Текст бизнес-книги "«Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Личностный рост, Книги по психологии

Однако и в этом случае любому мало-мальски искушенному наблюдателю ясно, что это не настоящий Argument, поскольку он только внешне преследует цель убедить, а на самом деле его целью является что-то другое: возможно, сам факт откровенного разговора, возможно, – поддержание самоидентификации участников, прояснение позиций и границ между ними. Тут допустимы разные варианты ответа; важно, что недостижение единого мнения никак не влияет на оценку результата этого типа Argument: «хорошо посидели» – и достаточно.

Ни тот, ни другой вариант дискурса типа Argument не приводит к изменению позиции участников: в первом случае позиция, выраженная единогласным поднятием рук, совершенно не обязательно ведет к изменению тех мнений участников, с которыми они пришли на собрание; никто и не пытался всерьез никого убедить. Во втором случае изменение или неизменность мнений участников спора также совершенно нерелевантны, хотя и по другим причинам: и в этом варианте спора никто не стремится убедить, выработать единое мнение. Ни в первом, ни во втором случае говорящие не пытаются «побудить слушающего согласиться с тем, что говорится, приводя доказательства своей правоты и убеждая собеседника с использованием логики» – см. определение в начале главы.

Иными словами, оба варианта дискурса типа Argument не соответствуют стандартному определению Argument в теории дискурса: теория, разработанная для классификации типов дискурса (преимущественно на материале англоязычных текстов), не подходит для описания советских вариантов.

* * *

В чем отличие советских типов Argument от того, что описывает теория аргументативного дискурса? Каким материалом можно было бы воспользоваться, чтобы ответить на этот вопрос?

Лучше всего, конечно, было бы взять магнитофонную запись спора между двумя собеседниками времен «застоя» (советским и американским, например), проанализировать ее с использованием методик discourse analysis и посмотреть, чем отличается способ аргументации одного собеседника от способа аргументации второго. Проблема состоит в том, что таких материалов крайне мало: возможно, в архивах ФСБ и существуют подобные записи, но ученым они недоступны. Тем не менее одну такую запись все-таки можно продемонстрировать.

В 1959 году в Сокольниках открылась Американская выставка, на которой Америка демонстрировала свои технические достижения, в частности бытовую технику, включая цветной телевизор, холодильники и разное другое кухонное оборудование. Впервые после войны в этот период появилась надежда на потепление отношений между СССР и США, поэтому привез выставку в Москву Ричард Никсон, тогда вице-президент США. Перед началом выставки в павильон приехал Хрущев; разговор между Никсоном и Хрущевым был записан американскими телевизионщиками. Этот разговор вошел в историю под именем Kitchen Debate [Nixon – Khrushchev 1959a].

Я разберу здесь только один фрагмент (в моем переводе английской расшифровки оригинальной записи)[9]9
  Стенограмму встречи см.: [Nixon – Khrushchev 1959b]. // Nixon: ‹…› Your remarks are in the tradition of what we have come to expect – sweeping and extemporaneous. Later on we will both have an opportunity to speak and consequently I will not comment on the various points that you raised, except to say this – this color television is one of the most advanced developments in communication that we have. I can only say that if this competition in which you plan to outstrip us is to do the best for both of our peoples and for peoples everywhere, there must be a free exchange of ideas. After all, you don’t know everything. // Khrushchev: If I don’t know everything you don’t know anything about communism except fear of it. // Nixon: There are some instances where you may be ahead of us, for example in the development of the thrust of your rockets for the investigation of outer space; there may be some instances in which we are ahead of you – in color television, for instance. // Khrushchev: No, we are up with you on this, too. We have bested you in one technique and also in the other. // Nixon: You see, you never concede anything. // Khrushchev: I do not give up. // Nixon: Well, then, let’s have more exchange of them. We are all agreed on that. All right? All right? // Khrushchev: Fine. [Aside: Agree to what?] All right, I am in agreement. But I want to stress what I am in agreement with. I know that I am dealing with a very good lawyer….You are a lawyer for capitalism and I am a lawyer for communism. Let’s compare. // Nixon: The way you dominate the conversation you would make a good lawyer yourself. If you were in the United States Senate you would be accused of filibustering.


