Текст бизнес-книги "Проверено мной – всё к лучшему"

Автор книги: Юлия Барановская

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Через четыре дня его пребывания в Лондоне мы были одним целым. Мы, как раньше, гуляли по Лондону, держась за ручки. Он поправлял мне волосы, постоянно гладил меня, мы ни на секунду не расставались. Он просыпался с утра и тут же собирался и увозил меня на завтрак, а там ухаживал за мной как за принцессой. Он был таким заботливым! Чуть ли не с ложки меня кормил! Когда мы перевезли коробки в новый дом, то он чуть не плакал, понимая, что вынужден уехать и оставить меня разбираться со всеми вещами одну. У наших друзей глаза были на лбу. Они вообще не понимали, что происходит. Он же сам им объявил, что ушел от меня! И тут они видят Андрея в проявлениях какой-то совершенно невероятной и не виденной ими от него теплоты по отношению ко мне. Я тоже не понимала. Знала только, что скоро все изменится – ему надо было уезжать, и уже при приближении к аэропорту он отдалялся все дальше и дальше от меня. В Хитроу Андрей практически выбежал из машины. Я снова осталась одна. Так началась наша двойная жизнь. Я тогда ее позволила. И дальше становилось все хуже и хуже.

В какой-то момент мне начало казаться, что я вошла в какой-то параллельный мир, и прыгала из нашего – туда и обратно – по чьей-то прихоти. Как я в дурке тогда не оказалась? Так же не бывает, еще три месяца назад у нас была счастливая семья, а сегодня я живу на правах любовницы. Жизнь вообще склонна делать резкие повороты.

Родом из детства

Помню, это было в начале 1990-х. Я услышала, что недалеко в магазине дают макароны: собрала все талоны, которые были в доме, и побежала в 150-ый гастроном, отстояла дикую очередь, и мне хватило, что было большой редкостью. Наверно, меня, ребенка, тогда пожалели – отоварили все талоны. Это была огромная коробка макарон! И вот я стою перед магазином, абсолютно счастлива, только сама дотащить до дома ее просто никак не могу. Находчивостью я обладала всегда. Достала кушак из пальто, сделала дырку в коробке, привязала кушак и потащила коробку волоком. Это интересно: как ты можешь быть счастлив независимо от чего бы то ни было. Сегодня посади меня в частный самолет, отвези на Бора-Бора, напои «Кристаллом», – буду ли я так счастлива, как была счастлива тогда? Это чувство не зависит ни от обстоятельств, ни от места, ни от времени.

Наше поколение проживает жизнь с такими взлетами и падениями, которые, наверно, и не снились нашим бабушкам. В какой-то момент в Лондоне я поймала себя на мысли, что сижу в ресторане и не знаю, что заказать – устриц или лобстера. Я не знаю и не понимаю, чего я хочу. А десять лет назад я стояла в очереди за макаронами и была счастлива, что они у меня есть. И когда ты в одной жизни проживаешь столько разных жизней, абсолютно несовместимых… это дает силу.

Я Андрею всегда говорила, что мне не страшно все потерять. Я уже это проходила. У меня была счастливая жизнь с мамой и папой, она рухнула, но началась какая-то новая. У меня было время жизни по талонам, я знаю, что такое есть только гречневую кашу. Забери у меня завтра сумку Шанель, я от этого менее счастливой не буду. Подари мне послезавтра тысячу сумок, мое внутреннее состояние не изменится. Счастье – оно внутри, его не дают количество денег и краб на обед. Странно, что пройдя ту же школу питерской жизни 1990-х, Андрей остался инфантильным, по большому счету, подростком, не готовым к трудностям.

В детстве я всегда ощущала себя белой вороной. Как-то раз, когда я была во втором классе, меня как старосту учительница попросила остаться после уроков и помочь расставить оценки. Несколько часов я старательно дублировала двойки, тройки и четверки с пятерками из журнала в дневники своих одноклассников. И вот пришли дети, открыли дневники, а там проставленные мной, но по просьбе учителя оценки. Кого обвинили? Меня. Прошли годы, а ситуация будто бы повторилась. Я словно снова услышала слова возмущения: «Что ты тут мне понаставила?» Только вместо чужих детей это сказал отец моих собственных. «Как она могла пойти к Малахову?!!» Придать гласности федерального масштаба наш развод было трудным решением, и я не из тех, кто к такому приходит быстро. Мне надо выносить его в себе. И так с ранних лет.

Как-то раз мы поехали на дачу. Мы очень любили всей семьей ходить по лесу и собирать грибы. И вот после одного такого похода у меня поднялась температура. Раньше, чтобы ее сбить, больного кутали. Мы в поселке городского типа, до Питера 80 километров, и моя бабушка, человек старой закалки, решила прибегнуть к народному рецепту. И вот я, словно куколка, лежу между десяти одеял и медленно сгораю. Нетрудно догадаться, что ребенок, укрытый таким количеством одеял в жару, получит тепловой удар. Я едва не сгорела. Когда к нам спустя час приехала скорая, я уже была фарфоровой куклой со стеклянным взглядом и холодными конечностями. Мама рассказывала мне потом, что врач чуть не убил ее, орал как резаный на нее, матом. Представляю, как она натерпелась, бедная.

