Текст бизнес-книги "Черно-белая жизнь"

Автор книги: Мария Метлицкая

Раздел: Личностный рост, Книги по психологии

Возрастные ограничения: +16

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Но минут через десять в ее дверь осторожно постучали.

– Войдите! – с разочарованием выкрикнула Кира.

На пороге стоял Зяблик и улыбался:

– А мы уже на «вы», Кирюша?

Она села на диване, пригладила волосы, оправила свитер и стала оправдываться: мол, задремала, прости, спросонья и ляпнула.

Зяблик задумчиво разглядывал ее. Наконец произнес:

– Совсем не хочешь со мной разговаривать? Нет, я все понимаю – ты всегда была молчуньей, в общие беседы почти не вступала, я это помню. Толпу не любила, компаний, шумных сборищ не признавала. Помню, помню, – повторил он. – А уж теперь… Но мы же друзья, Кир? Или ты так не думаешь? Обещаю и даже клянусь, – Зяблик шутливо и галантно поклонился, – не доставать, в душу не лезть, воспоминаниями не мучить. – Он помолчал и жалобно, просяще добавил: – Пойдем чаю выпьем! Ты же все-таки у меня в гостях. Я и тортик купил, Кир! Ну? Пойдем?

Кире стало неловко. И правда, что она прячется, как крот в норе. Привыкла прятаться от людей. Даже неприлично. Да, страшно неохота делиться проблемами. Еще больше неохота вспоминать то, что было. Не просто неохота – невыносимо больно. А о чем могут еще говорить не очень, скажем так, молодые люди? О здоровье, конечно. Точнее – о подступивших болезнях. Ну так об этом вообще говорить неприлично, тем паче с мужчиной. Кира уверенно считала – попробуй поспорь! – что люди должны говорить о своих болезнях только с врачом. И никогда с близкими.

Вот и получалось – о прошлом нельзя. О проблемах – не стоит. А о болезнях – ни-ни! О будущем? Так его тоже нет! Об одиночестве? Точно не надо – и здесь слишком больно. А! Об общих знакомых! Так Кира почти никого из них не помнит. Значит, о Мишке. А вот здесь не просто табу, здесь череп с перекрещенными костями: влезешь – убьет.

«Что ж, поговорим о погоде», – решила Кира и стала извиняться перед Зябликом: дескать, не хотела тебя беспокоить. Вдруг тебе неохота трепаться? Знаю, как это бывает. Ой, извини ради бога! А чай – это здорово! Тем более с тортиком! И потрепаться, конечно, охота, – здесь душой покривила, но что поделать.

Тортик и вправду был как из детства – фруктовое полено, кажется?

– Ой, угодил! – благодарила Кира.

Зяблик смеялся:

– Старался! Ну не из итальянской кондитерской же тебя кормить – этим тебя точно не удивить!

Пили чай и болтали о всякой чепухе, ни о чем. Захочешь – не вспомнишь. К опасным темам не подбирались, и Кира была ему благодарна за это.

Отчиталась по кладбищенским делам – Зяблик кивал и соглашался:

– Да, сервис теперь здесь на уровне. Не поспоришь. Правда, и обмана до черта! Сидит это в людях – как объегорить собрата, плутоват наш народ, что уж тут. Да и законы, сама понимаешь. Здесь всегда было «как дышло». И не изменилось. – Зяблик грустно добавил: – Все на грани выживания. И я в том числе.

«Да уж, – подумала Кира, – и это заметно. Этот сортир с невыносимой вонью. Грязь на кухне – вековая, как говорила мама. Присохший жир и копоть, чашки с чайными разводами. Заплесневелый хлеб в холодильнике. И это у Зяблика, привыкшего к роскоши и идеальному порядку! Ну и холодильник… На деликатесы денег у него нет. Ладно я – с детства привыкла к экономии и даже лишениям. Мне проще».

Вопросов, конечно, Кира не задавала. В общем, светская беседа закончилась, и разошлись по своим углам.

Кира снова лежала без сна и вспоминала. Никуда от этого не деться – как ни убеждай себя, а отключить голову невозможно. Невозможно приказать сердцу. И вообще – что останется в нашей жизни, если убрать воспоминания? Вот именно – пустота. Черная бездонная дыра. Человек без прошлого – это животное.