[Закрыть].

В этом фрагменте Никсон реагирует на довольно длинную и бессвязную реплику Хрущева, в которой тот явно использует многое из того, что ему подготовили помощники:

Никсон: ‹…› Ваши замечания – в традиции, которой мы ожидали: широковещательные и спонтанные. Позже у нас будет возможность поговорить, поэтому я не стану комментировать те разнообразные вопросы, которые вы подняли, а лучше скажу, что этот цветной телевизор – одно из самых передовых технических достижений в коммуникации, которые у нас есть.

Я могу только сказать, что, если мы хотим, чтобы соревнование, в котором вы планируете нас перегнать, оказалось благотворно для наших народов и для всех народов мира, необходим свободный обмен идеями. В конце концов, вы знаете не все.

Хрущев: Пускай мы не все знаем, но и вы ничего не знаете о коммунизме, только боитесь его.

Обратим внимание на определения sweeping [огульные, широковещательные] and extemporaneous [неподготовленные, спонтанные] – именно такое впечатление производит на Никсона речь Хрущева.

Продолжим:

Н.: Наверное, есть области, где вы нас обогнали, например, в развитии ракетных двигателей для исследования космоса; а есть области, в которых мы впереди, например, цветное телевидение.

Х.: Нет, тут мы с вами тоже идем ровно. Мы опередили вас и в той области, и в другой.

Н.: Видите, вы никогда ничего не признаёте.

Х.: Я никогда не сдаюсь.

Н.: Хорошо, давайте проведем еще переговоры на эту тему. Мы все с этим согласны. Согласны? Согласны?

Х.: Ладно. [В сторону: С чем согласны?] Ладно, я согласен. Но я хочу подчеркнуть, с чем именно я согласен. Я знаю, что имею дело с очень хорошим адвокатом… Вы – адвокат капитализма, а я – адвокат коммунизма. Давайте сравним.

Н.: То, как вы давите в разговоре, показывает, что из вас получился бы отличный адвокат. В Сенате США вас обвинили бы в filibustering.

Удивительно, как быстро Никсон нашел точное слово: filibustering, согласно словарю, – «тактика умышленного затягивания хода сессии, к которой прибегают американские законодатели, чтобы оттянуть принятие неугодного им решения или вообще не допустить его. Наиболее распространенным методом является продолжительное выступление не по существу» [Dictionary n.d.].

Никсон воспринимает реплики Хрущева именно как сознательное затягивание спора, как выступление не по существу. С точки зрения Никсона, тот постоянно «промахивается», говорит не по делу, не отвечает на вопрос, уходит в сторону – с ним невозможно спорить, он не соглашается даже с очевидным. Для Хрущева же совершенно не важно и не интересно «услышать» аргументы Никсона: у него иная задача – «никогда не сдаваться». Он заранее знает окончательную истину, и он работает не на Никсона – это хорошо видно на видеозаписи, – а на публику, ждет (и получает) ее аплодисменты.

Одна сторона спора старается быть услышанной, стремится к аргументации своей позиции, к тому, чтобы достичь компромисса; вторая старается одержать верх, победить, подавить, заслужить одобрение публики.

* * *

Здесь уместно вспомнить знаменитый рассказ Василия Шукшина «Срезал». В гости к матери в деревню приезжает сын – кандидат наук с женой, тоже кандидатом наук. В избу приходят гости – местные мужики – и среди них Глеб:

…толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный и ехидный. ‹…› И как-то так повелось, что… когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ… тогда-то Глеб Капустин приходил и срезáл знатного гостя.

