Текст бизнес-книги "Правила бессмысленного финансового поведения"

Автор книги: Яков Миркин

Раздел: Личные финансы, Бизнес-книги

За кладами не возвращаются

Если вы уехали за границы России по политическим побуждениям, то ваше имущество конфискуется, если вы не вернулись к моменту конфискации. Так гласит ныне действующий Сводный Закон от 28 марта 1927 года «О реквизиции и конфискации имущества» в статье 13.

Так что зарывать клады бесполезно. За кладами не возвращаются. Знаменитый нарышкинский клад из двух тысяч с лишним предметов столового серебра, пяти сервизов, таился в Петербурге, на улице Чайковского, 29, среди коммунальных квартир, под полами, в замурованной комнате полтора на два метра. Сиял, не окислился, когда нашли его в мешках, пропитанных уксусом, завернутым в газеты от осени 1917 года. Дело было 95 лет спустя, в 2012 году. Нашлась и внучка, 84 лет, конечно, в Париже. Дело было безукоризненное – на каждом предмете нарышкинское клеймо, личная вещь. А отдать ее нельзя. И клад осел в Константиновском дворце (ныне – государственном).

Ибо, торжественно, медленно повторим, «конфискация имущества производится… в отношении лиц, бежавших за пределы Республики из политических побуждений и не возвратившихся к моменту конфискации». По статье 13 Сводного Закона от 28 марта 1927 года «О реквизиции и конфискации имущества», постановление ВЦИК РСФСР от 28 марта 1927 года «Об утверждении Сводного закона о реквизиции и конфискации имущества». И этот закон действует!

Никто из них не вернулся в Россию к моменту конфискации. И больше никогда не вернется. Так что не делайте ям и потаенных комнат: за кладами не возвращаются и их не отдают – никому и никогда[10]10
  Источники: Информационно-справочная система «Консультант-Плюс»; Голубкова М. Клад Нарышкиных оценили почти в 200 млн. руб. // Российская газета, 2013 г. 19 декабря; Смирнова И. Интервью с Натали Нарышкиной // 2012 г., 15 апреля // http://svpressa.ru/society/article/54498/; Лукашов В. Тайная комната с сокровищами обнаружена в петербургском особняке. // 2012 г., 29 марта // https://www.vesti.ru/videos/show/vid/405947


[Закрыть].

Купание золота на черном рынке

Как это бывает? Мы забыли. Сначала – доллары, ломтями или по кусочку. Потом пухлые рубли из-под пальто. Серенький денек. И пахнет птицами, которых сейчас поймают.

Ну-ну-ну, есть свидетельства. Исай Абрамович, троцкист, лагерник, а тогда еще свободный студент решил сбыть в Москве золотые монеты царской чеканки. В них ему давали зарплату во Владивостоке, в Дальневосточной республике, а в Москве – только бумажки, рубли. 1923 год.

Сначала он менял золото в Госбанке. Но старый большевик (он был потом расстрелян в 1938-м) сказал ему: «На “черной бирже” у Ильинских ворот ты получишь в три или четыре раза больше… Ты студент, тебе каждая копейка дорога, никто тебя не осудит». И он пошел. «Гудела, кричала, торговалась толпа, беспрерывно слышались выкрики спекулянтов: “Беру доллары!”, “Беру фунты стерлингов!”, “Беру золото!”. Спросив одного из них, сколько он даст мне за пятирублевую золотую монету, я услышал сумму, в несколько раз превышавшую официальный курс. Я отдал монету, получил бумажки и уже хотел уходить, как вдруг раздался крик: “Облава!”… Толпу оцепляли милиционеры. Кольцо сжалось»[11]11
  Абрамович И.Л. Воспоминания и взгляды: в 2 кн. / Абрамович И.Л. М.: КРУК-Престиж, 2004. Т. 1: Воспоминания. С. 22.


[Закрыть].

