Текст бизнес-книги "PER ASPERА. Документальный роман на тему российской экономики"

Автор книги: Аллан Крончер

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Советские реформы советской экономики

Сегодняшние (как, впрочем, вчерашние и, пожалуй, завтрашние) российские реформаторы – дети четкой и законченной хозяйственной системы, называемой советской экономикой, вне духовных рамок которой они не могу ни мыслить, ни действовать, пусть эти рамки формально уже не существуют (фактически они продолжают существовать, см., например, «The Economist», Jan. 17^th, 2015, «…There is no longer much of a market economy»).

Эта система (как и марксистская идеология) наложила на них глубокий отпечаток и даже борясь с нею, они действуют ее собственными методами.

Впервые я отметил этот феномен в материалах экономического «самиздата» (машинописные публикации) семидесятых годов, где самая резкая критика советской хозяйственной системы проводилась с позиций той же марксистко-ленинской теории.

Например, одним из самых распространенных тезисов экономического «самиздата» было утверждение, что хозяйственный строй СССР представляет собой не социализм, а бесчеловечную и эксплуататорскую формацию – государственный капитализм, хотя никакого капитализма в советской системе не было, а «цена», «прибыль», «рентабельность» были не экономическими, а чисто арифметическими понятиями (например: предприятие убыточно? – повысим цены на его продукцию, станет рентабельным).

Другими словами, диссиденты взяли на вооружение ленинское определение госкапитализма и с его позиций выступали против ленинской хозяйственной системы.

Этот подход довольно широко распространен и часто встречается. Ну, например, в одной из публикаций 90-го года («Советская молодежь», 16.02.90) говорилось, что «строй, который мы с таким трудом (и с миллионными жертвами!) создали, является лишь имитацией социализма, а фактически – партийно-государственным капитализмом, то есть госкапитализмом в тоталитарном государстве. В этом случае капитализму сопутствуют элементы и крепостничества, и рабства, и феодализма», а тут уж от капитализма не остается ничего.

Поэтому я не был очень сильно удивлен (хотя все же удивился), увидев, что потомки этих диссидентов стали создавать рыночную экономику как бы руководствуясь описанными Марксом в «Капитале» рождением и развитием капитализма, сопровождающихся «массовым обнищанием трудящихся».

Этот реформаторский менталитет в большинстве случаев (но, все же, не всегда) хорошо укладывался в четыре строчки «Интернационала»:

 
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
 

«До основанья» в этих реформах обычно удавалось, но вот с «затем» было похуже. Обычно «наш, новый мир» оказывался очередной катастрофой. Однако, кто был «ничем» (независимо от занимаемого поста) нередко становился «всем», это правда.

Нет, конечно, это не было сознательной линией поведения. Просто они твердо знали, что переход к рынку связан с огромными жертвами (повторяю, я не имею в виду ни Горбачева, ни Ельцина, они руководились не теорией, а чисто практическими соображениями, о чем речь пойдет впереди), и сама рыночная экономика связана с огромным неравенством в имущественном положении, а все намерения иначе двигаться к рынку решительно отвергались бывшими коммунистами и их детьми, как попытки «сбить с толку народ», а сами эти попытки получили презрительное название «популизма» – вполне в духе советских пропагандистских штампов, наподобие «космополитизма», «буржуазного гуманизма» и т. п.

Замечу, что выражение «популизм» стало использоваться точно так же и точно в тех же случаях, т. е. для оправдания необходимости жертв, в нынешнем Европейском Союзе.

Повторю, что другим компонентом этой ментальности, кроме единственно полученного марксистского образования, была внушенная системой уверенность, что полезные результаты достигаются только ценой жертв, и чем большими должны быть результаты, тем большими должны быть и жертвы, как и при построении коммунизма.

И советские граждане стали строить рыночное хозяйство так, как их учили строить коммунизм – составляя планы, намечая сроки и принося жертвы. Или соглашаясь с этой практикой.

