Текст бизнес-книги "Государство и экономика: опыт экономических реформ"

Автор книги: Владимир Мау

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Временные рамки исследуемого нами периода охватывают примерно столетие российской истории – с середины XIX до середины XX века. Это было бурное время, когда в России происходила смена политического режима. Самодержавие шло по пути модернизации, частью которой была постепенная демократизация. Далее этот процесс был оборван политическими потрясениями (войнами и революциями), за которыми вновь возобладал курс на модернизацию.

Это были очень разные этапы российской экономической политики. Времена Александра II не очень сильно напоминают времена Николая II, а императорская Россия далека от военного коммунизма или сталинских пятилеток. И тем не менее существует некоторая сквозная линия, объединяющая названные этапы: это был период индустриализации, хотя и осуществлявшейся по-разному, в разных политических условиях и при разных внешних обстоятельствах. Однако идеология ускоренной индустриализации, модернизации, опирающейся на принципы этатизма и дирижизма, оставалась доминирующей на протяжении всех этих десятилетий.

Иными словами, в центре внимания экономических дискуссий и практической политики находился тогда комплекс проблем, связанных с перспективами централизации и огосударствления технико-экономических, а затем и социально-экономических процессов, казавшееся неминуемым разрушение механизма рыночной конкуренции и следующее за этим утверждение плановых, регулирующих начал в хозяйственной жизни. Конечно, разные экономисты и политики по-разному оценивали названные тенденции, давали им неодинаковое толкование, но факт остается фактом – в своей научно-исследовательской, хозяйственной или политической деятельности никому не удавалось остаться в стороне от связанной с осуществлением этой тенденции общественной борьбы в тех или иных формах. Причем сказанное справедливо по отношению не только к нашей стране, но и ко всему цивилизованному миру.

Конец XIX столетия – время резкого возрастания экономической роли государства, проявившегося как в усилении протекционистских тенденций во внешнеэкономической политике, так и в активизации вмешательства власти в инвестиционные процессы (непосредственно через бюджет или через систему государственных банков). В это время идея регулируемого, сознательно организуемого народного хозяйства становится все более популярной в экономических и политических кругах. Все более широкое распространение начинало получать представление о том, что мощные и быстро растущие производительные силы в совокупности с прогрессом научных знаний дают людям практически безграничные возможности досконального познания потребностей каждого отдельного человека, на основе чего можно выработать единый план действий, план производства. План, экономящий общественные силы и время, которые неоправданно транжирятся из-за рыночных неувязок и бессмысленной конкурентной борьбы.

Тезис о жизненной важности планирования и прямого государственного регулирования стал символом веры среди значительной части политиков, бизнесменов и интеллектуалов. Рассуждать иначе казалось несовременным, почти неприличным. Централизованное регулирование приобретало характер чуть ли не религиозного догмата – того краеугольного камня, на котором должно было быть воздвигнуто здание экономической политики, освобожденной от оков «железных законов» рынка. Собственно, признание этого тезиса лежало в основе быстрого роста популярности марксистского вероучения в его вульгаризованной для массового потребления интерпретации.

У идеи планирования появились свои романтики и певцы, причем не только на левом фланге политического спектра. О них еще пойдет речь в нашей книге. Однако сейчас было бы уместно привести высказывание лишь одного деятеля, которого менее всего можно заподозрить в склонности к социализму. «Нынешняя система не дает высшей меры производительности, ибо способствует расточительству во всех его видах; у множества людей она отнимает продукт их труда. Она лишена плана. Все зависит от степени планомерности и целесообразности», – писал в начале ХХ века Г. Форд[7]7
  Форд Г. Моя жизнь, мои достижения. М., 1989. С. 13.


[Закрыть].

А смотревший на те же процессы с другой стороны Ф. Хайек грустно подводил итоги идейно-теоретических исканий как раз того почти столетнего периода, о котором мы будем говорить в этой книге: «В соответствии с доминирующими сегодня представлениями вопрос о том, как лучше использовать потенциал спонтанных сил, заключенных в свободном обществе, вообще снимается с повестки дня. Мы фактически отказываемся опираться на эти силы, результаты деятельности которых непредсказуемы, и стремимся заменить анонимный, безличный механизм рынка коллективным и “сознательным” руководством, направляющим движение всех социальных сил к заранее заданным целям»[8]8
  Хайек Ф. А. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005. С. 46 –47.


