Текст бизнес-книги "Какая чушь. Как 12 книг по психологии сначала разрушили мою жизнь, а потом собрали ее заново"

Автор книги: Мэриэнн Пауэр

Раздел: Биографии и Мемуары, Публицистика

Я услышала пару смешков и немного расслабилась. Я поделилась статистикой, которая гласила, что продажи селф-хелп-книг в Британии выросли на 25 % с 2008 года. «Нам всем нужна поддержка во времена экономической нестабильности», – объяснила я, чувствуя себя невероятно мудрой. Затем я сказала, что селф-хелп стал современной философией, и бросила имена Аристотеля и Сократа, хотя не читала ни того, ни другого.

– И несмотря на то, что бум на селф-хелп зародился в Америке, вы знали, что первая селф-хелп-книга была написана шотландцем Сэмюэлем Смайлсом в 1859 году? – спросила я.

По моим подсчетом, прошла всего минута с начала моей речи, но зеленый свет возвестил о том, что я проговорила все пять. Затем красный сказал, что время вышло. Раздались аплодисменты, и я рухнула обратно на сиденье: щеки горят, коленки трясутся, сердце стучит.

Я сделала это!

Во время чая с имбирным печеньем все были ко мне очень добры.

Я была прирожденным оратором! Вовлекающим и смешным! Это что, и правда мой первый раз?

– Вы установили зрительный контакт с аудиторией, начинающие так обычно не могут, – сказал Капитан Бердсай. – Это называется Методом Маяка, и обычно им пользуются только продвинутые спикеры. В свой первый раз я так волновался, что даже не смог закончить речь, – сказал он. – А вот тот парень, – он показал пальцем на Джемми Доджера. – Не смог произнести ни слова. Его дикция была ужасна.

– Но я не расслышала ничего такого, – сказала я.

– Он много работал над собой. Пришел сюда четыре года назад, когда готовился к речи отца невесты, и остался. У нас весело. Мы настоящая банда.

И так оно и было. Весь зал светился поддержкой и вдохновением, светом людей, которые помогают друг другу справляться со своими страхами. Эти люди были совсем другими, они отличались от моей обычной лондонской компании, которая чаще всего проводит ночь в слишком-клевом-для-школы пабе, глядя друг другу в глаза, только чтобы подсчитать очки в соревнованиях.

К концу вечера мне вручили награду как самому лучшему новичку. Джейн, президент клуба, пригласила меня в центр зала.

– Обычно мы дарим шоколадные медали, но после Рождества все мы следим за своим весом, поэтому держи вот это.

И она передала мне коробку йогуртов.

– Всего семьдесят три калории! – сказала она.

– Прекрасно! – ответила я.

Затем они вручили мне сертификат и сделали мою фотографию. Да это же практически «Оскар»!

В автобусе до дома я попыталась уложить в голове мысль, что все прошло так хорошо. Интересно, сколько еще разных вещей могли бы оказаться столь же прекрасными, если бы я перестала их бояться?

Может быть, мне действительно лучше сталкиваться лицом к лицу со своими страхами, и тогда бы я наконец стала совсем другим человеком. Может быть, если я справлюсь со своим страхом выглядеть как идиотка в глазах людей, я смогу жить полной жизнью, вместо того чтобы наблюдать за ней издалека. И может быть, если я распущу свою охрану, что всегда ожидает, когда люди начнут меня осуждать, я наконец пойму, что люди здесь, чтобы поддержать меня и помочь… потому что глубоко внутри мы все напуганы не меньше других.

Вместе с ежедневным столкновением со своими страхами Сьюзен советовала сделать библиотеку вдохновляющих книг и записей, которые нужно слушать вместо новостей. Новости – это, очевидно, плохо, они только и делают, что расстраивают. Хотя технически это было не так просто, ведь я журналистка, и каждый мой день обычно начинается с газеты. Ну что ж.

Вместе с чтением позитивных книг Сьюзен рекомендует каждый день повторять аффирмации, типа: «Я полна жизни и уверена в себе» и «Я могу делать все, что захочу!». Повторяя позитивные утверждения снова и снова, мы потихоньку вытесняем негативные мысли из своей головы.