Вот отрывок из рассказа. Глеб спрашивает «кандидата»:

– Как сейчас философия определяет понятие невесомости?

– Как всегда определяла. Почему – сейчас?

– Но явление-то открыто недавно. – Глеб улыбнулся прямо в глаза кандидату. – Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определит это так, стратегическая философия – совершенно иначе…

– Да нет такой философии – стратегической! – заволновался кандидат. – Вы о чем вообще-то?

– Да, но есть диалектика природы, – спокойно, при общем внимании продолжал Глеб. – А природу определяет философия. В качестве одного из элементов природы недавно обнаружена невесомость. Поэтому я и спрашиваю: растерянности не наблюдается среди философов?

Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один… И почувствовал неловкость. Позвал жену:

– Валя, иди, у нас тут… какой-то странный разговор!

Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович все же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели на него и ждали, как он ответит на вопрос.

– Давайте установим, – серьезно заговорил кандидат, – о чем мы говорим.

– Хорошо. Второй вопрос: как вы лично относитесь к проблеме шаманизма в отдельных районах Севера?

И так далее. В итоге мужики

…расходясь от кандидатов, говорили:

– Оттянул он его!.. Дошлый, собака…

– Срезал.

– Откуда что берется!

И мужики изумленно качали головами.

– Дошлый, собака, причесал бедного Константина Иваныча… А? [Шукшин 1973].

Так и в «кухонном споре»: задача Хрущева – именно срезать собеседника, выиграть любой ценой, но никоим образом не услышать собеседника, не принять даже частички чужой правоты. Никакой диалог в таком стиле невозможен, никакой компромисс в этой ситуации выработан быть не может. Собеседники не просто пользуются разными регистрами и могут при необходимости дать перевод с одного на другой – собеседники вообще не владеют регистрами друг друга: цели диалога, правила дискуссии у них прямо противоположные.

* * *

Тут необходима одна оговорка. «Официальный вариант» упомянутой выше стилистики «кухонного спора» называется по-французски langue de bois [Seriot 1985], по-немецки LTI (Lingua Tertii Imperii) – см.: [Клемперер 1998], по-английски newspeak (термин придуман Джорджем Оруэллом [Orwell 1949]; см. также: [Thom 1989; Young 1991]) – и лежит в основе любой тоталитарной системы [Левин 1994]. Он ни в коем случае не является специфически «русской болезнью», то есть характерной модальностью именно русского (советского) языка.

Один короткий пример. В романе «Возвращение» Бернхард Шлинк описывает, как герой – немецкоязычный швейцарец – присутствует на заседании кафедры в Восточном Берлине; действие происходит в 1989 году, вскоре после падения Берлинской стены:

И тут встал и заговорил какой-то человек, которого я не знал. Сначала я слушал его с безразличием, потом с восхищением. Он говорил, но говорил ни о чем. Его речь была структурирована, фразы были хорошо построены от начала до конца и удачно связывались друг с другом, цитаты из Маркса и Ленина были вполне уместны, и все, что он вспоминал и над чем предлагал подумать, звучало так, словно имело глубокое содержание. Однако он не выдвинул ни одного тезиса, не сформулировал ни одной мысли, ни за, ни против. В своей речи он не высказал ни одного утверждения или суждения, за которое можно было бы уцепиться, из-за которого он мог бы попасть под огонь критики и которое вынудило бы его затем выступить с самокритикой. Это была та разновидность речи, которая, подчиняясь своим специфическим законам, часто выступала в неумелой, дилетантской форме, здесь же она была поднята на уровень искусства. Но искусства какого-то абсурдистского. Если оно исчезнет вместе с миром, который его породил, я по нему не заплачу. Хотя мне было грустно думать, что искусство может так вот запросто исчезнуть [Шлинк 2010: 73].

Тем, кто жил в советскую эпоху – не важно, в какой из стран советского блока, – подобные ситуации хорошо знакомы по собственному опыту.

