Текст бизнес-книги "PER ASPERА. Документальный роман на тему российской экономики"

Автор книги: Аллан Крончер

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

PER ASPERА
Документальный роман на тему российской экономики
Аллан Крончер

© Аллан Крончер, 2018

ISBN 978-5-4490-7344-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моей жене Оле

Per aspera ad astra

(Через тернии к звездам, лат.)

Предисловие

Эта работа задумана как популярное изложение результатов моих исследований советской и пост-советской экономики России, полученных во время работы в Институте народного хозяйства им. Плеханова в Москве, а затем в Исследовательском центре Радио «Свобода» в Мюнхене, Германия, и во время пребывания в Испании.

Первоначально имелось в виду, что это будут две книги: о советской экономике 60-х и 70-х годов, и о событиях 80-х и 90-х годов, поскольку полученные результаты оказались в достаточной мере (мне даже хотелось сказать «в высшей степени») нетривиальными, но каждый раз что-то мешало.

В конце концов, уже теперь, в Израиле, я решил попробовать более легкую форму «романа-документа» и я надеюсь, что это получилось, имея в виду, что со временем мне всё-таки удастся превратить написанное в чисто профессиональную книгу (книги).

Изложение моих концепций «всерьез» начинается со второй части.

Прототип героя – реальная личность, профессиональный экономист, работавший в Исследовательском центре Радио Свобода сначала исследователем, затем руководителем Русской исследовательской группы, а потом редактором экономической программы, и выступавший по радио под псевдонимом «Александр Чернов», под которым он и был известен в России.

Роман имеет определенные автобиографические черты: многое (но не всё) из того, что происходит с героем или говорится о нём, действительно «имело место» в жизни автора.

И ещё одно. Работа, претендующая на серьезность, не должна быть полемичной – «non-polemical», как принято говорить. Я старался как мог, придерживаться этого правила, очень часто не давая событиям и людям их настоящих характеристик и воздерживаясь от использования ряда имеющихся у меня материалов, несмотря на их выразительность.

Но поскольку речь идет о том, что же, по моему мнению, происходило в российской экономике в действительности, у меня оставались только две возможности: время от времени давать оценки и событиям, и людям, в них участвовавшим – или не начинать работу вообще, поскольку без таких оценок она полностью теряла смысл. Кроме того, если не давать событиям и людям серьезную оценку, то можно с уверенностью ждать их повторения и прихода.

Я выбрал первый вариант – как вы видите. А в заключение – слова немецкого экономиста Вернера Зомбарта: «Задачей настоящей работы является лишь передача того, что я видел и попытка объяснить эти факты (В. Зомбарт, „Евреи и хозяйственная жизнь“, СПБ, 1912, стр. XIII)».

Постановка проблемы (1992 – 2015)

«Если такое поныне происходит, значит, все идет нормально в Стране Дураков; значит, все грозные слова о неминуемых реформах остаются только словами, а в реальности все пребывает в исходном положении.»

(Олег Мороз, «Совковая пастораль», «Литературная газета», 09.12.92)

Приглашение в Страну Чудес

Передо мной лежат две газетных вырезки: одна из «Известий» от 18.12.92, другая – из «Financial Times» от 19.12.92, то есть опубликованная днем позже. В первой сообщается, что госбюджет сбалансирован, во второй – что дефицит российского бюджета растет. Интересно, не правда ли? Но увлекательность ситуации не исчерпывается только этим одним, хотя и очень разительным противоречием, наоборот, это только начало, и, разумеется, сообщение «Известий» выглядит гораздо интереснее сухой информации «Financial Times».

Сделаем еще один шаг дальше и продолжим чтение заметки «Известий»: «Индекс насыщенности потребительского рынка за первую неделю декабря достиг максимума в нынешнем году». Подождите, подождите, это еще не повод радоваться, и не только потому, что этот самый высокий за год индекс насыщенности составил всего-навсего 64%.