Все аффирмации должны быть в настоящем времени и содержать утверждения, а не отрицания; так что, вместо того чтобы говорить: «Я больше не буду себя накручивать», я говорила: «Я становлюсь более уверенной в себе каждый день».

Можно слушать эти аффирмации в записи, повторять их вслух, или использовать наиболее ценный из всех селф-хелп-приемов: стикеры.

Сьюзен говорит, что лучше всего написать аффирмации на стикерах и налепить их повсюду: на зеркало в ванной, над кроватью, на рабочем столе, на своем расписании.

«Не бойтесь переусердствовать, – говорит Сьюзе н. – Гните свою линию до тех пор, пока друзья не начнут спрашивать у вас, что происходит».

Так что, вместо того чтобы работать, я направила свою новообретенную уверенность в себе и позитивный настрой на то, чтобы заполнить пачку стикеров вдохновляющими фразами типа: «Я люблю и принимаю себя такой, какая я есть», «Я люблю свою жизнь» и «Я притягиваю деньги» – и обклеить ими стену напротив рабочего стола.

Я прикрепила стикер с фразой «Все случается наилучшим образом» – одной из самых любимых фраз Сьюзен – на зеркало в своей спальне. Сьюзен утверждает: что бы ни происходило – даже если сейчас это кажется ужасным, – в конце концов должно было происходить именно так, а не иначе.

– Мысль в том, чтобы заменить негативные мысли на позитивные, – объяснила я маме, которая застала меня за работой над стикерами.

– Ты имеешь в виду врать себе? – спросила она.

– Нет, просто начать фокусироваться на хорошем, а не на плохом.

– Ты же не собираешься стать, как эти американцы?

– О чем ты?

– Ну, знаешь… счастливой, – выплюнула она. – Люди такое не любят, Мэриэнн. Это все притворство.

Воскресенье, 12 января. Пришел мой день наготы. В Божий день, ни больше ни меньше.

Я села на автобусной остановке, пытаясь подготовить себя к еще одному неприятному испытанию. Адреналин, который уже завел меня так далеко, потихоньку испарялся. Я устала. Мне больше не хотелось бороться со своими страхами. Шел дождь. Снова. И снова было темно. Я позвонила Саре.

– Чем занята? – спросила я.

– Смотрю «Шерлока», ем карри. А ты?

– Раздеваюсь перед незнакомцами.

– О боже, да! Как ты себя чувствуешь?

– Напуганной и в похмелье.

– Ты сделала эпиляцию?

– Нет, черт… Я не подумала об этом. Это же не свидание…

– Ладно, не беспокойся, скорее всего, они любят такие натуральные штуки.

– Я бы отдала миллион фунтов, чтобы сейчас смотреть телек на диване рядом с тобой.

– Но ты же хотела выйти из своей зоны комфорта!

– Я знаю. А теперь я просто хочу в кровать.

– Да ты всегда хочешь в кровать, – рассмеялась она.

И это правда.

Сон – моя любимая вещь во всем белом свете. Однажды я написала статью о движении, которое советовало женщинам «проложить свой путь на вершину через постель», но вместо секса действительно имелся в виду сон. Лучшая идея, которую я когда-либо слышала.

– Да ладно, это же круто. Подумай, сколько историй ты сможешь потом рассказать в пабе, – сказала Сара.

– И правда.

Пабы были моей второй самой любимой вещью.

Так что я сделала глубокий вдох и разделась. Потом пришла домой и съела четыре тоста с сыром. Как настоящая модель.

Вторник, 14 число. Я наугад составила список дел:

– Подъем!!! Где?????

– Посмотреть «Экзорциста»!

– Записаться на прыжок с парашютом и занятие на велотренажере!

Могла бы добавить туда «Помыть голову».

И «Сделать что-то, за что платят деньги». Кажется, на борьбу со страхами у меня уходила каждая минута, кроме тех, что я тратила на сон. Чтобы подстегнуть день, я отправилась на прогулку, бормоча себе под нос: «Я все делаю легко и без усилий…» Даже и не знаю, что это было: попытка перепрограммировать подсознание или новый способ прокрастинации.

Четверг, 16 число. Голова идет кругом. Жизнь стала слишком странной.

