Текст бизнес-книги "Национальная система политической экономии"

Автор книги: Фридрих Лист

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Не менее, думается, имеем мы право на одобрение и со стороны немецкого как богатого, так и бедного дворянства, которому мы показали, что оно, благодаря своим собственным собратам в Англии – ториям – частью обеднело, обанкротилось и разорилось, и что мы – промышленники и их органы – нашими усилиями в течение истекшего десятилетия поправили его положение; мы ему доказали, что на его долю поступает значительнейшая и лучшая часть меду, который мы носим в улей, потому что мы прилежно работаем для увеличения его арендной платы и ценности его поместий; что мы ему отдаем дочерей богатейших наших промышленников и таким образом богато вознаграждаем иссякшие после упразднения аббатств, епископов и архиепископов в немецком государстве источники его благосостояния и средства для воспитания его младших сыновей и остающихся без наследства дочерей – его родословное дерево мы деятельно взращиваем. Немецкому дворянству достаточно бросить один только взгляд на знать английскую, чтобы понять, сколько пользы могут и должны ему приносить богатство страны, обширная вывозная торговля, мореходство, флоты и колонии. А к чему ведут запущенное сельское хозяйство, нищенское и бесправное состояние городского сословия, закрепощение крестьян, возвышение знати над законом, феодализм и вся та пышность, о которой даже в самое последнее время вздыхали высокородные laudatores temporisacti[27]27
  Поклонники времен прошедших. – Прим. ред.


[Закрыть], может выяснить один лишь взгляд на польскую знать и на ее современное положение. Пусть не смотрит поэтому немецкое дворянство на наши старания с завистью или враждой. Пусть дворянство сделается парламентарным, а прежде всего вполне национальным; пусть оно становится не против нас, а во главе нашего национального стремления: в этом заключается ее действительное назначение. Всюду и всегда счастливейшим временем для нации было то, когда дворянство и городское сословие, соединившись, становились опорой национального величия; всюду печальнейшей эпохой была та, когда они вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. С давних пор военная служба является основанием к образованию аристократического сословия, и много ли времени пройдет еще до тех пор, когда физика, механика и химия заменят всякое личное мужество – и уничтожат, быть может, самую войну? Короче сказать, мы показали, что без национального преуспевания в земледелии, промышленности и торговле, без искреннего сочувствия их интересам, для немецкой аристократии нет спасения.

Считаем нужным предпослать еще несколько замечаний для верного понимания двух слов, которые встречаются в некоторых местах этой книги, а именно слов свобода и национальное единство.

Ни один благоразумный человек не будет отстаивать для Германии иной свободы и иной формы правления, кроме той, которая династиям и дворянству гарантирует не только высшую степень благосостояния, но, что несравненно больше, прочность. На наш взгляд иная, чем конституционно-монархическая форма правления принесла бы Германии не менее бедствий, чем монархическая – Соединенным Штатам Северной Америки, или конституционная – России. На наш взгляд та форма правления должна быть признана наилучшей, которая больше всего соответствует гению и состоянию нации, и в особенности той степени культуры, на которой она стоит. Но если для нас представляется пагубным и безумным всякое стремление подкопать монархическое начало и существование дворянства, то еще более опасным кажутся нам ненависть, недоверие и зависть к развитию свободного промышленного и богатого городского сословия и к господству закона, так как в них заключается главная гарантия благосостояния династии и дворянства. Не желать в стране развития по законному пути такого городского сословия, значит поставить нацию в необходимость выбирать между чужеземным игом или внутренними волнениями. Таким образом, не менее грустно слышать, что зло, которым в наше время сопровождается промышленность, считают достаточным мотивом для устранения самой промышленности. Есть гораздо большие бедствия, чем пролетариат: пустое казначейство – национальное бессилие – национальное рабство – национальная смерть.

Ни один честный и разумный человек не пожелает в Германии другого национального единства, как то, которое каждому отдельному государству и племени гарантирует самостоятельность, свободное движение и деятельность в своем собственном кругу и только в отношении национальных интересов и национальных целей подчиняет его общей воле, – единство, которое далеко от подавления или уничтожения их, может обеспечить каждой из них в отдельности и всем вместе существование и прочность, – единство, которое зиждется на исконном гении сыновей Тевта – на гении, остающемся в этом отношении одним и тем же и при республиканской форме правления (Швейцария, Северная Америка), и при монархической.

