Текст бизнес-книги "Поколение надежды. Или как я себя искал"

Автор книги: Дмитрий Ким

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Поколение надежды
Или как я себя искал
Дмитрий Ким

Моим родителям посвящается

Редактор Евгения Белянина

Корректор Александра Приданникова

Дизайнер обложки Александр Соловьёв

Фотографии в книге Любовь Ким

© Дмитрий Ким, 2021

© Александр Соловьёв, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4493-8302-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Вызов. Что со мной не так?

Я стоял в час ночи под проливным дождём в Кривоколенном переулке, держа в руках кофр с костюмом и чемодан. Предыдущие двадцать восемь часов я провёл за рулём такси, чтобы заработать денег на ночлег и немного отправить семье. Десять дней оставлял вещи в хостеле. Приезжал только помыться, наскоро что-то постирать и поспать. Всё было хорошо. Но сегодня случилась странная вещь. Обычно радушная хозяйка хостела со словами «Мне такой жилец не нужен!» выгнала меня на улицу. Что на неё нашло?..

Голова совсем не соображала, после девятисот кило– метров безостановочного вождения по дорогам Москвы, галлюцинации в мозгу сменялись эйфорическими картинами из прошлого, а те в свою очередь – леденящими мыслями о будущем. Поставив машину в таксопарке, добирался до хостела на автопилоте – маршрутка, метро, десять минут пешком. Сейчас нужно было найти место для сна и стирки, но мозг отказывался работать на настоящее и в полудрёме стал уносить мысли в прошлое. Туда, где совсем недавно было так хорошо.

Ещё полгода назад я был директором фабрики. Супруга управляла купленным по франшизе магазином. По выходным мы любили обедать всей семьёй в лучшем ресторане Новокузнецка The Plov. В будни, по вечерам, нам нравилось, сидя на кухне, пить чай, строить планы на будущее и философствовать о смысле бытия. Иногда катались на велосипедах или мотоцикле, выезжали на Алтай порыбачить и полетать на параплане. Жили простой и довольно счастливой жизнью до тех пор, пока всё внезапно не рухнуло.

В который раз мне предстоит начать всё с нуля. И если раньше перемены наполняли мою кровь адреналином, то в этот раз всё было не так. Какое-то тягостное ощущение хождения по кругу последние семь лет. Из года в год, из проекта в проект одно и то же. Мощный старт – напряжённая работа – вдохновляющие результаты – разногласия с работодателем – конфликт – хлопанье дверью – поиск новых проектов. Каждый раз с надеждой, что новый работодатель (как правило, собственник бизнеса) будет лучше предыдущих. Но с каждым новым проектом развязка становилась всё более болезненной, конфликты с собственниками – всё более травмирующими.

В Москве я только для того, чтобы разобраться со всем этим и положить конец осточертевшим «американским горкам». Пять лет назад я впервые осознал, что причины столь жёстких взлетов и падений сидят во мне. Где-то очень глубоко. Тогда же начал протаптывать дорожку внутрь себя в поисках системных сбоев. Уже многое удалось исправить, но, видимо, не всё. Сейчас я должен убрать последние барьеры, мешающие двигаться вперёд.

От этих мыслей я очнулся и, собрав все силы в кулак, зашагал на Мясницкую в поисках места для ночёвки.

Глава 2. Прозрение

Проснулся в семь утра от пронизывающей тело боли. Давно не приходилось спать на металлических пружинах, застеленных тонким ватным одеялом. Хостел, который я нашёл в одной из подворотен на Мясницкой, скорее гетто для начинающих хипстеров, чем место ночёвки туристов. Посидев на краю кровати и постепенно придя в себя, увидел на руках, а затем и по всему телу маленькие красные точки. Точки зудели. «Ещё и клопы искусали», – усмехнулся я и побрёл в душевую. Тесная, вонючая каморка, где между душем, унитазом и раковиной можно было стоять только на одной ноге, ведро с горой использованной туалетной бумаги сначала вызвали приступ тошноты. Усилием воли я всё-таки смог абстрагироваться от запахов и вида загаженных бумажек. Взгляд застыл на облезлом зеркале, из которого на меня смотрел немолодой мужчина. Короткая стрижка, мелкие морщины вокруг глаз, круглое полноватое лицо. «В сорок четыре года ты мог бы выглядеть и лучше, Дима», – пронеслось в голове. Побрившись и приняв душ, я чистил зубы и думал о предстоящем дне. Представлял, как снова сяду за руль и буду, пока хватает сил, возить пассажиров по улицам лучшего города на земле – Москвы. От этих мыслей приятно защемило внутри. Я оделся и побежал к метро, чтобы поскорее добраться до машины и начать накатывать колею в своё светлое будущее.