Я пошла на занятие на велотренажерах с Рейчел, решив, что это будет простенький способ сделать пометку в своем списке. Но все оказалось совсем непросто. На двадцатой минуте мои ноги просто сдались. Я просидела без движения весь остаток занятия, пока люди вокруг сверкали икрами, обтянутыми дорогущей лайкрой. Это было еще более унизительно, чем обнаженное позирование.

Рейчел обещала мне, что станет легче, а я обещала ей, что «почувствовала страх» и немного покрутила колеса, но больше никогда не стану этого делать.

Мы вернулись на диван и посмотрели «Экзорциста». Несмотря на то, что меня напугал даже фильм «Она написала убийство», зеленая блевотина и летающая мебель совершенно меня не впечатлили, так что вычеркивать этот пункт из списка не доставило мне никакого удовольствия. Возможно, все потому, что за просмотром самого страшного фильма в истории человечества я гуглила в телефоне вечер открытого микрофона для стендаперов. Легкая одержимость дьяволом выглядела не такой уж страшной по сравнению с перспективой быть осмеянной в лондонском пабе с липким полом. Моя жизнь стала похожа на очередное японское реалити-шоу, и мне это совсем не нравилось.

Я не делала ничего страшного следующие четыре дня. Вместо этого пересмотрела старые серии «Семейки Кардашьян» (Ким вколола еще немного ботокса) и написала статью о колготках с начесом.

Позитивные стикеры отваливались один за другим.

В понедельник, 20 числа, мне пришлось продолжить свою борьбу со страхами из-за визитов к стоматологу и онкологу, назначенных на один и тот же день. Кто сказал, что у Вселенной нет чувства юмора?

Когда мне было 18, я обнаружила темное пятно на своей лодыжке, которое оказалось злокачественной меланомой – одним из самых серьезных типов кожного рака. Я должна была поступать в университет, а вместо этого лежала в больнице, пока мне вырезали кусок плоти размером с теннисный мяч, а слова «рак» и «химиотерапия» постоянно висели в воздухе. Мой тип меланомы был смертельным в тридцати процентах случаев.

Доктора сказали, что операция прошла успешно, но следующие пять лет я продолжала проходить обследования, чтобы не упустить момент, если рак вернется. Жуткое было время.

Каждый раз, когда мне приходилось раздеться и лечь на покрытую бумажной простыней кушетку, пока доктор ощупывал все мои неровности и выпуклости, сердце сжималось от страха, и я думала: «Что, если в этот раз он что-то обнаружит? Что тогда? Я не хочу умирать!»

К счастью, я оказалась полностью здорова на осмотре в 23, и оставалась – более или менее – здорова до этого момента. Накануне Рождества я заметила новое темное пятно на спине. И вот в середине своего месяца борьбы-со-страхами я шла по тому же коридору, по которому ходила все эти годы. Лежа на знакомой кушетке, покрытой бумажной простынью, и глядя на знакомую плитку на потолке, я вспомнила, каково это, когда тебе 18 и ты не хочешь умирать.

Вот она я, мне 36, и я все еще не хочу умирать.

Я не готова уходить. Я провела столько времени, волнуясь о пустяках! Я еще не научилась жить правильно!

Почему меня волновали всякие мелочи, которые на самом деле не имели значения? Серьезно, почему? И почему я не усвоила этот урок еще в тот раз – в 18 лет? Разве столкновение со смертью не должно было заставить меня жить моментом? Но оно не заставило. Вместо этого оно показало мне, что жизнь может – и будет – всегда идти наперекосяк.

В этот раз у меня был новый доктор. Мне показалось, что ему десять.

– Не могу сказать что-то наверняка, пока мы не закончим анализы, но я бы не волновался, – сказал он.

Я была так благодарна, что хотела его обнять. Представьте, каково это, иметь такую работу. Каждый день говорить людям, будут они жить или умрут. Особенно когда тебе десять.

Я вышла из больницы с тем же чувством, с которым покидала ее все эти годы, – с облегчением и волнением. Села на скамейку и немного поплакала. Потом прошлась по парку и дала себе обещание ценить все, что у меня есть, и больше никогда не беспокоиться по пустякам. Я обещала себе лучше обращаться с мамой и своими друзьями. А потом купила булочку с корицей.

