Текст бизнес-книги "Экономические софизмы"

Автор книги: Фредерик Бастиа

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

I.4. Выравнивание условий производства

Говорят… Но, чтобы не быть обвиненным в том, что я влагаю ложные выводы в уста защитников покровительства, я лучше приведу слова одного из его самых энергичных поборников.

«Мы считаем, что во Франции покровительство должно ограничиваться обложением ввозимого товара лишь такой пошлиной, которая равнялась бы разности между издержками производства этого товара во Франции и той стране, откуда он привозится… Покровительственная пошлина, основанная на этом расчете, обеспечивает лишь свободную конкуренцию…, так как конкуренция существует только при одинаковых условиях и издержках производства. На бегах определяют вес, который будет везти каждая лошадь, и выравнивают условия; без этого не может быть и состязания. В торговле, если один из продавцов может предложить товар дешевле, то он перестает уже быть состязателем и делается монополистом…

Уничтожьте покровительственную пошлину, представляющую разницу издержек производства, и иностранцы завалят наш рынок своими товарами и приобретут монополию» (Виконт де Романе).

«Каждый должен желать, как для себя, так и для других, чтобы производство страны было защищено от иностранной конкуренции во всех тех случаях, когда последняя может доставлять товары по более низкой цене» (Матьё де Домбаль).

Это доказательство постоянно встречается в сочинениях покровительственной школы. Я намерен разобрать его тщательно и поэтому прошу у читателя внимания и даже терпения. Я займусь сначала несообразностями, проистекающими из существа налогов, а потом теми, которые сопряжены с их различием.

Здесь, как и везде, мы находим приверженцев покровительства, стоящих на точке зрения производителя, тогда как мы держим сторону несчастных потребителей, на которых они не обращают решительно никакого внимания. Они сравнивают поле промышленности с лошадиными бегами. Но на скачках бег есть одновременно и средство, и цель. Публику занимает лишь само состязание. Когда вы пускаете лошадей с единственной целью – узнать, которая из них лучше бежит, тогда я понимаю ваше старание уравнять отягощающий их груз. Но если бы вы имели целью доставить срочную депешу с какой-нибудь важной новостью, разве вы стали бы, будучи последовательными, создавать препятствия той из лошадей, которая представляла бы вам лучшие условия для скорой доставки?

Вы, однако же, делаете это с промышленностью. Вы забываете о желаемом результате производственной деятельности, который есть благосостояние; отклоняясь от сути, вы не обращаете внимания на этот результат и даже жертвуете им.

Но так как мы не можем заставить наших противников смотреть на предмет с нашей точки зрения, то встанем на их позиции.

Я постараюсь доказать:

1-е, что выровнять условия производства, значит разрушить саму суть обмена;

2-е, что неверно, будто труд одной страны может подавляться соперничеством других стран, находящихся в более благоприятных условиях;

3-е, что даже если бы это было так, то налоги не могут выровнять условий производства;

4-е, что свобода торговли выравнивает эти условия, насколько это возможно;

5-е, наконец, что именно страны, находящиеся в наихудших условиях, больше всего выигрывают от обмена.

I. Выравнивать условия производства – это значит не только затруднять обмен в некоторых случаях, но и уничтожать его в самом его существе, потому что обмен основывается именно на том разнообразии или, если угодно, на той неодинаковости степени плодородия, способностей, климата, температуры, которую вы хотите сгладить.

Если одна провинция Франции, Гиень, посылает вина в другую, Бретань²¹, а Бретань зерно – в Гиень, то это происходит оттого, что эти две провинции поставлены в различные условия производства. Существует ли другой закон для международного обмена? Повторю еще: приводить в качестве доводов против обмена неравенство условий, которые его вызывают и объясняют, значит нападать на саму причину его существования. Если бы защитники покровительства были последовательнее и могущественнее, то они присудили бы людей к изолированной жизни улиток. Кроме того, строгий логический анализ показывает, что последовательное проведение в жизнь любого софизма из их арсенала закончится разрушением и уничтожением общества.