Поэтому одним из немногих твердо усвоенных постсоветскими реформаторами положений западной экономической мысли были слова Милтона Фридмана о том, что «бесплатных завтраков не бывает».

Да, это, конечно, верно, но проблема заключалась лишь в том, что экономика, которую они взялись реформировать, никаких завтраков уже не создавала, но обитателей страны чудес это не смущало: главное то, что нашлось солидное обоснование для их менталитета.

Хорошим итогом сказанного могут быть слова Игоря Лавровского: «В нашем обществе по-прежнему сильна тяга к идеальному вне связи с реальностью. И по-прежнему хочется не улучшать, а разрушать („Социалистическая индустрия“, 12.02.89)».

Таким образом, можно видеть, что все происходившее и происходящее в «Стране Чудес» сделало возможным наличие двух основных особенностей ее жителей: неограниченная способность приносить жертвы и столь же неограниченная способность к фантазированию – то есть наличие «советского человека», жителя этой страны.

Что же касается положений несколько более практического характера, то реформаторы Страны Чудес были в изобилии снабжены ими теми энтузиастами с Запада, которые не будучи в состоянии справиться с собственными проблемами, не сомневались в своих способностях решать чужие проблемы в абсолютно неизвестной им стране (см., например, оценки таких экспертов в ежегодном докладе 1992 года «Economic Survey of Europe» экономической комиссии ООН по Европе и яркое сообщение о нем в «The Times» от 06.04.92).

Итак, если реформаторы и участники хозяйственных процессов конца восьмидесятых – начала девяностых годов (а то и более поздних времен) вышли из советской хозяйственной системы, то чтобы понять те чудеса, которые происходили в российской экономике вчера, да и сегодня, надо знать ту систему экономических чудес, на которых она основывалась позавчера.

Вот этим «вчера» и «позавчера» мы и займемся, что, может быть, сделает более ясным и «сегодня», а заодно попробуем подумать о «завтра»: нельзя ли, как говорил Ленин, «пойти другим путем» (зря я, что ли изучал марксизм-ленинизм в школе, институте и аспирантуре).

POST SCRIPTUM: Я узнал, что в России имеется Институт Экономической Политики им. Е. Т. Гайдара (сам по себе вполне достойная организация). А это значит, что далеко не все разобрались в том, что произошло в 1991 году. И до тех пор, пока в России существуют организации имени Гайдара, до тех пор будет существовать и экономика имени Гайдара, и все так же будет ждать Буратино, когда из монетки, зарытой на Поле Чудес, вырастет дерево с золотыми листьями… И это еще один повод для написания этой работы.

Часть первая. Начало – семьдесят первый

Отъезд

Москва. 1971 год. Телефонный звонок.

– С вами говорят из ОВИРа (Отдел виз и регистраций – выдача выездных виз, но по большей части отказ). Вы почему не берете приготовленную для вас визу?

Ну, это уникальный звонок: все мои знакомые по отъезду – и не куда-нибудь, а в Израиль – стараются вырвать выездную визу из пасти ОВИРа, а я ее, видите-ли, никак забрать не соберусь.

– У меня нет всех необходимых документов! Я никак не могу получить справку о сдаче квартиры!

В ОВИРе мгновенно схватывают обстановку – не первый раз, видно.

– Вы живете в кооперативном доме?

– Да, в кооперативе научных работников Института имени Плеханова, где я работал.

– Приходите за визой. Выдам под честное слово, что вы донесете эту справку в ближайшее время. Не сделаете – не выпустим: предупрежу все контрольно-пропускные посты (это, стало быть, в аэропортах: во Внуково и Шереметьево).

– Да что вы, какие шутки с ОВИРом!

– Это хорошо, что вы понимаете, что с нами шутить не надо. До завтра!

Поняла, что налицо гадостная и не такая уж мелкая месть бывших коллег – и приняла во внимание! Ну, надо же!

Завтра. ОВИР.