После всех этих волнений на грани жизни и смерти пломбы казались ерундой. Мне сделали все три без анестезии. Помощник стоматолога похвалил меня за храбрость. Я снова немного поплакала.

Мне бы хотелось сказать, что после больницы стендап тоже показался мне ерундой – но это было не так. Преимущество рака в том, что тебе не обязательно о нем шутить. А еще тебя за него не освистают.

Но, слава богу, или кому там еще, рака у меня не было. Что у меня было, так это запись на курс стендап-комедии на этих выходных в пабе Паддингтона. Ах да, еще караоке и потроха: я собиралась успеть разобраться с как можно большим количеством страхов к концу месяца.

Итак, в 10 утра в последнюю субботу января мы впятером собрались в подвале паба «Митр» в надежде, что дух комедии снизойдет на нас, перебив дух просроченного пива.

Йен, наш учитель, попросил нас представиться и рассказать, почему мы здесь. Первым был финн, чья жена подарила ему эти курсы на Рождество («Она сказала, что я потерял свое чувство юмора», – пробурчал он); потом был греческий Вуди Аллен, который записался на курс пьяным; за ним последовал «шестифутовый педик из Ливерпуля» (его слова); и наконец Дженни, маркетолог из Манчестера, которая дала себе новогоднее обещание сделать что-нибудь веселое. И затем я.

Йен попросил нас назвать своих любимых комиков.

Я постаралась что-нибудь придумать. Дело в том, что я ненавижу стендап-комиков. Даже хорошие комики заставляют меня чувствовать себя неуютно. Они такие попрошайки. Скажите, что я смешной! Поаплодируйте мне! Полюбите меня! Как по мне, так это невыносимо.

Естественно, я не сказала ничего подобного, и вместо этого назвала имя Джоан Риверс.

Я рассказала им о своих злоключениях в попытке побороть страх, и они смеялись. Я рассказала, как пыталась поговорить с парнем в Лондонском метро и позировала голышом, и они снова смеялись. Я начинала пересматривать свое отношение к комедии. Очевидно, я прирожденный стендапер.

Потом мы делали упражнение «Критикуй и отрывайся»: нужно было найти пять вещей, которые тебя бесят, и критиковать их в течение трех минут. Я трепалась о девичниках и о том, каково прийти без пары на свадьбу, как трагичная Бриджит Джонс. А затем почти чистосердечно призналась в ненависти к фразе «я запишу это в свой ежедневник».

– Я работаю из дома, – сказала я. – Неделя удастся, если я вообще выйду на улицу пару раз… но все остальные ведут себя так, будто у них расписание как у Обамы.

Это было не смешно. Мои одногруппники смутились, я тем более. Я ушла в 5 вечера, чувствуя себя как женщина со смертельным диагнозом, которая собиралась съесть коровьи мозги в «Святом Джоне» – ресторане, который обычно описывали как ад вегетарианца. Я смыла с себя внутренности животных бутылкой вина, так что к тому моменту, как мы пришли в караоке-бар «Птичья Клетка» в Восточном Лондоне, я была в самом лучшем для караоке состоянии: все еще в сознании и способна читать субтитры, но уже слишком пьяна, чтобы волноваться.

Я пришла домой в 2 часа ночи с Baby Don’t Hurt Me в голове на повторе. Проснулась три часа спустя, наполовину пьяная, наполовину в похмелье и полностью в панике.

Мне нужно было написать монолог для стендапа. Мне нужно было встать вечером перед толпой людей и прочитать его. Меня тошнило от одной этой мысли. И просто тошнило.

В подвале паба мне сказали, что в тексте есть неплохие шутки, но мне нужно поработать над подачей. Йен попросил меня читать «с чувством», но единственное чувство, которое у меня получалось выразить, – то, что я действительно испытывала: страх.

Он сдался: «Ну хорошо. Даже с такой невыразительной подачей, как сейчас, люди все равно будут смеяться. Твое отчаяние тебе даже на руку. Будешь эдакой женщиной на грани нервного срыва».

Отлично. Мы перешли к унижениям.

Я немного попрактиковалась с Рейчел перед началом шоу. Она ни разу не засмеялась.

– Мне просто было тебя жаль, – сказала она. – На свадьбе без пары действительно непросто…

Я заказала большой бокал шардоне и стала наворачивать у бара маленькие круги.