Не всем еще понятно, куда ведет раздробленная национальность, которая относится к национальности нераздробленной так же, как куски разбитой вазы по отношению к целому. Еще не прошло время жизни человека до старости с тех пор, когда все немецкие побережья носили названия французских департаментов, с тех пор, когда священная рука Германии давала злосчастной конфедерации вассалов имя чужеземного завоевателя, с тех пор, как сыны Германии на палящих песках юга и на снежных равнинах севера проливали свою кровь для славы и завоевательных стремлений чужеземца. Только национальное единство, а не другое какое-либо, думаем мы, может предохранить и нас, и нашу промышленность, и наши династии, и наше дворянство от возобновления подобной эпохи.

Но вы, так протестующие против возвращения галльского владычества, находит ли терпимым и доблестным, чтобы ваши реки и гавани, ваши берега и моря продолжали находиться под британским влиянием?

Ни в одной части политической экономии не господствует такого разногласия между теоретиками и практиками, как относительно международной торговли и торговой политики. Вместе с тем в области этой науки не существует другого вопроса, который бы имел столь важное значение как по отношению к благосостоянию и цивилизации страны, так и по отношению к ее самостоятельности, могуществу и устойчивости. Бедные, слабые и дикие страны сделались державами, преисполненными богатства и могущества, главным образом вследствие их мудрой торговой политики, другие, наоборот, вследствие противоположной причины, с высоты своего национального величия опустились на степень незначительности; можно указать даже на такие примеры, когда нации теряли свою самостоятельность и даже переставали политически существовать главным образом потому, что их торговая система не способствовала развитию и укреплению их национальности.

В настоящее время более чем когда либо из всех других вопросов, относящихся к политической экономии, указанный выше вопрос приобрел преобладающий интерес. Ибо чем быстрее развивается дух промышленной изобретательности и усовершенствований, дух социального и политического развития, тем больше будет расстояние между неподвижно остановившимися и идущими вперед нациями и тем опаснее будет оставаться назади. Когда-то целые столетия необходимы были для того, чтобы забрать в свои руки монополию самой значительной в прежнее время отрасли мануфактурной промышленности – шерстяной, позднее достаточно было десятилетий для монополизации несравненно важнейшей мануфактуры – хлопчатобумажной, а в наше время период нескольких лет был достаточен для того, чтобы сосредоточить льняную промышленность всего европейского континента в руках англичан.

Никогда еще не видал свет такого мануфактурного и торгового верховенства, которое, обладая необыкновенными силами нашего времени, следовало бы столь выдержанной системе и с такой энергией стремилось бы забрать в свои руки все отрасли мануфактурной промышленности, всякую обширную торговлю, мореходство, все значительные колонии, всякое господство на море и подчинить себе в промышленном и торговом отношении все прочие нации, как то сделано с индусами.

Испуганная результатами этой политики, малого того, принужденная теми волнениями, какие были ею вызваны в новейшее время, одна континентальная страна, мало еще подготовленная вследствие культурных условий к мануфактурной промышленности, а именно Россия, решилась искать спасения в так осуждаемой теорией протекционной системе, и что же является результатом этого? Благосостояние нации[28]28
  Фр. Лист говорит здесь о времени управления русскими финансами графа Канкрина. – Прим. К. В. Тр-ва.


[Закрыть].

С другой стороны, возвеличившаяся благодаря таможенной системе Северная Америка, подкупленная обещаниями теории, решается открыть свои гавани английским мануфактурным товарам, – какие же плоды принесла там свободная конкуренция? Волнения и разорение.

Опыты такого рода невольно вызывали сомнение в том, действительно ли теория так непогрешима, как она заявляет, действительно ли практика настолько бессмысленна, как то утверждает теория, – они возбудили опасения, чтобы наша национальность в конце концов не подверглась опасности погибнуть вследствие какой-нибудь теоретической ошибки, подобно пациенту, который, следуя данному ему рецепту, умирает вследствие вкравшейся в него описки, – они возбудили, наконец, подозрение, не для того ли, собственно, эта теория воздвигнута так широко и так высоко, чтобы, наподобие известного греческого коня, скрыть оружие и людей и тем принудить нас своими собственными руками разрушить защищающие нас стены.

По крайней мере, выяснено ли сколько-нибудь то обстоятельство, что с тех пор, как в течение более полустолетия великий вопрос торговой политики служит предметом исследования для проницательнейших умов как в печати, так и в законодательных учреждениях, пропасть, отделяющая теорию и практику со времени Кенэ и Смита, не только не замкнулась, а, напротив, год от года все более и более раздвигается? Что же это за наука, в самом деле, если она не освещает того пути, по которому должна следовать практика? И разумно ли предполагать, что понимание одних настолько бесконечно велико, что для них всюду верно выясняется сущность вещей, а понимание других, напротив, настолько бесконечно мало, что они, не в состоянии будучи понять открытых и разъясненных первыми истин, в течение ряда поколений продолжают принимать очевидные ошибки за истины?