* * *

Все оказалось не так, как обещал ей муж, пытаясь ее обнадежить. Он лгал все время, пока они собирались уехать – до самого отъезда. Молчал он и в самолете. И по дороге из аэропорта. И первые два дня в «отстойнике», как называли они свою гостиницу – кому как больше нравится. Вполне приличную, кстати! Маленький отельчик гостеприимно принимал эмигрантов. В одном из номеров была оборудована кухонька, где женщины умудрялись готовить, иначе было не выжить. Так вот, Кира замечала, что он как-то подавлен – кстати, в отличие от нее! У нее-то как раз настроение вдруг поднялось – сама удивлялась. Ей казалось, что самое страшное и неприятное позади – принятие тяжелейшего, почти невозможного, решения, невыносимый разговор с родителями, попытки найти деньги на отъезд и алименты. Сборы, наконец. Проводы. Ну и сам отъезд. Она наивно считала, что теперь все будет зависеть только от них – от их таланта, работоспособности, силы духа и поддержки друг друга. А уж в этом она ни минуты не сомневалась – они преодолели такое! Да и вся их прежняя жизнь была сплошным преодолением.

А Мишкино состояние духа? Вполне объяснимо – конечно, страх, а что же еще? Он мужчина, и ему отвечать. Растерялся, оробел. Все-таки новая жизнь. Но язык у Мишки был неплохой – немецкий учил он и в школе, и в институте. Плюс почти год занятий в группе отъезжантов. У Киры с языком было хуже – правда, она и не рассчитывала на работу в серьезном учреждении – понимала, по специальности ей не устроиться, по крайней мере вначале.

Конечно, вся надежда была на мужа, на Семена с его обещаниями.

Она тормошила Мишку, шутила, уговаривала. Удивлялась: «А почему Сеня не едет? Он же обещал нас сразу забрать? А почему ты с ним не созваниваешься? Почему, почему?»

Наконец он признался. Все выдумал, никаких обещаний со стороны Семена не было.

– Зачем? Да чтобы тебя сдвинуть с места, иначе тебя было не уговорить. Да, врал. Безбожно врал все эти полтора года. А что тут непонятного? Тебе ж было легче жить с надеждой. Разве нет? А я устроюсь, Кирюш! Не беспокойся! Конечно, устроюсь! Моя тема, ты же знаешь! Ты не веришь в меня? – последнее он говорил с отчаянием и болью.

Но Кира молчала. Сидела на узкой казенной койке и молчала. Ей было жалко не мужа – себя. Она была не просто озадачена или ошеломлена – она была совершенно раздавлена. Она и представить себе такое не могла: наивный простак Мишка – и навертел такую заковыристую и ловкую ложь? Как это не похоже на него! А как он врал! Как профессиональный аферист. Значит, надо будет – соврет еще? Да похлеще? Хотя куда уж похлеще!

Она, наивная дура, считала, что никаких секретов у них друг от друга не было и быть не могло. При их-то степени доверия и откровенности. При их взаимопонимании и честности. Тем более в серьезных вопросах. А вышло?

– Как ты мог? – только и сказала она. Голос сел, и из горла вырывался лишь сип.

В ответ Мишка закричал, что ему тоже было несвойственно. Нет, понятно, он чувствовал себя виноватым, а лучшая защита, как известно, – нападение. Но принять эту ложь и его жалкие оправдания Кира не могла.

– Значит, ты сомневался во мне? – повторяла она. – Получается, если бы ты не соврал и я была бы уверена, что договоренностей никаких нет, то струхнула бы? Испугалась и отказалась? Получается, я не верила в тебя? И винила только тебя в твоих неудачах? Тебя, а не обстоятельства, известные мне не хуже, чем самому тебе?

Мишка сник – доводы кончились, порох, видимо, тоже. Сел рядом и уронил голову в ладони.

– Прости, – бормотал он. – Прости ради бога! Мне казалось, что тебе так будет проще от всего отказаться. От всего, что у тебя было там.

– А что у меня было, Мишка? – прошептала она. – Что, кроме родителей?