II. Неверно, на деле, что неравенство усилий двух одинаковых отраслей необходимо влечет за собой упадок той из них, которая поставлена в менее благоприятные условия. На бегах, если один из рысаков выигрывает приз, другой его теряет; но когда силы двух лошадей используются для полезного производства, то каждая из них производит результат пропорционально своим силам. Из того, что более сильная лошадь оказывает больше услуг, не следует, что более слабая не оказывает никаких. Пшеница возделывается во всех департаментах Франции, несмотря на существующую между ними огромную разницу в плодородии почвы, и если в каком-нибудь из них не сеют пшеницы, то это потому, что такие посевы невыгодны для самого департамента. Из этого примера мы делаем вывод, что при господстве свободной торговли, несмотря на подобные же различия в плодородии почвы, пшеницу стали бы возделывать во всех европейских государствах, и если бы одно из них отказалось от ее возделывания, то это произошло бы потому, что оно нашло более выгодное для себя применение своей земли, капитала и труда. Почему же плодородие земли в одном департаменте не уничтожает земледелия в соседнем, находящемся в менее благоприятных обстоятельствах? Потому, что в экономических явлениях есть гибкость, упругость и, так сказать, средства выравнивания, совершенно ускользающие от внимания покровительственной школы. Она обвиняет нас в том, что мы слишком систематичны и излишне строго следуем принятому нами положению; но если в этом можно упрекнуть кого-нибудь, то, конечно, самих ее последователей, которые основывают свое суждение не на всей совокупности явлений, а на одном из них. В приведенном выше примере различие плодородия уравновешивается различием ценности земли. На вашем поле урожай бывает втрое больше, чем на моем. Да, но зато вы заплатили за вашу землю вдесятеро дороже, и я все-таки могу с вами бороться. Вот в чем весь секрет. И заметьте, что один предмет, превосходя другой в некоторых отношениях, всегда уступает ему в других. Именно потому, что ваша земля более плодородна, она дороже, так что равновесие устанавливается или стремится установиться, не случайно, а необходимо; и можно ли отрицать, что свободная торговля есть тот порядок вещей, который наиболее способствует этому стремлению в достижении его цели.

Я привел в пример земледелие; но точно так же я мог бы привести в пример и промышленность. В Кемпере²² есть портные, и это не мешает им быть и в Париже, хотя последним гораздо дороже обходятся наем квартиры, мебель, рабочие и пища. Но зато у них совершенно другие покупатели, и этого достаточно не только для установления равновесия, но и для получения ими большей выгоды.

Поэтому, если уж говорить уже о выравнивании условий производства, то нужно по крайней мере убедиться в том, не делает ли свободная торговля того же самого, что хотят сделать произволом.

Это естественное выравнивание в экономических явлениях так важно в разбираемом вопросе и в то же время так способно заставить нас удивляться мудрости Провидения, управляющего обществом, что я прошу позволения остановиться на этом предмете.

Господа защитники покровительства, вы говорите: «Такой-то народ имеет пред нами преимущество в том, что у него дешевле каменный уголь, железо, машины, капиталы: мы не можем с ним бороться».

Суждение это будет исследовано в других его видах. Здесь же я ограничусь рассмотрением вопроса: не нейтрализуют ли в конечном итоге друг друга более выгодные и менее выгодные условия производства, и не устанавливается ли тем самым подлинное равновесие.

Возьмем две страны, А и Б. А имеет разного рода преимущества перед Б. Из этого вы заключаете, что работа сосредоточивается в А и что Б ничего не может с этим поделать. А, говорите вы, продает гораздо больше, нежели покупает; Б покупает гораздо больше, нежели продает. Я бы мог оспаривать это, но встану на вашу точку зрения.

В стране А существует большой спрос на труд, и скоро он дорожает. Такой же спрос существует в А на железо, каменный уголь, продовольствие, капиталы, и все это должно повыситься в цене.

Это еще не все. Коль скоро А постоянно продает, а Б беспрестанно покупает, то звонкая монета переходит из Б в А. Она в изобилии в А, и ее остается мало в Б. Но при избытке денег для покупки всякого другого предмета их нужно иметь гораздо больше. Следовательно, в А к действительной дороговизне, происходящей от большого спроса на товары, присоединяется дороговизна мнимая, зависящая от избытка благородных металлов.