Не следует ли скорее предположить, что практики, может быть, вообще слишком пристрастные к тому, что существует на самом деле, не вооружались бы так долго и так решительно против теории, если бы сама теория не стояла в противоречии с сущностью вещей?

В действительности мы надеемся показать, что в противоречии между теорией и практикой виноваты столько же теоретики, сколько и практики.

Политическая экономия в отношении к международной торговле должна основывать свое учение на опыте, соображать предлагаемые ею меры с потребностями настоящего времени и с своеобразным положением каждой отдельной нации, не упуская в то же время из вида требований будущего и всего человечества. Она опирается, следовательно, на философию, политику и историю.

В интересах будущего и всего человечества философия требует: все большего и большего сближения между собою различных наций, избежания насколько возможно войны, укрепления и развития международного права, перехода того, что мы теперь называем народным правом, в государственно-федеральное право, свободы в сношениях между собою народов – как в области умственной, так и в материальной, наконец, объединения всех наций под верховенством закона – одним словом, всемирного союза.

В интересах каждой отдельной нации, в частности, политика, напротив, требует: гарантии для ее самостоятельности и долговременности существования, особенных мер к поощрению ее успехов в культуре, благосостоянии и могуществе и к улучшению ее социального строя, чтобы она являлась политическим организмом, полно и гармонически развитым во всех частях, совершенным в самом себе и политически независимым.

История, со своей стороны, говорит решительно в пользу требований будущего, так как она в то же время учит, что всегда материальное и интеллектуальное благополучие возрастало пропорционально расширению политической ассоциации и торговых связей. С другой стороны, она оправдывает также и требования политики и национальности, показывая, как погибали те нации, которые не охраняли в течение долгого времени интересы собственной культуры и могущества; как, с одной стороны, для каждого народа на первых ступенях его развития была выгодна полная свобода торговых сношений с опередившими его нациями, но как, с другой стороны, каждая страна, которая уже совершила известный путь, могла идти далее только посредством известных ограничений в ее международных торговых сношениях и таким образом, возвышаясь, стать в уровень с другими опередившими ее нациями. История, таким образом, указывает средства к согласованию взаимных требований философии и политики.

Но практика и теория в их современном состоянии являются окончательно односторонними, одна – подчиняясь частным требованиям национальности, другая – защищая требования исключительно космополитические.

Практика, или, другими словами, так называемая меркантильная система, впадает в большую ошибку, настаивая на абсолютной и всеобщей полезности и необходимости ограничений, потому что эти ограничения в известных странах и в известные периоды их развития оказались полезными и необходимыми. Она не видит того, что ограничение является лишь средством, свобода же – целью. Имея в виду только нацию и никак не человечество, только настоящее и никак не будущее, она преследует исключительно политические и национальные интересы, ей недостает философского взгляда – космополитической тенденции.

Господствующая теория, напротив, в том виде, как она представлялась Кенэ и как была затем обработана Адамом Смитом, имеет в виду исключительно космополитические требования будущего, и даже самого отдаленного будущего. Универсальный союз и абсолютная свобода международной торговли – космополитические идеи, которые, может быть, только через целые столетия в состоянии будут получить реальное применение, – эти идеи она принимает за применимые в настоящее время. Не понимая требований настоящего и природы национальности, она игнорирует даже самое существование наций, а вместе с тем и принцип воспитания нации для самостоятельности. Исключительно космополитическая, теория эта признает лишь все человечество, благосостояние лишь всего рода человеческого и ни в каком случае не нацию или национальное благосостояние; она чурается политики, а опыт и практику объявляет пошлой рутиной. Наблюдая историю, лишь насколько она соответствует ее односторонней тенденции, она игнорирует или извращает ее уроки в том случае, когда они оказываются в противоречии с ее системой, она видит себя поставленной в необходимость отвергнуть результаты английского навигационного акта, Метуэнского договора и английской торговой политики вообще и поддерживать положение, противоречащее всякой правде, что Англия достигла богатства и могущества не благодаря своей торговой политике, а несмотря на нее.