Конечно, простила. Когда прошел первый и самый тяжелый шок. Кажется, дня через два окончательно пришла в себя и стала его утешать, как обычно, – женщина!

Через три дня приехала Надя, жена Семена. Вот тогда Кира и узнала самую окончательную и горькую правду. Поначалу все складывалось у них замечательно – Семен действительно получил работу в научном институте. Действительно хорошо зарабатывал. Действительно занимался знакомой темой. И действительно впереди – и совсем не за высокими горами – маячили приличные перспективы. Все так и было. И в письмах Семен не врал. Но случилось несчастье – инсульт. Конечно, переживаний хватало – и дома, в Москве, и здесь, в Германии. Эмиграция – дело серьезное. Нервничал страшно – как бы не облажаться на новой работе. Да и языка не хватало. К тому же поторопились и взяли в банке ссуду для покупки квартиры, наивно полагая, что уже все сложилось. Работа у него есть, работа перспективная, прилично оплачиваемая. Да и Надя работала, хотя и в полноги – преподавала музыку частным образом, скорее для удовольствия, чем из нужды. Сын оканчивал школу – хороший мальчик, за него они были спокойны.

И тут болезнь. Нет, никто Семена не увольнял – здесь такое невозможно. Пока платили зарплату и работала государственная страховка. Пока была еще надежда, что он восстановится, окрепнет и сможет работать. Но через полгода случился повторный удар, и стало понятно, что он уже не поднимется. Почти отнялась правая сторона – рука и нога. Почти была утеряна речь. Страховка теперь была муниципальной, по сути, для нищих и бомжей. Кредит за квартиру надо было выплачивать или переезжать в жилье для инвалидов – на улицу тебя никто не выкинет, люди защищены, но уровень медицины, жилья и всего остального при этом кардинально меняется.

Конечно, квартиру отдали банку и переехали в дом для пожилых и больных людей – одним словом, для неимущих. Ничего, кстати, плохого и страшного – обычная двушка, в таких счастливо живут миллионы советских людей. Но рухнули все планы, все мечты. Семен стал инвалидом. За учебу сына платить было нечем. И Надя стала единственным кормильцем в семье.

Она сидела в их казенной комнатке и монотонно рассказывала о своей невеселой жизни. Было видно, что она все давно приняла – все время повторяя: «Вот такая, ребята, судьба». Кира видела, как она постарела – да и понятно, что говорить. Тяжелобольной муж, неустроенный ребенок и постоянная пахота. Теперь она не преподавала музыку для удовольствия – теперь она работала тяжело и нудно в доме для престарелых, сиделкой и нянечкой. Вскоре туда определили и Семена – ухаживать за ним ей стало сложно. Надя считала, что им здорово повезло – и работа, и муж под присмотром. «Такая удача», – твердила она.

Конечно же, это и правда была большая удача – по крайней мере теперь, вернувшись с тяжелой смены, она отсыпалась.

Семен умер через четыре года. Горевала она ужасно.

* * *

Итак, все прояснилось. И надо было жить дальше. Поначалу не жить – выживать. Первый год или даже два было сложно, почти невыносимо, – правда, государство помогало как могло, и за это спасибо. Платили социальное пособие, оплачивали страховку, давали даже деньги на сезонную одежду, было и такое. Жили они по-прежнему в отеле. Встали в очередь на социальную квартиру. Конечно, на съемную, но по другой, меньшей, чем обычно, цене. Мишка подал анкеты во все профильные институты и научные лаборатории, но ответов не приходило. Он снова сник, потерял веру в себя – теперь, кажется, окончательно и бесповоротно. Твердил, что зря затеял «эту историю», вовлек туда ее, вынудил оставить родных и привычную жизнь.

Кира, если честно, устала его утешать и «приводить в порядок». К тому же уставала она и физически – теперь она работала. Надя устроила ее к своей приятельнице, эмигрантке из Саратова, некой Лиле. У той было агентство по уборке квартир.

