Текст бизнес-книги "Социально-психологические аспекты активности"

Автор книги: Игорь Дубов

Раздел: Управление и подбор персонала, Бизнес-книги

Собственно говоря, подобный подход к пониманию активности восходит к философской трактовке активности как всеобщего свойства живой природы и – шире – как свойства движущейся материи в целом быть причиной или действием, обусловливающего появление жизни (см. напр., [19]). Однако следует заметить, что механически точный перенос семантики какого-либо термина из одной науки в другую вступает, как правило, в противоречие с определением предмета второй науки, поскольку иной предмет науки с необходимостью требует раскрытия иных сторон явления, отражающихся в иных, отличных от заложенных в предмете первой науки, смыслах.

В этой связи справедливо отмечалось, что указанный подход, при котором активность как жизнедеятельность заведомо шире любой формы деятельности, превращает «активность» в предельно общую философскую категорию, тем самым лишая смысла экспериментальные психологические исследования в этом направлении [52, с. 240].

Глобализированное использование «активности» в «содержательной» парадигме весьма широко распространилось и в отечественной социальной психологии. Понимание активности как деятельности по реализации установки на достижение образа потребного будущего, а установки – как «состояния готовности к определенной активности» (Д. Н. Узнадзе) привело к тому, что в отечественной социальной психологии активностью стал называться исключительно широкий круг содержательных феноменов, связанных с самыми разными психическими аспектами существования индивида.

Именно так, например, считала К. А. Абульханова, которая писала, что «большинство существующих в социальной психологии типологий представляют собой классификацию отдельных форм активности: установок, поведения, сознания и т. д.» [6, с. 10]. В этой же парадигме одной из форм активности является, по ее мнению, и направленность личности [4, с. 18–19].

Подобное, ничем не оправданное, расширение понятия, когда активность понимается как «наше все», «накрывая» собой и направленность, и установки, и поведение, и даже сознание в целом, приводит, помимо прочего, и к редуцированию деятельности, приданию деятельности вспомогательных по отношению к активности функций.

«Активность личности – это единство отражения, выражения и реализации внешних и внутренних тенденций в жизни личности. Активность – ценностный способ моделирования, структурирования и осуществления личностью деятельности, общения и поведения, при котором она приобретает качество более-менее автономно, более-менее целостно и более-менее успешно функционирующей системы в межличностном пространстве. Активность выступает как способ оформления потребности в мотивационной сфере личности, как способ репрезентации этой потребности в мире, как своеобразная "заявка" на ее удовлетворение; активность, в свою очередь, выявляет условия удовлетворения потребностей, т. е. осуществляет ориентацию в мире под ее углом зрения и только затем осуществляет ее удовлетворение, т. е. оформляет соответствующую деятельность» [6, с. 11].

В этом определении именно активность «руководит» деятельностью, оформляет ее, придает деятельности смысл. Представителям данного подхода, возможно, казалось, что им удалось удачно развести «активность» и «деятельность», оставив за «деятельностью» поле классической общей психологии и сделав «активность» ключевым понятием новой, субъектно-социальной, психологии. Однако понимаемая подобным образом деятельность выступает как бессодержательное начало, наполняемое содержанием исключительно благодаря активности, что совершенно не соответствует тем представлениям о деятельности, которые вкладывали в это понятие разработчики данной категории. На самом деле деятельность изначально активна по определению, не бывает пассивной или «неактивной» деятельности, при этом мотивы и цели деятельности неразрывно связаны с деятельностью, которой без них просто не существует (иначе это не деятельность), и вовсе не нуждаются в специальном их оформлении с помощью активности.

Между прочим, при указанной постановке вопроса лишается смысла и само понятие «активности». По сути, идея о том, что активность – это установки, направленность, сознание, поведение и даже ценности, формально не противоречит представлениям Н. А. Бернштейна об активности как о «динамике целеустремленной борьбы» за достижение образа желательного будущего. Все перечисленные категории безусловно имеют и содержательный, информационный аспект, описывающий вышеназванный образ желаемого будущего, и вместе с тем в них заложена интенциональная составляющая, позволяющая говорить о стремлении к цели и о ее достижении. Однако раскрытие понятия «активность» как собирательного по отношению к установкам, направленности, поведению, сознанию и т. д., начисто выхолащивает собственный, самостоятельный смысл «активности», делает это понятие всеобъемлющим, а следовательно, слишком размытым и практически неоперационализируемым.