* * *

Как я постарался показать, оба известных в СССР варианта дискурса типа Argument оказываются непригодными для реального диалога, для выработки совместной позиции, для поисков компромисса. В официальном варианте все предрешено заранее, модель коммуникации вообще не настроена на обмен мнениями; в приватном варианте участники не ставят своей целью достижение общей позиции: «хорошо поговорили» – это когда каждый остался при своем мнении.

Это и есть, на мой взгляд, то наследство, с которым в конце 1980-х годов мы в России пришли к ситуации, когда вырабатывать общие позиции, слушать аргументы собеседника, учитывать разные интересы и находить компромиссное решение вдруг оказалось жизненно необходимо.

В конце 1980-х годов перед российским обществом встали совершенно новые задачи: потребовалось обсуждать сложные политические, идеологические, экономические проблемы в незнакомой аудитории, в которой заведомо существовали разные взгляды; при этом результат обсуждения не был заранее известен, но был очень важен: ради него, собственно, такие обсуждения и проводились. Потребовалось быстро научиться регламентировать ход дискуссии, ограничивать время и стилистику выступления, вводить выступающих в рамки регламента. Потребовались председатель собрания, секретарь и протокол – все то, что в сознании людей ассоциировалось исключительно с официальным дискурсом. Потребовалось, иными словами, то, что можно назвать публичным дискурсом. Этот вариант должен был объединять ряд признаков обоих описанных выше, официального и приватного вариантов. См. таблицу 2: она построена на базе таблицы 1, релевантные для публичного дискурса конца 1980-х – начала 1990-х годов параметры выделены полужирным шрифтом, нерелевантные – курсивом.

Таблица 2. Публичный дискурс

Публичный дискурс, как можно видеть по указанным признакам, представляет собой своего рода гибрид между официальным и приватным: владеющие им должны уметь говорить перед незнакомой и не обязательно дружественной аудиторией, результат обсуждения важен и неизвестен, ответственность за результат высокая, форма требуется не столь ритуализованная, как в официальном, но и не столь свободная, как в приватном, и регламент должен быть достаточно жесткий.

Такого варианта речевого взаимодействия в репертуаре советских людей не было: его нужно было создавать заново.

* * *

Понятно, что все новое всегда создается по модели известного; однако попытки создать и использовать новый публичный дискурс тут же натолкнулись на проблему: по какому из известных «советских» дискурсов его следует моделировать – по официальному или по приватному?

Слишком большое сходство нового варианта с официальным («председатель, регламент») приводило, например, к тому, что собрание автоматически воспринималось как имеющее заранее известный, предрешенный результат и потому недостаточно «свободное» и не подходящее к новой демократической действительности. Аудитория такого собрания заранее не доверяла его организаторам и председателю, считая, что они обманывают ее, что у них «в рукаве» уже есть готовое решение, а само собрание призвано лишь имитировать «демократическое обсуждение». Как правило, из такого собрания ничего не получалось.

Слишком большое сходство нового варианта с приватным («давайте просто обсудим») сводилось к бесконечным дискуссиям и невозможности выработать совместную позицию, кончалось криками и ссорой, и участники оставались при своем мнении.

Третьего варианта не было. В массе своей люди оказались не готовы к «вызовам времени»: им очень редко удавалось найти «общий язык». Выработка регламента превращалась в мучение. Вот как описывает заседание первого демократически избранного (1989) Ленинградского городского совета один из его депутатов:

Демократия – это процедура! Сразу же после того, как был утвержден временный регламент, ряд депутатов принялся внимательнейшим образом следить за его соблюдением. Главным образом это были те депутаты, у которых вследствие их невысокого рейтинга не было шансов подняться на место сопредседателя. В результате ведущий сессию превращался в объект постоянных нападок, ибо в каждом его отступлении от регламента кто-нибудь из депутатов непременно находил злой умысел. То и дело возникали перепалки между ведущим сессию и кем-нибудь из «процедурщиков» (какое характерное слово! Курсив мой. – Н. В.). Это создавало атмосферу возбужденную и несколько агрессивную… [Винников 1998: 195].