Сев за руль и включив приложения служб такси, я получил первую плохую новость: оказывается, компания – арендодатель автомобиля оштрафовала меня вчера на три тысячи рублей за сорванные заказы, которые я не увидел в их системе, забыв её отключить. Затем была девушка, всю дорогу кричавшая мне: «Налево! Направо! Быстрей! Не тормози!» В какой-то момент я не выдержал и грубо бросил ей: «Прекратите истерику! Коня себе купите и погоняйте им!» Она ошарашенно посмотрела на меня: «Это не истерика, просто я тороплюсь». Потом случился индеец (настоящий, из Северной Америки), с которым пришлось проехать по платной дороге, но он отказался её оплатить, и я матом выгнал его из машины. А завершился день в Люберцах, когда я решил проехать через территорию строительного рынка, будучи уверенным, что первые часы на их парковочной территории бесплатны. Но, подкатив к шлагбауму на выезд, я увидел, что первые пятнадцать минут стоят пятьдесят рублей! Бесплатно – это если больше пятнадцати минут, но не более трёх часов. Я был в бешенстве. Каких только слов не произнёс в адрес изобретателей этой западни. Когда словарный запас иссяк, я вспомнил, что кто-то из таксистов рассказывал, как на платных дорогах проскакивал через шлагбаумы, пристроившись за попутной машиной. «Эврика!» – подумал я и рванул за первой же попуткой. Шлагбаум оказался намного шустрей, чем я предполагал. Итог – царапины и вмятины на стойке и крыше.

Досада, боль, отчаяние из-за собственной глупости – все эти чувства перемешались каким-то ужасным коктейлем внутри. Я обзвонил несколько кузовных мастерских, выяснил, что ремонт обойдётся в десять тысяч рублей! «Весь мой чистый заработок за пять дней. А ещё штрафы от компании. И наверняка придут штрафы за нарушение правил дорожного движения… На что жить? Что я отправлю семье?» От этих мыслей комок подкатил к горлу, на глаза навернулись слёзы… И я зарыдал. Впервые за много лет. Нет, это не были слёзы жалости к себе. Под грузом навалившихся проблем я вдруг понял, что испытания мне посланы для того, чтобы извлёк уроки. Все косяки, которые я так концентрированно исполнял за рулём такси, – все эти вещи происходили со мной и прежде. Когда я, директор завода или фабрики, руководил коллективами из сотен и тысяч людей. Моя временами нетерпеливость, эмоциональная несдержанность, склонность винить в своих проблемах обстоятельства и других людей – усложняли отношения с коллегами. Я терял деньги, рушил связи, портил отношения. Заставлял испытывать страх неопределённости самых близких людей – супругу с детьми.

Я плакал, исполненный благодарности судьбе за то, что наконец до меня дошло что-то действительно важное.

– Я всё понял! Я понял, что должен сделать! Спасибо! – во весь голос закричал я в открытое окно своей «шкоды». Никто из прохожих даже не обернулся. Окружающим не интересно, о чём кричит какой-то очередной придурок. Такой пофигизм есть только в Москве, в том числе из-за него я обожаю этот город.

Успокоившись, я вытер слёзы и абсолютно счастливый поехал спать в свой новый хостел на железную кровать с клопами. Я был счастлив, и я точно знал, какие качества начну изменять в себе прямо сейчас, ещё не понимая, что совсем скоро эти изменения откроют для меня невиданные прежде горизонты.

В момент озарения за рулём такси в моём сознании случился тектонический сдвиг, к которому я шёл всю свою жизнь. Чтение умных книг, алкоголь до отключки сознания, психологические тренинги, безумные поступки – всё было не зря. Я наконец осознал ключевую причину моих проблем – жёсткое неприятие себя. Все попытки убежать от себя настоящего, вместо того чтобы разобраться с причинами низкой самооценки, приводили к алкоголизму, к назначению виновных в своих бедах, отказу от ответственности за свою жизнь. Пока всё шло более-менее хорошо, в мозгу теплилась надежда: «Может, я всё-таки хороший?» Как только возникали проблемы, мозг начинал твердить: «Ты всё-таки скотина, правы были все, кто об этом говорил!» Вместе с такими мыслями приходило уныние, пропадала воля, и раз за разом я пускал свою жизнь под откос.