Расширение понятия «активность» привело к тому, что в структуру активности были включены притязания, саморегуляция и удовлетворенность [Там же, с. 12]. В целом, указанный набор психологических феноменов отражает представления об организации действия (и шире – деятельности), сформулированные еще П. К. Анохиным в ходе разработки им теории функциональных систем и предусматривающие наличие обратной связи в ходе реализации любого человеческого акта. Действительно, саморегуляция может при необходимости описываться как совокупность процессов реализации притязаний (а процесс реализации притязаний – как широко понимаемая саморегуляция). Так же неоспоримо и то, что уровень удовлетворенности индивида так или иначе влияет на уровень его притязаний. Однако и то и другое было понятно и без называния описанных взаимосвязей между явлениями «активностью» – в рамках существующих представлений о кольцевой природе любого психического акта.

Стремление описать явление во всей его целокупности может быть оправдано во всех случаях, кроме тех, когда оно приводит к диспропорциям в его описании, искажая онтологический смысл явления. И Н. А. Бернштейн, и П. К. Анохин использовали понятие «активность» лишь как термин, подчеркивающий, что поведение человека (и, соответственно, регулирующие это поведение психические процессы) не реактивно, а детерминировано субъективным образом потребного будущего. В этом виде понятие охватывало все психические явления, фиксируя интраиндивидный и одновременно вынесенный в будущее источник их порождения, но не претендуя на большее. Предлагаемая трансформация понятия заметно меняет его значение. Теперь речь идет о содержательном общем, характеризующем все составляющие данную категорию психологические явления, часть из которых была названа выше.

Подобное расширение понятия должно быть обязательно оправдано гносеологическими целями. Было бы просто чудесно, если бы обобщающее понятие выделяло в группе обобщаемых терминов некое общее содержание, противопоставляющее их всем другим и позволяющее за счет этого глубже познать специфику этих явлений. Однако в данном случае демонстрируется иной подход. Активность называется «высшей жизненной способностью субъекта» [1, с. 26; 3, с. 151], и в этом качестве не очень ясно, чему ее можно было бы противопоставить, кроме разве что низших жизненных способностей субъекта, которые в этой связи следует, вероятно, понимать как пассивность.

Здесь перед исследователями возникает закономерный вопрос: что для понимания существа перечисленных выше явлений дает обобщение их понятием «активность»? Что нового, неизвестного до сих пор, открывается исследователям, назвавшим поведение, сознание, установки, удовлетворенность, направленность и пр. активностью? Только то, что все эти процессы и явления суть внутренние интенции и подчиняются общему принципу, предусматривающему их детерминацию образом желаемого будущего? Но с этой точки зрения, предполагающей рассмотрение человека как субъекта, вся человеческая деятельность и вся сознательная психическая жизнь человека активны. Использования понятия «субъект» вполне достаточно, чтобы подчеркнуть внутреннюю интенциональную сущность рассматриваемых психологических феноменов. Зачем называть их обобщенным понятием «активность»? Дает ли указанное словоупотребление что-нибудь научному поиску? Какие гипотезы могут быть выдвинуты на этой основе? Какая новая психическая реальность может быть открыта? Какие эксперименты и какой новый инструментарий может породить подобное использование слова «активность»?

Аналогичные вопросы возникают и в случае применения понятия «активность» к описанию процессов, происходящих в группах. Здесь так же имели место попытки обосновать необходимость использования данного понятия тем, что оно описывает некую психологическую реальность, не перекрываемую до того никакими другими понятиями. Так, например, по мнению А. Л. Журавлева, «к различным формам совместной активности можно отнести следующие: общение и взаимодействие в группе (включая диаду), групповые действия, совместную деятельность, групповое отношение, групповое поведение, межгрупповые отношения и взаимодействия и т. п. Для обозначения данного качества группы в последнее время все чаще используется понятие «активность», имея в виду широкий спектр ее проявления, а не только в форме совместной деятельности. Использование понятия «совместная активность» позволяет объединить целую совокупность групповых феноменов и, соответственно, сложившихся понятий: «совместная деятельность», «коммуникация», «общение», «групповое действие», «групповое поведение», «внутригрупповые и межгрупповые отношения» и т. п. [48, с. 73].