[Закрыть].

В традициях советской исторической науки было видеть коренной водораздел в развитии событий до и после октябрьского переворота 1917 года – в логике конца предыстории человечества и начала «подлинной истории» (если воспользоваться известным выражением К. Маркса) такая трактовка событий выглядела вполне естественно. Однако идеологически непредвзятый анализ хода отечественной истории позволяет посмотреть на историю второй половины XIX – первой половины XX века как на целостный процесс перехода от аграрного общества к индустриальному. Преемственности здесь никак не меньше, чем прерывистости[9]9
  Вопрос о прерывистости и преемственности отечественной истории стал довольно популярной темой в обсуждениях российских обществоведов последнего десятилетия. (См.: Пути России: преемственность и прерывность общественного развития. М.: МВШСЭН, 2007.)


[Закрыть].

Между тем история непрерывна. Это верно не только для периодов мирного, эволюционного развития страны, но и для острых, кризисных моментов. Общество вообще и его экономическая политика в частности не могут вырваться за рамки сформировавшихся к данному времени идеологических доктрин и теоретических концепций. А последние складываются вовсе не в годы революционных потрясений. В революцию страна входит с уже готовой, сформировавшейся и получившей довольно широкое признание доктриной нового общественного устройства.

Правда, надо принимать во внимание, что повороты революционной поры столь драматичны и остры, что современники нередко склонны каждой новой власти приписывать чудодейственные возможности осуществления решительных перемен в политике, порывающих с опытом прошлых лет. Хотя экономическая политика, рассматриваемая уже с известного расстояния, позволяет увидеть некоторую общую линию в развитии событий, включая и «самые эпохальные» из них.

Не может быть экономической политики, абсолютно порывающей с прошлым, полностью игнорирующей сложившиеся ранее тенденции или композицию социальных сил. Централизацию производства вплоть до ее полной национализации можно провести только тогда, когда в обществе уже сложились силы, готовые поддержать этот курс, а также наметились соответствующие тенденции в производственно-хозяйственной организации. То же можно сказать и о диаметрально противоположном процессе – о приватизации. В ХХ столетии мы совершили увлекательную (и разрушительную) поездку в обоих направлениях.

Преодоление «октябрьцентристской» интерпретации истории отнюдь не повлекло за собой преодоления догмы о «разрывах» отечественного исторического процесса. Только вместо тезиса о случившемся в 1917 году начале новой эры теперь стало принято говорить о трагической и насильственной остановке поступательного исторического процесса и обвинять в этом кучку большевистских заговорщиков. Да и в событиях 1991–1992 годов многие склонны видеть разрыв с коммунистическим прошлым, а не естественное эволюционирование советской системы. Представление о прерывистости исторического процесса остается популярным применительно к любой фазе нашего исторического развития.

Догоняющее развитие имеет смысл, естественно, лишь в контексте социально-экономической отсталости. Тем самым необходима хотя бы краткая характеристика этого феномена.

Прежде всего необходимо подчеркнуть, что понимание отсталости существует только в историческом контексте, только в сравнении со странами, считающимися более развитыми. «Отсталость – понятие относительное», – совершенно справедливо заметил А. Гершенкрон[10]10
  Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective: A Book of Essays. Cambridge, MA: The Belknap Press of Harvard University Press, 1962. P. 42.


[Закрыть]. Причем историзм этого понятия существует, по крайней мере, в трех отношениях.

Во-первых, отставание имеет смысл обсуждать лишь применительно к эпохе современного экономического роста, то есть начиная примерно с XVIII века. Когда условия жизни людей меняются в рамках практически каждого поколения, догоняющая страна должна не просто развиваться, но развиваться быстрее передовой. Здесь недостаточно просто адаптировать достижения последней, поскольку такой путь в лучшем случае позволит не увеличивать разрыв, но искать и находить способы (институты, механизмы), неизвестные более развитой стране. В этом состоит первое правило догоняющего развития – нельзя просто следовать путем наиболее развитой страны.