Нет, дело оказывается в том, что «это не означает, что стало выпускаться больше продукции. Просто (просто!) стоимость товаров первой необходимости теперь так высока, что поглощает все средства населения, и люди не могут позволить себе ничего лишнего».

Вы, может быть, подумаете: «Да разве можно считать «насыщенностью рынка» положение, при котором покупателей с рынка выгнали, дверь за ними заперли и стали радоваться, что две трети товаров на нем из-за недостатка денег у населения больше не находят сбыта – а именно так надо понимать в этих условиях цифру «64%«».

Ваше изумление было бы оправданным в любой точке земного шара, за исключением Страны Чудес. Здесь эта ситуация представляется простой и понятной. Более того, по мнению руководителя Рабочего центра экономических реформ при российском правительстве Андрея Илларионова (вы видите, что все идет «на полном серьезе»), процитированному в «Известиях», «это свидетельствует, что экономика ноября-декабря является гораздо более рыночной, чем она была когда-либо раньше».

Понимаете? Здесь называется рыночной экономикой хозяйство без товаров и без покупателей, только с одними высокими «освобожденными», или, еще лучше – почти поэтично, «либерализированными» ценами. Не понимаете? Все правильно, или, как выразился в приведенной в эпиграфе цитате Олег Мороз, все нормально: правильно, что не понимаете, ваша логика здесь неприменима, здесь действует другая, своя, более удобная.

В соответствии с этой логикой не рынок создает цены, а цены создают рынок (для этого, как в свое время было сказано, их и «освобождали»), рынок, на котором поведение покупателей диктуется не спросом («платежеспособным спросом»), а только ценами: не можешь – не покупаешь. И чем более покупатель попадает под диктат этих цен, тем более «рыночной» становится экономика, хотя ничего общего с нормальным рынком эта ситуация не имеет.

Эта страна имеет свою собственную, не похожую ни на какую другую экономику, населена людьми, не похожими на других жителей планеты, со своей логикой, моралью, стандартами поведения, которые бы вызвали изумление где угодно, но не здесь – здесь все это логично, последовательно, а, главное, на месте.

И все же я не назвал бы это место «Страной Дураков». И не только потому, что то, что позволено Олегу Морозу, не позволено стороннему наблюдателю. Я тоже, как и он, полагаю, что эта система последовательна и логична, только эта последовательность и логичность определяется ненормальными обстоятельствами, в которых находится население этой страны, и уже очень давно.

Другими словами, в этом безумии видна система, как сказано в «Гамлете», но в основе этой системы лежит безумие. Безумны не столько люди, сколько безумны обстоятельства, в которых они находятся, и люди действуют соответственно этим обстоятельствам. Вот почему я предпочитаю называть эту местность Страной Чудес, а не как-либо иначе, хотя чудеса эти по большей части жутковаты.

Ну, а как же на самом деле дефицит госбюджета – исчез он или вырос? Если вы хорошо почувствовали особенности Страны Чудес, то поняли, что никакого «на самом деле» в ней нет и быть не может. Это как в теории относительности: все зависит от точки зрения. Если посмотреть под одним углом, то дефицит вырос, а под другим – исчез. Точно так же и с рынком: по одной точке зрения потребительский рынок давно рассыпался и как упорядоченное явление больше не существует, а по другой – экономика стала рыночной «как никогда ранее».

Сказанное позволяет сделать важный вывод: чтобы увидеть, как выглядит Страна Чудес на самом деле, надо выйти за ее пределы – и не столько физически, сколько умственно, поскольку жителем этой страны можно оставаться даже за ее географическими границами. Перестать быть ее обитателем в отношении своей ментальности.

Возвращаясь к начатой теме, отметим, что, конечно, в других странах и бюджетный дефицит, и потребительский рынок – понятия вполне определенные, но в том-то и прелесть Страны Чудес, что в ней все (или почти все) не так, как в других местах. И если вы почувствовали волнующую атмосферу Страны Чудес, заинтересовались ею и увлеклись ее тайнами, то перешагнем порог и начнем путешествие.

