Правообладателям!
Представленный фрагмент книги размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает ваши или чьи-либо права, то сообщите нам об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?Текст бизнес-книги "Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага"
Автор книги: Владимир Горохов
Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Войдя во двор, представлявший из себя огромную площадь, Солон долго рассматривал наружность постройки и всё, что её окружало. По эллинским меркам в таких домах могли жить только богатейшие цари, а то и вовсе боги. Во всяком случае, не жрецы. За домом располагались огромный сад, великолепные беседки, озеро, галереи и какие-то совершенно непонятные, химерические изваяния. Солон, подобно ребёнку, восхищённо присматривался к этим прелестям и только молча покачивал головой. Жрец с любопытством взирал на гостя и с довольным видом сопровождал его оценивающим взглядом. Как бы отвечая на незаданный вопрос купца, хозяин с достоинством произнёс:
– Да, здесь божественно красиво. Красота была и есть неотъемлемая часть религии и жреческого промысла. Слуге Амона, то есть мне, следует жить надлежащим образом. Во всём, что ты видишь, так же проявляется величие и влияние нашего Бога. Дух Амона везде даёт о себе знать – в храме, в небе, в жилище, в душе, в жреческом разуме.
– Особенно в кошельке, – иронизируя, сказал гость.
Менхофра ничего не ответил на скрытый упрёк, будто бы и вовсе не слышал его или в глубинах души полагал, что он к нему не имеет отношения. Но про себя сказал: «Кошелёк – важнейшее свидетельство человеческого разума, главный показатель человеческой состоятельности». Дав Солону вволю налюбоваться видом дома и окружавшими его красотами, служитель великого Бога пригласил афинянина войти внутрь. Увиденная обстановка внутри здания превзошла все ожидания гостя. Солону показалось, что дворец жреца является продолжением храма Амона, а вернее его началом. Великолепные колонны, росписи, статуэтки в точности напоминали те, которые имелись в храме. Разве что не доставало таинственных храмовых надписей.
Взирая на невиданную и неслыханную роскошь, Солон не удержался и замысловато сказал то ли себе, то ли жрецу:
– Если по сравнению с Эзопом и многими афинянами я богатый человек, то относительно тебя, Менхофра, я нищий.
– У тебя достаточно сокровищ иного рода, – незамедлительно ответил ему жрец. – Они не уступают в цене этому зданию и всему тому, что находится в нём. О таких сокровищах, Солон, мечтают многие, но купить их невозможно ни за какие деньги. Значимость их гораздо выше, нежели стоимость любой постройки. Дух ценнее и краше любого камня. Он привлекательнее, прочнее и устойчивее его. Дух твёрже мрамора и гранита. Тут иногда даже Амон бессилен изменить сие положение вещей; я тем более. Я более чем убеждён, о моём дворце забудут на следующий же день, как только его снесут. А о тебе будут помнить долго.
Хозяина и гостя у входа в дом встречала вся домашняя челядь во главе со старшим сыном жреца – также жрецом. Человек пятьдесят, образовав коридор из четырёх рядов, низко склонив головы, встречали и приветствовали их.
– Достойнейший из мужей Эллады – Солон, сын Эксекестида из царского рода Кодридов, – так высокопарно представил Менхофра гостя своим домашним. Тем самым он желал подчеркнуть, какие люди бывают в его доме и какие блюда надлежит им подавать.
За огромным обеденным столом восседали только двое – фиванский жрец и афинский купец. Что может быть удивительней? Стол на двоих, что может быть сокровенней. Вначале пирующим были поданы изысканные египетские блюда, о которых Солон даже не слышал, не то чтобы когда-то вкушал. Жрец ел мало, а к некоторым блюдам и вовсе не прикасался. Гость также был умерен в еде. После египетских блюд на стол, к его удивлению, подали эллинские блюда, приготовленные не хуже, нежели готовят эллинские повара. Гостю наливали великолепные вина, правда, сам Менхофра к вину не прикоснулся. После того, как хозяин и гость утолили голод и жажду, между ними началась возвышенная беседа, ставшая продолжением ранее начатой в храме, и существенным дополнением ко всему увиденному в нём.