При недостатке денег их нужно немного для каждой покупки. Следовательно, в Бмнимая дешевизна будет сопряжена с действительной дешевизной.

В этих обстоятельствах промышленность будет иметь разного рода побуждения, и самые сильные побуждения будут заключаться в том, чтобы оставить А и обосноваться в Б.

Или, чтобы возвратиться к реальности, скажем, что промышленность не будет ждать этого времени, что внезапные перемещения противны ее природе и что с самого начала под влиянием свободной торговли промышленность постепенно распределится между А и Б по законам спроса и предложения, т.е. по законам справедливости и пользы.

Я не занимаюсь выдвижением необоснованных гипотез, когда говорю, что, если бы было возможно, чтобы промышленность концентрировалась в одном месте, то сам этот факт порождал бы непреодолимую тенденцию к децентрализации.

Послушаем, что говорил один фабрикант в торговой палате Манчестера (я не привожу цифр, которыми он подкреплял свои доводы): «Прежде мы вывозили ткани; потом этот вывоз уступил место вывозу ниток, составной части тканей; потом мы стали вывозить прядильные машины, т.е. орудия производства ниток; после этого капиталы, на которые строим наши машины; и наконец, наших работников и наш промышленный гений, которые составляют источник наших капиталов. Все составные части производства ушли от нас одна за другой, чтобы действовать там, где могут принести бо́льшую выгоду, там, где средства существования не так дороги, а жизнь легче. И мы находим теперь в Пруссии, Австрии, Саксонии, Швейцарии, Италии огромные мануфактуры, основанные на английские капиталы, использующие труд английских рабочих и управляемые английскими инженерами».

Из этого видно, что природа или, скорее, Провидение, более мудрое, разумное и дальновидное, чем предположения вашей узкой и строгой теории, не желает этого сосредоточения труда, этой монополии всех преимуществ, на которую вы указываете, как на общее и неисправимое явление.

Столь же простыми, сколь и верными средствами оно обеспечило повсеместное распространение промышленности, взаимозависимость всех стран, одновременное развитие; одним словом, все то, что уничтожают ваши ограничивающие законы, насколько это в их власти. Это происходит оттого, что ваши законы направлены на то, чтобы, разъединив народы, сделать более резким различие условий, в которые они поставлены, не допускать выравнивания, нейтрализовать уравновешивающие силы и законсервировать страны в их нынешнем положении, со всеми их относительными преимуществами или слабыми сторонами.

III. Говорить, что покровительственная пошлина уравнивает условия производства, значит оставить ложное выражение проводникам заблуждения. Неверно, что ввозная пошлина выравнивает условия производства. Они и после налога остаются теми же самыми. Самое большее, ввозная пошлина уравнивает условия продажи. Может быть, скажут, что я играю словами, но я обращаю это обвинение против моих противников. Им следует доказать, что производство и продажа – слова однозначные, а иначе я буду иметь основание упрекнуть их если не в игре слов, то по меньшей мере в их смешении.

Позвольте пояснить мою мысль примером.

Предположим, что каким-нибудь парижским спекулянтам вздумалось заняться разведением апельсинов. Португальские апельсины могут продаваться в Париже по 10 сантимов; наши же спекулянты, по причине необходимости заведения ими кадок для деревьев, теплиц, по причине холода, который часто будет затруднять их производство, не будут иметь возможности брать за штуку менее франка²³. Они требуют, чтобы на португальские апельсины была наложена пошлина в 90 сантимов. Посредством этой пошлины условия производства, говорят они, будут выровнены, и законодательное собрание, как всегда уступая такому рассуждению, вносит в тариф пошлину в 90 сантимов на каждый иностранный апельсин.