Впрочем, это путешествие будет далеко не полным, так сказать, только экскурсия: я экономист и познакомлю вас, главным образом, с одним регионом этой страны, хотя одним из самых обширных и, по-моему, одним из самых увлекательных – я хорошо помню неподдельное изумление и интерес западных студентов-славистов, которые у них вызвал мой рассказ об экономике, где безнатурную продукцию перевозят по бестоварным накладным для безноменклатурной реализации (о чем еще пойдет речь).

Итак, в путь! Впрочем, еще нет. Перед путешествием надо выяснить очень важный вопрос: «Если это – Страна Чудес, то ее, видимо, населяют счастливые люди?» Вопрос далеко не праздный, поскольку характер экономики определяется в первую очередь характером людей.

Kак я убедился, ментальность населения – главный фактор экономического развития, поэтому, по обычаю этой страны, присядем перед отправлением в путь и попробуем в этом разобраться.

Строители пирамиды, или Человеческий фактор в советской экономике

Немного поколебавшись, отвечу: нет, хотя это страна – действительно, страна нередко невероятных чудес, и чудес и смешных, и грустных (часто одновременно), но населяют ее несчастливые люди, которые научились с помощью различных приемов (или их научили) бывать время от времени счастливыми, кое-кто – довольно часто, а некоторые – даже всегда.

Те, которым удалось внушить, что им невероятно повезло родиться в государстве рабочих и крестьян, оказались самыми счастливыми. Люди, убиваемые медленно – условиями существования, или быстро – репрессиями и неудачными, пусть даже выигранными войнами, пели о том, «в какой стране нам повезло родиться», и что им «с каждым днем все радостнее жить». И многие из них, действительно, ни с кем не поменялись бы местами.

Это был тип, наиболее близкий к идеальному типу «строителя социализма», без которого эта экономика не могла бы существовать. Создание этого типа – «советского человека» обеспечило начатому в 1917 году эксперименту продолжительную жизнь почти в семьдесят лет, если не гораздо больше.

«Советский человек» – это «строитель социализма», прежде всего, советской экономики, великой «Пирамиды», на вершине которой находится очередной генсек (генеральный секретарь компартии Советского Союза), а внизу – бесчисленное количество ее строителей, «трудовые коллективы», работающие главным образом из потребности к труду на благо государства.

Когда я писал эти строки впервые (в 1992 году), я был убежден, что советская экономика совсем не умерла. Она продолжает существовать, пусть даже и тяжело больной, может быть, даже агонизирующей. И очень похоже, что это происходит и сегодня.

А может быть, это даже не агония, а мучительные, но небезуспешные попытки приспособиться к новым условиям – уж очень много общего между «старой» и «новой» хозяйственными системами, в первую очередь, их какая-то нереальность, «ненастоящесть», о которой речь пойдет впереди.

Фактором стойкости в высшей степени неэффективной хозяйственной системы была стойкость психологии «советского человека», которая после 1985 года внешне изменилась очень сильно, а в действительности часто лишь реагирует прежним образом на новые условия, так сказать, засверкала прежними гранями под лучами нового света.

В некоторых случаях неизменность психологических реакций поразительна. Пионерки, благодарившие Сталина за «счастливое детство», состарились и стали благодарить Егора Гайдара, доведшего их до еще большей нищеты и страданий, за «счастливую старость», как это можно было увидеть из письма, опубликованного в «Известиях» 27.03.92.

Автор, петербургская пенсионерка, взывала к сознательности российских граждан («нас просили затянуть пояса, перетерпеть») в тех же самых выражениях, которые использовались для обращения к населению в течение всех лет существования советской системы. И эта готовность терпеть лишения в уверенности, что жертвы и готовность их приносить – обязательные условия построения счастливого будущего, позволяла неэффективной экономике существовать в течение очень долгого времени.

Значит, «советский человек» был успешно создан?