Приведенная цитата может многое рассказать внимательному читателю о коммуникативных трудностях, атмосфере подозрительности, борьбе самолюбий и амбиций в первом за много десятилетий реально избранном органе исполнительной власти города.

Конечно, нашлись люди, от природы одаренные талантом публичного общения, которые быстро поняли, что и как следует делать. Существенно, что большая часть тех, кто сумел выработать новую (и жизненно важную) манеру общения, кроме таланта, обладали еще одним преимуществом: знакомством с тем, что можно назвать академическим дискурсом. Они обладали опытом выступления на публичных обсуждениях в исследовательских институтах или в университетах: выступлений на ученых советах, на семинарах, и главное – они обладали преподавательским опытом. Не случайно именно университетские профессора (такие, как Анатолий Собчак) и «младшие научные сотрудники» (такие, как Егор Гайдар) оказались той средой, из которой демократы конца 1980-х рекрутировали своих лидеров. Но академический вариант дискурса типа Argument, во-первых, был недоступен широкой публике, то есть той самой аудитории, к которой он должен был быть обращен; и, во-вторых, хорошо им владели буквально единицы, а основная «академическая масса» оставалась в рамках двух описанных выше вариантов – официального для одних ситуаций, приватного для других.

Я полагаю, вслед за Мэри Маколи [Маколи 2010: 260], что одной из главных причин поражения демократии в России в середине 1990-х годов было именно отсутствие публичного языка, которым хорошо владели бы лидеры демократического движения, которым умели бы пользоваться (и необходимость которого признавали бы) образованные люди в России и который был бы хотя бы отчасти понятен «широким народным массам».

* * *

Возникает естественный вопрос: если собрать вместе людей, не умеющих добиваться совместного результата речевыми средствами в публичном пространстве, и поместить их в условия, когда им необходимо договориться, принять консолидированное решение, прийти к компромиссу, сколько времени у них займет процесс выработки публичного дискурса и его правил? Как скоро они придут (и придут ли) к мысли о необходимости иметь регламент, ограничивать свою собственную речь по времени, по форме и по теме? Иными словами, возможна ли (и если да, то сколько времени занимает и как проходит) «естественная эволюция» «двухчленной» советской системы с официальным и приватным вариантами дискурса типа Argument сначала в трехчленную, состоящую из приватного, официального и публичного вариантов, и далее снова в двухчленную: приватный и публичный варианты, с отмиранием официального – или хотя бы уходом его на периферию?

Определенные основания полагать, что подобная эволюция может произойти, дают некоторые главы данной книги (см. исследования Гладарева, Федоровой, Касаткиной). Однако процесс этот идет очень трудно и медленно; необходимы сознательные и целенаправленные усилия по обучению правилам публичного дискурса, прежде всего школьников и студентов, вообще – граждан России этой науке: науке говорить и слушать, аргументировать и принимать чужие аргументы, находить компромисс и приходить к общему мнению. Для такого обучения можно, как это неоднократно было в истории России, воспользоваться чужим опытом (это быстрее, но менее основательно) или выработать что-то свое (это дольше, зато прочнее). По-видимому, этот вопрос – заимствование или развитие своего собственного – и есть главный вопрос, на который нам предстоит ответить.

* * *

В последней главе этой книги Олег Хархордин подробно разбирает те возможности, которые предоставляет российская история для самостоятельного развития публичного дискурса – в той мере, конечно, в какой вообще можно говорить о «самостоятельном развитии» чего бы то ни было. Рассмотрим здесь альтернативный вариант: заимствование.