Конечно, у Лили работали только наши, эмигранты. И это ей было очень выгодно – вновь прибывшие, не успевшие освоиться, плохо знающие или почти не знающие языка, дерганые и перепуганные до полусмерти, были счастливы и этой каторгой, искренне считая ее синекурой. А бесстыжая Лиля этим прекрасно и с удовольствием пользовалась. Платила она копейки, охрану труда не соблюдала, обращалась с нанятыми по-хамски. Но Киру записала в любимчики – во-первых, подруга Нади, а во-вторых, понимала, где Кира, москвичка с высшим образованием, и где все остальные.

Кира прекрасно отдавала себе отчет в том, что происходит у этой Лили, что она вытворяет и вообще что собой представляет.

Лиля, надо сказать, людей чуяла остро – нюх у нее, как у опытной деляги и аферистки, был острый, собачий, отменный. И была у нее, хабалки и хамки, одна маленькая слабость – Лиля страстно хотела дружить с интеллигенцией. Вот поэтому она и подружилась с Надей, и по этой же причине стала подкатывать к Кире.

Подкатывала осторожно: сначала пригласила в выходной съездить на озеро – конечно же, семьями. Это было ужасно. Лилин муж был младше ее лет на десять. Пустой и туповатый парень, впрочем, кажется, вполне беззлобный. Было видно, что Лиля его страшно ревнует.

День выдался теплый, но без конца начинался мелкий занудный дождик. Время шло к обеду, и Кира начала нервничать: денег – копейки, и те заработанные потом и кровью. Им и в голову бы тогда не пришло зайти в кафе – пусть даже на чашку кофе. Это казалось просто безумием. Один раз позволили себе на улице мороженое и мучились пару дней. Нет, конечно же, эти копейки ничего не решали – смешно. Но это была болезнь – эмигрантская болезнь первых лет: никаких кафе, киношек, мороженого.

С содроганием она вспоминала, как первые лет пять подолгу стояла в супермаркетах, в самых дешевых, для бедноты, в «Алде» или «Лидле», и разглядывала ценники в поисках акций и распродаж.

Как она радовалась, когда удавалось отхватить – какое знакомое слово! – что-то по выгодной цене! Почему-то чаще всего скидки в продуктовых распространялись на курицу. Ее и ели. Мишка шутил, что он скоро закукарекает.

После, когда все более-менее наладилось и они смогли себе что-то позволить, курятину они не готовили еще долго, года три точно.

Еще вспоминалось – о господи! – как она приходила к закрытию фермерских рынков, часам к пяти торговцы начинали продавать все почти даром. Кира, пытаясь скрыть нервную и радостную улыбку, начинала хватать яблоки, сливы, картошку, огурцы, помидоры и прочие радости. Сумки набирала неподъемные, но домой почти бежала, счастливая.

На озере действительно было красиво – какая природа! Сто лет они не были за городом, сто лет просто так, бесцельно, не гуляли. Но вдруг дождь зарядил серьезно – мол, хватит предупреждать и попугивать! Делать было нечего – только прятаться. И ушлая Лиля углядела кафешку метрах в тридцати от набережной. Побежала к ней, махнув им, зазевавшимся, рукой – догоняйте!

А куда было деваться? Приехали на Лилиной машине, как выбираться оттуда, не знали. Да и ходит ли общественный транспорт? Переглянулись с Мишкой и пошли.

Уже потом, спустя много лет, Кира поняла, что кафешка та была затрапезной – несколько пластиковых столиков, прилавок с банальными кексами и брецелями, чипсы, орешки и кофе – слава богу, из кофемашины. Чай, вода, мороженое из морозильного ящика при входе. В общем, ассортимент бензоколонки. Но им эта забегаловка тогда показалась роскошным рестораном с мишленовскими звездами.

Сняли мокрые ветровки и смущенно уселись за столик. Лиля, надо сказать, дурой уж точно не была – растерянность их просекла моментально. И угостила – берите все, что хотите! Надо сказать, ничем особым она не рисковала – разгуляться не позволял ассортимент. Но «разгулялись» – кофе, кексы, мороженое.

Кира видела Мишкин унылый взгляд. «Еще одно унижение, – прочитала в его глазах». Незаметно взяла его за руку, дескать, ерунда, не бери в голову!