Поняв, таким образом, односторонность той и другой системы, мы можем не удивляться больше тому, что практика, несмотря на свои крупные ошибки, не желала и не могла позволить теории произвести в ней реформу; нам ясно будет также и то, почему теория не желала ничего знать ни об истории или опыте, ни о политике или национальности. Если, однако, несмотря на то, эта беспочвенная теория проповедуется на всех переулках и со всех крыш, и притом особенно усердно в тех странах, национальной самобытности которых благодаря этой теории грозила наибольшая опасность, то объяснения этому можно искать лишь в исключительной склонности эпохи к филантропическим экспериментам и к разрешению философских проблем.

Но в жизни наций, так же как и в жизни индивидуумов, против иллюзий идеологии есть два могущественных средства: опыт и необходимость. Если мы не ошибаемся, все нации, которые в новейшее время думали найти свое спасение в свободных сношениях со страной, завоевавшей мануфактурное и торговое верховенство, скоро должны будут подвергнуться важным испытаниям.

Совершенно невозможная вещь, чтобы Северо-Американские Соединенные Штаты, упорно сохраняя свою настоящую торговую политику, могли достигнуть должного порядка в их народном хозяйстве. Им, безусловно, необходимо возвратиться к их прежнему таможенному тарифу. Пусть рабовладельческие штаты противодействуют этому, пусть господствующие партии поддерживают их, сила вещей превозможет над политикой партий. Мы опасаемся, что рано или поздно пушкам придется разрешать вопрос, который был гордиевым узлом для законодательства, что Америка заплатит Англии остаток по счету свинцом и порохом, что фактическая запретительная система войны уврачует недостатки американского таможенного законодательства, что завоевание Канады положит навсегда конец возвещенной Гускиссоном обширной контрабандной системы Англии.

Мы можем ошибаться! Но если наши предсказания исполнятся, виновницей этой войны мы должны будем признать теорию свободы торговли. Странная ирония судьбы: теория, опирающаяся на великую идею вечного мира, должна возжечь войну между двумя державами, которые, по словам теоретиков, созданы для производства торговли друг с другом – это почти так же странно, как и результаты филантропической отмены торговли рабами, вследствие чего теперь тысячи негров потоплены в морской глубине[29]29
  Не было ли бы благоразумнее принудить рабовладельческие штаты издать сначала законы, по которым землевладельцы обязаны были бы уступить рабам в собственность известную часть земли в той самой местности, которую они обрабатывают, предоставить им известную степень и личной свободы, одним словом, ввести снисходительное крепостное состояние с надеждою на будущее освобождение и таким образом подготовить и воспитать негров к полной свободе? Были ли негры у рабовладельцев в Африке менее невольниками, нежели в плантациях американцев? Возможен ли бы был переход от естественной свободы к цивилизованной без того, чтобы дикий народ прошел школу строгого повиновения? Разве возможно было парламентскими актами внезапно создать из негров Вест-Индии свободных рабочих? Разве не тем же самым путем весь род человеческий приучался к труду и свободе? Англичанам, конечно, не настолько незнакома история человеческой культуры, чтобы они давно уже не разрешили для себя удовлетворительно все эти вопросы. Очевидно, то, что ими сделано уже и что делается в настоящее время относительно освобождения от рабства негров, обусловливается, как это покажем в другом месте, совершенно другими, а не филантропическими мотивами.


[Закрыть].

Франция в течение последних пятидесяти лет (или, собственно, последних двадцати пяти лет, так как едва ли можно принимать в расчет время революции и войны) произвела огромный опыт в применении системы ограничений со всеми ее ошибками, недостатками и преувеличениями. Результаты этого опыта всякому непредубежденному должны бросаться в глаза. Если теория не признает их, то, конечно, чтобы не нарушить последовательности в системе. Если она в состоянии уже была выставить сомнительное положение и уверить в нем свет, что Англия достигла богатства и могущества не благодаря своей торговой политике, а несмотря на нее, то как могла она затрудниться установить положение, которое гораздо легче выразить, а именно, что Франция без покровительства своей внутренней промышленности была несравненно богаче и цветущее, чем в настоящее время? Достаточно, чтобы проницательные практики оспорили такое положение, и оно будет принято лицами, слывущими учеными и умными, за чистую монету, и конечно, в настоящее время во Франции довольно обще ожидание благословенного времени свободы торговли с Англией. Трудно, конечно, также отрицать – и мы поговорим об этом обстоятельнее в другом месте, – чтобы большее развитие взаимных торговых сношений между обеими нациями послужило в некоторых отношениях к пользе той или другой. Со стороны, однако, Англии очевидно заметно стремление к обмену не только сырых материалов, как, например, железа, но главным образом и большого количества мануфактурных изделий всеобщего потребления на французские предметы сельского хозяйства и роскоши. Насколько французское правительство и законодательство склонно разделять эти взгляды или насколько оно их разделит, в настоящее время невозможно еще предвидеть[30]30
  Известно, что открытые тогда переговоры между Англией и Францией о заключении торгового трактата остались без последствий. – Прим. К. В. Тр-ва.