Окруженных пропускали по одному. Проверяли документы. «Дошла очередь до меня. Я показал студенческую книжку и партбилет (паспортов тогда еще не было). На вопрос начальника милиции, как я сюда попал, я соврал, что просто проходил мимо. Меня отпустили».

Пусть и нас отпустят, если придется выйти вместе с воробьями на московский заклеванный уголок и там менять свои бумажки, а потом начальник милиции будет изумленно спрашивать: «А вы-то как сюда попали?».

Так и попали – дать хлеб, тепло и молоко.

Как прийти за кладом

Бессмысленно закапывать клады – их не отдают. Но мы ищем клады всю жизнь. Мой знакомый был кладоискателем в кубе. В старом, большеглазом двухэтажном доме – крепости его предков – были стены из толстых почерневших бревен, были полы с ямами под паркетной доской, и еще внизу был просторный, безумный, злобный темный подвал, конечно, из кирпича, цепкого, в зазубринах. Не банкам же там валяться, набитым паучьей пыльцой, а золоту быть под покровом ночи.

Вступив в этот дом в сладком десятилетнем возрасте и сжившись со двором, кошкой, комнатами с вечнозелеными обоями и солнцем, он объявил отцу, что будет искать клад. Здесь должен быть клад. Он обязан быть закопан. Или забит под половицу. Или спрятан в потемневшую масляную тряпочку, из-под которой проступают червонцы, но в шкафу с двойным дном.

– Нет, – сказал отец, – друг мой, ты ничего в нашем доме не найдешь.

– Ну, папочка, – заныл мой знакомый, конечно, в образе десятилетнего оборвыша. – Пусти меня в подвал, там – тайны, там могут быть даже призраки, которых нужно умолить уйти, пока не поздно!

– Однажды, – сказал ему отец, – поздним летним вечером, задолго до войны, к твоим бабушке и дедушке постучались два странника, он и она. Дело было в 1932 году, для тебя таком же далеком, как и годы пиратских наслаждений.

«Можно ли пройти на кухню, – спросила женщина твою бабушку, Полину Сергеевну, – и поговорить?»

Никто ведь не помнит, как они выглядели. Темно-синее, морщины, платок, выдававший его хорошее происхождение, может быть, седины вперемешку с выцветшими глазами, что очевидно даже под хмуроватой лампой. Или так всё было устроено, что они растворились в вечернем воздухе, как будто их и не было, оставив только след, что были.

«Простите, – спросил странник, высокий, сухопарый, – как вас величать?»

«Федор Иванович», – ответил твой дедушка.

«Поговорите с нами? – спросил он. – Стакан чая, может быть?»

Чай, чай, чай. Над ним можно толковать, над кофейником, пожалуй, нет – терпкое разъединяет души. Но чай – да, конечно, и именно за чаем они признались – здесь не нужно имен, – что это их дом. Когда-то был – до реквизиций, до выселений и просто бегств, но дом, старинный, плотный, был несомненно их. И можно без имен – хотя для взыскующего вынуть из бумаг их имена заняло бы полчаса.

За пять минут можно отторгнуть человека. А здесь прошлись по комнатам, и женщина застыла у печи, у изразцов, хотя и сгорбленных, но еще цветущих. «Я брала их у Кузнецова, – вдруг сказала она. – И у нас есть к вам нижайшая просьба».

Переночевать? Скрываться? Тайно подглядывать из окна? Не доносить о них властям?

«Видите ли, – и они переглянулись между собой, – мы надеялись вернуться и, когда спешно уходили из города, зарыли в подвале жестянку с червонцами».

«Золотыми», – добавила она, хотя и так было понятно, что не бумажки, не керенки, не гербы пустоглавые, а только николаевское золото могло быть закрыто, пусть и в жестянке или в промасленном кошельке, но только золото великое, самоцветное, пестро сияющее, могло скрываться под земными глубинами.