– Вот ваша виза. Поскольку она какое-то время лежала здесь, я могу вам дать только четыре дня на отъезд. Немедленно идите в отдел заграничных линий Аэрофлота (кажется, так) и постарайтесь получить билет на эту дату. Если билетов не будет – на ближайшую возможную. В этом случае позвоните мне.

Четыре дня! А мне нужно не только билет купить, но еще хотя бы книги на таможню сдать, и все это нельзя было сделать заранее – виза нужна! А эта чертова справка – ведь они требуют сделать ремонт, кстати незаконно, или выложить восемьсот рублей, которых у меня давно уже нет: доцентская зарплата в основном уходила на выплату этой самой кооперативной квартиры, а последние два месяца я вообще жил главным образом на зарплату лифтера, сорок семь рублей с копейками плюс чаевые и остатки сбережений!

Конечно, взносы за квартиру со временем вернут, но моим родственникам – меня уже (надеюсь!) не будет. К счастью, среди моих друзей и соратников по отъезду находится благодетельница, которая ссужает мне восемьсот рублей (беру слово с родных, что когда они получат деньги, то расплатятся с ней, и слово было сдержано), и я получаю проклятущую справку.

Но прежде всего – Аэрофлот. У меня выбор: билет на самолет Аэрофлота или австрийской авиалинии, поскольку в те времена в Израиль прибывали не прямо, а через перевалочный лагерь в местечке Шонау под Веной. Так что сначала Вена, потом Шонау, снова Вена, когда подойдет твоя очередь, и Тель-Авив.

Мне нужен австрийский самолет, поскольку бывали случаи, когда моих знакомых уже перед взлетом вытаскивали из самолета и брали на обыск, где их раздевали догола, ища записные книжки и другие записи. А у меня могли быть (и были) записи и поручения, касающиеся наших выездных дел, о которых надо было немедленно информировать представителя Министерства иностранных дел уже в Шонау: некоторые из нас, например, находились под угрозой ареста, и в этом случае нужно было сразу начинать кампанию в их защиту в западной прессе.

Но если я благополучно пройду сквозь «таможенный» досмотр в аэропорту (иногда он, действительно, был только таможенный, ничего не скажешь) то из австрийского самолета меня уже не вытащат – это территория Австрии.

Ну, подхожу к Аэрофлоту и с замиранием сердца спрашиваю стоящего у входа милиционера, которому я должен предъявить визу – розовый листок с фотографией, со временем получивший широкую известность в России и Израиле – единственный документ эмигранта: «А вы не знаете случайно, есть на… число билеты на австрийский самолет?» – «Нет, все раскуплены.»

– Ну, слава Богу!..

– Это приятно, что вы не хотите уезжать.

Ну, какое там «не хочу» – еще как хочу, но такое отношение трогает. Кстати, не первый случай такого рода за последнее время.

И вот, успокоенный и растроганный, вхожу в пустое помещение – только три девушки-служащие за прилавком, и спокойно спрашиваю: «Есть билет на австрийскую линию на такое-то число?»

И, как громом пораженный, слышу: «Есть».

– Да как же я справлюсь за четыре дня!

– Да что вы, в самом деле! Позвоните в ОВИР (здесь тоже в курсе дел) и скажите, что билетов нет. На три дня позже устроит?

– Еще как!

– Лен, оформи молодому человеку билет.

Лена. Симпатичная девушка, не красавица, но очень симпатичная и все-таки красивая – «хорошенькая» ей очень не подходит.

Лена, занимаясь билетом, начинает вполголоса разговор со мной.

– Очень вас мучили?

– Да вы знаете, не слишком. С работы выгнали, и это почти все.

Ну, такого участия, да еще в официальном месте я не ожидал. Девчонки то ли не слушают, то ли делают вид, что не слышат.

– А у вас сейчас какой-то важный праздник? Я проходила мимо синагоги и там было очень много народа. Это, наверное, самый важный ваш праздник?

Я чувствую себя глубоко тронутым. Ну и место этот Загранаэрофлот! Голова начинает кружиться.