Во-вторых, проблема отставания возникла лишь на определенном этапе роста, когда произошла дифференциация отраслей и стало ясно, что разные секторы экономики вносят неодинаковый вклад в укрепление экономической (следовательно, и политической, и военной) мощи данной страны. Это не было ясно практически вплоть до XIX века. Во всяком случае для А. Смита, писавшего «Богатство народов» во второй половине XVIII столетия, проблема отставания выступает лишь как количественная, но никак не структурная. Как известно, А. Смит не видел особой, приоритетной роли промышленности; для него наиболее уважаемой отраслью было сельское хозяйство. И это неудивительно, так как в его эпоху именно аграрные монархии являли образцы наиболее сильных и процветающих государств. Именно поэтому ученый считал необходимым проводить такую экономическую политику, которая обеспечивала бы развитие в каждой стране тех секторов, для которых здесь имеются сравнительные преимущества в международном разделении труда. Именно максимально эффективное раскрытие внутренних ресурсов страны представлялось здесь главным условием для благополучного развития. Эти рекомендации были, таким образом, практически полностью лишены структурного компонента, выделения тех или иных отраслевых приоритетов[11]11
  Это принципиально важный момент с точки зрения понимания существа либеральной доктрины догоняющего развития. В дальнейшем, с высоты XIX–XX веков, такой подход обвиняли в стремлении навязать отсталость, не допустить индустриализации в аграрных странах, для чего, как утверждалось, необходимо активное государственное вмешательство в экономику. Это совершенно не соответствовало логике XVIII столетия, когда доминирование промышленности в национальной экономике еще не делало страну самой мощной в политическом и военном отношениях.


[Закрыть]. Лишь XIX век продемонстрировал, что проблема отставания является в значительной мере структурной, то есть предполагает наличие отраслей и секторов, которые на данной фазе экономического развития относятся к передовым. Отсюда следует второй урок: догоняющее развитие всегда предполагает проведение глубоких структурных реформ.

В-третьих, отставание существенно различается на разных этапах технологического развития цивилизации. Понятие передовой и отсталой отраслей меняется по мере развития общества. Одна и та же отрасль может из важнейшей предпосылки роста становиться его тормозом (классическим примером является история угольной промышленности). Но в самом общем виде здесь имеет смысл говорить о различии между пониманием отсталости в индустриальном обществе (в сравнении и традиционным) и в постиндустриальном обществе (в сравнении с индустриальным). Именно поэтому здесь возможно и вполне естественно превращение не только отсталой страны в передовую, но и передовой страны в отсталую.

Отставание страны может характеризоваться как количественными, так и качественными индикаторами, причем здесь исключительно важна их взаимосвязь. Наиболее общими количественными характеристиками уровня социально-экономического развития являются, естественно, показатель среднедушевого ВВП – его абсолютный уровень и темпы роста.

Впрочем, среднедушевой ВВП – это не только количественный, но прежде всего синтетический качественный показатель. Разные его уровни характеризуют определенные этапы в развитии данной страны и ее хозяйства, поскольку однотипные страны характеризуются сопоставимым уровнем среднедушевого ВВП. Можно выделить несколько интервалов этого показателя, каждому из которых соответствует определенный уровень социально-экономического развития – аграрная монархия, индустриальное общество с доминированием промышленности и авторитарными тенденциями в политической жизни или современная рыночная демократия с преобладанием в ней постиндустриальных тенденций. Бывают и исключения[12]12
  Связь между среднедушевым ВВП и уровнем политического развития анализируется в: Huntington S. P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991; Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: РОССПЭН, 2003. Здесь же содержится и объяснение того исключения, какое являют собой в этом контексте страны Персидского залива.


[Закрыть], но анализ данных исторической статистики вполне убедительно показывает, что при прочих равных условиях нахождение стран на сопоставимом уровне среднедушевого ВВП (разумеется, с учетом паритетов покупательной способности) свидетельствует о принципиальной схожести их социально-экономических и политических структур[13]13
  Например, это с наглядностью вытекает из анализа исторической статистики, приводимой А. Мэддисоном (Maddison A. Monitoring the World Economy 1820–1992. P.: OECD, 1995). Нетрудно заметить, что здесь отчетливо выделяются три группы стран: с уровнем среднедушевого ВВП ниже 1500 долл., 2–6 тыс. и выше 10 тыс. Причем в странах с уровнем 1,3 –1,5 и 5 –6 тыс. долл. на душу населения, как правило, наблюдаются интенсивные трансформационные процессы.


[Закрыть].