Соответственно, за рамками предлагаемого набора остаются лишь те формы жизнедеятельности, которые характеризуют деятельность групп не-субъектов, т. е. стихийных групп, ситуативно и формально организованных групп, групп, находящихся на самых ранних стадиях их формирования, и т. п., т. е. любых социальных групп, объединенных лишь пространственными и временными связями. Очевидно, что к таким проявлениям относится исключительно узкий круг феноменов, включающий прежде всего массовидные явления, такие как паника в толпе, ненаправленная групповая агрессия и т. п. Во всех же остальных случаях речь идет о групповой активности.

Однако весь перечисленный выше набор различных проявлений активности мало чем отличается от различных форм деятельности – если, конечно, не считать групповой деятельностью только созидательную деятельность на благо общества или, наоборот, не сводить ее к набору телеологически связанных между собой элементов поведения, а понимать ее так, как понимали разработчики данного понятия в отечественной психологии, и в первую очередь А. Н. Леонтьев и В. В. Давыдов. С точки зрения деятельностного подхода, деятельность рефлексирующего субъекта[3]3
  При этом за рамками обсуждения остается вопрос, что вообще является главным критерием субъектности – целенаправленная деятельность или наличие сознания; вопрос, не поднимаемый вследствие невозможности разрешения проблемы первичности курицы или яйца.


[Закрыть] является таким взаимодействием с окружающей действительностью, в ходе которого живое существо, удовлетворяя свои потребности, целенаправленно воздействует на объект [123, с. 95]. Аналогичным образом может быть охарактеризована и деятельность группы. В этой связи представляется очевидным, что все перечисленные выше понятия могут быть названы «деятельностью» без малейшего ущерба для когнитивных операций с ними.

Вопросы здесь могут вызывать только названные А. Л. Журавлевым внутригрупповые и межгрупповые отношения, поскольку поведенческий компонент этих отношений как способ взаимодействия личностей и групп очевидно подчинен в семантическом плане перцептивному и когнитивному компонентам и может быть в гносеологических целях вообще вынесен за пределы данного понятия, как, например, это имеет место в концепции деятельностного опосредования межличностных отношений А. В. Петровского [120, с. 128–225]. Очевидно, что указанные отношения являются прежде всего системой установок, ориентаций, ожиданий, диспозиций, стереотипов и пр., характеризующей субъективное отражение (восприятие) существующих социальных связей [141, с. 136, 137]. И если не затрагивать имеющую другую природу внутригрупповую деятельность, связанную с построением характеризующих групповое сознание перцептивных (напр., общегрупповые образы) и когнитивных (напр., общегрупповые оценки) компонентов, то в этом случае внутригрупповые и межгрупповые отношения не могут считаться групповой деятельностью в чистом виде, а могут, будучи перцептивно-когнитивными образованиями, обусловливать эту деятельность и этой деятельностью опосредоваться. Впрочем, при таком понимании указанные отношения вряд ли можно рассматривать и как совместную активность индивидов.

Однако категория «отношения» может рассматриваться и в общепсихологическом плане, являясь активностью (в бернштейновском понимании) в той же степени, в какой активен любой психический процесс. В этой связи при решении данного вопроса представляется вполне возможным опираться на точку зрения С. Л. Рубинштейна, считавшего, что «действия человека и его деятельность в целом – это не только воздействие, но и общественный акт или отношение в специфическом смысле этого слова» [127, с. 437]. При таком понимании отношения могут рассматриваться как деятельность. Но тогда все перечисленные А. Л. Журавлевым составные части понятия «групповая активность» тем более могут быть полностью подведены под понятие «групповая деятельность», легко интегрирующее любые формы межличностной коммуникации, в том числе и групповое общение. И в этой связи не наблюдается никаких различий в содержании двух понятий, позволяющих настаивать на маркировании понятия «групповая активность» как уникального, отражающего свой собственный, ни с чем не пересекающийся сегмент психологической реальности.