Прежде чем описать позитивные перемены, произошедшие дальше, попытаюсь объяснить, почему мне потребовалось столько лет довольно драматичного пути, чтобы осознать простую вещь: сам факт рождения человека (в том числе меня) есть чудо, достойное любви безо всяких условий.

Всё началось в апреле 1972 года. В тот момент, когда я, выбрав своих родителей, решил появиться на свет.

Глава 3. Начало

Я родился морозным декабрьским утром в новоиспечённой семье студентов Целиноградского педагогического института, которые ещё девять месяцев назад не подозревали о существовании друг друга. Она – чернявая девятнадцатилетняя красавица с точёной фигуркой. Отличница, увлекающаяся народными танцами. Он – отслуживший в армии третьекурсник, красавец русско-корейских кровей, активист-комсомолец, комсорг курса. Я бесцеремонно вмешался в их жизнь. Сделал это так резко, что моя будущая мама, воспитанная в строгих правилах, поняв, что беременна, собрала вещи, написала родителям записку и чуть было не уехала на БАМ – гремевшую тогда на весь СССР комсомольскую стройку. История умалчивает, как об этих планах узнал мой будущий отец, но, узнав, он взял всю ответственность на себя, предложил растерянной девчонке выйти замуж и позволил мне появиться на свет.

Первые месяцы жизни прошли весело. Из старого чемодана мне сделали кроватку, соседи по общаге надарили пелёнок. Мама в перерывах между парами прибегала меня кормить и пеленать. Судя по всему, мне нравилась такая жизнь. Как вспоминает мама, я никогда не плакал, всегда улыбался, а если мне было что-то нужно, лишь неназойливо кряхтел.

Как только я подрос настолько, что мог обходиться без маминого молока, настала очередь дедушек и бабушек приложить руку к моему воспитанию. Бабушки практиковали радикально разные методы. Родители мамы – бабушка Маша, урождённая Абрамова из села Барановичи Смоленской области. В восьмилетнем возрасте была угнана немцами в Польшу, где до конца войны помогала по дому и хозяйству зажиточной полячке. Бабушка с детских лет научилась скрывать свои эмоции и еврейское происхождение. О том, что я не только русский, кореец, но и еврей, я узнал уже после её смерти. Дед Иван – сын обедневшего казака с Поволжья. В 1943 году, в восемнадцатилетнем возрасте, окончив школу младших полевых командиров, был призван на фронт. Дошёл до Кёнигсберга и закончил войну капитаном – командиром артиллерийской роты. За время войны получил несколько ранений, совершил ряд подвигов, о которых наша семья узнала только в 2016 году благодаря сайту podvignaroda.ru.

Мамины родители жили в пригороде Целинограда, поэтому первым счастье общения со мной досталось им. По тем временам дед Иван и бабушка Маша были продвинутых взглядов. Выкатывали меня спать на мороз, легко одевали, подолгу гуляли со мной на воздухе, и эта тактика работала. Не знаю, мёрз ли я во время их экспериментов, но не болел совсем.

Родители папы были другими. Дед Илларион, кореец, депортированный в Казахстан с Дальнего Востока в четырнадцатилетнем возрасте. Сын православного священника корейского села Благословенное. В 1931 году по Приамурью прокатилась волна раскулачивания, которая затронула и его семью. В последний раз, когда он видел своих родителей, они разбудили его, восьмилетнего пацана, ночью, попросили быстрей одеться и отвели к тёте. Сказали, что уходят в Харбин и скоро вернутся за ним. Взяли с собой младшую сестру. И навсегда исчезли в ночи. До 1937 года дед работал на лесоповале. С началом депортации корейского населения его посадили в вагон-теплушку и вместе с тысячами других корейцев отправили в Казахстан. В Центральном Казахстане в селе Вознесенка его приютили местные жители. К началу Великой Отечественной войны, в возрасте восемнадцати лет, он, работая слесарем на местной маслобойке, стал незаменимым специалистом, мастером на все руки. Проводил первое электричество в деревенские дома, ремонтировал любые электрические и механические устройства. Его супруга, моя бабушка Настя, была первой красавицей на деревне. Дочь русских переселенцев из Псковской губернии. Пела, играла на гитаре и, конечно же, не могла пройти мимо скромного, статного корейца с золотыми руками.