Не знаю, на сколько поднялась температура, но моя голова не выдержала такого пожара, меня отправили на обследование и поставили на учет к невропатологу. Наверное, никто не появляется в жизни просто так, поэтому я не стану говорить ничего дурного об этом враче… Доктор решила посадить меня на самые настоящие транквилизаторы – прописала антидепрессанты шестилетней девочке. Ума не приложу, зачем. На каждой энцефалограмме, проведение и расшифровка которой стоили немалых усилий моему отцу, она находила новые «очаги», превращая мою болезнь во все более неизлечимую. Уже тогда я понимала, что до добра это не доведет. От таблеток мне становилось плохо, и несмотря на свой юный возраст я решилась на бунт. Я пришла к маме и нашла в себе силы сказать, что не буду пить лекарство, что не могу учиться в таком состоянии, что я постоянно ватная и сонная. Я сказала это с такой решимостью, с такой внутренней уверенностью, что мама поверила. Вопреки доводам «компетентного» врача, заверявшего, что без лекарств мне будет становиться все хуже и хуже, я перестала пить таблетки. Хуже мне не стало, напротив. Когда я перевелась из детской поликлиники во взрослую, мой новый врач посмотрел мою карточку и вынес вердикт: «Выдуманный, высосанный из пальца диагноз». Тогда, совсем девочкой, когда я пошла против воли взрослых, я, наверное, и стала сильной.

Но все накладывает свой отпечаток. Может быть, здесь, в этих событиях, корни всех моих снов и всех моих предчувствий в самые сложные периоды…

В любом случае, с тех пор любые мои эмоциональные переживания сразу находили свое выражение в физическом самочувствии. Стоило только маме уехать из дома, оставив меня одну с бабушкой, как у меня поднималась температура до 40 градусов. К нам без конца моталась скорая, терапевты то и дело ставили пугающие диагнозы, пока, наконец, не приехал один мудрый доктор, который сказал бабушке: «У вас такой ребенок». Именно он объяснил бабушке, что это не ОРВИ и не ОРЗ, а ребенок, который скучает по своей маме.

В возрасте шести лет я могла довести себя до изнеможения, доставая саму себя вопросами о Вселенной. Мысли – если бы этого ничего не было, что бы было – иногда не давали мне спать сутками. В возрасте десяти лет я решила, что сказки невозможно взять на пустом месте, что рассказанное так или иначе существовало. Воображение работало так, что я начинала задыхаться, и чтобы найти ответы, погружалась в чтение.

Вообще, я в детстве любила книжки и мечтала стать археологом. Я и сегодня получаю огромное удовольствие от путешествий по замкам и развалинам, местам раскопок. В таких местах, как Рим, Флоренция, Стоунхедж, Афины, есть определенная энергия, которую я очень тонко чувствую.

Каждый год летом я проводила месяц у бабушки в Витебске и два месяца на даче у другой бабушки под Питером. Там был Дом культуры, кинотеатр, и каждый год мы с родителями ходили смотреть практически одни и те же фильмы. Из года в год нам показывали кино «Воскресный папа». Во время просмотра я держала маму и папу за руки и говорила: «Скажите, что у нас такого никогда не будет». Не знаю, почему ребенка в таком юном возрасте это так глубоко задевало, ведь в итоге так и случилось. Предчувствие, наверно. Потому что исходя из того, что я видела в семье, развод родителей был абсолютно неожиданным, как гром среди ясного неба. Я очень тяжело переживала расставание мамы и папы. Мне было десять лет, и, конечно, я по-другому воспринимала и до сих пор воспринимаю те события. Мама говорит, что их расставание было всем очевидно, но мы заложники наших воспоминаний. Наверно, это здорово, что при всех своих личных дрязгах, мое детство родители сделали счастливым.

И не только они. Мой дедушка по маме был очень строгим: и к бабушке, и к маме, и к ее сестре, ко всем, кроме меня. Наверно, это мой дар – переворачивать жизнь мужчин с ног на голову. Когда родилась я, дед, как и было положено в советскую пору, пришел забирать меня из роддома, посмотрел в мои глаза и сказал: «А можно я ее домой донесу?» Родственники удивились. Еще больше они удивлялись, когда узнали, что дед гулял с коляской, занимался со мной, играл. Из каждой командировки он привозил мне подарки – баловал. Помню, как он поехал в Москву и, отстояв огромную очередь, достал мне игру «Электроника», где волк ловил куриные яйца. Но нашей общей с дедом страстью стало коллекционирование мишек. Он собирал значки и как-то взял меня с собой в клуб, где собирались такие же коллекционеры, чтобы обмениваться своими сокровищами. Пока мой дедушка говорил с каким-то приятелем, я заинтересовалась тем, что было у него выставлено, и увидела значок олимпийского мишки. «Хочу», – сказала я. Дедушка согласился достать значок, но мне приспичило именно сейчас. Естественно, его знакомый, увидев мой взгляд, заломил цену, а дед не смог мне отказать. Так началась история моих мишек. Я собирала их за счет дедушки, который терял «бриллианты» своей бесценной коллекции, лишь бы найти мне новый значок, а их было очень много – ведь к олимпиаде каждый поселок выпустил свою версию талисмана игр.