– Скажи, Солон, ты, доволен познанным тобою в нашем святилище? Оправдались ли твои ожидания в отношении Амона? – спросил победоносным голосом хозяин дворца.
– Благодарю тебя, Менхофра, за честь, которую ты оказал мне в храме и дома, – преспокойно ответил Солон. – Я был полон ожиданиями, но всё, что увидел, многократно превзошло их. Могуч и богат Амон, как в сущности, умны и преданы его слуги. Тут, как говорится, не прибавить и не убавить, что есть, то есть. И такое положение вещей надлежит уважить.
– Рассеялись ли твои сомнения, порождённые нашей предыдущей беседой? – с толикой незаметной тревоги спросил жрец.
– Сомнения, любезный служитель Амона, дела сложные и противоречивые. Одни разрешаются, но тут же порождаются другие, – глубокомысленно ответил Солон.
– То есть? – удивился жрец.
Солон поднял голову и посмотрел на него полузакрытыми глазами и спокойно продолжил:
– Нет, я не сомневаюсь в могуществе Амона, силе его власти и масштабах влияния. Но меня берут сомнения другого рода. Когда я стоял там, в кромешной тьме, перед его образом, я сомневался в том, правильно ли поступаете вы – жрецы, скрывая так глубоко Бога, лишая блаженства и возвышенного трепета тысячи и тысячи людей. Кому нужен незримый Бог?
– Они и так трепещут и блаженствуют! – резко возразил жрец. – Не следует простым людям видеть Бога. Неизвестность больше страшит и укрепляет веру. К тому же сам Амон возжелал такого состояния. Ему, единственному, дано право решать подобный вопрос. Таковы предначертания небес.
– Но это, согласись, не одно и то же. Трепетать, не видя, не сознавая, не понимая, и трепетать, прикасаясь к нему! Вживаясь в него! Трепет трепету рознь. К тому же, надо помнить, что всё-таки Амон – Бог света, солнца, жизни. А вы уподобили его Аиду – подземному и посмертному Богу. Разве такое обстоятельство допустимо? Неужели оно фиванцами приветствуется?
– Такими идеями, как у тебя, нельзя жить, нельзя ими питаться, – возмутился жрец. – Они могут привести к разрушительным последствиям. Я просто ужасаюсь, Солон. Твои суждения, сродни Эхнатоновым. Ты помнишь тот пустынный зал в храме? Так вот, восемьсот лет назад, фараон по имени Аменхотеп возжелал сделать Амона более солнечным и доступным. Он возжелал поразить его суть. И когда жрецы и знать не позволили пошатнуть божественный авторитет, он восстал против древнего Бога, восстал против нас – священнослужителей. Он изобрёл нового владыку – Атона – Бога солнечного диска. Ты понимаешь, Солон, что значит восстать против такого Бога как Великий Амон? Это значит выбросить на египетскую свалку и испоганить всё наше прошлое; можно сказать, перечеркнуть всю человеческую и божественную историю Египта, покуситься на всё священное и неприкасаемое! Замахнуться на всё, что выше всего! Итак, слушай далее. Аменхотеп стал закрывать Амоновы храмы, похитил часть его сокровищ, построил новую столицу Ахетатон. Он, презренный фараон, даже переменил своё имя Аменхотеп – угодный Амону, на имя Эхнатон – дух Атона. А если хочешь, то угодный Атону. Я не знаю, стал ли он угодным какому-либо богу, но жрецам и истинным приверженцам Амона он стал неугодным. Фараон не угодил ни богам, ни людям. Тем не менее, богоотступник силой оружия угрозами и подкупом заставил многих поклоняться новому божеству, олицетворением которого был солнечный диск. Храм, который возвели по его порочной воле, был полон света, можно сказать, что в нём был лишь только свет, и больше ничего. Но этим Эхнатон никак не приблизил людей к божеству, а только породил их сомнения и разжёг небывалую рознь. Люди насмерть сражались из-за богов. Имелись огромные жертвы; была настоящая война. К сожалению, фараон так и не понял, что религия неприкосновенна, а вера – свята. Она изначальна и исконна. Подрывать её устои, всё равно что обмываться кипящей водой. Никому не позволено менять тысячелетние предначертания небес.