Странно онемели конечности. В ушах появился звон.

Я заказала еще один бокал вина. Кислая жидкость достигла кислой среды желудка, и меня затошнило еще сильнее.

Я сказала себе, что через час или два уже буду дома, на диване. Посмотрю телевизор, съем бутерброд. Никто не умирает, ничего от этого не зависит, и, как бы плохо все ни было, я справлюсь.

Зал заполнился людьми.

От нервов и усталости у меня задергался глаз. И вспотели подмышки.

Первым был греческий Вуди Аллен. Он рассказал о своем психотерапевте, который задавал ему одни и те же вопросы каждую неделю. Грек думал, что это такой терапевтический прием, но на самом деле у врача оказался Альцгеймер. Дженни выдала речь о своем первом свидании (в таблицах). Высокий парень из Ливерпуля оказался очень классным: оказалось, что его отец был католическим священником, который оставил свою службу, когда встретил его мать!

– И вот как Бог ему отплатил – подарил огромного педика, – сказал он.

Прекрасно же!

Наконец пришла моя очередь.

Звон в ушах вернулся.

Я вошла в пятно света. Взяла микрофон со стойки.

Черт возьми. Ты реально это делаешь. Это происходит. Ты на сцене, собираешься произнести комедийный монолог.

Я задержала дыхание и посмотрела на силуэты публики.

Я ждала волны паники, но она так и не появилась. Я так устала, что даже не смогла бояться.

Я начала говорить. Рассказывать им о своем месяце борьбы со страхом.

Изобразила балетную позу, как во время своего обнаженного позирования. Услышала смех. Рассказала, как Мистер Джемпер нарисовал мне задницу размером с Австралию. Рассказала о маме, которая волновалась, что я стану «как эти американцы». Еще смех. Не тот снисходительный смешок «дайте ей награду Перье», а настоящий, искренний смех.

Я рассказала, как меня посадили за детский стол на свадьбе.

– Нет ничего более подходящего, чем оказаться за одним столом со стайкой тинейджеров, которые играют в Angry Birds, чтобы заставить вас думать: «Какого хрена со мной не так?», – сказала я.

Еще смех. Возможно, снисходительный, но мне было все равно.

Все закончилось в мгновение ока. Мой комедийный дебют. Я рухнула на свое место. Рейчел была под впечатлением.

– Было смешно! – сказала она. – Действительно!

Я сидела пораженная, в полном молчании, пока люди не начали расходиться по домам.

Я пошла в туалет и посмотрела на себя в зеркало.

Кожа блестела от пота, но глаза горели. Я сделала это. Самую страшную вещь, которую я только могла себе представить, то, что большинство людей не согласилось бы сделать за миллион лет… сделала я.

В такси я все рассказала водителю.

– Не может быть, – сказал он.

– Нет, честно!

– Тогда расскажи мне шутку.

– Но все было не совсем так – я просто говорила о своей жизни.

– У тебя что, такая смешная жизнь?

– Вроде того, – ответила я.

Я рассказала ему о своем месяце, и под конец мы стали обсуждать то, что нас пугает. Он сказал, что ненавидит вечеринки с тех пор, как расстался с женой. «Но это все в голове, не так ли? – сказал он. – Если я заставлю себя пойти, все будет в порядке, и я даже не вспомню, из-за чего волновался».

В конце поездки он отказался брать у меня деньги. «То, что ты делаешь, потрясающе, милая», – сказал он.

И я была с ним согласна.

Никогда в жизни я так собой не гордилась.

В сравнении со стендапом, обнаженным позированием и болтовней с мужчинами в метро, прыжок с вертолета – мое последнее испытание – выглядел несложным. Там не было ничего, что я бы провалила или чего могла бы стыдиться – два мои главных страха. И никто не собирался меня отталкивать – мой третий главный страх. Все, что мне оставалось, это прийти, пристегнуть себя к незнакомцу и упасть с неба. Неужели это так сложно?

Прыжок бы назначен на 7 утра на поле в Саффолке, в четырех часах езды, так что я поехала туда (больше автострад, ага-ага) и остановилась на ночь в местной гостинице.