Конечно, больше общаться вне работы совсем не хотелось – пару раз Лиля приглашала их в гости, но Мишка решительно отказывался. Да и Кире это было не нужно. Первый год Кира была «на общих основаниях» – убирала квартиры. А через год Лиля предложила ей должность заместителя – ничего себе, а?

– Карьера! – грустно вздыхал муж.

– Да, карьера, – соглашалась Кира. – И для начала вполне неплохая.

В деньгах, конечно, прибавилось. Физически стало легче. А вот морально… Лиля злилась, когда Кира защищала и жалела несчастных теток и всячески пыталась облегчить их нелегкую участь – разумно распределяла участки работы, пыталась заплатить положенные деньги. Короче – по словам хозяйки, – разводила либерализм и демократию. Лиля кричала, что они прогорят с ее благородством. Объясняла, как нужно. Кира упрямо не соглашалась. Лиля злилась, и через два года они расстались. Кира совсем не расстроилась – столько мук и страданий приносили Лилины выверты и обман.

К тому же Мишка уже тогда устроился на работу – с голоду они бы точно не умерли. «Все, что ни делается, к лучшему», – разумно рассудили они. Так, собственно, все и было – через три месяца и Кира устроилась на работу. Прекрасную, надо сказать, работу. Правда, снова не по специальности. Но все равно – счастье! Работа была в архитектурном бюро, секретарем.

Спустя лет десять она случайно встретила Лилю на улице – была середина декабря, город готовился к Рождеству, сиял и сверкал, утопал в елках и рождественских базарах, лица у людей были озабоченными и радостными. Приближались рождественские каникулы.

Киру окликнули, она обернулась. Напротив стояла высокая и очень худая женщина, совсем незнакомая.

– Не узнаешь? – усмехнулась она. – Так изменилась?

Лиля. Господи, Лиля! Но где та Лиля – полная, розовощекая, с хитрыми и безбашенными глазами? С безбожно вытравленными по российской моде волосами, выглядящими на улицах Франкфурта нелепо, по меньшей мере нелепо. Где яркий макияж, крупные серьги в ушах?

Той Лили не было – перед Кирой стояла старая, измученная, потухшая и несчастная женщина. «Болеет? Скорее всего», – мелькнуло у Киры.

Зашли в кафе, заказали кофе, пирожные. Кира видела, с каким удовольствием Лиля ест. Неужели все так ужасно?

Ела она неаккуратно, роняла крошки, облизывала пальцы. Кира заметила, как дрожат у нее руки.

При свете светильников стало окончательно ясно, что Лиля больна.

Все так и было. Лиля говорила торопливо, как ела: молодой муж бросил три года назад. Она всегда понимала – рано или поздно это случится. Конечно, нашел помоложе. Это не редкость – закономерность.

Переживала Лиля это чудовищно, очень его любила. Вспоминала, как вывезла его из Саратова, практически спасла. Занимался он там чем-то не совсем чистым – кажется, валютой, и ему запросто могли впаять срок. И здесь, в Германии, она пахала как лошадь, тянула все на себе. Возила его отдыхать, баловала – тряпки, машины. Надорвалась. Старела, конечно. И ревновала. Ребенка так и не родила – он не разрешал. Сволочь.

Ну и вот. Итог печальный, но предсказуемый.

Ну а потом заболела.

– Догадываешься чем? – спросила Лиля, уставившись на нее.

Кира нерешительно кивнула:

– Наверное.

Бизнес пришлось закрыть – контролировать его Лиля уже не могла. Живет на пособие – большую квартиру продала, купила маленькую. Да и зачем ей большая?

Лиля вопросов не задавала, лишь коротко бросила – кажется, в голосе ее промелькнула зависть:

– Вижу, что у тебя все хорошо!

Кира смущенно развела руками.

Через полчаса попрощались. Лиля усмехнулась:

– Думаю, телефон мой записывать ты не станешь – это понятно. Зачем я тебе? Ну, все. Прощай, дорогая. – И, не дождавшись ответа, развернулась и быстро пошла прочь.

Кира смотрела ей вслед – вот как бывает. Но как жалко было эту дуреху!

* * *

Кире нравилась пословица – когда судьба закрывает дверь, она всегда приоткрывает окно.