Если попытаться заимствовать чужой опыт, то логично обратиться к опыту стран с самой долгой и самой прочной демократической традицией, то есть стран англоязычных. Материал здесь вряд ли обозрим, но имеет смысл показать несколько примеров.

Замечу, что, имея довольно большой опыт общения с людьми, родившимися и выросшими в англоязычных странах, я далек от того, чтобы идеализировать их навыки публичной речи. И там тоже, конечно, встречается нетерпимость к иному мнению, неумение слушать собеседника, и там тоже случаются собрания с заранее известным результатом. Однако в среднем ситуация в англоязычных странах все-таки совсем иная.

Обучение навыкам публичной дискуссии во многих англоязычных странах начинается уже в младших классах. Вот пример из австралийского руководства для начальной школы Джереми Фаррелла [Farrell n.d.]. Инструкции типа «Не используй случаи из жизни знакомых как аргументы в споре»; «Не отвергай бездумно аргументы другой стороны»; «Придумай для своих аргументов ясные заголовки, чтобы слушающие и соперники могли уловить логику твоего выступления» сопровождаются забавными картинками и назидательными историями.

В старших классах школы обучение продолжается: умение организовать и вести публичную дискуссию – часть курса «Американское общество» (American Civics). В отличие от традиционных советских учебников обществоведения, эта книга (в пересчете на российскую систему образования – для 10–11-х классов) дает знание не об «обществе как таковом», а о конкретном устройстве современного американского общества. Помимо прочих, в учебнике есть раздел «Гражданские навыки», а в нем – следующее практическое занятие «Работа в группах» [Hartley 2005: 373]:

Вполне возможно, что вам почти ежедневно на протяжении всей жизни придется работать совместно с группой людей. Это может быть ваша семья, ваши соученики, друзья или сотрудники. Важно, чтобы вы умели результативно работать в качестве члена этих групп.

Как работать в группах

1. Определите цель данной группы. Группы, как правило, формируются для достижения той или иной цели. Например, ваш учитель может разбить класс на группы для выполнения какого-либо задания. Чтобы избежать путаницы, важно, чтобы каждый член группы понимал цели или задачи группы.

2. Сформируйте повестку дня. Повестка дня – это упорядоченный список тем, которые необходимо обсудить на собрании группы. Полезно следить, чтобы члены группы не отвлекались от задания. Повестка должна также включать индивидуальные задания.

3. Выберите лидера группы. Повестка дня первого собрания группы может включать выборы лидера группы. Лидер может помочь удержать обсуждение в рамках задачи группы и повестки дня. Лидер группы также обеспечивает всем членам группы возможность высказать свои соображения.

4. Будьте хорошим собеседником [Be a good communicator]. Для общения в группе нужно не только говорить, но и слушать. Приведите в порядок свои мысли, прежде чем взять слово. Не перебивайте других членов группы. Когда говорят другие члены группы, внимательно слушайте, что они хотят сказать. Если что-то неясно – задайте вопрос.

5. Компромисс для принятия решения. Группы состоят из разных людей, которые обычно по-разному представляют себе, как нечто следует делать. Как группе договориться об общих действиях? Члены группы идут на компромисс, чтобы принять решение. Чтобы достичь компромисса, каждая сторона должна убедиться, что вторая сторона получает что-то взамен. Таким способом все члены группы согласятся с предложением, даже если оно никого полностью не удовлетворяет.

И в конце – вопросы для контроля понимания.

Вот несколько примеров еще из одной книги, используемой в американских школах:

До начала урока обе команды расставляют столы лицом друг к другу в передней части класса. Каждая команда должна написать свое название, свою позицию в споре и формулировку своей позиции в споре на доске позади своего стола. Обратите внимание: не допускается абсолютно никаких изменений в формулировке вашей заявленной позиции. Вы должны отстаивать именно то, что сформулировано!