Их подход к моему воспитанию был простым – устроить всё так, чтобы я не мог навредить себе. Когда меня впервые привезли к ним, я уже вовсю ползал и даже пытался что-то говорить. Дед тогда много работал на маслобойке, а по вечерам возился в своём гараже, ремонтируя всё, что несли ему односельчане, – от велосипедов до телевизоров. Бабушка целый день хлопотала по хозяйству, периодически заходя в дом, чтобы поесть самой и меня покормить. Для моей безопасности была придумана гениальная вещь – поводок из верёвки, который бабушка привязывала одним концом к моей ноге, другим – к ножке кровати. Длины поводка хватало, чтобы я мог залезть на подоконник, и не хватало, чтобы я мог дотянуться до раскалённой печи. В перерывах между сном и едой я сидел на подоконнике. Часами разглядывал разноцветных кур во дворе, наблюдал за собакой и непрерывно жующими коровами, не переставая удивляться всему этому разнообразию. Улыбался, что-то кричал, тыкал пальцем в окно – в общем, было здорово. И безопасно. Правда, стал простывать от малейшего сквозняка, но это были мелочи.

Глава 4. Я и хор

Так я переезжал от бабушки к бабушке. У них на глазах я в девять месяцев научился ходить и говорить. В то время как мама и папа грызли гранит науки, готовясь стать самостоятельными. На глазах у бабушек я познавал мир: меня перекидывал через себя бык, которому я помешал пройти; соседка ловила меня за ногу, когда я уже переваливался в колодец, чтобы разглядеть, кто же кричит мне из него в ответ; я практически сварил левую руку, пытаясь пощупать, что же так красиво булькает в ведре.

Наконец мама окончила институт. Папа, к тому времени отработав два года директором школы в своей родной деревне, решил делать карьеру по партийной линии. Он получил назначение парторгом – партийным организатором – в небольшое село Отрадное, расположенное в тридцати километрах от родительского дома. И мы всей семьёй поехали в свой первый дом.

Дом находился на центральной улице посёлка, улица состояла из пяти домов совхозного начальства. Печное отопление, но с водопроводом и унитазом. Дом мне казался огромным, как и мир вокруг него.

В пятилетнем возрасте я быстро осваивал территорию. С соседскими пацанами бегал на речку. Денис, двенадцатилетний сын совхозного прораба, сделал мне из ветки удочку и научил рыбачить. Процесс ловли пескарей меня настолько захватил, что я мог целыми днями стоять на берегу реки, забыв о голоде и холоде. Мы купались на мелководье, бегали в одних трусах по пыльным совхозным дорогам. Вместе с соседом-одногодком Серёгой учились кататься на велосипедах. Здесь у меня была первая детская любовь. По выходным папа брал меня с собой, сажал на колени и давал порулить служебным «москвичом». В Отрадном родился мой первый брат. Здесь же я окончил первый класс, после этого произошло ещё одно важное событие: папа для ускорения своей карьеры поступил в высшую партийную школу в Алма-Ате. Мама решила вместе со мной и братом ехать вслед за ним. Пришло время расстаться с любимым посёлком и друзьями. Не знаю почему, но Отрадное – единственное место на земле, при воспоминании о котором у меня щемит внутри от чувства ностальгии.

В Алма-Ате мне не понравилось сразу. Большой город, пустая квартира, полная тараканов, которых я впервые увидел здесь. Какие-то странные люди: никто не здоровается со мной на улице. Ближайшая к нашему дому школа оказалась переполненной. И мама была вынуждена пристроить меня в класс для «музыкально одарённых детей». Хор, состоявший из учеников этого класса, был постоянным победителем всевозможных городских и республиканских конкурсов. Записав меня туда, мама поступила опрометчиво: петь я не умел, но любил. На первых занятиях я скромно наблюдал, как учительница приглашала выйти перед хором кого-нибудь из мальчиков или девочек для исполнения сольной партии. Я слушал солистов и с каждым разом всё отчётливей понимал: я же лучше пою! Было странно, почему меня не зовут быть солистом. Наконец до меня дошло: учительница просто не слышит мой прекрасный голос! И, выждав момент, я запел громче всех. Учительница в недоумении остановила дирижёрским жестом хор и, глядя на меня, спросила: «Ким, что это было?» Я смущённо промолчал, понимая, что она просто не поверила своим ушам, услышав такое красивое пение. «И-и-и раз-два-три», – взмах палочки, вступает хор, и снова мой шикарный голос звучит громче всех.