– Плохо, и даже недопустимо, когда люди сражаются меж собою по религиозным причинам и тысячами убивают друг друга, – немного поразмыслив, сказал Солон. – Споры, дискуссии допустимы, но только не смертельная вражда. Я не думаю, что она в радость богам. К тому же вражда религиозная опаснее любой другой. Она может перерасти во вражду политическую, этническую и даже межгосударственную. Её последствия непредсказуемы.
– Это почему же? – с непониманием спросил жрец. – Люди должны сражаться за своих богов.
– Дела духовные между людьми должны решаться полюбовно, терпимо. Навязывать людям веру нецелесообразно. Неофитство – очень опасное явление. Тем более, насильственными средствами. К истинной вере человек должен прийти постепенно и самостоятельно. Такой путь, разумеется, длителен, крайне сложен. Но он необходим. Любого индивида, ищущего истинной веры, надо твёрдо убедить в значимости такой веры. Тогда она будет прочной, искренней, чистой. Было бы лучше, если бы сами боги сражались между собою за людей, за своих почитателей, поклонников, а не наоборот. И людям стало бы проще, и жертв было бы меньше. Впрочем, мне кажется, – возразил Солон, – что фараон восстал не столько против Амона, сколь против его жрецов и старых порядков, против архаичного понимания Амона.
– Но порядки, установленные с незапамятных времен, не дано менять даже фараону, – возвысил голос Менхофра. – Ибо они вечны и неизменны, как вечен и неизменен сам Амон и весь существующий мир. К тому же, знай, афинянин, жрец, как и Бог – часть мира. Заметь – лучшая часть. Могу ещё к сказанному добавить мудрецов. На худой конец купцов. Итак, религиозный порядок – святое дело и абсолютно неприкасаемое с чьей бы то ни было стороны. Все цари, фараоны, тираны, архонты, все-все правители должны об этом знать. И не просто знать, но и в жизни следовать такому непререкаемому знанию. Отсюда вывод – знание священного и следование ему есть необходимость для всех. Как можно сомневаться в простых, абсолютно очевидных истинах?
– Сомнение есть начало разумной жизни человека, – решительно возразил Солон. – Сомнение – это хлеб мудрствующего индивида. Неужели для тебя такое не является очевидностью? К тому же, ты противоречишь себе, уважаемый жрец. Не далее как у изваяния твоего Бога, ты говорил о многоликости Амона, его метаморфозах.
– Но эта многоликость внутренняя, она внутри самого Амона и для Амона, но не для людей. Хвала Великому божеству это понял преемник Эхнатона – Тутанхамон. Он возвратился к старине, и всё вернулось в прежнее русло. Всё вернул на прочные священные места.
– Позволь не согласиться с тобой, слуга Амона. Я не большой знаток тонкостей вашей религии, но всё же заметил, что в вашем храме существуют как бы два храма и два бога. Тот – тёмный, скрытный и непроницаемый и светлый, доступный, радостный, начинающийся как раз с Тутанхамона. Как это понимать?
Менхофра задумался, опустил глаза. Он искал достойный ответ, но, судя по всему, не находил. Наконец, прижмурившись, он тягостно произнёс:
– Ты сверхпроницателен, афинянин, тягостно умён. От твоего глаза ничто не ускользнуло. И по чести, я должен признать, что ты во многом прав. Со времени Тутанхамона, а если быть точным, то Эхнатона, свет всё больше стал проникать в обитель Амона, подобно неведомой и незнающей преград силе. Жрецы ожесточённо противились этой злобной силе. Светлое они стремились делать тёмным, прозрачное – затуманенным, а тёмное – ещё темнее. Но даже они не смогли найти противоядия грядущему беспощадному свету. Прозрачный, золотистый свет преодолевал все наши преграды. Вот и получилось, что у нас словно бы два храма и два Амона. Но этого никто не замечает, никто кроме тебя. Ты мог бы быть непревзойдённым жрецом, поистине великим слугой Амона.