Нет. Система добилась успеха лишь в определенной трансформации человеческой психики. Обычное человеческое сознание было искалечено, в результате чего и возник так называемый «Homo Soveticus», но это не был (в большинстве случаев) человеческий тип, с помощью которого система могла вполне успешно работать.

Система пыталась получить от него как можно больше и дать ему как можно меньше. Но и созданный системой человек вел себя точно так же, стараясь поменьше дать и побольше получить, компенсируя себя за то, что система ему недодавала или лишала совсем – вполне нормальное, сообразное обстоятельствам, экономическое поведение, которое разрушало систему.

Героическое, а скорее, успешно индоктринированное, меньшинство населения, готовое на любые жертвы, не могло компенсировать недостаток жертвенного духа другой части людей, продолжавших вести себя как более или менее нормальные люди, оказавшиеся в ненормальных условиях, на что система не была рассчитана.

Вспоминая роман Виктора Гюго, можно сказать, что да, «человек, который смеется» был выращен, помните – будучи помещенным в железную вазу, в данном случае – в железную вазу марксистско-ленинской идеологии и диктатуры, но он, как и у Виктора Гюго, оставался человеком – искалеченным, но все же человеком.

Без этого, без более или менее нормальных людей в вашем окружении, существование в советской системе для очень многих было бы абсолютно невыносимым, а то и невозможным (знаю по собственному опыту).

Другой важный фактор заключался в том, что никакие жертвы не в состоянии спасти неэффективную хозяйственную систему. Жертвы продлевают ей жизнь, но не могут сделать ее здоровой и жизнеспособной. Люди старались сделать свою жизнь получше, а себя – благополучнее, что им в определенной степени удавалось, часто за счет системы, и вот тут она начинала «пробуксовывать».

Попытки же дать людям немного больше, чтобы стимулировать их труд, были началом конца системы (да, который все еще полностью не наступил), капитуляцией или, лучше сказать, признанием неспособности системы создать нужный ей человеческий тип, работающий из одной только потребности работать.

Система потерпела неудачу именно на «человеческом факторе», на людях, которые не протестовали и не сопротивлялись в своем большинстве, но и не подчинились системе полностью.

Это был своего рода описанный Салтыковым-Щедриным «бунт на коленях», когда не высказывается открытое недовольство, но нет и настоящего подчинения. Люди стремились выжить, и выжить по возможности получше, и это разрушало систему, в которой давно уже не было ни революций, ни заговоров, ни организованного сопротивления.

Строители и слуги советской пирамиды, о которой пойдет речь дальше, были одновременно ее разрушителями и врагами – даже тогда, когда они работали над ее постройкой.

Миф о «Homo Soveticus»?

Так значит, «советский человек» не существует, есть лишь деформированный тип обычного человека?

Нет, и этот ответ недостаточно верный. На мой взгляд положение выглядит следующим образом.

Есть определенный психологический тип, представители которого встречаются не только в советской России.

Вспомним Салтыкова-Щедрина, который описывал Россию второй половины XIX века, где-то 140—150 лет назад. Его описания, в том числе и человеческих типов, в первую очередь в повести «Господа ташкентцы», хорошо подходят и к советской России, и к перестройке, и к послеперестроечным временам.

Стало быть, тип, который называют «Homo Soveticus», существует на территории России не менее 140 лет и, следовательно, свойственен не только советской системе? Позволю себе длинную цитату из Щедрина (с некоторыми сокращениями).

«Ташкент, как термин географический, есть страна, лежащая на юго-восток от Оренбургской губернии. … Как термин отвлеченный Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам, и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем (т. е. ссылка, сослать «куда Макар телят не гонял», АК). Если вы находитесь в городе, о котором сказано: жителей столько-то, приходских церквей столько-то, училищ нет, библиотек нет, острог (тюрьма, АК) один и т. д. – вы находитесь в самом сердце Ташкента.

Наш Ташкент, о котором мы ведем здесь речь, находится там, где дерутся и бьют.