[Закрыть]. Но если действительно Англии дано будет удовлетворение в желаемом ею объеме, то мир будет иметь еще один пример за или против великого вопроса: насколько при современных мировых отношениях было бы возможно и полезно вступить в свободную конкуренцию на собственных внутренних рынках двум великим мануфактурным странам, из которых одна решительно превосходит другую относительно издержек производства и объема своего внешнего рынка для сбыта мануфактурных изделий, и к каким результатам приведет такая конкуренция? В Германии указанные вопросы только что приобрели значение практически национальных лишь вследствие таможенного союза. Если во Франции вино является для Англии лакомым куском для заключения торгового договора, то в Германии тем же является хлеб и лес. Здесь, между прочим, все только одни гипотезы, так как в настоящее время невозможно еще знать, образумятся ли изобличенные во лжи тории настолько, чтобы разрешить правительству даровать на облегчение ввоза немецкого хлеба и леса концессии, которые бы превозмогли над интересами таможенного союза, ибо в Германии так далеко зашли уже в торговой политике, что нашли бы смешным, если не дерзким, предположение, что вместо платы можно удовлетвориться иллюзиями и надеждами, как будто бы это было настоящее золото и серебро. Предположим, что парламент разрешит подобные концессии, в таком случае важнейшие вопросы торговой политики немедленно должны быть отданы на суд общественного мнения. Новейший отчет д-ра Боуринга дает нам уже возможность предвкусить, какова будет тактика Англии в таком случае. Англия, конечно, не признает эти концессии эквивалентом тех преимущественных выгод, которыми она владеет на немецком мануфактурном рынке, – ни залогом того, что они воспрепятствуют Германии выучиться самой прясть бумагу для удовлетворения внутреннего потребления и выписывать необходимое для того сырье непосредственно из экваториальных стран, оплачивая его предметами своего собственного мануфактурного производства, – ни средством к уравнению все еще существующего огромного несоответствия между взаимным ввозом и вывозом обеих стран, – нет! – Англия будет смотреть на право снабжать Германию бумажной пряжей как на jus quaesitum (т. е. право, которым она может пользоваться) и для своих концессий потребует нового эквивалента, который выразится самое меньшее принесением в жертву немецкой бумажной и шерстяной промышленности и т. д.; эти концессии она предложит Германии как блюдо чечевицы и будет торговаться за отказ от своего старшинства. Если д-р Боуринг не обманулся насчет своего пребывания в Германии, если он – что мы сильно подозреваем – не принял вполне серьезно берлинскую любезность, то в таких странах, где создается политика немецкого торгового союза, значительно еще придерживаются пути космополитической теории, т. е. до сих пор не делают различия между вывозом мануфактурных товаров и вывозом продуктов сельского хозяйства; полагают, что служат национальным целям, стараясь расширить последний на счет первого; до сих пор еще принцип промышленного воспитания нации не признают основным принципом таможенного союза; не задумываются принести в жертву иностранной конкуренции те отрасли промышленности, которые вследствие многолетнего покровительства развились настолько, что внутренняя конкуренция сильно уже понизила цены и тем подрезала в корне немецкий дух предприимчивости, так как каждая фабрика, погибшая вследствие понижения таможенных пошлин или правительственных распоряжений, производит впечатление повешенного трупа, который на всякое живое существо того же рода производит вдаль и вширь ужас. Мы, как можно было заметить, далеки от того, чтобы эти уверения считать вполне основательными, но то, что они были и могли быть опубликованы, не особенно хорошо, так как этим самым уже был нанесен чувствительный удар уверенности в устойчивости таможенного тарифа, а следовательно, и духу промышленной предприимчивости Германии. Указанный отчет дает возможность нам предугадать, в какой форме немецкому мануфактурному производству должен быть преподнесен смертоносный яд, хотя причина разорения и не выражается особенно ясно и тем вернее поражает самый первый источник жизни. Пошлины по весу следует лишь заменить взиманием пошлин с цены (ad valorum) товаров, чтобы открыть двери английской контрабандной торговле и таможенному укрывательству, и это особенно по отношению к предметам всеобщего потребления, представляющим наименьшую специальную ценность и наибольшую общую массу – следовательно, относительно тех предметов, которые являются основой мануфактурной промышленности.