– Ким! Заткнись! – тряся руками и выкатив на меня глаза, закричала учительница. – Заткнись, чтобы я тебя не слышала! Ты понял меня?!

– Понял, понял, – изумлённый такой странной реакцией, закивал я в ответ.

– Просто открывай рот! Молча! Понял?!

– Да.

Так, едва начавшись, закончилась моя певческая карьера. С того дня уроки пения стали для меня настоящей каторгой, просто открывать рот было очень скучно.

Спасение пришло откуда не ждали. Наш класс наконец отправили на городской конкурс хорового пения. Родителям раздали пригласительные и заставили скинуться на пошив костюмов для выступления – белые рубашки и красные шорты-комбинезоны с вышитым на груди скрипичным ключом.

На сцене концертного зала, где проходило наше выступление, были установлены в ряд скамейки разной высоты, на которые нас выставили лесенкой, друг за другом. Моё место оказалось в середине самого последнего ряда. Зал затих. Включились софиты, взмах палочки, и… полились прекрасные звуки. Многоголосый детский хор исполнял песню «Крылатые качели». Я открывал рот и смотрел по сторонам, наблюдая, с каким торжеством и упоением отдаются пению мои одноклассники. К середине «Качелей» я заскучал и стал строить рожки соседям. А что ещё делать второкласснику, молча открывающему рот во время выступления в концертном зале?

Кто-то из соседей заметил и стал отмахиваться от меня. Завязалась тихая потасовка, в результате которой я потерял равновесие. Считаные секунды – и весь наш прекрасный хор завалился на пол, превратившись в кричащую кучу малу. Домой я шёл один. Мама сказала, что я «позорище» и ей за меня стыдно. На следующий день на собрании класса меня исключили из хора, проведя через строй ребят-одноклассников, которые пробили мне «санчины» – удары в солнечное сплетение на выдохе. Я не обижался, понимал: за дело. Всех подвёл, впервые класс не выиграл в конкурсе. Зато мне больше не надо было ходить на занятия хора, чтобы, умирая от скуки, открывать рот.

Глава 5. Дед Иван

Год в Алма-Ате пролетел быстро. Этот город мне запомнился высокогорным катком «Медео», где я впервые встал на коньки; походами с отцом в горы, где мы забирались на зелёные вершины и, наблюдая сверху за отарами овец, пасущихся на горных лугах, ели копчёное сало с чёрным хлебом. Это была самая вкусная еда на свете. По дороге назад мы могли нарвать огромных красных яблок – алматинского апорта. Или абрикосов, которые растут здесь повсюду, как берёзы где-нибудь на Среднерусской возвышенности.

У папы закончилась учёба, и мы поехали в пригород Целинограда к маминым родителям – пожить немного, пока мама и папа решат со своей дальнейшей работой.

Я был очень рад увидеть деда и бабушку. Дед Иван и бабушка Маша делали вид, что строги со мной, но я знал, как сильно они меня любят.

Дед после войны продолжил службу сначала в Кёнигсберге, а затем на семипалатинском ядерном полигоне, куда переехал из Калининграда (Кёнигсберга) со всей семьёй, которой успел там обзавестись. Сколько точно они там прожили, я не помню. Дед лишь иногда рассказывал, как во время ядерных взрывов у них выбивало ударной волной стёкла в доме – так близко от полигона находился дом. После взрыва обычно по военному городку проезжали строители, замеряли выбитые окна и двери и оперативно всё восстанавливали. Я тогда не знал, что дед в свои 58 лет был уже смертельно болен раком и что год после Алма-Аты станет последним годом, когда я буду с ним рядом.

Дед просыпался рано утром, в пять. Я обожал вставать вместе с ним. Он первым делом жарил кусок солёного сала с прослойками мяса, делил кусок пополам – себе и мне. Мы его ели с хлебом, пили чай, и дед начинал бриться опасной бритвой. Это был целый ритуал. Он неспешно правил бритву на кожаном ремне, наводил в чашке пену, устанавливал перед собой специальное зеркало и приступал к бритью. Было что-то магическое в этом процессе. Потом дед уезжал на работу, а я собирался в школу. Круто было на каникулах, когда после утреннего ритуала дед брал меня с собой в тракторно-полеводческую бригаду, где он был бригадиром. Я весь день мотался с ним по полям, катался с мужиками на комбайнах, ел вкуснейшую еду из полевой кухни и вырубался по дороге домой, а по приезде дед осторожно меня будил, и я, счастливый, брёл, спотыкаясь спросонья, до своей кровати.