Вообще, у каждого созданного людьми инструмента имеется, как правило, свое собственное предназначение. Скальпель не годится для резки стального листа, а бензопила не подходит для операций на сердце. То же самое касается инструментов научного познания. Именно поэтому использование имеющих строго заданные границы своего применения философских понятий в конкретных психологических исследованиях может приводить к достаточно неожиданным результатам. Так, например, отталкиваясь от вполне понятного философского тезиса о том, что активность является важнейшим атрибутом и характеристикой субъекта, А. Л. Журавлев приходит к выводу, что активность является способом существования групп-субъектов [48, с. 74]. Но тогда в этой логике и в этой терминологии группы-«несубъекты» являются неактивными, хотя вряд ли кто-то согласится, например, с тем, что толпа паникует пассивно[4]4
  Вообще, трактовка «активности» исключительно как основного признака, задающего понятие «субъект», фактически уничтожает данное слово, полностью выводя его за пределы употребления в живом общении людей. Нетрудно представить себе, например, реакцию футбольного болельщика, поделившегося с соседом мыслью о том, что «эта команда играет намного активнее» и услышавшего в ответ: «Да, она в большей степени реализует себя как субъект».


[Закрыть].

Если рассматривать язык как инструмент познания окружающего мира, то представляется очевидным, что главным критерием введения и использования какого-либо понятия является наличие возможности с помощью этого понятия добиться решения таких познавательных задач, которые без этого понятия разрешить невозможно. Соответственно, если применение в психологии термина «групповая активность» позволяет выдвигать такие гипотезы и предлагать такие эксперименты, которые невозможно спланировать и осуществить, пользуясь термином «групповая деятельность», то тем самым доказательно обосновывается необходимость всегда использовать данное понятие в научном лексиконе именно в том смысле, который обеспечивает осуществляемый научный прорыв. Отсюда возникает вопрос: отличается ли изучение «групповой активности» принципиальным, требующим создания новых исследовательских инструментов, образом от изучения «групповой деятельности», и в чем заключается данное отличие?

По сути, применение понятия «групповая активность» обусловлено лишь сложившейся традиционной практикой использования словосочетания «активность субъекта» (в данном случае – «группового субъекта»), а иных оснований для использования этого термина нет. Между тем, язык легко принимает словосочетание «групповая деятельность» (или «деятельность группы»), а в случае необходимости перехода к философским аспектам психологии и подчеркивания того обстоятельства, что группа рассматривается как субъект, – так же и словосочетание «субъект групповой деятельности», обозначая этими терминами всю описанную выше реальность.

То же самое относится и к попытке непротиворечиво соединить энергетическую сторону деятельности и ее содержание в рамках интегративной модели, в которой энергетика и смысл совершаемого представляются как разные уровни активности [27, с. 84–85]. Понятно, что слово «активность» здесь не является единственно возможным для употребления. С тем же успехом можно было бы трактовать энергетику и содержание совершаемого как два разных уровня деятельности, если, конечно, не ставить себе специальной задачей редукцию понятия «деятельность» с целью высвобождения занимаемой им смысловой ниши для понятия «активность»[5]5
  К слову сказать, указанное разделение энергетики и смысла того, что делает человек, вряд ли может считаться приемлемым, какое бы понятие («деятельность» или «активность») здесь ни употреблялось. Уровни – это все-таки этажи или ярусы иерархизированной системы, предполагающие наличие более низких и более высоких значений элементов, ее составляющих, а энергетика и смысл являются в плане построения деятельности хоть и очевидно разными, но при этом все-таки рядоположенными, а не соподчиненными характеристиками любого целостного, осознанного и целенаправленного человеческого акта.


[Закрыть].

Несомненно, слово «активность» можно, как это делается сейчас, использовать в философском плане для описания человека как субъекта. Вопрос заключается в другом: а нужно ли использовать слово «активность» для этого же в психологии, создавая тем самым серьезные препятствия к рациональному использованию данного термина в эмпирических психологических исследованиях? Очевидно, что это вовсе не обязательно. По существу, слово «активность» сейчас применяется для описания деятельности человека как субъекта. Но деятельность уже по самому определению субъектна. И для описания субъектности человеческой деятельности ни к чему вводить специальный термин, «масля булку маслом», тем более что термин этот можно гораздо более результативно использовать в науке в другом его значении, а именно в качестве энергетической характеристики деятельности.