«Клад, – добавил он и засмеялся. – Золотой клад, господи, как в детской книжке!»

И попросили его отдать – для жизни советской, хотя как зовут, где бытуют и потихоньку скрипят, конечно, не рассказали. Прилетели, сели, клюнули, выпили чайку, того, липового, – и скрылись во тьме, которой у нас много в душе.

В подвал вели литые, в узорах ступеньки. В руках была керосиновая лампа, а гостям или птицам – как их называть? – вручили лопату, не серп и не молот. Первый удар лопатой был глух, второй – беспочвенен, от третьего и мышь бы не зашевелилась, а вот на четвертом, нежном, почти скребке, был услышан не стон, а скрежет.

И был розовый восход. Из праха, из горечи пустынной появилась, с двуглавым жестяным орлом на крышке, большая, грешная цилиндрическая коробка «Товарищества Эйнемъ», набитая червонцами, как медно тусклыми леденцами.

Бабушка ойкнула. Дед, наверное, заскрипел зубами. А затем двинулись вон, как пробитые пулей голуби. Не наше. Гости, между тем, набивали золотом малые емкости, но ежились, не запрут ли их сейчас в подвале, как бывает с кладоискателями и еще – правдолюбцами. Им было страшно. Наверху были люди и власти.

Наконец дверь сказала: «Заржавела, скриплю!» – и они появились из подвала на свет. Женщина держала в руке тряпицу с золотом – мерси за сохранение, за то, что сами клад не нашли, и за то, что не закрыли в подвале, ибо мало благоволения в наших проклятых лесах.

«Нет!» – сказала бабушка Полина Сергеевна.

«Нет, нет!» – сказал дедушка Федор Иванович.

Или они ничего не сказали – история об этом умалчивает, а просто руку, к ним протянутую с тряпицей, полной золота, отодвинули, и пошли дальше, в год 1933, а потом в жестокий 1934-й и не менее проклятый 1935 год – дальше в войну.

Поэтому никто никогда не узнает их полных имен – благотворение должно быть слепым, глухим и немым.

– Но хотя бы, в каком городе это случилось? – спросил я своего знакомого, так и не разрывшего подвал, как крот.

– В старинном купеческом городе Шадринске, – был ответ. – На реке Исети.

Бессмысленно закапывать клады в Москве. Никогда не вернутся они в Петербурге. Но вот если в Москве встать лицом на восток и отсчитать ровно две тысячи километров, не больше и не меньше, то там, в городе Шадринске, на реке Исети, есть дом – куда ему деться, – где в подвале нет ни сундука, ни жестяной коробки, зарытой на полметра, ни даже царского пятака, вынырнувшего неизвестно откуда.

Этот дом стар, когда-нибудь совсем развалится, но он совершенно чист.

Любовь к денежным реформам

Каждое поколение россиян в прошлом веке теряло свои активы, а следующее начинало почти с нуля. Войны, революции, коллективизации, денежные реформы, инфляции, да и просто отъемы даже в мирное время. У российского народа никогда не было своей собственности. За 60 с лишним лет (1861–1917) он просто не успел ее создать. Поэтому в комиссионных магазинах так пусто.

У государства всегда была любовь к конфискационным реформам. Главная идея 1991 года – убрать «денежный навес» (слишком много денег у населения и мало товаров). Но были еще и экзотические идеи – якобы начался контрабандный завоз фальшивой наличности из-за рубежа, и диверсией этой занимаются западные банки. Реформа была жестка, как жестяная банка. Меняли не больше 1000 рублей на человека. Если больше, то спецкомиссии должны были это разрешить. Сразу же заморозили вклады в Сбербанке (на руки – не более 500 рублей в месяц). Те, кто копил на старость, могли лишь бессильно смотреть, как тают под ростом цен их сбережения. С апреля началась еще одна «конфискация» – повышение указами государственных розничных цен. Мясо стоило 2 рубля – стало 7 рублей. Сахар был 85 копеек – стал 2 рубля. Колбаса прошагала от 2 рублей к 10 рублям.