– Слуги великими не бывают. Они могут быть либо преданными, либо лживыми, безмолвными, либо говорливыми, упорными, либо ленивыми, умными либо глупыми. Разными бывают жрецы, но вот, чтобы великими, то это слишком. Что же касается меня, то отвечу честно – служить, к сожалению, а возможно и к счастью, не умею, я свободный человек. Я могу быть купцом, поэтом, стратегом, садовником, нищим, даже по несчастью рабом, но только не слугой. Жречество – дело достойное, но не для меня. Боюсь, мы с Амоном не поладили бы, и кому-то из нас двоих пришлось бы уйти. Или ему из моей души, или мне из его храма. А так, на расстоянии, мы способны понять друг друга, даже поладить. Амону лучше иметь одного жреца, как ты, нежели тысячи таких, как я. Неофит из меня, Менхофра, не получится.
– Душа именчива, и разум неустойчив, – тихо молвил Менхофра, намекая на то, что в один момент мнения могут поменяться на другие и даже совершенно противоположные.
Но Солон не услышал слов жреца. Он страстно говорил о своём.
– Но это так сказано, между прочим, главное состоит в другом, – продолжил афинский купец. – Мне кажется, хранитель образа Амона, что всё сущее подвержено неизбежным переменам. Это, как показывает жизнь, всеобщий закон и для богов, и для храмов, и для людей. И тот, кто не понимает этого, тот обречён на страдания, а то и на погибель. Поэтому очень важно уловить время перемен и направить их по спокойному и управляемому руслу. Таким образом, удастся сохранить очертания старого и заложить новые основания. В противном случае, новое может разрушить старое, стереть его с лица земли, или они взаимно погибнут.
– Возможно, возможно, Солон, ты прав. Но мне больно осознавать это, ибо я приверженец учения строгого, вечного и неизменного. Прошлое во мне и надо мной, и я весь в нём. А ты – болен жизнетворным будущим. Мы с тобой ровесники по годам, но по духу между нами лежит пропасть в две тысячи лет. Я в глубоком, тоскливом одиночестве нахожусь там, на самом её дне и никак не могу сдвинуться с места, поползти вверх. А ты находишься на вершине, но уже облачился новыми мыслями и изготовился к новому полёту. Мне жаль тебя, но в потаённых уголках своей души, я искренне завидую тебе. Если Эллада поймёт тебя правильно, то её ожидает великое будущее, более значимое, чем египетское прошлое. Хотя никому не известно, что на самом деле лучше. Только спустя столетия люди смогут верно, и беспристрастно оценить наши дела и помыслы. Время – вот подлинный измеритель истины, который нас может справедливо рассудить. А люди, каким бы они ни были, всего лишь его случайные заложники.
Жрец умолк и заметно сник. Солону показалось, что лицо египтянина, покрывшееся неизгладимой тоской, действительно постарело на тысячу лет, и ему стало искренне жаль собеседника.
– Не грусти, Менхофра, не терзай свою душу устаревшими сомнениями. Время великих перемен только наступает. Я полагаю, что и Египту его в будущем не избежать. Однако и то, чего вы добились за прошедшее время, достойно всяческого уважения и изучения. Жаль только, что вы замкнулись в себе, что многое не делаете всеобщим достоянием, ведь оно заслуживает этого. Меня, между прочим, интересуют многие ваши папирусы – они же настоящий кладезь знаний. Не могу ли я с ними познакомиться?
– Можешь, но не сейчас. Вопрос в том, что переписчики заняты восстановлением рукописей, и это продлится долго. К тому же, много свитков по приказу фараона переданы в храм Нейт – в Саис. Ведь там теперь столица. Фивы вновь оказались на задворках и, как мне кажется, теперь уже навсегда. Мы постепенно угасаем, а как хотелось бы процветать, благоухать.