Я заключил, что кроме тех границ, которые невозможно определить, Ташкент существует еще и за границею.

Ташкент удобно мирится с железными дорогами, с устностью, гласностью, одним словом, со всеми выгодами, которыми, по всей справедливости, гордится так называемая цивилизация. Прибавьте только к этим выгодам самое маленькое слово: фюить! (ссылка, сослать, АК) – и вы получите такой Ташкент, лучше которого желать не надо».

Другими словами: по мнению Щедрина, Ташкент как понятие, и ташкентцы как тип могут существовать везде и всюду. Добавим: и в любые времена.

Я думаю, что все попытки ответить на вопрос: что же все-таки такое «Homo Soveticus» будут беспредметными, пока не удастся выделить его определяющие, неповторимые черты – если они есть…

Я понимаю, что здесь открывается невероятно широкий простор для творчества и воображения. Поэтому я ограничусь попытками выделить один-два фактора, главных с моей точки зрения, точки зрения экономиста, черты, решающими для существования хозяйственной системы советского типа.

Конечно, решающим фактором существования советской и пост-советской экономики служит невероятная способность переносить материальные неудобства – как говорил Щедрин, «твердость в бедствиях».

И все же, я не думаю, что это специфическая особенность именно «советского человека» – Щедрин отмечал ее наличие в XIX веке, и я думаю, эта человеческая особенность существовала гораздо раньше, а то и всегда.

Это черта, использование которой позволило советской системе возникнуть и долго держаться, как способствовала и проведению дальнейших безумных экспериментов. Но для «Homo Soveticus» нужно что-то более специфичное, не просто терпеливость.

Терпеливость работников использовалась и в других экономических системах – рабовладельческой, феодальной, хотя и не столь безграничная. Но создание и поддержание нерациональной экономической системы, как и восторг по поводу проведения заведомо обреченных на неудачу последующих экспериментов, требовало чего-то другого.

Конечно, советская система возникла на определенной – и благоприятной почве, однако «ташкентец» и «митрофан» – другой собирательный образ Щедрина в «Господах ташкентцах», речь о котором пойдет в другом месте, – или их комбинация были не просто перенесены на советскую почву, этого было недостаточно, понадобилось создавать специальный тип, и советская пропаганда была сознательно, четко и открыто направлена на формирование такого человека.

С моей точки зрения для того, чтобы создать советскую хозяйственную систему, поддерживать ее существование в течение 70-и лет, а затем участвовать в в создании псевдорыночной экономики, считая, что вот это-то и есть настоящий рынок, надо обладать следующими двумя особенностями: трудностями в адекватном восприятии реального мира и сильной склонностью к его мифологизации.

Идеологическая обработка советского населения заключалась в первую очередь в развитии именно этих особенностей, хотя и не только этих.

Я подчеркиваю: развитии, а не создании – создание такого рода психологии вряд ли было под силу даже советскому пропагандистскому аппарату. Но развить эти черты и до очень серьезных масштабов – это другое дело.

Неадекватность отражения окружающей среды и дополнение полученной картины воображением – обычные человеческие свойства, пока они не становятся гипертрофированными.

Одно из положений социальной психологии гласит, что мы действуем в соответствии не с окружающей средой, а своими представлениями о ней. Поступки человека становятся странными и даже опасными, для него и/или других, если его представление об окружающей среде слишком сильно расходятся с действительностью.

И советский человек верил, в то, что ему говорилось (правда, не всегда и не совсем, нередко он посмеивался над услышанным – стоит лишь вспомнить анекдоты советского времени). И все же ему можно было сказать, что он строитель коммунизма – некоего эквивалента сказочного царства, в котором текут молочные реки в кисельных берегах, что государство отмирает путем его укрепления, что с приближением бесклассового общества классовая борьба обостряется, что трудом считается только труд на государство и в его интересах, иначе это уклонение от производственной деятельности (от «общественно-полезного труда»), сколько бы он ни надрывался на своем участке или в подпольной мастерской. И дальше, дальше, дальше, в том же духе.