– Один из самых важных. И во всяком случае, самый веселый (Симхат Тора; про Пурим я тогда не знал).

– Я так и поняла. Там было очень много людей и они веселились.

Такое серьезное, красивое лицо. Ну, почему я тебя не встретил раньше, а только теперь, когда у меня, не считая дня отъезда, остается шесть дней?

– Лена, если бы у вас было сегодня вечером немного времени, мы бы могли больше поговорить.

Лена как-то неуверенно смотрит в сторону – в сторону своих коллег, одна из которых, глядя перед собой и с нейтральным видом, произносит громким шепотом: «Соглашайся!»

– Да, мы могли бы увидеться – там-то и тогда-то.

Выхожу из Аэрофлота и звоню в ОВИР.

– Хорошо. Когда принесете справку о квартире, я исправлю вам дату.

Вечер.

– Спасибо, что пришли, Лена.

– Ведь я же обещала.

Такая чудесная улыбка. Мы разговариваем о том о сем, и когда я говорю, что последнее время работал лифтером, ее лицо становится грустным. Но я уверяю ее, что это было не худшее время в моей жизни.

Во-первых, я был почти уверен в отъезде. Сам я шума не поднимал, весь шум вокруг меня устроила перепуганная Плехановка (я был первым в Москве преподавателем высшей школы, подавшим на выезд), где меня не только выгнали, но и потребовали забрать все дипломы. Дурацкое требование «наверху» игнорировали, но о происшедшем стала писать западная пресса, и я стал неудобной фигурой, от которой, видимо, постарались поскорее отделаться.

Я, кстати, написал в ЦК КПСС протест против действий Плехановки, отметив, что для того, чтобы я перестал быть ученым, у меня надо забрать не дипломы, а голову (будучи уверенным, что сегодня мне это не грозит). Потом все это появилось в «самиздате» и тоже попало на Запад.

Это было второе обстоятельство, придававшее мне уверенность – прикрытие западной прессы. Если бы со мной что-то случилось, мои друзья известили западных корреспондентов в Москве, а те передали информацию в свои пресс-агентства.

Возможно, мои надежды могли быть преувеличены, но, во всяком случае, они меня успокаивали. Что мне действительно угрожало, это безработица, создававшая возможность обвинения в «тунеядстве» и высылки на 101-й километр из Москвы. Тогда конец моим контактам и, соответственно, прикрытию. А там принудительная и самая примитивная работа, уборка улиц, например, а отъезд был бы весьма и весьма проблематичным. А я становился примером того, что может случиться с человеком, слишком серьезно воспринимавшим обещания советского правительства о воссоединении семей.

Нужна была работа и хоть какая-то зарплата. С записью в трудовой книжке «уволен из-за несоответствия требованиям, предъявляемым к советскому ученому» (которой я очень гордился – я вам официально не советский, а настоящий ученый), устроиться на работу хоть сколько-нибудь близкую к моей специальности, даже цеховым экономистом на каком-нибудь заводе, нечего было и думать.

Я стал принимать меры. Прежде всего, по совету друзей, я послал заявление в районный отдел трудоустройства с просьбой предоставить работу по специальности – доцент на кафедре планирования народного хозяйства. Оно служило кое-каким прикрытием от обвинений в уклонении от общественно-полезного труда. Ответа я, естественно, не получил.

Второе – найти работу, на которую бы меня взяли – простую, но где не хватало рабочей силы. Меня взяли почтальоном (по разноске телеграмм), но через два дня, когда Би-Би-Си передало, что советский ученый, захотевший уехать в Израиль, разносит почту, меня вызвали в отдел кадров и сообщили, что человек с высшим образованием такую должность занимать по закону не может – снова увольнение.

Я стал принимать новые меры. Прежде всего, я попросил друзей ничего не говорить западным журналистам, чтобы меня не выгнали второй раз. Во-вторых, надо было найти работу, где был очень сильный дефицит рабочей силы и куда меня бы взяли несмотря ни на что. Таую работу я нашел – лифтером.