Итак, я говорю, что условия производства нисколько не изменились. Закон нисколько не уменьшил ни теплоты лучей португальского солнца, ни частоты повторения и силы морозов в Париже. Созревание апельсинов точно так же, как и прежде, будет происходить естественно на берегах Тежу²⁴ и производиться искусственно на берегах Сены, то есть: в одной стране будет требовать гораздо больше человеческого труда, чем в другой. Уравнены же будут только условия продажи: португальцы должны будут продавать свои апельсины по одному франку, из которого 90 сантимов пойдут на уплату пошлины. Она, очевидно, будет оплачиваться французским потребителем. И посмотрите на странность последствий. На каждом потребляемом португальском апельсине государство ничего не потеряет, потому что 90 сантимов, дополнительно заплаченные потребителем, пойдут в казну. Произойдет перемещение, а не потеря. Но на каждом потребляемом французском апельсине будет потеряно 90 сантимов или около того, потому что, без сомнения, их теряет потребитель и, не менее очевидно, не выигрывает продавец, так как, по самому предположению, в цене апельсинов он будет получать только издержки их разведения. Право сделать из этого выводы я предоставляю защитникам покровительства.

IV. Если я старался доказать различие между условиями производства и условиями продажи, различие, которое защитники покровительства найдут, без сомнения, слишком тонким и парадоксальным, то я делал это для того, чтобы перейти к утверждению, которое покажется им еще более странным парадоксом и опечалит их не меньше. Вот оно: если вы действительно хотите уравнять условия производства, то сделайте обмен свободным.

«Это уж слишком, – скажут нам, – в своих шутках вы заходите слишком далеко!» Пусть так! но я прошу господ защитников покровительства, хотя бы из любопытства, проследить до конца мой вывод. Он не будет длинен. Я беру прежний пример.

Предположим, что средняя стоимость рабочего дня во Франции составляет один франк; из этого неоспоримо будет следовать, что для того чтобы получить прямым производством апельсин во Франции, необходимо будет потратить целый день работы или соответствующую ему стоимость, между тем как для производства ценности, на которую можно выменять португальский апельсин, нужно будет употребить только десятую долю рабочего дня; значит, в Лиссабоне солнце делает то, что в Париже может сделать только труд. Но разве не очевидно, что если я могу произвести апельсин или, что то же самое, выручить деньги для его покупки десятой частью рабочего дня, то я поставлен, относительно этого производства, точно в те же условия, как и сам португальский производитель, не считая издержек на транспортировку, которые должны пасть на меня? Следовательно, ясно, что свобода торговли выравнивает, насколько это возможно, условия производства – прямого и непрямого, потому что она оставляет только неизбежную разницу, состоящую в издержках транспортировки.

Добавлю, что свобода торговли выравнивает также условия пользования, удовлетворения и потребления, на что никогда не обращают внимания и что имеет существенную важность, потому что потребление есть конечная цель всех наших промышленных усилий. Благодаря свободному обмену мы столько же пользовались бы португальским солнцем, как сама Португалия; жителям Гавра стали бы столь же доступны, как и жителям Лондона, и на тех же самых условиях минеральные богатства, которыми природа наделила Ньюкасл.

V. Господа протекционисты, видимо, уже поняли, что я настроен говорить парадоксы. А сейчас я пойду еще дальше. Я утверждаю и искренне уверен, что если две страны поставлены в неодинаковые условия производства, то из них обеих от свободы обмена выиграет прежде всего та, которая поставлена природой в менее благоприятные условия. Чтобы доказать это, я должен слегка отклониться от формы, приличной этому сочинению. Но тем не менее я сделаю это; во-первых, потому, что в сформулированном выше положении выражена основная идея того, что я пытаюсь донести до читателя; во-вторых, потому что развитие ее позволит мне изложить экономический закон первостепенной важности, способный, как мне кажется, при совершенном уразумении его, заставить вновь обратиться к науке все те секты, которые в наше время ищут образец общественного устройства в своих фантазиях и не замечают его существования в природе. Я говорю о законе потребления, в совершенном невнимании к которому можно обвинить бульшую часть экономистов.

Потребление есть цель, конечная причина всех экономических явлений, и, следовательно, в потреблении заключается их последнее и окончательное разрешение.

Ничто, ни благоприятное, ни неблагоприятное, не касается только производителя. Как преимущества, получаемые им от природы и общества, так и создаваемые ими неудобства, так сказать, ускользают от него и незаметно растворяются в обществе, т.е. в массе потребителей. Этот закон удивителен в своей причине и следствиях, и тот, кому удалось бы его хорошо изложить, имел бы, я думаю, право сказать: «Я уплатил свой долг обществу за то, что жил на этой земле».