На нас были сброшены все неудачи государства. А какие? Что не удалось сделать? Сбалансировать военный и гражданский секторы. При падении мировых цен на нефть дать все стимулы росту. Обеспечить осторожный, двухсекторный переход к рынку, не уронить экономику. Накормить население, как лозунг, которому подчинено всё на свете.

Денежная реформа 1991 года – точка отсчета кризиса 1990-х, скачка инфляции. Бегства капитала из России. Кто будет вкладывать деньги там, где их отнимают?

Тем более что вскоре грянула новая денежная реформа.

Летом 1993 года – обмен советских купюр на российские. Но обязательно с убытком для населения. Был установлен лимит на обмен – 35 тысяч рублей (примерно 35 долларов). Затем увеличили до 100 тысяч (примерно 100 долларов). На все это счастье давались две недели.

Что в результате? Были съедены все сбережения тех, кто старше. В рынок вошли без главного инвестора – населения. Лучшего урока для тех, кто боится вкладывать в Россию, просто нельзя было придумать. На 25 лет вперед основными инвестициями в Россию стали спекулятивные, а главным риском – отъем собственности.

В 1991 году нам освежили историческую память, ибо реформа декабря 1947 года и даже деноминация 1961 года тоже были конфискационными. В 1947 году вклады в сберегательных кассах до 3 тысяч рублей обменивались на новые деньги один к одному, от 3 до 10 тысяч рублей – меньше на одну треть, свыше 10 тысяч – минус две трети суммы вклада.

А нелюбимые властью наличные – только в пропорции 10 старых рублей на один новый. Как и в 1991 году, шла речь о фальшивых рублях, которые нужно уничтожить. И как в 1991 году был дан жесточайший срок обмена – одна-две недели. А потом – всё.

Это воспоминание о будущем? Нам много лет твердят о непопулярных реформах. О том, что реформы – болезненны. Эти речи значат только одно – сбросить свои ошибки и потери на нас. Как всегда. Жгучее желание. На нас. Готовиться.

Секретная инструкция

У вас – деревенские корни? Тогда ваша семья – кулацкая, если у нее есть мельница, маслобойня или крупорушка (ЦИК СССР, СНК СССР, Постановление от 23 февраля 1930 г.). Или – просорушка, волночесалка, шерстобитка, терочное заведение, картофельная, плодовая или овощная сушилка (тот же самый ЦИК).

Всё это конфискуется. А также дом, любые постройки, инвентарь, запасы, сберкнижки, облигации и деньги. Всё-всё, кроме 500 рублей (Президиум ЦИК СССР, Секретная инструкция от 4 февраля 1930 г.). Дано задание: 60 тысяч кулаков – в лагеря, 150 тыс. – на поселение в Сибирь, на Урал и т. п. (Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г.).

Имущество прочих? Сдать в колхоз всё: землю в пользовании, лошадей, инвентарь и скот (ВЦИК, СНК СССР, Постановление от 16 января 1930 г.). Оставить дом, участок при нем и корову – и обложить их налогами. А церкви закрыть (Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г.). «Покончить с противогосударственной и противоколхозной практикой попустительства в отношении единоличника» (СНК СССР, ЦК ВКП(б), Постановление от 19 апреля 1938 г.). А его имущество – загнать в колхоз.

Кстати, а колхозное – чье это? «Приравнять по своему значению имущество колхозов…к имуществу государственному… Применять… за хищение (воровство) колхозного… имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества» (ЦИК СССР, СНК СССР, Постановление от 7 августа 1932 г.).

Что имеем? Конфискованная деревня. Времянки, люди без имущества. Что еще? Наемные рабы («палочки»), без паспортов, то, что производят для себя, на участке, еще и обложено налогом. Любым способом – в город, человеческое опустынивание.