Предложенное словоупотребление не отменяет идею о том, что предметом психологии должна стать не столько психика, сколько человек как субъект психики и психической активности [146, с. 329–330]. Понятно, что бессодержательная активность (оставаясь при этом одной из важнейших категорий психологии) не может претендовать на статус предмета данной науки, изучающей прежде всего именно содержание человеческих мыслей, переживаний, мотивов, установок и т. п. Однако предметом психологии и не должна являться активность как таковая. Предмет психологии – это человек, рассматриваемый как субъект и являющийся в этой связи содержательным источником активности.

Следует отметить, что приписывание «активности» не свойственных ей значений может приводить к тому, что с понятием связываются и вовсе неожиданные психологические явления. Так, например, развитие идей о включении в структуру «активности» удовлетворенности привело к выводу о том, что двумя основными формами активности являются инициатива и ответственность [2, с. 20–21; 5, с. 109–125]. Даже если вынести за рамки дискуссии вопрос о возможности считать генерализованную личностную характеристику формой проявления активности, то все равно остается непонятным, почему именно ответственность, а не энергичность, настойчивость, напористость, бойкость, возбудимость и т. п. предложено расценивать в качестве синонима активности человека. Безусловно, приписывание активности людей еще и обязательной, неразрывно связанной с нею ответственности было очень удобно для использования в рамках коммунистического воспитания. Но соответствует ли хоть сколько-нибудь данная идея общепринятой семантике понятия «активность»?

Вообще, идеологическое влияние на психологию в советский период проявлялось в изучении личностной активности особенно сильно. Параллельно с разработкой понятия «активность» социальными психологами, происходило быстрое освоение его общественными науками и, соответственно, идеологическими работниками. Главный свой смысл «активность» обрела в рамках коммунистической пропаганды в словосочетании «активная жизненная позиция». Этот термин использовался и ранее, но максимально широко он был растиражирован после появления в отчете ЦК КПСС XXV съезду партии [90, с. 77].

Само по себе понятие «активная жизненная позиция» было производным от достаточно хорошо проработанного в марксистской философии понятия «социальная активность». Однако если «социальная активность» предполагала определенную историчность, т. е. изменение своего содержания «в зависимости от степени развития общества», что означало возможность самых разных ее проявлений[6]6
  Хотя и здесь встречались высказывания, которые гораздо более однозначно определяли содержание социальной активности, провозглашая, например, необходимость наличия марксистско-ленинского мировоззрения для достижения высшего уровня социальной активности личности [81, с. 112].


[Закрыть], то «активная жизненная позиция», формирование которой объявлялось важнейшей задачей нравственного воспитания, уже не мыслилась иначе, нежели борьба личности за коммунистические идеалы.

В посвященной этому вопросу литературе часто можно было встретить такие высказывания как: «Активная жизненная позиция характеризуется как одна из форм жизненной позиции, отличающаяся новыми чертами, специфическими характеристиками, проявляющимися в активной деятельности личности. Ее сущностной характеристикой является бескомпромиссная и последовательная борьба за успешное претворение в жизнь идеалов коммунизма. Основу активной жизненной позиции составляет коммунистическое мировоззрение, сознательное отношение к общественному долгу, нравственная ответственность, единство слова и дела» [62, с. 12] или «Центральным элементом в структуре активной жизненной позиции личности является коммунистическая идейная убежденность, классовая партийная позиция, выражающая социально-классовую направленность взглядов и деятельности человека» [156, с. 10].

Одновременно с появлением идеологически нагруженного непременным коммунистическим содержанием термина «активная жизненная позиция» произошло и определенное смещение семантики используемого в идеологических документах слова «активность». Причем это смещение, обусловленное практикой применения данного понятия в реальной жизни, имело совершенно другой вектор, нежели то, которое пытались придать понятию «активность» авторы, близкие к философской науке и рассматривающие активность прежде всего как критериальное качество субъекта.

Так, если, с одной стороны, в 1974 году заведующий сектором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Ю. Е. Волков писал, что любая деятельность, не направленная на удовлетворение исключительно личных потребностей человека, должна считаться общественной активностью, «независимо от ее интенсивности» [26, с. 4], то, с другой стороны, в эти же годы использование слова «активность» как в идеологической лексике, так и в повседневной речи характеризовалось прежде всего выходом человека за пределы среднего уровня, стандарта, нормы, обязанности.