Хотя команда не обязана использовать все время, отведенное на каждый элемент обсуждения, выступающие обязаны немедленно остановиться, когда отведенное время закончилось. Членам команды запрещается обращаться к аудитории или к команде оппонентов за пределами специально отведенного для этого времени. Таким образом, не допускается спонтанный обмен репликами между командами. Последовательность итоговых заключений по позициям определяется жребием. Обратите внимание: запрещается вводить новую информацию в заключительных замечаниях. Нарушение этого правила может привести к дисквалификации команды-нарушителя [Leuser 2003].

Еще одно университетское руководство по ведению дебатов, на этот раз австралийское [Greenwell et al. 2001]. В этом руководстве детально разработаны правила и методы ведения дискуссии и, главное, регламент обсуждения: кто, когда, в каком порядке, сколько времени, о чем имеет и о чем не имеет права говорить[10]10
  На практике, конечно, нарушения всегда есть, но тем не менее студенты, нарушившие эти правила, будут как минимум точно знать, какие правила и где они – или их оппоненты – нарушили, и будут иметь возможность остановиться, исправиться и ввести дискуссию в рамки.


[Закрыть].

Например, учебник говорит, что после вводного доклада по проблеме полагается минимум одно выступление «за» и одно «против», и рассматривает последовательно примерные схемы выступлений первого «за» и первого «против», второго «за» и «против» и третьего «за» и «против»; важно, что каждое следующее короче предыдущего. При этом

третьи по счету выступающие не имеют права вводить в дискуссию какой-либо новый материал.

Еще пример – раздел «Возражения» [Ibid.]:

Возражение – один из самых важных компонентов обсуждения. Оно обозначает реплику, которую предлагают спорящие в ответ на аргументы оппонентов ‹…› Во-первых, тематическое возражение всегда эффективнее, чем возражение пункт за пунктом ‹…› Например, допустим, что утверждающая команда предлагает следующие аргументы в подтверждение тезиса «Физическое воспитание [в школе] должно быть предметом по выбору»:

1. Студенты имеют право выбирать другие предметы, тогда почему не физкультуру?

2. На занятиях физкультурой студенты подвергаются ненужному риску травмы.

3. Заниматься спортом студенты могут вне школы, в качестве дополнительных занятий.

4. Даже математика и естественно-научные предметы финансируются недостаточно, что уж говорить о физкультуре. Другие предметы должны иметь приоритет.

5. Не хватает квалифицированных учителей физкультуры.

Вместо того чтобы отвечать на эти аргументы по одному, лучше сгруппировать их в две темы: например, интересы студентов (аргументы 1, 2 и 3) и проблемы школы (аргументы 4 и 5).

Существуют и руководства «для взрослых», например американское практическое руководство по дебатам для законодателей [Congressional Debate n.d.].

Выступление. Обсуждение каждого законодательного акта начинается с выступления, которое представляет его палате и называется «авторство», если выступает студент или класс, его написавший, или «спонсорство», если выступает студент из другого класса (в этом случае присутствующие студенты из класса автора имеют право отклонить привилегию авторства). Вслед за таким первым выступлением по каждому законодательному акту следует двухминутный период вопросов. Время вопросов и ответов отмеряется подряд (то есть часы не останавливаются после того, как задан первый вопрос). ‹…› Ссылайтесь на конкретный аргумент, высказанный оппонентом. НИКОГДА не нападайте на личность говорящего (ошибка ad hominem). В своих замечаниях будьте добрыми, снисходительными и вежливыми, [говоря, например]: «Хотя, несомненно, намерения выступавшего были благими…» ‹…› Отвечая, скрупулезно следите за тем, чтобы отвечать точно на вопрос – не более, но и не менее. Не оставляйте вопросы без ответа. Старайтесь ответить наиболее точным образом. ‹…›

И в заключение руководство дает некоторые «полезные выражения»:

• Внести предложение… «I move that (or to)…»

• Выйти из комнаты (в туалет и т. п.)… «Motion! Personal privilege. To leave the room».