Так что же, «Homo Soveticus» – это психически больной человек (или с серьезными отклонениями в психике), живущий в своем собственном мире, с той лишь особенностью, что он делит его с другими такими же особями – так сказать, вид коллективного помешательства?

Нет, и это неверно. Напомню, что советский человек жил – и продолжает жить, – в реальном мире и действует по его законам, все дело лишь в том, что этот мир ненормален по обычным человеческим меркам, то есть ненормален не столько житель этого мира, сколько мир, в котором он живет.

Однако всякая попытка действовать нормальным образом в ненормальном мире кончается плохо. С этой точки зрения «Homo Soveticus» нормален (ну, да, с оговорками), нормален настолько чтобы понимать, что он должен действовать именно так, а не иначе.

Проблемы начинаются, если он думает, что это единственно нормальный мир. И к чести советских людей, очень многие из них понимали, что они живут далеко не в лучшем из миров.

В целом, «советский человек» такой же продукт тоталитарного режима, как и всякий другой. Вспомним нацистский режим в Германии в 1933—1945 годов. Сходство с советским режимом довольно большое, но представляет ли собой немец тех времен вариант «Homo Soveticus»?

Ответ на этот вопрос – тема самостоятельного исследования. Отмечу только, что после краха тоталитарной системы поведение немцев вернулось к общепринятым нормам, а бывших советских граждан – нет.

Они продолжают строить что-то очень странное и, до сих пор все еще неработающее, хотя, судя по высказываниям в прессе, они – или многие из них, – очень довольны своими постройками: «рыночная экономика», «биржи», «свободные цены», хотя на самом деле речь идет о тяжело больной экономике, барахолках и инфляции.

Итак, я бы сказал, что «Homo Soveticus» представляет собой вариант обычного «тоталитарного человека» с той разницей, что у него очень развита одна из особенностей такого человека: слабая способность адекватного восприятия окружающей действительности. И, как продолжение этой особенности (или ее компенсация), повышенная склонность к фантазированию.

Это, говоря языком математики, необходимо и достаточно, чтобы рассматривать советскую и постсоветскую экономику как «Страну чудес», и это еще одна причина, по которой я избегаю названия «Страна дураков» – ее жители не глупцы, они творцы, участники и наблюдатели чудес, хотя этим чудесам может быть подобрано и другое название (вспомним вышеприведенную цитату из Олега Мороза).

Важно отметить, что советский человек не создавал советской фантастической хозяйственной и политической системы – он был помещен в нее, там он воспитывался и работал, его создала эта система. Он не сам стал «Человеком, который смеется» Гюго, он, так же, как и у Гюго, был сделан таким, но он имел к этому склонность. Я подозреваю, что далеко не всякого индивидуума можно было бы запихнуть в железную вазу советской действительности и приспособить к ней.

Но представления советского человека иногда бывают просто поразительны (я беру почти только экономику). О более серьезных вещах, таких, как гиперинфляция, представленная как «либерализация цен», речь пойдет впереди, сейчас ограничусь примерами другого характера.

Ну, вот, например, развернутая публикация в «Огоньке», №6, за февраль 1990 года: «Конвертируемый рубль – зачем он нам нужен?»

Автор – кандидат экономических наук, явно знаком с западными финансами. И вдруг: «Конвертируемости своей валюты в широком смысле слова по сей день не добилась ни одна страна, за исключением Люксембурга».

Нет конвертируемости валюты в широком или узком смысле слова, она есть или ее нет, и ряд валют конвертируемостью обладают: без ограничений обмениваются на другие, причем нередко без вашего участия – житель Германии мог заказать что-то в Америке, придти в немецкий банк и заплатить марками, а продавец получал свою плату в долларах.

А что касается Люксембурга, то у него, строго говоря, своей валюты вообще нет, поскольку люксембургский франк – это вариант бельгийского франка, к которому он привязан в соотношении 1:1.