Так всегда и было – когда она ушла от Лили, в том числе. Мишку взяли на работу. Какая это была радость, господи! Он вернется в науку. Хватит ему заниматься ерундой, с его-то способностями! А как был рад он сам! В тот вечер, когда ему подтвердили приглашение на собеседование, она купила бутылку белого, маленький тортик и еще кое-какие вкусности – те, что в обычные дни они бы себе ни за что не позволили: баночку гусиного паштета, упаковку швейцарского сыра и триста граммов настоящего итальянского прошутто.

– Гуляем! – объявила она.

Было что праздновать, было.

Мишка, конечно, волновался – как примут будущие коллеги? Достаточно ли его знаний языка? Хотя уже понятно, что нет. Волновался, что нет хорошего костюма, приличных ботинок.

А сложилось все замечательно – собеседование он успешно прошел, коллеги приняли его доброжелательно: ободряли и похлопывали по плечу и тут же пригласили на кофе. Костюм не понадобился – дресс-кода в институте не было, все одевались вольно, кто как хотел. Мишка с радостью влез в любимые джинсы и свитера.

Вот тогда, пожалуй, впервые Кира увидела счастливого мужа. Через год удалось поменять и квартиру – сняли побольше, правда, в Эфенбахе, но близко от Франкфурта, там было дешевле. Две нормальные комнаты, хорошая кухня. Теперь они жили в хорошем районе – не богатом, но соседями их оказался средний класс, служащие различных бюро, мелкие клерки. И вид из окна был прекрасный – на парк и озеро.

Теперь Кирино сердце не екало при виде скидок на куриные грудки, осточертевшие до невозможности. Теперь они покупали и мясо, и хороший кофе, и швейцарский шоколад, и итальянские пирожные. Теперь она заходила в магазины не с целью «поглазеть», а вполне себе присмотреться.

Нет, осмотрительность, осторожность и даже страх, конечно, остались – это, кажется, уже навсегда. Но и уверенности прибавилось, и спокойствия. И исчезли напряженность, тревоги и страхи, терзавшие их почти всю совместную жизнь. Наверное, именно тогда они почувствовали себя счастливыми – все удалось, все получилось.

И Кира была довольна работой. А вскоре появилась и машина. Водила, конечно, Кира – Мишка был не из тех, кто водит машину. «Олух, лопушок, дуралей, простофиля», – с нежностью и любовью повторяла она. И он соглашался – все чистая правда. И даже был рад – что поделать, он был из тех мужчин, кто легко и радостно уступает своей женщине – хочешь рулить? Рули ради бога! Распределять семейный бюджет? Пожалуйста! А я займусь тем, что мне интересно.

Здесь, в эмиграции, их роли окончательно распределились, и Киру это ни на минуту не угнетало, как и его.

Муж-ученый. Она прекрасно знала, с кем связывает свою жизнь. Муж далек от хозяйственных дел? Да и слава богу! Тут же ей вспоминалась закваска капусты и невыносимый стук кухонного ножа по деревянной доске, когда родители делали заготовки.

Нет, ей точно такого не надо – здесь она сама разберется. Муж, заглядывающий в кастрюли, ей совершенно не подходил – насмотрелась, спасибо. Мишку мало интересуют деньги? Тоже слава богу – муж ей полностью доверяет, она хозяйка положения. Покупкам ее только радуется. Ни разу не попрекнул – золото, а не муж. Многие позавидуют.

Отношения с мужем были по-прежнему близкими. Задушевными, как говорила одна из новых, уже «немецких», Кириных приятельниц.

Вот только после того московского тайного аборта больше она не беременела. Конечно, страдала. Но – молча. Видела, что мужа этот вопрос совсем не беспокоит – у него была Катя.

Кира подумывала обратиться к врачам. Но почему-то боялась. Она всегда, кстати, боялась врачей. Но однажды на приеме у семейного доктора, милейшей русской Женечки из Киева, все-таки решилась спросить, можно ли что-то сделать.

Та сказала, что путь это долгий и трудный. Для многих – невыносимый. Риски? Большие. А в Кирином возрасте просто огромные! Но можно попробовать, можно. Положительных результатов – море, океан! «Знаешь, сколько я видела счастливейших женщин?» – добавила Женя.