Всякое обстоятельство, способствующее производству, принимается с радостью производителем, потому что для него непосредственное следствие такого обстоятельства есть приобретение возможности оказывать обществу больше услуг и требовать от него большего вознаграждения. Всякое обстоятельство, препятствующее производству, встречается производителем неприязненно, потому что непосредственным следствием этого обстоятельства будет уменьшение услуг, а следовательно и вознаграждения. Поскольку непосредственные выгоды и тяготы, проистекающие из благоприятных или неблагоприятных обстоятельств, необходимо отражаются сначала на производителе: он испытывает неодолимое стремление искать первых и избегать вторых.

Точно так же, когда работнику удается усовершенствовать свои навыки, непосредственная прибыль от такого усовершенствования будет получена им. Это необходимо, чтобы побудить его к разумному труду, и справедливо: потому что усилие, увенчанное успехом, должно принести с собой награду.

Но я утверждаю, что эти следствия, хорошие и дурные, хотя и бывают постоянными сами по себе, не являются таковыми по отношению к производителю. В противном случае, существующее между людьми неравенство закрепилось бы навечно и постоянно углублялось; вот почему благо и вред скоро становятся частью общих судеб человечества.

Каким образом это происходит? В пояснение я приведу несколько примеров.

Перенесемся в ХIII столетие. Люди, посвятившие себя ремеслу переписчиков, получают за оказываемую ими услугу вознаграждение, обусловливаемое средней ценой труда. Один из них ищет и находит средство быстро размножать экземпляры одной и той же рукописи. Он изобретает типографию²⁵.

Сначала обогащается один человек, в то время как много других беднеют. На первый взгляд, каким бы чудесным ни казалось открытие, возникает сомнение: не принесло ли оно больше вреда, нежели пользы? Кажется, что оно вносит в мир, как я уже сказал, принцип бесконечного неравенства. Гуттенберг наживает барыши своим изобретением и вкладывает их в бесконечное расширение своего бизнеса, до тех пор пока не разорит всех переписчиков. Что же касается публики, потребителя, то они мало выигрывают, потому что Гуттенберг будет стараться понизить цену своих книг только в той степени, насколько это будет необходимо для подрыва возможностей своих соперников, и не более.

Но Бог мудро вложил стройность не только в движение небесных тел, но и во внутреннее устройство общества. Мы сейчас увидим, каким образом выгоды изобретения перестают быть уделом одного лица и навсегда становятся общим достоянием.

Со временем способ тиражирования становится известным. Гуттенберг уже не один занимается печатанием; другие следуют его примеру. Барыши этих лиц сначала весьма значительны. Они получают вознаграждение за то, что первыми решились подражать изобретателю, и это вознаграждение необходимо, чтобы вызвать и привлечь их к делу и тем самым заставить содействовать приближению того великого конечного результата, к которому мы стремимся. Получаемая ими прибыль высока, но она меньше той, которую получил изобретатель, потому что начала действовать конкуренция. Цена книг падает все ниже и ниже. Прибыль подражателей уменьшается по мере того, чем далее отстоит время, в которое они являются, от дня изобретения, т.е. постепенно подражание все меньше и меньше заслуживает какого-то особого вознаграждения. Скоро новая отрасль достигает общего уровня: вознаграждение печатников не представляет уже ничего исключительного и точно так же, как прежде вознаграждение переписчиков, обусловливается средней ценой труда. Таким образом, мерой вознаграждения вновь становится производство. Тем не менее изобретение представляет собой шаг вперед; сбережение труда, времени, усилий, необходимых для получения данного результата, состоящего в оттиске определенного числа экземпляров, тем не менее осуществилось. Но каким образом оно проявляется? Дешевизною книг. В чью же пользу? В пользу потребителя, общества, человечества. Печатники, заслуги которых не представляют теперь ничего исключительного, с этого времени не получают уже и исключительного вознаграждения. Как люди вообще, как потребители, они, без сомнения, участвуют в выгодах, которые изобретение принесло обществу, но не более. Как производители, они оказываются в обычных условиях всех производителей в государстве. Общество платит им за труд, а не за полезность изобретения. Последнее стало уже достоянием человечества.