– Напрасно тоскуешь, Менхофра, Саису, никогда не сравниться с Фивами во славе и величии. Ваш город единственный из египетских городов, которые воспевал наш великий поэт Гомер. Да и столица – что в ней хорошего? – интриги, суета, тревоги. Ты ведь жрец, а не политик. Для жреца храм выше государства, а самый лучший египетский храм здесь – в Фивах, в Карнаке.
– Не забывай, Солон, что я не только жрец. В Египте жрец больше, чем жрец. Он даже больше значит, чем иной политик. К тому же я не только священнослужитель, но и человек, обычный человек со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но, впрочем, всё, что не делается – делается к лучшему, так гласит древняя мудрость.
Солон был приятно удивлен некоторыми переменами, происшедшими в его собеседнике. Ещё несколько часов назад Менхофра был уверенным в себе, в своих идеалах и воззрениях был незыблемым, подобно затемнённому изваянию Амона. А теперь, казалось, перед афинянином сидел обыкновенный человек, всего лишь облачённый в жреческую одежду, со всеми присущими людям слабостями.
– Я хочу спросить тебя, любезный Менхофра, – после длительной паузы обратился к нему гость, – о том, что меня сильно заинтриговало.
– Это ты о чём? – несколько приободрился жрец.
– Там, в храме, на одной из колонн, начертаны слова: «Великая Атлантида». Большего прочесть я не успел. Разъясни мне, что они означают?
– От твоего зоркого глаза, любезный Солон, ничего не ускользнуло, – уважительно заметил хозяин дома. – Прочитанная надпись, – это пролог к большой рукописи, из которой можно почерпнуть сведения о древнейшем неведомом нам, ныне живущим, народе. По уровню знаний и обустройству своей жизни он, судя по всему, был намного выше нас и вас и всех ныне живущих.
– Но этого не может быть! – воскликнул потрясённый Солон.
– Не может быть, но возможно было, – спокойно ответил жрец, – об этом свидетельствует самый древний папирус. К тому же далёкие предки жреца Сонхиса, проживающего сейчас в Саисе, видели это своими глазами. Между прочим, интересующий тебя папирус находится у него. Древнюю реликвию с трудом удалось сберечь.
– Но, почему к ней такое странное отношение? – ещё больше забеспокоился афинянин.
– Потому, что этот манускрипт коренным образом меняет взгляд на нашу историю, религию и всё то, на чём мы учились и воспитывались.
– Но я никогда и ничего не слышал о таком народе.
– Об этом и сейчас знают не более пяти-шести человек. А раньше – и того меньше.
– Давно ли жил этот народ, не миф ли это?
– На счёт мифа не знаю. Ведь вся наша жизнь есть непреходящий миф; она целиком состоит из мифов. А в них, как известно, есть всё – и реальное и мнимое, и великое и низменное, и сиюминутное и непреходящее. Что касается давности времён, то это было, – жрец несколько мгновений подсчитывал в уме и затем с наслаждением произнёс, – девять тысячелетий назад, Так некоторые говорят и так полагают.
– Как назывался этот народ, как прозывали их государство? – дрожащим голосом интересовался Солон.
– Государство называли Атлантидой, а народ – атлантами, и жили они в большом море, на огромном острове, столь огромном, что он превосходил все изведанные ныне земли. И жизнь их была устроена по законам разума, совершенства и справедливости. Основою основ были законы, которые они сами сочинили и по согласию приняли. Возможно, о таких законах ты мечтаешь сейчас, афинский мудрец и купец. Но боги покарали их, ибо они слишком высоко вознеслись и вели себя недостойно. Атлантида погибла, остались только смутные воспоминания. Ну да хватит об этом. Прогуляемся лучше по саду перед сном.
Во время прогулки Солон не удержался и спросил Менхофра:
– Разве Сонхис был жрецом вашего храма?
– Да, и не только Сонхис, но и все его предки, с незапамятных времён. Многие из них были Великими жрецами. Их изваяния ты видел в храме. Правда, Сонхис был всего-навсего хранителем рукописей.