Кира сидела, вытянувшись в струну, ловя каждое слово, интонацию. Пыталась уловить движение Жениных бровей, уголков рта. И ощущала, что уже сейчас готова бежать туда, где дадут надежду и, скорее всего, помогут.

Женя внимательно посмотрела на Киру и осторожно сказала:

– Только, Кир… Я вот о чем…

Кира испуганно смотрела на растерянную и смущенную Женю.

– Я вот что хотела сказать. Кир! – Она подняла глаза. – Послушай! Ты должна… Нет, ты обязана все хорошенько продумать! До точечки, до черточки! Сначала и до конца! Все предусмотреть, все просчитать – все риски, все осложнения. «От» и «до», понимаешь?

Кира не понимала. Смотрела на нее во все глаза и не понимала. Громко сглотнув, наконец спросила:

– О чем ты, Жень? Честное слово, не понимаю!.. Ты же сказала, что все может быть хорошо!

Женя ее перебила:

– Послушай! Вот именно – может быть! А может и не быть, понимаешь? Я же тебе объяснила – риски большие. Суть вот в чем, Кира: на это стоит пойти только в том случае, если без этого невозможно, ты понимаешь? Просто нельзя – и все, точка! Причем вам обоим – и тебе, и мужу! Если совсем бессмысленна жизнь. А иначе, Кира, не надо. Очень опасно, ты меня слышишь?

Кира вздрогнула, как от громкого звука, как от удара, пощечины.

– Все поняла.

Больше к этой теме они не вернулись ни разу. И старалась об этом не думать – очень болезненно, очень. Понимала – Женя права, все так – и поздновато, и страшновато. И, наверное, ни к чему – как говорится, проехали. Если вдуматься, им и так с Мишкой неплохо.

Но жизнь, как известно, дает возможность сделать только короткий выдох, а потом снова бьет по башке. Так и случилось – через год их счастливой новой жизни умер Кирин отец. Приехать на похороны она не смогла по многим обстоятельствам – во-первых, заболела, и крепко – проигнорировав, как всегда, простуду, получила осложнение, сильнейшее воспаление легких – три дня пролежала в госпитале. Да ладно болезнь – все равно бы сорвалась, как-то бы долетела. Но была и вторая причина – документы и виза. Узнала, что визу специально задерживали, и здесь не помогала даже телеграмма, заверенная главврачом жуковской поликлиники, – въехать в страну она бы все равно не успела. Надо было ехать в любом случае – не на похороны, так к маме: поддержать и просто побыть рядом. Но сил, если честно, совсем не было. Валялась как тряпка: бессильная, мокрая от пота, будто пойманная в мышеловку мышь. Решила не ехать. Потом, спустя время, корила себя страшно – надо было, надо. А, как всегда, пожалела себя.

Конечно, говорила с мамой по телефону по два раза на дню. Мама в сотый раз пересказывала подробности похорон и поминок – кто пришел, какие принес цветы и что было на поминальном столе. Кира удивлялась, раздражалась, но терпела, чувствуя свою вину.

Пыталась передать деньги, мама отказывалась категорически:

– Что ты, Кирочка! У нас все есть. Не надо, деточка! Купи лучше что-то себе!

Киру поразило, что мама по-прежнему говорит «у нас», словно отец, о похоронах которого она только что рассказывала, жив. Она понимала, что деньги у мамы действительно есть, наверняка она копила все эти годы. Но совесть по-прежнему мучила – не простилась с отцом, не простилась…

Тогда же начались и сложности с Катей, Мишкиной дочерью. Вроде бы обычные подростковые проблемы, и все вроде это понимали, но все равно Мишка страшно нервничал и почти перестал спать по ночам. Бывшая, Нина, на звонках не экономила – звонила раз в три дня. Рассказывала всякие страсти про наркоманию, выпивоны, ранний и опасный секс и ненадежных друзей дочери. Звонила, что характерно, на ночь глядя – говорила, что так дешевле.

Мишка рвался:

– Может, поехать?

– И чем ты поможешь, – пыталась охладить его пыл Кира. – Что ты сможешь сделать? Разве что поговорить?