Таким образом, отставание может характеризоваться нахождением страны в интервале более низком по сравнению с наиболее развитыми (передовыми) странами. Принадлежность к этому интервалу свидетельствует, что по уровню экономического, социального и политического развития страна существенно отстает по передового уровня данной эпохи. В то же время существует разброс в рамках каждого их этих интервалов (особенно верхнего). Однако количественные расхождения стран, находящихся в одном и том же верхнем интервале, не свидетельствуют однозначно в пользу превосходства одной страны над другой: здесь если и имеет смысл говорить о задачах догоняющего развития, то преимущественно с точки зрения преодоления количественного и в меньшей степени качественного (структурного) разрыва. В рамках одного интервала могут происходить различные подвижки и перегруппировки, однако они необязательно отражают существенные качественные сдвиги. Важно лишь, чтобы темпы роста этих стран оставались сопоставимыми друг с другом в среднесрочном периоде.

Чисто количественные изменения в показателях уровня экономического развития (включая ВВП) нельзя абсолютизировать еще и потому, что серьезные структурные сдвиги могут сопровождаться падением производства. Напротив, рост объемов производства, даже некоторое ускорение темпов роста может происходить и в условиях начинающегося экономического кризиса. Пример последних двух случаев дает опыт позднего СССР: в 1970-е годы количественные показатели его динамики были хотя и невысокими, но выглядели вполне прилично на фоне стагфляции в западном мире, а после провозглашения политики ускорения темп роста в 1987–1988 годах даже несколько возрос[14]14
  Hanson P. From Stagnation to Catastroika: Commentaries on the Soviet Economy, 1983 –1991. N. Y.: Praeger, 1992.


[Закрыть]. Однако, несмотря на все эти статистические данные, налицо было углубляющееся качественное отставание от Запада и нарастание системного кризиса советского коммунизма.

Наконец, для характеристики происходящих в стране процессов (преодоления или сокращения разрыва) могут также использоваться индикаторы, специфические именно для данной фазы социально-экономического развития. Скажем, для периода ранней индустриализации показательными являются численность промышленных предприятий и количество занятых на них рабочих, применение машин. В эпоху зрелого индустриализма, когда важнейшим фактором эффективности производства была экономия на масштабах, основными индикаторами прогресса являлись концентрация капитала и труда, насыщение производства машинами и механизмами, уровень производства угля, чугуна, стали, цемента (в абсолютном выражении и на душу населения). Напротив, в современном раннем постиндустриальном обществе высокая концентрация отраслей, являвшихся предметом гордости индустриальной эпохи, оказывается уже тяжелым бременем (как экономическим, так и социальным), а на передний план выходят показатели, характеризующие развитие высоких технологий, темпы обновления производства, уровень развития социальной сферы (особенно образования и здравоохранения) и вообще сферы услуг.

Разумеется, можно выделить и некоторые общие принципы, применимые к решению задач догоняющего развития в различные эпохи и в разных странах. Хотя соответствующий набор задач будет достаточно неконкретным, его осознание и формулирование представляют интерес, поскольку позволяют задать некоторую стартовую позицию для дальнейшего анализа. Одна из наиболее четких и корректных формулировок задач догоняющего развития содержится у Дж. С. Милля. Его подход особенно интересен тем, что среди стран, которым адресуются его рекомендации, прямо названа Россия. Милль называет следующие три принципа догоняющего развития:

«Во-первых, улучшение форм управления, более совершенная защита собственности; умеренные налоги и уничтожение произвольных вымогательств, осуществляемых под видом сбора налогов… Во-вторых, желаемого результата можно достичь посредством повышения уровня умственного развития народа, искоренения обычаев и предрассудков, препятствующих эффективному использованию труда, и развития умственной активности, пробуждающей в людях новые устремления. В-третьих… привлечение иностранного капитала… В большей или меньшей мере эти соображения относятся к населению всех стран Азии, а также к наименее цивилизованным и неразвитым в промышленном отношении районам Европы, например России, Турции, Испании и Ирландии»[15]15
  Mill J. S. The Principles of Political Economy. Vol. 1. Ch. 13. § 1; Милль Дж. С. Принципы политической экономии. М.: Прогресс, 1980. Т. 1. С. 322 – 323.


[Закрыть]. Однако принципиальная проблема состоит в том, чтобы адаптировать эти общие принципы к конкретным обстоятельствам места и времени.