Есть правило, по которому лифт не должен работать без лифтера, которых очень не хватало – мало желающих работать за 45 рублей (минимальная зарплата в те времена), поэтому лифт, запертый на замок, был нередким зрелищем в Москве. Стало быть, лифтер. Работа, как говорится, не пыльная, и можно возле лифта учить иврит – самоучители из Израиля у нас были.

Оставался вопрос о моем высшем – еще как высшем! кандидат наук и доцент, – образовании. И тут мне повезло!

Вхожу в местный ЖЭК (жилищно-эксплуатационную контору), в комнатку начальника – начальницы в данном случае – отдела кадров, и слышу:

– Здравствуйте, Александр Владимирович!

Стою в полной растерянности.

– Я ваша бывшая студентка. Хотите у нас поработать? Могу послать вас на курсы лифтеров-диспетчеров, зарплата будет чуть больше (47 рублей с копейками) и ни о чем не беспокойтесь (в смысле о моем сверхвысоком образовании).

Тоже в курсе дела? Би-Би-Си слушает? Ну, удачная встреча!

И через месяц курсов, после блестяще сданных экзаменов, я становлюсь дипломированным лифтером-диспетчером. Впрочем, работаю простым лифтером в четырнадцатиэтажном доме-башне, в районе новостроек, что, как впоследствии выяснилось, было очень хорошо, неподалеку от своего дома, что тоже очень удобно. Зарплата без никаких, 47 рублей, вместо обычных 45.

Лена, которая сначала слушает с грустным и сочувственным видом (как приятно, что она переживет за меня!), постепенно светлеет, затем начинает улыбаться и под конец смеяться – я стараюсь, чтобы рассказ звучал как можно веселее.

– Но я думаю, вам на самом деле было совсем не так весело.

– Лена, если бы я действительно скатился почти в самый низ общества, это было бы невесело. Но это был промежуточный шаг к выезду, в котором я был почти уверен, а это совсем другое дело. Вот послушайте.

Вокруг шло жилищное строительство и дом, где я работал, был тоже новый.

– Вы еще сказали, что это было хорошо.

– Вот-вот, я к этому и иду. Комнатка для лифтеров была одновременно и помещением для строителей, работавших в окружающих домах, где они собирались на перерыв. Это был простой и очень хороший народ, для которого я придумал историю, чтобы не вызывать слишком большой сенсации.

Я рассказал им, что, конечно, всегда можно найти работу на сто рублей, но я заочно учусь в Институте восточных языков, чтобы они не удивлялись, почему у меня с собой книжка со странным шрифтом – самоучитель иврита, а здесь я могу спокойно заниматься.

Это встретило полное понимание и одобрение, одна женщина даже сказала: «Вот-вот, молодец, учись; не то, что мой, которого учится не загонишь». Я охотно находился в их обществе, которое было приятнее общества моих трусливых, а иногда и подловатых коллег, какими они оказались после того, как я попросил требуемую ОВИРом характеристику «для выезда на постоянное жительство в Израиль».

– Да зачем же нужна характеристика, если вы уезжаете насовсем?

– Именно для того, чтобы я сам донес на себя по месту работы и облегчил работу «соответствующим органам». Другую бумагу я должен был представить из домоуправления, что они не возражают – нет претензий ко мне, задолженности, и донести на себя и по месту жительства. На такие самодоносы далеко не каждый мог решиться, и это заметно сокращало число желающих обращаться за визой в Израиль.

– Но вы не испугались?

– Дело не в храбрости, мне так все это надоело, что море было по колено. Я считал, что передо мной открывается другая, более осмысленная жизнь, где, не в последнюю очередь, я смогу заниматься экономикой так, как я могу и умею, а не повторять «решения партии и правительства», доведшие страну до кризиса. Простите меня, Лена, если я задел ваши чувства и убеждения.