– Но почему же тогда он покинул храм Амона, от чего изменил своему Богу?
Менхофра многозначительно улыбнулся, а затем то ли с грустью, то ли с завистью медленно произнёс:
– Сонхису повезло. Фараон Нехо, взойдя на престол, приблизил его к себе. Вот и оказался он в Саисе, стал жрецом храма богини Нейт. Но изменил ли он Амону? – вот в чём вопрос. Полагаю, что нет. Можно ведь быть жрецом храма Сета, Пта, Атума, Хнума, Тота, Аполлона, но в душе оставаться преданным Амону. К тому же, и это главное, он близок к живому Амону – фараону. Ты же не хуже меня знаешь, что для египтян важнее живой, осязаемый Амон, тот, от которого можно что-то получить в награду, а не тот, храмовый – которому, наоборот, следует дарить. Для большинства египтян издревле понятия бог и фараон совпадали. Жрецы пытались возражать против такого толкования бога. Но в Египте сила оружия оказалась сильнее силы духа. Поэтому я не осуждаю Сонхиса. Возможно, и я также поступил бы, обласкай фараон меня.
Солон внимательно слушал жреца, и где-то в душе сочувствуя ему, все больше и больше проникал в тайны религиозной и государственной жизни этой великой страны. Интересного и поучительного здесь было много, и афинянин старательно усваивал всё.
Около двух часов длились прогулки по саду. Собеседники вели незатейливые разговоры, затем состоялся ужин. Солон, по просьбе жреца, остался на несколько дней погостить у него. Здесь же с ним находились и его спутники из Афин.
Жрец ежедневно на несколько часов уходил в храм, затем возвращался домой, и они вновь и вновь в фиванском саду вели возвышенные беседы. Несколько раз Солон пытался повернуть разговор к вопросу об Атлантиде, но беседы на эту тему не клеились. Менхофра уклонялся от столь сложного разговора, сказав, что в храме Нейт он узнает гораздо больше, чем здесь. В этом вопросе главный человек – жрец Сонхис. Фиванский жрец дал понять афинянину, что разговор об Атлантиде его не радует, в отличие от других тем.
В Фивах был ещё один храм Амона в Луксоре. Тоже древнее и поистине грандиозное сооружение. И в этом храме у Солона были знакомые жрецы, и с ними он вёл беседы. Но здесь об Атлантиде ничего не знали, а может не хотели знать и говорить о ней. От Менхофра афинянин услышал немало интересных древнеегипетских сведений по земледелию, астрономии, математике. Только теперь он сполна оценил значимость храмов как центров древней культуры и хранилища знаний.
Видя огромный интерес Солона к знаниям, жрец предложил ему привезти в Фивы сына, дабы тот получил надлежащее образование, а то и принял жречество, стал священным человеком.
– Прими к сведению, афинянин, – сказал он гостю в полголоса, – жрецы – это истинные владыки Египта, разве что без царских тронов, корон и скипетров. Но власти у нас премного. Денег и влияния тоже. У нас особый дух, надёжный опыт, бесчисленные блага и божественная благодать. Что ещё нужно юноше, вступающему в большую жизнь.
Солону показалось интересным такое предложение, но всё же он ответил так:
– Мысль, созревшая в твоей голове весьма интересная. Однако сын должен сам выбрать свой путь; в жизни хороших дорог много. К тому же не всякий жрец священен.
На прощание египетский жрец подарил Солону древнюю кифару, украшенную золотыми пластинами, сказав при этом:
– Надеюсь, звуки, извлечённые из этих струн, будут достойным украшением твоих мудрых элегий.
На что растроганный поэт ответил:
– Благодарю тебя, любезный друг. Сия кифара – поистине царский подарок. Однако опасаюсь, как бы внешний вид инструмента не затмил смысла моих стихов и музыки. Как бы эллины не сказали, что пою не я, а эта восхитительная кифара.
Правообладателям!
Представленный фрагмент книги размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает ваши или чьи-либо права, то сообщите нам об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?