В качестве показателей трудовой активности, например, назывались участие в рационализаторстве и изобретательстве, участие в общественной работе, участие в художественном творчестве, учеба без отрыва от производства, результативность труда, повышение квалификации, участие в мероприятиях по внедрению НОТ, участие в социалистическом соревновании, участие в повышении качества продукции, участие в управлении производством, инициативность, борьба за режим экономии и пр. [151, с. 47]. Эти же показатели, однозначно свидетельствующие о приложении человеком усилий для личностного роста и повышения эффективности труда, с некоторыми вариациями и дополнениями (участие в движении за коммунистический труд, участие в трудовых починах, профессиональное совершенствование, степень развития ценностного отношения к труду) использовались и в других работах [55, с. 53; 97, с. 56–57]. Измеряемая указанными показателями человеческая активность теоретически, конечно же, могла быть низкой. Однако такая активность практически приравнивалась к пассивности и означала негативную характеристику индивида.

В 1970 – 1980-е годы все чаще стало встречаться словосочетание «активная деятельность личности», а выражение «проявить активность», означающее «совершить энергичный, выходящий за рамки обычного поступок», начало восприниматься как идентичное словосочетанию «проявить инициативу». В результате, слово «активность» стало все больше дифференцироваться в разговорном языке с понятием «деятельность», используясь теперь уже исключительно в своем энергетическом значении: «Жизненная позиция реализуется в деятельности и требует от личности активности» [47, с. 15]. С точки зрения охвата психологических феноменов понятие «активность» так и оставалось всеобъемлющим, но в обыденном сознании смысл понятия сильно редуцировался до энергичной и социально значимой самореализации субъекта.

Акцентирование при повседневном употреблении понятия «активность» средствами массовой информации (а значит, и при использовании обыденным массовым сознанием) такой его семантической составляющей, как «энергичность», вполне соответствовало применению данного термина в других областях психологической науки. Надо сказать, что традиция подобного понимания слова «активность» возникла далеко не в советское время. Еще в начале XX века А. Ф. Лазурский, разрабатывая свою типологию личности и ставя знак равенства между «активностью» и «энергией», писал: «При нормальных внешних условиях и соответствующем воспитании и образовании уровень этот определяется, как уже сказано, природной одаренностью человека, сводящейся, в конце концов, к общему (потенциальному) запасу его нервно-психической энергии или, употребляя другой термин, к присущему ему большему или меньшему количеству психической активности. Само собой разумеется, что под словами "активность" и "энергия" следует понимать отнюдь не волевое усилие в узком смысле этого слова (как это делают нередко психологи волюнтаристского толка), а нечто гораздо более широкое, лежащее в основе всех наших душевных процессов и проявлений» [74, с. 12]. Следует отметить, что в своих размышлениях Лазурский опирался на европейскую научную традицию, в частности на работы З. Фрейда, широко использовавшего термин «психическая активность», и Ч. Спирмена, применявшего для описания данного феномена термин «общий фонд психической энергии».

Очевидно, что энергичность, с которой действует человек, зависит от самых различных факторов, в число которых входят и общее состояние его здоровья, и обусловленное актуальной ситуацией физиологическое состояние организма, и переживаемые им эмоции. Степень активности, понимаемой как энергетическая характеристика деятельности, во многом предопределяется индивидуальной мотивацией, включающей как ситуативные мотивы, так и характерный для данного индивида уровень общей мотивации достижения. На человеческую активность сильно влияют окружающие условия, включая условия труда, а также характеристики самой деятельности и значимость переживаемой ситуации. Не следует забывать и о степени сформированности необходимых навыков, отсутствие которых может заметно гасить активность индивида. Однако при этом перечисленные факторы являются лишь обстоятельствами, способствующими или препятствующими проявлению некоторой сущности. Тогда как сама сущность, постоянно и неизменно проявляющаяся приблизительно на одном и том же уровне во всех аспектах внутренней психической жизни и внешних проявлений индивида, является природной энергетикой человека, той нервной или психической энергией, которая заложена в нем с самого рождения и которая существует независимо от наличия как внешней, так и внутренней мотивации[7]7
  Здесь представляется уместным процитировать X. Хекхаузена, писавшего, что «живые существа активны, а не обречены на постоянную пассивность, пока внешние или внутренние стимулы не будят их» [162, с. 55].