– Нет, Алек. Я думаю, что вы правы, поскольку только хороший специалист мог решиться на отъезд, плохой знал бы, что ему на Западе «не светит» и цеплялся за свое место здесь. Да и мой папа похожие вещи говорит. Но вы не должны обижаться на ваших бывших коллег, они просто боялись за себя.

– Это я понимаю, Леночка, но даже бояться можно по-разному, при этом не обязательно шлепаться на все четыре копыта. Я тоже далеко не сразу решился прыгнуть в холодную воду с такого теплого местечка, какое было у меня.

Но вернемся к моей новой работе.

У нас было два лифта, один из которых мог служить грузовым. Он был побольше и его можно было выключить на время загрузки, а потом включить. Вы заметили, что пол в лифте немного подвижный, когда вы входите, он чуть-чуть опускается и нажимает на так называемый «подпольный контакт». Тогда для управляющей лифтом автоматики лифт занят и не реагирует на другие вызовы, его нельзя «угнать». А включается подпольный контакт от нажима не менее 14-ти килограмм, я все это на курсах выучил (речь идет о лифтах 70-х годов).

Так вот, если переезжающие в дом и перевозящие мебель люди (частый случай, поскольку дом был новый) ставят в лифт, скажем, стул и идут за другими вещами, лифт тем временем могут угнать – стул недостаточно тяжелый, чтобы лифт был занят.

Нередко лифтеры вообще не дают грузчикам пользоваться лифтом: «Опять стенки лифта обдерете!» А я приглашаю их пользоваться грузовым лифтом, который на время его загрузки выключаю, потом включаю и, если надо, сам отправляю его наверх, а потом все сначала. Я даже помогаю грузчикам загружать лифт, а жильцы тем временем пользуются вторым, чисто пассажирским лифтом. Я сам переезжал два раза и знаю, что это такое.

Это обычно ценится и я получаю, по большей части от грузчиков, рубль или чуть больше, что служит некоторой добавкой к моим сорока семи рублям. Но один раз у меня был особый случай. Вот послушайте.

– Ой, Алек, это все так интересно!

– Так вот, приезжает машина, и грузчики начинают меня обхаживать: «Мы люди хорошие, мы тебя не обидим» и дальше в этом роде, но как-то неуверенно – видно, боятся, что им запретят пользоваться лифтом. Отвечаю, что я в этом не сомневаюсь, а пока, как обычно приглашаю их использовать грузовой лифт и помогаю им по мере сил.

Переноска вещей заканчивается и один из грузчиков говорит бригадиру: «Ну, расплатись с человеком», и тот говорит мне: «У тебя рубль есть?» Ну, думаю, хочет получить сдачу с трешки, то есть дать мне целых два рубля!

И представьте, Лена, он, в ответ на мой рубль, протягивает мне пятерку! Ну, никак не ожидал! Это был выдающийся день в моей лифтерской практике.

Лена хохочет.

– Так вас не оскорбляют чаевые?

– Лена, попробуйте жить на 47 рублей. И, кроме того, я считаю, что я их честно заработал – помог людям переехать.

Мои друзья спрашивали, что я делаю, если мне дают деньги. «Что делаю? Говорю: спасибо вам, гражданочка, большое!» Я бы и шапку снял, да это уже выглядело бы чересчур.

– Ну, Алек, вы же, все-таки, доцент, преподаватель.

– Леночка, конечно, я был тогда единственным в мире лифтером с научной степенью и званием, и с печатными работами.

Лена сгибается от смеха.

– И все-таки, я там был не доцентом, а лифтером – не больше и не меньше. Вот и все.

– Алек, я вас должна познакомить с родителями. Папа будет в восторге!

– Да с радостью, Лена!

– Тогда завтра. Встречаемся здесь и идем к нам домой – я живу здесь рядом, так что провожать меня не нужно.

Лена прощается и уходит. «Ну что ты делаешь? Ты же влюбляешься в нее! И это при шести днях до отъезда!.. И все-таки… Кто знает, как все повернется».

