре учила с геометрией, а разыгрывала катарсические симфонии на уроках. Она была (а может, доселе остается) злым гением перед своими миньонами, который с фанатичностью излагает гениальнейший план захвата мира. Только дьявольского смеха в конце не хватало. Кроме шуток, на подоконнике у нее росла крапива, которой она грозила девочкам, чьи животы были открыты.

О Вселенная, я отдельно по урокам математики могу написать тысячу и одну историю! Об искренних истериках из-за искренней веры в нас, об украинских анекдотах для разрядки, о том, как мыли полы после уроков в ее кабинете, об импульсивных выходках, о перлах в речи, об отношении ко мне, о ее знаменитой собачке Боне, о настоящих тяжелых понедельниках, когда было по три урока математики, о том, как мы занимались математикой на всех уроках и нас постоянно ловили на этом, о подготовке к ЕНТ22
  Единое национальное тестирование – система оценки знаний выпускников, применяемая в Республике Казахстан.


[Закрыть], о факультативах, о наших выходках с журналом, о том, как она своих пятиклашек «воспитывала», оставляя в углу на НАШЕМ уроке… В общем, это был сложный, невротичный, приправленный насилием, но яркий и, как положено, чувственный роман на протяжении четырех лет.

Урок начинается, и я в шоке от того, как быстро и как легко ребята отвечают на задания Тамары Евгеньевны, как лихо решают, причем все!

Как и уговаривались, меня она не трогает ровно две недели, мило и по-доброму хваля за сущие пустяки. А потом она посчитает, что во мне есть потенциал, просто я ленивый. Поэтому примется меня гонять строже многих.

Человек она претенциозный и с очевидно авторским подходом, потому на ее уроках у класса своя рассадка, с учетом способностей и ее личной надежды на детей. Прямая классификация. Кто проявляет мало рвения, тех подальше назад и правее к стене. Меня, как уже упомянул, она сажает на первую парту второго ряда. На первый вариант. У меня всегда было хорошее зрение. Поэтому с первый парты я могу буквально считывать микромимику ее лица, когда после фразы «К доске пойдет…» она ведет пальцем по журналу, где четвертым с конца был Скуртул, сразу над Суховой.

В общем, попадали мы феноменально, и часто было вовсе не весело. Но зато теперь, Тамара Евгеньевна, я благодарен Вам за такой ворох ярких воспоминаний, который не дал ни один учитель.

А что «В»? Поначалу, завидев меня в школе, в мою спину летели обидные «Кидала» и «Предатель». Но новая среда мне настолько понравилась, что меня они нисколько не задевали.

«А»-класс обаял меня чистотой, дружностью, искренностью. Ориентированность на учебу была не в пример выше. Следовательно, и отношение учителей намного лучше. Уроки проходили… ну, как уроки! А не как сплошной кавардак с ором и драками. Я почувствовал, что мое место здесь. Я понял, что ашники никогда не чувствовали противостояния с вэшниками. Они самодостаточно учились, а мы в «В» боролись с ветряными мельницами.

До перевода у меня никогда не было любви к «А»-классу. Была только ненависть. Да, она была рьяной. Но и совершенно слепой. И благодаря прозрению я очень быстро прошел путь, обычно долгий, от ненависти к любви.

И я очень благодарен всем ребятам без исключения за то, что приняли меня. Я вас люблю! Очень Вас не хватало, Тамара Евгеньевна! Жалею, что не перешел раньше. Знаю, что Вы не считаете нас дружными, но мы были таковыми, поверьте тому, кому есть с чем сравнить.

Можно с уверенностью сказать, что если бы я тогда не перешел, то точно не был бы тем, кем являюсь сейчас. С вероятностью в девяносто девять процентов я бы ушел из школы после девятого класса, как практически все вэшники. Класс «В» будет расформирован. А значит, никакого мне первого высшего, никакого второго и подавно. Иной, совсем качественно иной круг общения, и далее по экспоненте.

И хоть Тамара Евгеньевна ловко сыграла добродушного человека, а потом подтвердила самые ужасные слухи, я все равно благодарен ей и в особенности Ларисе Дмитриевне. Я до сих пор переосмысливаю тот переход, и переоценить его крайне сложно. Благодаря искреннему неравнодушию и вере в меня она буквально спасла меня от безнадежной среды загнивания, дав путевку в лучшую жизнь. Это будет только началом моих трудов и стараний, но самое главное, что оно случилось.

История Александра, 1993 год (10 лет), г. Москва

Рассказывает сам Александр, директор по персоналу, 36 лет, г. Москва

Имя сохранено

У меня есть несколько историй, которым я был свидетелем и из которых сделал свои выводы. Одна случилась со мной самим. Началась перестройка, появились новые лицеи. Маме показалось, что в лицее будет круто и престижно, она меня туда перевела. И за это платила. Я проучился год, с середины второго до середины третьего класса. А потом на работе у мамы все стало плохо, она начала вникать, имеет ли смысл платить. Выяснилось, что меня в этом лицее особо и не учили. Меня вернули в мою обычную школу. После возвращения стало понятно, что учителя меня невзлюбили. Встретили меня словами «лицеист Палкин».

Что касается детей, получилось так, что бывший мой класс со мной дружил. А в классе, куда я теперь попал, было три группы. Девочки ко мне отнеслись настороженно, они прислушивались к учителю. Ну и для всего класса я был «лицеист Палкин», чужак с легкой руки учительницы. Среди мальчиков было две команды: группа нормальных парней, похожих на ребят из моего предыдущего класса, и несколько человек отщепенцев. Вот эти последние пытались как-то выделиться. А лучший способ – задираться к новенькому. Они ничего собой не представляли, но им надо было как-то возвыситься. Внешность у меня была такая – маленький, кудрявый и в очках. Сам бог велел таких замухрыжек обижать. Постоянно приставали ко мне, тыкали, мешали учиться, обзывали. Как-то на перемене подошли ко мне двое из них разбираться. А я только начал заниматься айкидо, знал каких-то два приема по заламыванию рук. Я одному из них, пухленькому, руку заломал, а второму сказал: «Отойди, иначе больнее будет». И каждую перемену они ко мне подходили. Я должен был стать для них неким трамплином, с которого они бы выбились в люди. Я продолжал бороться. В итоге они отстали. Все события длились всего неделю. Я смог постоять за себя, травители поняли, что со мной лучше не связываться, потому что ничего у них не получится.