Признаюсь, что мудрость и совершенство этих законов заставляют меня удивляться им и благоговеть перед ними. Я вижу в них осуществление сен-симонизма: «каждому по его способностям, каждой способности по ее делам»²⁶. Вижу в них осуществление коммунизма, т.е. стремление благ сделаться общим достоянием людей; но это сен-симонизм и коммунизм, управляемые бесконечной предусмотрительностью, а не предоставленные непостоянству, страстям и произволу людей.

Сказанное мной о типографском станке можно приложить и ко всем остальным орудиям производства, начиная от гвоздя и молотка до паровоза и электрического телеграфа. Общество пользуется всеми изобретениями, так как они множат предметы потребления, и оно пользуется ими безвозмездно, потому что действие их состоит в уменьшении цены предметов, и вся уничтоженная благодаря участию изобретения в производстве часть цены очевидно делает безвозмездной соответствующую часть продукта. Остается оплачивать только текущий человеческий труд; при этом доля продукта, являющаяся результатом изобретения, не принимается уже в расчет, по крайней мере в том случае, когда оно уже прошло тот неизбежный цикл, который я только что описал.

Я приглашаю работника, чтобы он сделал мне доски. Он является ко мне с пилой. Я плачу ему 2 франка в день, и он изготавливает 25 досок. Если бы пила не была изобретена, то он, может быть, не успел бы изготовить и одной доски, но я все-таки заплатил бы ему за день работы. Польза, производимая пилой, составляет для меня, следовательно, безвозмездный подарок природы, или, лучше сказать, эта польза есть часть наследства, полученного мною, сообща со всеми ближними, благодаря смышлености наших предков. У меня в поле работают два работника: один – плугом, другой – лопатой. Результаты их работы далеко не одинаковы, а поденная плата одна и та же, потому что вознаграждение соразмеряется не с производимой пользой, а с затраченным усилием, трудом.

Я прошу терпения у читателя и уверяю его, что не потерял из виду свободы торговли. Пусть он только вспомнит заключение, к которому я пришел: вознаграждение соразмеряется не с полезностью вещи, предлагаемой производителем на рынке, но с его трудом[6]6
  Правда, что труд вознаграждается неодинаково. Есть труд более или менее тяжелый, опасный, требующий искусства и пр. Конкуренция устанавливает для каждого рода труда известную плату, и об этой именно изменяющейся плате я и говорю.


[Закрыть].

Я приводил примеры изобретений. Поговорим теперь о содействии самой природы.

Во всяком производстве действуют вместе и природа, и человек. Но часть пользы, доставляемой природой, всегда бесплатна. Предмет обмена, и следовательно вознаграждения, составляет только та доля пользы, которую приносит человеческий труд. Безусловно, эта последняя доля сильно изменяется: от большего или меньшего напряжения труда, его ловкости, быстроты, своевременности, нужды в нем, временного отсутствия конкуренции и пр., и пр. Но тем не менее можно утверждать, что хотя содействие естественных законов имеет место в любом производстве, этот факт не оказывает никакого влияния на цену произведения.

Мы не платим за воздух, которым дышим, несмотря на то, что он для нас так полезен, что без него мы не прожили бы и двух минут. Мы за него не платим, потому что природа доставляет его нам без участия какого бы ни было человеческого труда. Если же мы желаем отделить один из газов, составляющих воздух, например, чтобы поставить какой-нибудь опыт, то нам нужно употребить труд, или если заставляем кого-то другого затратить этот труд, то и мы, со своей стороны, должны пожертвовать в его пользу равноценным трудом, затраченным нами для получения какого-нибудь другого продукта. Из этого видно, что люди обмениваются напряжением, усилием, трудом. В действительности я плачу не за кислород, потому что вместе с другой частью воздуха он и так в моем распоряжении, но за труд, который нужно потратить на его выделение, труд, от которого я был избавлен и за который поэтому должен вознаградить. Скажут, что здесь оплачивается не один труд, но и издержки, материалы, приборы. Но ведь и в этих предметах я оплачиваю лишь труд. Цена использованного каменного угля представляет труд, необходимый для его добычи и перевозки.