Откуда эти поразительные сведения об особом характере люксембургской валюты? – чистая фантазия, поскольку такие сведения почерпнуть просто неоткуда.

Еще пример фантазии на темы конвертируемости. «Гайдар спасает советский рубль» – заголовок к интервью с Егором Гайдаром в «Московских новостях», №11 от 15.03.92, где он заявляет: «Конвертируемость рубля по сравнительно стабильному обменному курсу зависит только от сотрудничества с мировым финансовым сообществом. Нет никаких внутренних причин, по которым эту задачу нельзя было бы решить к началу лета».

Вот и все. Нужно только договориться о курсе рубля, поскольку никаких внутриэкономических причин его жалкого состояния нет – экономика сама по себе, а валюта – сама по себе. И рубль спасен. А неприятной действительности совсем не нужно, и так обойдемся.

А вот свободная фантазия на тему инфляции. Экономическое приложение к газете «Российские вести» от 02.03.93, «Дело», №2, с подзаголовком «Издание для тех, кому надоели пустые слова».

Прочтя это, я сразу понял – обязательно найду что-нибудь сбивающее с ног. И не ошибся, и еще как: «Инфляция в разумных пределах (до 20% в год) существует практически во всех развитых странах и рассматривается там как „смазка“ экономики. Одновременно она является противовесом безработице и спаду производства».

Здесь каждое слово – ошибка. Нет «разумных пределов инфляции», есть терпимые, и это не 20 процентов, а 2—3, максимум 4%. Инфляция потребительских цен в 12-ти промышленно развитых странах в 1993 году в расчете на год составляла 1,6—4,6% («The Economist», September 4^th, 1993, стр. 113), но уж никак не двадцать.

Никогда инфляция не была «смазкой» экономики или средством против безработицы и спада производства, в противном случае в России был бы самый высокий рост производства и полное отсутствие безработицы. Инфляция – всегда зло, но часто меньшее, чем спад производства и безработица.

Все остальное – чистая фантазия.

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», как пел советский человек – и, судя по его действиям, продолжает так думать и сейчас. И поэтому его отношение к попыткам создать рынок напоминают надежды найти «скатерть-самобранку», а разговоры о создании твердой и конвертируемой валюты – поиски «неразменного рубля».

И поэтому эти опыты не удаются, а пока его реформаторы (те, кто, действительно, верят в реформы и надеются их провести) блуждают в сказочном мире, советский человек пытается как-то устроиться и выжить там, куда его опять поместили (я не говорю об уголовных или близких к ним элементах, драконах этой сказочной страны, которые выходят из пещер и начинают комфортабельно устраиваться на воле).

Эти попытки во многих случаях заслуживают уважения, хотя нередко они выглядят непривлекательно – как, впрочем, и жизнь советского человека. Виноват ли он в этом – этого я не знаю.

Что я знаю – это то, что задуманный системой «советский человек» из него не вышел. При всех своих особенностях и странностях он так и не продемонстрировал готовности работать из одной потребности к труду (иначе не пришлось бы создавать трудовые лагеря и насильно загонять его в них), и поэтому система начала осыпаться, трескаться и отступать – «перестраиваться».

Да, он – советский человек и все еще остается им, но совсем не такой, каким его хотела видеть система и за это стоит быть благодарным ему – или, хотя бы, чувствовать определенную признательность.

Если бы человеческую природу удавалось так переделывать, то диктаторские режимы оказывались несокрушимыми. К счастью, в большинстве случаев, как было сказано драматургом Евгением Шварцем в пьесе «Дракон» по прямо противоположному поводу, «материал не поддавался».

А пока что мы подошли к теме «реформаторы», на которую сейчас последует несколько слов. Я только хочу отметить, что в данном случае под реформаторами я понимаю, не таких имитаторов реформ, как Горбачев, Ельцин, Гайдар и других, а тех, кто в реформы верил, чистосердечно участвовал в их проведении или надеялся на их успех.