Лежа в ванне, я думала обо всех своих безумствах: в моем мозгу как будто показывали нарезку лучших моментов ситкома. Ледяной заплыв, караоке, обнаженка… за январь я совершила больше идиотских поступков, чем за всю свою жизнь!

Но помогло ли это мне? Изменило ли меня?

В общем, да. Однажды я прочла, что наш главный страх не в том, что жизнь коротка, а в том, что мы не чувствуем себя живыми, когда проживаем ее. Но весь этот месяц борьбы со страхами я чувствовала себя невероятно живой, изнурительно живой. Каждый день был днем, когда может произойти и происходит что-то особенное.

И я многому научилась. Прыгнув в пруд, я увидела, что жизнь начинается в тот момент, когда выключаешь телевизор и поднимаешь свой зад с дивана. Публичная речь и стендап показали мне, что я способна на большее, чем думала. В караоке я узнала, что жизнь становится веселее, если немного расслабиться. И во время всех этих ежедневных мелочей типа параллельной парковки, автострад и телефонных звонков, я получила невероятный прилив уверенности в себе. То, чего я всегда избегала, теперь заставило меня чувствовать себя сильнее. Чувство, совершенно противоположное всепоглощающему беспокойству и стагнации, в которых я обычно жила.

Но я понимала также, что были вещи, которые я все еще не вычеркнула из списка. Я ничего не сделала, чтобы преодолеть свой страх конфронтаций, я не вышла из себя и не выяснила, что люди думают обо мне, хотя, возможно, они вовсе обо мне не думали.

На следующее утро я проснулась в шесть утра и поехала на поле. Небо было каменно-серым, а по радио предупреждали о надвигающемся шторме, но я странным образом была совершенно спокойна, когда подписывала бумагу с отказом от претензий в случае своей смерти или получения травмы. Я была спокойна, даже когда вошла в крохотный вертолет, который выглядел так, словно был сделан из консервных банок. Я и глазом не моргнула, когда инструктор посоветовал кричать во время прыжка, чтобы нормализовать дыхание.

Только когда я свесилась с края вертолета – ветер хлещет по лицу, ноги болтаются над облаками – я наконец перестала быть спокойной. Ужас был как удар под дых, но было уже слишком поздно говорить, что это была ужасная ошибка. Я падала с неба, пристегнутая к мужчине, чье имя не могла вспомнить.

Холодный воздух так сильно меня шокировал, что пруд в Хэмстеде показался джакузи. Нам сказали, что температура воздуха – минус пять градусов Цельсия, но из-за ветра воздух казался намного холоднее.

Только тогда до меня наконец дошло: я падаю с неба с высоты в тринадцать тысяч футов. Это две с половиной мили в высоту.

Человеческое тело вообще для такого не предназначено.

Мы падали 40 секунд. Со скоростью 150 миль в час.

Это был ад.

Я думала, у меня будет сердечный приступ. Интересно, у людей бывает сердечный приступ во время этих полетов? Но мы продолжали падать, и я продолжала жить. Наконец нас подбросило вверх: парашют раскрылся. Падение замедлилось. Обычно это самая любимая часть полета для большинства людей: момент спокойствия и созерцания видов с высоты, момент единения с красотой вокруг. Я же смотрела на грязное поле под ногами и была в ярости. Мне не нужно было падать с самолета, чтобы посмотреть на траву! Я же ирландка, господи боже. Я практически родилась в поле! Ну то есть не совсем. Я родилась в Суррее на Эй-роад, но провела каждое лето своего детства по колено в коровьем навозе.

Психологи говорят, что у наших страхов есть два источника. Первый включает в себя физическую опасность – поэтому люди обычно боятся высоты, змей и огня. Все это может физически нас убить. Второй – социальную изоляцию. Поэтому нам так страшно выглядеть глупо в глазах людей или быть отвергнутыми ими.

Падая с неба, я поняла, что в борьбе со страхом высоты не было никакого смысла. Мой страх высоты – это врожденное, и он никогда не мешал мне в реальной жизни. Мне не нужно было с ним бороться.

Первое, что я сказала, приземлившись на задницу в грязном поле, было: «Я больше никогда не буду этого делать».

Тогда я еще не понимала, что падение с неба покажется мне легкой прогулкой в сравнении с тем, что произойдет дальше.