Мы не платим за солнечный свет, потому что нам дает его природа. Но мы платим за освещение газом, салом, маслом, воском, потому что здесь нужно вознаградить человеческий труд; и, заметьте, вознаграждение до того соразмеряется с трудом, а не с пользой, что легко может случиться, что освещение, которое гораздо ярче другого, может быть, однако, дешевле. Необходимо лишь, чтобы то же количество человеческого труда производило этого освещения больше, нежели другого.

Если бы я платил водовозу, снабжающему мой дом водой, соразмерно безусловной пользе воды, то на это не хватило бы моего состояния. Но я плачу ему соразмерно труду, который он затрачивает. Если бы он потребовал большей платы, то его труд взяли бы на себя другие, и, наконец, в случае нужды, я сам. Предмет торговли составляет не вода, а труд, предпринимаемый для снабжения ею. Этот взгляд и следствия, которые я из него выведу, настолько важны для решения проблемы свободы международного обмена, что я считаю необходимым пояснить мою мысль другими примерами.

Количество питательных веществ, содержащихся в картофеле, не очень дорого, потому что его можно добыть много небольшим трудом. За пшеницу мы платим больше, потому что для ее добывания природа требует гораздо больше человеческого труда. Очевидно, что если бы природа одинаково содействовала произрастанию как пшеницы, так и картофеля, то цены стремились бы сравняться. Невозможно, чтобы производитель пшеницы получал постоянно гораздо больше прибыли, нежели производитель картофеля. Закон спроса и предложения этого не допустит.

Если бы каким-то чудом плодородие всех пахотных земель повысилось, то от этого явления выиграл бы не земледелец, а потребитель, потому что оно проявилось бы изобилием, дешевизной. Каждый гектолитр²⁷ хлеба требовал бы меньших затрат труда, и земледелец мог бы обменять его только на продукт, требующий затраты такого же уменьшенного количества труда. Если бы, напротив, плодородие земли вдруг уменьшилось, то участие природы в производстве стало бы меньше, а участие труда – больше, и продукт бы подорожал. Следовательно, я был прав, говоря, что раньше или позже последствия всех экономических явлений распространяются среди потребителей, т.е. всего человечества. Тот, кто не прослеживает их действия до конца, кто останавливается на их непосредственных следствиях, простирающихся на одного лишь человека или на один класс людей в их ипостаси производителей, заслуживает называться экономистом не более, чем тот, кто, вместо исследования действия какого-нибудь лекарства на весь организм, ограничился бы для определения пользы этого лекарства наблюдением над действием его лишь на нёбо и глотку, заслуживает называться врачом.

Жаркие страны находятся в весьма благоприятных условиях для производства сахара и кофе. Это значит, что природа бульшую часть производства берет на себя и только весьма малую оставляет на долю труда. Но кто же в таком случае пользуется выгодами такой щедрости природы? Ими пользуются не эти страны, потому что конкуренция заставляет их получать только вознаграждение за труд, но все человечество, потому что последствие этой щедрости называется дешевизной, а дешевизной пользуется всякий.

Возьмем страну с климатом умеренным, в которой каменный уголь и железная руда находятся на поверхности земли, где нужно только нагнуться, чтобы взять их. Сначала жители будут, конечно, извлекать выгоды из этого счастливого обстоятельства. Но скоро в результате конкуренции цена каменного угля и железа понизится до того, что эти дары природы сделаются доступными для всех безвозмездно, и вознаграждаться будет только один человеческий труд, по средней за него плате.

Итак, в результате действия закона спроса и предложения дары природы, так же как и технологические усовершенствования, составляют или постоянно стремятся составить общее и безвозмездное достояние потребителей, народных масс, человечества. Следовательно, страны, не обладающие этими преимуществами, всегда останутся в выигрыше от обмена с теми, которые ими одарены, потому что обменивают продукты труда, не принимая в расчет той части полезности, которая создана содействием природы. Очевидно, что страны, находящиеся в наиболее благоприятных условиях, суть те, которые при производстве продукта комбинируют свой труд с наибольшим количеством полезности, созданной силами природы. Их произведения, представляя меньшее количество труда, требуют и меньшего вознаграждения; другими словами, они дешевле, и если щедрость природы имеет последствием только дешевизну, то в выгоде от благодетельных последствий ее будет, очевидно, не производящая страна, а потребляющая.