Особенность модернизационного процесса второй половины XIX – первой половины XX века с точки зрения социально-экономического развития России определяется прежде всего тем, что в этот период формировалась и реализовывалась модель ускоренной индустриализации в условиях страны с крайне отсталой (во всяком случае по европейским меркам) экономической системой. Механизмом, призванным компенсировать эту отсталость, был этатизм, то есть активнейшая вовлеченность государства в организацию хозяйственной жизни. Впрочем, это не следует рассматривать как специфически российскую черту, это общая характеристика догоняющей индустриализации.

В работах ряда исследователей достаточно подробно проанализированы принципы и механизмы преодоления отсталости и решения задач ускоренной индустриализации[16]16
  Gerschenkron A. Op. cit.; Perez C., Soete L. Catching-up in technology // Dosi G. et al. (eds.). Technical Change and Economic Theory. L. and N. Y.: Pinter, 1988; Abramovitz M. Thinking about Growth. Cambridge: Cambridge University Press, 1989; Cooper C. and Kaplinsky R. (eds.). Technology and Development in the Third Industrial Revolution. L.: Frank Cass, 1989; Shin J. – S. The Economics of the Latecomers: Catching-up, Technology Transfer and Institutions in Germany, Japan and South Korea. L. and N. Y.: Routledge, 1996, et al.


[Закрыть]. В них рассматриваются конкретные ситуации догоняющего развития отдельных стран (прежде всего по отношению к Германии, России и Японии), а также предпринимаются попытки построения общих, универсальных моделей этого процесса[17]17
  Обзор подходов к решению проблемы ускоренной индустриализации см. в: Shin J. – S. The Economics of the Latecomers: Catching-up, Technology Transfer and Institutions in Germany, Japan and South Korea. L. and N. Y.: Routledge, 1996.


[Закрыть].

Решение задач ускоренного развития предполагает активное участие в этом процессе государства. Именно государство может способствовать ускорению социально-экономического прогресса данной страны или существенно затормозить его. Однако что именно должно делать государство для стимулирования роста? Для ответа на этот вопрос необходимо принимать во внимание особенности развития данной страны в данных исторических обстоятельствах. В конечном счете успех догоняющего развития – это всегда результат искусства экономической политики, а не успехов экономической науки. Хотя накопленный за последние двести лет опыт позволяет сделать некоторые обобщения.

А. Гершенкрон выделяет две группы факторов деятельности государства в догоняющем обществе – «негативную» и «позитивную»[18]18
  Gerschenkron A. Op. cit. P. 19.


[Закрыть]. Если первая группа факторов создает общую основу для структурной трансформации и ускоренного экономического роста, то вторая представляет собой набор социально-экономических обстоятельств, трансформирующих рост из принципиально возможного, потенциального в реальный.

Негативная роль государства, по Гершенкрону, состоит в создании благоприятной среды, в снятии институциональных ограничений экономического роста, включая обретение страной политической стабильности. Конкретный набор действий зависит здесь от обстоятельств исторического развития страны, от наличия или отсутствия факторов, сковывающих экономическое развитие на данном уровне развития производительных сил. Причем очень часто речь идет об обстоятельствах, ранее созданных самим же государством[19]19
  Например, к негативным предпосылкам роста относятся обретение страной политической стабильности, проведение аграрной реформы в Германии или великие реформы Александра II, дополненные финансовыми реформами Александра III.


[Закрыть].

К позитивным предпосылкам относится комплекс специальных мер для обеспечения ускоренного развития. Они не менее разнообразны и по сути выступают как определенные институты, обеспечивающие экономический рост. В разных странах и в разные эпохи важнейшими для роста институтами могли быть инвестиционные банки (в Германии) или прямое государственное участие в экономической жизни (в России конца XIX – начала XX века).

Разграничение позитивных и негативных факторов является принципиально важным для понимания особенностей выполнения государством своей роли в различных экономико-политических обстоятельствах. Набор мер, которые можно охарактеризовать как «негативную роль» государства, вполне сопоставим как в странах – пионерах экономического роста, так и в странах догоняющего развития (разумеется, речь идет о сопоставимости применительно к одному и тому же этапу развития общества и научно-технического прогресса). Государство должно обеспечивать базовые предпосылки для роста, отменяя и гарантируя невозврат тех пут, которые стоят на пути экономического прогресса на данном этапе развития науки и техники.