Непростая была у него судьба. Травмы войны долго давали о себе знать. Демобилизовавшись с военной службы, дед с бабушкой приехал на Целину, и он долго не мог найти себя на гражданке. Работал слесарем в тракторных мастерских, землемером, кем только не работал. И пил. Пил по-чёрному. Его выгоняли с работы, он устраивал дома дебоши, лупил жену и детей. Пока в один из дней не собрал вещи и, заявив, что, пока пить не бросит, домой не вернётся, ушёл. Вернулся, по рассказам бабушки, через месяц. Другим человеком. И с тех пор к спиртному не прикасался.

Устроившись в тракторно-полеводческую бригаду механизатором, дед быстро стал бригадиром – пригодился командирский опыт. Через несколько лет его бригада гремела на весь Казахстан благодаря самым высоким урожаям пшеницы. У деда было много наград – как фронтовых, так и гражданских. О войне он никогда не рассказывал, только 9 Мая я замечал, как при звуках песни «День Победы» у него дрожали губы и по щекам текли слёзы. Его высшей гражданской наградой был орден Ленина, который деду вручили за трудовые победы. Чуть-чуть не хватило до Золотой Звезды Героя Социалистического Труда. Подкосила болезнь.

Ну а пока у нас был целый год впереди. И дед предложил заняться музыкой.

– Хочешь?

– Хочу!

– На чём хочешь играть?

– Не знаю.

– На аккордеоне будешь?

– Буду!

Так я стал аккордеонистом. Учась в третьем классе общеобразовательной школы, начал регулярно заниматься на аккордеоне. Благодаря хорошему слуху дела быстро шли в гору, и меня записали в школьный кружок. В кружке, помимо меня, были балалаечники и ещё один аккордеонист. Мы разучивали разные незатейливые мелодии и ездили по району с выступлениями. Мне нравилось. А ещё мне очень нравилось читать. С первого класса я поглощал книги тоннами. Перечитал всё собрание сказок Афанасьева, зачитывался сказками народов мира, братьев Гримм, Христиана Андерсена и многих других. Благодаря книгам я очень хорошо читал вслух. И, как говорила учительница начальных классов, у меня была хорошая дикция. Это заметили школьные организаторы и стали брать меня на разные партийные и комсомольские конференции, чтобы я с какой-нибудь девочкой со сцены читал приветственные стихи. Так и гастролировал – читал стихи, играл на аккордеоне, «пока не случилось то, что должно было случиться».

В нашем городе проходила республиканская комсомольская конференция. Съехались делегаты со всей республики, огромный Дворец молодёжи был забит битком. В президиуме заседали комсомольские и партийные лидеры Казахстана. Мне вместе с группой таких же ответственных детей было поручено приветствовать президиум и возложить (по-другому не скажешь) букет из трёх гвоздик на стол перед каждым членом.

Я выбегал на сцену первым. Добежал до края стола, встал и повернулся вполоборота лицом к залу. Дождавшись, пока выстроится шеренга, вместе со всеми прокричал приветствие участникам конференции от пионеров Казахстана. Затем мы развернулись, синхронно возложили цветы, отдали салют и побежали со сцены. Пробежав пару человек президиума, я заметил, что у одного из них нет цветов. «Не хватило?! – подумал я. – Как же так, что делать?» Я остановился посреди сцены, мозг лихорадочно искал решение. Учительница, увидев моё замешательство, остервенело замахала рукой: «Сюда, сюда! Беги сюда, придурок!» Тут я наконец сообразил. Быстро вернулся к своему коммунисту, взял у него один цветок, положил обделённому дядьке и побежал со сцены. Зал взорвался от смеха… Что потом было! Каких только слов я не услышал в свой адрес от ведущей кружка. Что опозорил всю школу. Что не достоин звания пионера. Стыдобища! И всё в таком духе. Мне стало грустно. Я осознал глубину своего падения. Опять всех подвёл. Приехав вечером домой, сказал деду, что не хочу больше участвовать в кружке и играть на аккордеоне.

– Почему?

– Мне не нравится.

Так после певческого фиаско не вышел из меня и аккордеонист.