Нам же остается приезжать в пустынные места, в пустынные дома – или следы домов – и проклинать всё то, что оставило большинство без наследства. И погубило сотни тысяч семей.

Это – не мы. Не мы это делали. Рабы – не мы. Но можем – это носится в воздухе – стать рабами.

Или становимся – кто радостно, кто тягуче, кто проклиная всё, – но ими.

Или всё же нет? Не становимся?

Здесь нужно поставить знак вопроса, оставляя будущую историю тому чувству меры и предосторожности, которое должно было возникнуть у нас из прошлого.

Или просто сказать: «Увидим!»

Узнаем. Сами, на своей шкуре.

Государство: как не вернуть вам деньги

У российского государства – кредитная история не очень. Последний дефолт – в 1998 году. Финансовая пирамида ГКО – ОФЗ, кризис 1998 г., крушения рубля, банков, инвестиционных фондов, вспышки инфляции – массовые потери для всех нас[12]12
  Подробно см.: Миркин Я.М. Финансовое будущее России: экстремумы, бумы, системные риски. М.: Кнорус, Geleos, 2011. С.88–90.


[Закрыть]. И, конечно, пенсии, пенсии, пенсии.

Это все новенькое? Или продолжение длинной истории?

Началось всё просто – в 1917–1918 годах все облигационные займы были аннулированы.

Дефолт. Ну и ладно.

В 1922—1957-х в СССР (Россия – правопреемник) выпущены около 60 облигационных займов, в 1957—1990-х – 5.

Каких только не было займов! В 1920-х – натуральные (хлебный – на 30 млн пудов хлеба, сахарный – на 1 млн пудов сахара). Их погашение делалось натурой или деньгами по рыночной цене хлеба, сахара. Займы на военные расходы (1937 г. – начало 1940-х), на расходы в сельском хозяйстве (1925, 1927 годы), на восстановление народного хозяйства (5 займов в 1946—1950-х), на индустриализацию (3 займа в 1927–1929 годах), на развитие народного хозяйства (11 займов пятилеток в 1930-х, 7 займов развития в 1950-х).

В 1920—1930-е с высокой частотой, а начиная с 1940-х – через 10–15 лет выпускались государственные процентные выигрышные займы (9 %-ный заем 1930 г., 3 %-ные займы 1938, 1947, 1966, 1982 гг., 15 %-ный российский заем 1992 г.). В 1920-е – начале 1930-х выпущены около 30 отраслевых займов («автомобильные обязательства», «велосипедные обязательства» и т. п.), гарантированных государством. А Минфин как-то дал жизнь беспроцентным краткосрочным платежным обязательствам с мелким номиналом (1927 г.). Это, по сути, деньги, они могли обращаться как средство платежа.

Принудительные займы. В 1923 г. – первый государственный 6 %-ный выигрышный заем. Реализован среди имущих слоев в принудительном порядке (подрядчиков, комиссионеров, поставщиков, лиц, имеющих высокие доходы), т. к. «участие их в подписке на заем не соответствует тем средствам, которые сосредоточены у них на руках» (Декрет СНК СССР от 4 сентября 1923 г.).

Фактически принудительными были займы 1940—1950-х, распространяемые среди населения по подписке. «Дружной подпиской на государственные займы трудящиеся СССР демонстрировали свое морально-политические единство, сплоченность вокруг Коммунистической партии и готовность активно участвовать своими средствами в строительстве коммунизма»[13]13
  Финансово-кредитный словарь. В 2-х томах. М.: Госфиниздат. 1961. Т. 1. С. 299.


[Закрыть]. В 1957 г. выпуск таких облигаций был прекращен.

Дефолты были. Почти все займы 1927–1945 годов были обменены на облигации с более длительным сроком погашения и меньшим процентом (например, вместо 10 на 20 лет, вместо 6 % на 3 % и т. д.).