Следующий вечер. Лена приводит меня к себе и знакомит с родителями. Очень приятные люди, у которых я вызываю несомненный и повышенный интерес – это понятно. Для них я гость из другого мира. Но у меня впечатление, что это не просто интерес к чему-то необычному. Ко мне приглядываются, стараются понять, изучают. Я что-то большее, чем редкий гость, это чувство не оставляет меня.

– Так работа лифтером не угнетает вас?

– Нет, нисколько.

– Но вы едете для того, чтобы помимо прочего и, конечно, очень важного для вас, продолжить занятия научной работой. Вы намерены заняться экономикой Израиля?

– Нет, я полагаю, я не скоро начну разбираться в ней. Моя специальность – экономика Советского Союза, и я надеюсь продолжить работу над ней.

– Это в Израиле?

– Я думаю, что происходящее в Советском Союзе важно для всего мира и понимание этого необходимо – и не так просто.

– Ну, да: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить».

– Насчет аршина согласен, а что касается ума, то умом можно понять очень многое.

«Не увлекайся. Если кое-где станет известно, что у тебя уже есть кое-какие и довольно интересные результаты, тебя и попридержать могут. „Им“ такое понимание ни к чему, особенно, если оно станет известным на Западе, а о папе я знаю слишком мало, даже если он и критически настроен.»

– Да, здесь есть проблемы, например, в экономической прессе давно и много пишут о большом количестве денег на руках у населения, создающего повышенный спрос. Один рост вкладов в сберкассах чего стоит.

«А папа, похоже, имеет отношение к экономике».

– Да, считается, что у населения слишком много денег, но я вижу проблему по-другому: не денег много, а товаров мало.

– А это не одно и то же?

Папа полностью завладел разговором со мной. Неужели интересуется моей квалификацией или хочет узнать, что я за человек. А, может быть, и одно, и другое?

– Я думаю, что нет, Григорий Семенович. Это в математике если А больше Б, то Б меньше А – одно и то же. Я полагаю, что в экономике это два разных случая и лечиться они должны по-разному.

– Вы могли бы пояснить вашу мысль? Это выглядит и интересно, и необычно.

Лена выглядит как-то напряженно. Боится, что я скажу что-нибудь лишнее или беспокоится, какое впечатление я произведу на папу? Или и то, и другое?

– Конечно Григорий Семенович. Если «А» – денежные средства населения, а «Б» – потребительские товары и услуги, то случай «А больше Б» действительно означает, что чрезмерные деньги надо изымать – налогами, ценами и замораживанием зарплаты. Но если «Б меньше А», то это тот случай, о котором я говорил: не денег у людей слишком много, а товаров слишком мало, и тогда надо увеличивать производство потребительских товаров и услуг, а не повышать на них цены, что только обостряет ситуацию.

– А как определить какой налицо случай: А больше Б или Б меньше А?

– С помощью статистики уровня жизни. Загляните в статистические ежегодники ЦСУ (Центральное Статистическое Управление) «Народное хозяйство СССР» в том или ином году, в статистику уровня жизни, и увидите, что происходит. Посмотрите, сколько потребляется мяса, овощей, фруктов и сколько картошки и хлеба. Только молоко неплохо выглядит.

С товарами длительного пользования тоже не блестяще: телевизоры – в каждой второй семье, холодильники – в каждой третьей, пылесос – в девятой. Про автомобили уж и не говорим. А есть еще и мебель.

Другими словами: спрос не насыщен, «Б» меньше «А». А насчет «много денег» вы часто встречали людей, у которых много денег? Большинство до получки не дотягивает.

– И к ним относитесь вы? – с улыбкой.

– Теперь да, даже с чаевыми.

Мы все смеемся.

– Хм… Вот что оказывается можно сделать даже с официальной статистикой.

– Очень много. Особенно, когда другой нет.

– Ну, подумать только, каких теперь лифтеров можно встретить!