• Внести поправку… «Move to amend».

• Закрыть обсуждение текущего вопроса… «I move for the previous question».

• Задать вопрос об ошибке… «Motion! Parliamentary inquiry…»

• Поддержать предложение… «Second!»

• Внести в повестку дня… «I move to lay the question on the table».

• Снять с повестки дня… «I move to take from the table…»

Число примеров можно было бы увеличить, однако и по этим немногим примерам ясно, что в англоязычном мире образованные люди проходят целенаправленное обучение искусству публичной речи – в начальной школе, через среднюю школу, вуз и далее, если их профессия требует специальных навыков в этой области. Американцы, австралийцы, британцы не полагаются на природные таланты и способности своих граждан, специально готовят их к ситуациям, когда тем придется обсуждать сложные политические и экономические проблемы в незнакомой аудитории, убеждать, сводить к компромиссу разнообразные, часто противоположные интересы, вырабатывать совместные решения.

* * *

Ничего подобного в России нет. В советское время в школе и в университете учили отстаивать единственно верную точку зрения, «никогда не сдаваться», как Хрущев в приведенном выше примере. В постсоветское время искусству дискуссии, правилам публичной речи тоже не учат ни в школе, ни позже.

Единственное исключение – вузовский предмет «Теория и практика аргументации», однако курсы по этому предмету посвящены в основном традиционной риторике. Согласно стандарту, прослушавший такой курс «должен уметь: выявлять структурные компоненты аргументации… правила и логические ошибки в отношении аргументов доказательств… ориентироваться в различных видах аргументации; создавать логически организованные устные и письменные тексты различных жанров; предъявлять аргументированные доказательства». Он должен также «владеть: навыками эффективного использования типов и приемов аргументации в рамках технологии убеждения; навыками выступления перед аудиторией; навыками организации и ведения дискуссий в различных сферах деятельности». При этом лишь одна лекционная тема из шести включает обучение «аргументации в условиях дискуссии»; остальное – это история и теория логики и риторики (см., например: [Программа 2014]).

Следует ли заимствовать правила публичной речи из других традиций или вырабатывать собственные на базе академического дискурса – ответ на этот вопрос мне неизвестен. Один из вариантов ответа дает последняя глава книги, написанная Олегом Харходиным. Однако понятно, что двигаться в этом направлении необходимо, если Россия претендует на статус цивилизованной страны – иначе мы так и будем, как П. Керженцев в 1919 году, удивляться, что на английских митингах и заседаниях все терпеливо выслушивают выступления других, не перебивая[11]11
  См. главу Катрионы Келли в настоящем издании.


[Закрыть].

Литература

Винников А. Я. (1998). Цена свободы. СПб.: Библиополис.

Галич А. А. (1968). О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира [http://www.bards.ru/archives/part.php?id=4071].

Ким Ю. Ч. (1988) Московские кухни [http://www.bards.ru/archives/part.php?id=19148].

Клемперер В. (1998). LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога. М.: Прогресс-Традиция (сокращенный перевод немецкого издания: Klemperer V. LTI. Notizbuch eines Philologen. Berlin: Aufbau Verlag, 1947).

Левин Ю. И. (1994.) Истина в дискурсе // Семиотика и информатика. Вып. 34. C. 124–164.

Маколи М. (2010). Говорить и действовать: политический дискурс в России (1989–1992) // Разномыслие в СССР (1945–2008). СПб.: Изд-во Европейского университета. С. 260–296.

Программа (2014). Программа дисциплины «Теория и практика аргументации» / Сост. М. Б. Казанский. (Приволжский) федеральный университет. Отделение философии и религиоведения. Казань [http://kpfu.ru/pdf/portal/oop/48406.pdf].

Рис Н. (2005). Русские разговоры. Культура и речевая повседневность эпохи перестройки. М.: НЛО.

Шлинк Б. (2010). Возвращение. М.: Азбука-классика.