Еще дефолты. Подавляющее большинство займов, выпущенных в 1947–1957 годах, были в 1957 г. продлены на срок в 20 лет, а фактически на больший срок, т. к. погашение по ним должно было идти тиражами выигрышей еще 20 лет (гаситься начали в 1974 г.).

Эти облигации были в каждой семье. Просто валялись.

Постоянно ухудшались условия облигаций. В 1920-х преобладали займы на короткие и средние сроки (до 1 года, до 5–6 лет). С конца 1920-х и до середины 1930-х наиболее распространенным сроком займа стали 10 лет. С июля 1936 г. и до конца 1980-х облигации выпускались, за единственным исключением в 1957 году, на срок 20 лет. Ставка по облигациям понизилась от 8—12 % в 1920-х – начале 1930-х до 3–4 % в середине 1930-х – начале 1950-х, и до 2–3 % – до конца 1980-х.

Что впереди? Верьте только себе.

Как не дать построить дом

Мы родом из рабства, ничего не поделаешь. И от рабства недалеко ушли. Языком документов – о нашем жилье, о нашем рабском жилье.

Запрет дома больше 60 метров. Запрет владения двумя домами

«В личной собственности гражданина может находиться один жилой дом (или часть одного дома). Размеры жилого дома юридически нормированы… Предельный размер жилой площади для индивидуального строения установлен в 60 кв. м» (ГК РСФСР; Астановский Г. Б. и др. Комментарии к Гражданскому кодексу РСФСР, «Юридическая литература», 1982).

Дачи – нельзя

«1. Запретить повсеместно отвод гражданам земельных участков под индивидуальное дачное строительство. 2. Признать необходимым прекратить продажу гражданам дачных строений» (Постановление Совмина СССР от 30 декабря 1960 г. № 1346)

Запрет личной продажи автомобилей

«1. Установить, что продажа легковых автомобилей, принадлежащих индивидуальным владельцам, может производиться только на комиссионных началах через магазины государственной торговли. 2. Поручить Советам Министров союзных республик:… б) запретить регистрацию в органах Госавтоинспекции легковых автомобилей, купленных гражданами у индивидуальных владельцев автомобилей помимо магазинов государственной торговли или собранных ими из отдельных агрегатов и запасных частей» (Постановление Совмина СССР от 23 марта 1961 г. № 277 «О дополнительных мерах борьбы со спекуляцией легковыми автомобилями)

А дальше – летние садовые домики и моральные извращения, с ними связанные. Не больше чем от 4 до 6 соток. Запреты на второй этаж, на подвалы, на отопление, на проживание. Обязанность выращивать.

Извращения коллективного садоводства

«В некоторых районах страны под видом летних садовых домиков ведется строительство особняков дачного типа с гаражами и банями. Всё это не только наносит экономический ущерб народному хозяйству, но и ведет к серьезным отступлениям от моральных и нравственных норм советского образа жизни, извращению сущности коллективного садоводства и огородничества….

…. Установить, что в коллективных садах членам садоводческих товариществ земельные участки выделяются в размере от 400 кв. метров до 600 кв. метров… Летние садовые домики не предназначаются для постоянного проживания и не включаются в жилищный фонд…

…Члены садоводческих товариществ и коллективов огородников обязаны рационально и высокоэффективно использовать выделенные им земельные участки для производства соответственно фруктов, ягод, овощей и другой сельскохозяйственной продукции…» (Постановление Совмина СССР от 29 декабря 1984 г. № 1286 «Об упорядочении организации коллективного садоводства и огородничества»).

Все это еще недалеко от нас – и снова обязательно придет, если только мы не остановимся хотя бы в шаге от очередного приступа всеобщей мобилизации.

Рабство или свобода, дома и имущество у семей или запреты на них, собственность или подчиненность, отчаянная любовь к государству и кормление у него – в этих развилках по-прежнему мы живем.