Другое дело – позитивная роль, которая стала одной из наиболее остро дискутировавшихся тем в области экономической теории и практики экономической политики. Общие рамки для анализа позитивной роли государства изложены в приведенной выше цитате из Дж. С. Милля. В ХХ веке эти вопросы вообще находились в центре внимания. Государство играло совершенно различную позитивную роль в разных странах при решении ими схожего круга задач (скажем, индустриализации). Так, государство не играло значительной позитивной роли в обеспечении роста пионеров индустриализации; эта роль была достаточно ограниченной в догоняющей индустриализации Германии и Японии; и, наконец, она была исключительно важной в России конца XIX – первой половины XX века, как впоследствии и в новых индустриальных странах Азии.

С чем же связана значительная позитивная роль государства в решении задач догоняющего развития? Возможны два варианта ответа на этот вопрос.

Один вариант, основанный исключительно на опыте индустриализации, объяснял активную позитивную роль государства уровнем отсталости страны: чем сильнее отсталость, тем активнее должно вмешиваться государство непосредственно в хозяйственный процесс. Из этого А. Гершенкроном делался вывод, что по мере преодоления отсталости значение прямого государственного вмешательства в управление экономическим развитием может ослабевать, а на его место в деле централизованного регулирования (или координации) хозяйственной жизни могут приходить крупные банки, как это имело место в более развитой Германии[20]20
  Gerschenkron A. Europe in the Russian Mirror: Four Lectures in Economic History. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. 123.


[Закрыть].

Другой вариант ответа на вопрос о потребных масштабах государственного вмешательства связан с опытом последних десятилетий ХХ столетия. Он позволяет предположить, что роль государства в немалой степени зависит и от этапа общественно-экономического развития, существенно различаясь в индустриальном и постиндустриальном мире, что значительно изменяет допустимые и эффективные механизмы госрегулирования.

Различие позитивной роли государства в индустриальном и постиндустриальном мире связано в первую очередь с характером производительных сил той или иной эпохи. Их качественное различие предопределяет расхождение (точнее, противоположность) принципов поведения государственной власти при решении задач технологического прорыва. В индустриальном обществе центральным вопросом государственной политики является концентрация ресурсов на прорывных направлениях технического прогресса, мобилизация всех сил и средств, доступных данному обществу. Принципиально иной уровень технологической неопределенности делает такого рода политику в постиндустриальном обществе невозможной и неэффективной. Вместо концентрации ресурсов главной задачей становится обеспечение максимальной адаптивности общества и каждого экономического агента, создание такой политической и правовой среды, в которой все они ориентированы на активное выявление и максимально полное удовлетворение интересов и потребностей своих контрагентов (друг друга)[21]21
  Об особенностях ускоренной модернизации в постиндустриальном мире см.: Мау В. А. Постиндустриальная Россия в постиндустриальном мире: проблемы догоняющего развития // Вопросы экономики. 2002. № 7.


[Закрыть]. Ключевой проблемой заимствования из развитых стран становятся не только технологии, но и институты – наличие правил игры, адекватных для решения стоящих перед страной проблем.

Таким образом, значительное возрастание роли государства в экономической жизни России в условиях осуществления модернизационной политики рубежа XIX–XX веков было связано с тремя группами факторов. Во-первых, с традициями российского этатизма, поскольку государство в силу многих (культурно-политических, экономических и иных) причин всегда играло серьезную роль в хозяйственной жизни страны. Во-вторых, с особенностями индустриальной фазы, в которую вступал мир во второй половине XIX века. В-третьих, с вызовами догоняющего развития, которое требовало концентрации усилий на решении в короткие сроки задач, на которые у стран – пионеров индустриализации ушли десятилетия. По нашему мнению, именно отсталость и потребности догоняющей индустриализации были главными причинами государственного экспансионизма, что было гораздо важнее, чем уходящие в прошлое традиции.

Нам теперь предстоит обсудить опыт и логику догоняющей индустриализации, результатом чего стало формирование в России (СССР) экономики с невиданным до того времени уровнем огосударствления и централизации. Это тем более важно, что в первой трети ХХ века были опробованы различные формы и методы государственного регулирования – госрегулирование в условиях рыночной экономики, модель «рыночного социализма», централизованное регулирование тотально огосударствленного хозяйства, а также модель «военного коммунизма». Причем три из этих четырех моделей были беспрецедентны в мировой экономической истории, и России предстояло опробовать эти модели на себе, чтобы продемонстрировать их низкую эффективность[22]22
  Здесь уместно процитировать известные слова П. Я. Чаадаева: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?»


[Закрыть].