Он успокаивался и соглашался, но ненадолго. Нина звонить продолжала. Наконец Кира не выдержала, позвонила ей и, стараясь быть вежливой, попросила ее не звонить с такой регулярностью. «Зачем трепать ему нервы, если он не может помочь, кроме как деньгами?»

Нина молча ее выслушала, а перед тем, как положить трубку, сухо сказала:

– Я тебя поняла. А вот ты меня – нет. Впрочем, чему удивляться? Тебе не понять, что такое ребенок! И вообще, ты не считаешь, что это дело родителей?

Ужалила больно. Кира положила трубку и разревелась – больнее ударить нельзя. Но и она хороша – зачем влезла? Нина права – это дело родителей. А кто она? Жена Катиного отца, все. Какое она имеет право давать советы и вообще вмешиваться? Ну и, конечно, не подумала о том, что Нина тут же, незамедлительно, об их разговоре доложит Мишке. Тот страшно разозлился. Поссорились и почти неделю не разговаривали.

Кира вяло оправдывалась:

– Да, некрасиво. Согласна. И, скорее всего, неправильно. И тут не возразишь. Но чем я руководствовалась, не подумал? Наблюдая за тобой? О ком беспокоилась? Вот именно. Было невыносимо жалко тебя.

Через пару недель окончательно помирились – потому, что наступил, увы, пресловутый форс-мажор. О котором походя упомянула Кира – ну чистая ведьма, ей-богу – сама испугалась.

Катерина залетела. Получается, Нина была права. Конечно, аборт – о другом просто не упоминали. И тут она, Кира, законченная, конечно, дура, опять встряла. Имею право, кричала она, больше, чем все остальные, – сама осталась бесплодной. И осеклась, увидев удивленные глаза мужа.

Тут же смущенно поправилась: ну, в смысле того, что не смогла родить, понимаешь?

Хорошо, что он, лопушок, так ничего и не понял тогда – пронесло.

Катя рыдала. Нина названивала по два раза на дню. Киру назвала конченой идиоткой, и Мишка теперь удалялся с телефонной трубкой в туалет – чтобы не услышала Кира. Кира – врагиня.

«Ну и черт с вами, – решила Кира, – разбирайтесь как знаете. В конце концов, Нина права – дочь не моя и не мне советовать».

Да и – если честно – какой ребенок в пятнадцать лет?

Но отношения с мужем подпортились. На эту тему больше не говорили – как там и что. Поняла, что аборт Кате сделали и что Мишка передал им приличную сумму денег. Взял он их из заначки – естественно, общей. Складывали туда то, что могли отложить – он и она. Пересчитывали вместе. Брали, если надо, уведомив друг друга. Советовались. А тут она обнаружила, что деньги изъяты, а ей об этом не удосужились сообщить. Обиделась, конечно. Но – промолчала. Ситуация была неловкой по многим позициям – вот и смолчала.

Отношения налаживали долго – инициатором, была, разумеется, Кира. Ну и бог с ним, что и с кем тут считаться? Столько лет вместе.

* * *

Назавтра решила звонить Кате – не откладывать на предпоследний день. Вполне допускала, что строптивая Мишкина дочь может от встречи вообще отказаться, скажет, что надо было предупредить заранее, у нее свои планы, ну и так далее. Понятно, что встречаться с женой отца ей не резон – зачем? Отца уже нет на этом свете, Киру она никогда не любила, близости у них не было, а вот обида за мать и за себя – была. Увела мужика из семьи, значит, стерва. Мужей от жены и детей уводят стервы, а не порядочные женщины.

Ах, как не хотелось звонить! Как это мучило и терзало! Но справедливости ради надо признать: Кира никогда не стремилась подружиться с дочкой мужа, никогда не искала к ней подход. Никогда не относилась к ней с теплотой, просто потому, что вообще не умела с теплотой относиться к людям. Даже с собственными родителями это не удавалось. Кира была суховатой, зажатой, внешне холодной. Никто и подумать не мог, что эта молодая и хмурая женщина ради любви и любимого готова на все – на любые подвиги, любые страдания, любые испытания и трудности.