– Почтальонов тоже, Григорий Семенович. По нынешним временам они могут иметь очень даже высшее образование.

Мы смеемся.

Разговор уходит от экономики и переходит на другие темы, в основном о моем житье-бытье. Мной явно интересуются. Приятно, конечно, но почему – ведь я через пять дней уеду? И такое впечатление, что этот интерес идет дальше простой курьезности – доцент-лифтер.

Я прощаюсь, мы договариваемся, что я приду послезавтра и Лена идет меня провожать. Мы уславливаемся, что встретимся в парке завтра.

Завтра. Четыре дня до дня отъезда.

– Жаль, что мы встретились только теперь, перед вашим отъездом.

– Лена, если бы не мой отъезд, мы бы не встретились никогда. Это было бы еще более жалко.

– Видите разницу?..

– Да. Мы знаем друг о друге. А об остальном надо подумать, и если вы захотите, что-то можно будет найти.

– Конечно хочу, милый…

Мы обнимаемся и целуемся.

– Леночка, мы обязательно встретимся еще раз и больше не расстанемся. Я уже вижу кое-какие возможности, но сначала надо поговорить с твоими родителями. Сегодня наш второй день. Я думаю, твоим родителям надо дать еще один, и послезавтра я поговорю с ними.

Завтра, у Лены. До отъезда три дня.

Дома у Лены еще один гость, с которым меня знакомят. Это обнадеживает, меня не прячут – или хотят показать гостю какие бывают случаи в жизни?

– Григорий Семенович рассказал мне о вашей концепции с А и Б, надеюсь вы не против? Мы с друзьями время от времени обсуждаем такие вещи, но то, что вы сказали, мы нигде не встречали. Все время «у населения много денег». Между прочим рост вкладов в сберкассы действительно впечатляющий.

– Верно. Часть его представляет то, что называется «нормально отложенный спрос», когда собирают деньги на покупку дорогостоящих предметов: телевизоров, холодильников, мебели, а то и машин. Но значительная часть этих вкладов, которые растут гораздо быстрее, чем зарплата, это деньги, которые не удается потратить желаемым образом.

– Что вы имеете в виду?

– Не на продукцию, изготовленную не для потребителя, а для выполнения плана. И кстати, за год вся промышленная продукция выросла на 21,4 миллиардов рублей, а так называемая продукция культурно-бытового и хозяйственного обихода – потребительские товары, – на 1,6 миллиарда, в тринадцать раз меньше. Не в два, не в четыре, а в тринадцать («Народное хозяйство СССР 1922—1972», стр. 129, 206).

– А у вас и на это есть объяснение?

– Петр Васильевич, а вы знаете анекдот за что закрыли «Радио Ереван»? За то, что они не сумели объяснить, в чем разница между ревизией марксизма и его творческим развитием. Я полагаю, что если бы они сумели объяснить, они бы одним закрытием не отделались (смех).

Но вам я кое-что скажу. В соответствии с марксистской теорией должен существовать примат первого подразделения: преимущественное развитие тяжелой промышленности по сравнению с легкой. И тут возникает вопрос: каким это преимущество должно быть и зачем оно? И это все, потому что здесь мы входим в сферу влияния политики на экономику. Так что вы уж меня извините.

– Я все лучше и лучше вас понимаю. Жаль, очень жаль, что мы теряем такого экономиста, но я вижу, что у вас, действительно, нету выхода. И я думаю, что вы были очень хорошим преподавателем. И я также думаю, что не вы один уезжаете по сходным причинам – в том числе и по таким причинам.

– Петр Васильевич, в моей характеристике с места работы, которая требовалась для ОВИРа, много чего было написано – и мелкобуржузный национализм, и замкнутый, и необщительный, но что касается работы, было только перечислено, чем я занимался: лекции, семинары и прочее. И ни одного слова критики.

– Представляю, каким вы были преподавателем, если даже в этом случае они не посмели сказать о вас ничего плохого. А почему замкнутый и необщительный, вы же совсем не такой?