[Закрыть]. Именно природная человеческая активность исследуется как свойство индивида, тогда как многочисленные влияющие на ситуативные проявления данного свойства факторы обусловливают описание активности как состояния.

В этой связи, обращаясь к истокам формирования понятия «активность», нельзя забывать о той роли в привлечении внимания к энергетической стороне психической деятельности, которую сыграл З. Фрейд.

Фрейд как исследователь формировался в рамках физико-химического, энергетического направления школы Гельмгольца, что и предопределило разработку им понятия «психическая энергия» как ключевого для объяснения активности организма. Его учение о психодинамике базировалось на прогрессивном понимании организма как энергетической системы, хотя нельзя не отметить, что энергия, обеспечивающая функционирование этой системы, была у Фрейда исключительно энергией полового инстинкта. Заслуга Фрейда в том, что он привлек внимание психологов к энергетическому аспекту поведения, сделав его одним из ключевых контрапунктов психологической науки, и начал переводить физиологические термины в психологические, заменив, например, понятие «возбуждение» «психической энергией». Однако до конца решить эту задачу и разобраться в сущности энергии психического он не успел.

В Советском Союзе, отвергавшем подход Фрейда, природная энергия человека рассматривалась в рамках исследовательской парадигмы И. П. Павлова, который связывал ее с запасом в нервных клетках «раздражимого вещества» [109, с. 62, 102]. Современная наука далеко продвинулась с тех пор в физиологии и биохимии природной энергетики людей, однако нельзя сказать, что данный вопрос в настоящее время изучен исчерпывающим образом. В этой связи Я. Стреляу осторожно писал: «Я предпочитаю использовать понятие нейро-эндокринной индивидуальности, когда речь идет о физиологической базе энергетических компонентов темперамента» [142, с. 44].

В любом случае, какова бы ни была биохимическая основа изучаемых процессов, и для физиологов, и для психологов речь идет о динамических (энергетических) проявлениях человеческой индивидуальности в поведении, мышлении, эмоциях и пр., т. е. о темпераменте[8]8
  В. М. Русалов справедливо отмечал, что в психологической литературе под темпераментом часто понимаются исключительно психомоторные характеристики поведения. Поэтому для описания данной сферы правильнее было бы использовать термин «формально-динамические свойства индивидуального поведения», который охватывает все богатство «не-содержательных», стилевых характеристик поведения человека, включая также интеллектуальные и коммуникативные его аспекты [130, с. 5–6].


[Закрыть], свойства которого являются, по Мерлину, «энергетической характеристикой психических свойств» [95, с. 398].

Очевидно, что, изучая внешние, поведенческие проявления природной энергичности людей, различные ученые по-разному понимали природу темперамента. В частности, помимо гуморальной теории, связывающей темперамент с химией наполняющих человека веществ, большое распространение получил подход, обусловливающий различия в темпераменте различиями в конституции людей. Однако наиболее масштабным направлением стало то, где в качестве референта устойчивых психодинамических особенностей поведения индивида рассматривались его психофизиологические или нейрофизиологические характеристики.

Основу рассматриваемого подхода, как известно, заложил И. П. Павлов, ставивший знак равенства между характеристиками темперамента и свойствами нервной системы. Павлов считал, что в основе высшей нервной деятельности лежат три компонента: сила, уравновешенность и подвижность нервной системы (далее – н. с). При этом сила нервной системы понималась Павловым как способность нервных клеток сохранять нормальную работоспособность при интенсивных возбудительных и тормозных процессах, коррелирующая с высокой работоспособностью индивида, уравновешенность нервной системы – как одинаковая выраженность нервных процессов торможения и возбуждения, обеспечивающая спокойствие индивида в критических ситуациях, и подвижность нервной системы – как способность быстрого перехода от одного процесса к другому, связанная с быстротой реагирования индивида, легкостью переключения его внимания, скоростью приобретения им навыков и т. п. [109, с. 103, 267–293]. Сочетание этих компонентов, по Павлову, давало объяснение классических темпераментов Гиппократа, согласно которому сангвиник имел сильный, уравновешенный, подвижный тип нервной системы; холерик – сильный, неуравновешенный; флегматик – сильный, уравновешенный, инертный; меланхолик – слабый, подвижный тип нервной системы [Там же, с. 77–88].