Ездить к бабушке и дедушке в Витебск вообще было очень весело, они так радовались моему приезду, что практически откармливали разной вкуснятиной и задаривали подарками. Каждое утро бабушка ездила на рынок, чтобы купить мне свежей клубники, готовила на завтрак блинчики с творогом, а потом в течение дня еще ходила за мной со свежими сливками и приговаривала: «Выпей сливок, ты такая худая!» Может быть, к ней я и приезжала худой, а вот обратно в Питер возвращалась колобком.

Несмотря на сложное дефицитное время, мы жили очень хорошо, были обеспеченной семьей, и так продолжалось до развода родителей. Я была разодетым сладким пупсом, самой модной девочкой во дворе – шубки, обувь на каблучках, красивый трикотаж. В доме не переводилось сладкое. Зайти в магазин и что-то купить, если, конечно, это что-то было в магазине, никогда не было проблемой.

С разводом родителей все изменилось. Впрочем, мы все в 90-е годы пережили немало: кто-то стал сильнее, кто-то погиб, а кто-то сломался. Когда мама стала жить с отчимом, первый год, два, три было еще более или менее нормально. А потом кризис взял верх. Это так странно для ребенка: вот у тебя все есть, ты ходишь на все концерты, которые хочешь, ешь икру и конфеты, и вдруг ничего нет. Тогда же мама родила Сашку, третьего ребенка. Ее зарплата была рассчитана до копейки. Из еды – только обед: суп и второе без излишеств. Ни конфет, ни мандаринов, ни сыра с колбаской. Были дни, когда обед был, а вот денег на хлеб уже нет, при этом кто-кто, а моя мама умеет распределять бюджет.

Мы жили настолько бедно, что мне было стыдно ездить с классом на экскурсии – кроме школьной формы, другой одежды у меня не было, а ты уже подросток и так хочется хорошо выглядеть. Класс собирался в холле школы, а я старалась ждать всех на улице, потому что это так неудобно, когда у всех девочек модные пуховики, а у тебя плохонькое пальтишко.

Все изменилось, когда нам начала приходить гуманитарная помощь из Германии, так как мы были многодетной семьей. Немецкие семьи собирали еду и одежду и отсылали нуждающимся в России. Так мне на голову вдруг свалилась красивая одежда, да еще и из Европы, а не Китая, и я снова стала модной, перестала стесняться себя. Хотя, благодаря пережитому, я научилась в принципе не обращать внимания на стоимость вещей. Сегодня приходя в компанию, где все одеты в норковые манто, я не испытываю неудобств от своего пальто. Я уже это пережила когда-то в детстве, и так рада, так благодарна судьбе за это. Выработав антитела, второй раз уже не заболеешь. У меня иммунитет к оценке по внешнему виду, и сейчас меня под дулом пистолета не заставишь прятаться в угол – я в принципе не вижу, кто во что одевается. Это такая ерунда, на которую не стоит опираться и от которой нельзя делать зависимой свою жизнь.

Я часто сегодня думаю о том, как все это повлияло на меня. Вот ты маленькая девочка с любимыми мамой и папой, а вот ты видишь папу все реже и реже, и он пропадает совсем из твоей жизни. Мне уже было лет 13–14, к тому времени отец уже жил с другой женщиной, я помню, что позвонила ему – соскучилась и хотела поговорить. Взяла трубку его жена: «У твоего папы новая жизнь, и в этой жизни у него нет детей, так что сюда больше не звони». Я очень тяжело восприняла это, буквально сходила с ума от такого удара и предательства, но сумела это пережить.

Сегодня мы с отцом общаемся, правда, я не могу забыть того разговора. Что удивительно, сегодня, по словам той женщины, во всем виновата я, 13-летняя девочка, которой она сказала не общаться со своим отцом. Она даже умудрилась дать интервью какой-то бульварной газете, обвинив меня в том, что я не общаюсь с папой, не зову его на какие-то дни рождения. Вы знаете, дело не в неприязни, просто у меня нет привычки этого делать. Он ушел и вычеркнул меня из своей жизни, и я привыкла обходиться без него по всем своим важным датам и праздникам. Невозможно уйти из жизни человека и считать, что у тебя будут те же позиции, когда ты вернешься. Нет, доверие и привычку быть необходимым зарабатывают годами.

Все вроде бы взрослые люди, но никто не хочет отвечать за свои поступки. В какой-то момент это достает. Сегодня я сталкиваюсь с этой же ситуацией. Андрей не общается с детьми не потому, что я ему запретила, нет, это его решение. Бери телефон, пиши смс, встречайтесь. Или ты пожнешь то, что сеешь сегодня.

Или еще – он всем друзьям рассказывает, что я ему обязательно отомщу. Когда я это слышу, мне становится еще обиднее, чем в детстве. Как человек, который прожил со мной десять лет, может заподозрить подобное? Он, получается, вообще меня не знал?!