Текст бизнес-книги "Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций"

Автор книги: Роберт Фрэнк

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Роберт Фрэнк
Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций

© 1988 by Robert H. Frank

© Перевод на русский язык.

Издательский дом Высшей школы экономики, 2017; 2021

* * *

Рот преспокойно может лгать, но гримаса на лице все равно выдаст лгуна.

Ницше

Неумеренная любовь к себе – плохой советчик в достижении своих интересов; и сколь бы парадоксальным это ни казалось, совершенно очевидно, что именно из любви к себе нам следует сдержать чрезмерные усилия по обретению… собственного счастья.

Джозеф Батлер

Предисловие

Главная идея, которую в последние годы стремятся донести до нас ученые-бихевиористы, состоит в том, что люди по существу своему являются эгоистами. Биологи говорят нам, что в конечном счете поведение обусловлено материальным вознаграждением, что неослабевающее давление естественного отбора будет отбраковывать любой организм, который упускает возможность личного выигрыша. Психологи подтверждают это, указывая на важную роль, какую материальное вознаграждение играет в процессе обучения. Экономисты в свою очередь с гордостью указывают на способность эгоизма объяснять и предсказывать поведение не только в мире коммерции, но и в мире личных отношений.

И тем не менее очевидный факт – многие люди не вписываются в эту карикатуру: «на первом месте я». Они делают анонимные пожертвования телеканалам и частным благотворительным организациям. Становятся донорами костного мозга для незнакомых людей, болеющих лейкемией. Готовы страдать и нести расходы ради того, чтобы свершилась справедливость, даже когда это не возместит нанесенный ущерб. Рискуя собой, они вытаскивают людей из горящих зданий и прыгают в ледяную воду на помощь утопающим. Солдаты, чтобы спасти своих товарищей, бросаются на гранаты, которые должны вот-вот взорваться. Сквозь призму современной теории эгоизма подобное поведение вполне может быть сравнимо с планетой, движущейся по квадратной орбите, только в человеческом измерении.

Чтобы показать, как благородные наклонности человека не только выдержали жестокое давление материального мира, но фактически на него опирались, я использовал в этой книге идею, взятую из экономической теории. Идея основана на простом парадоксе: во многих ситуациях осознанное преследование эгоистических целей не совместимо с их достижением. Мы свыклись с подходом, что тот, кто действует на основе спонтанности, никогда своего не добьется. Точно так же, если поразмыслить, станет понятно: тот, кто всегда руководствуется только эгоистическими интересами, обречен на неудачу.

Суть проблемы станет наглядна на следующем примере. У Джонса есть кожаный портфель за 200 долларов. Смит очень хочет заполучить этот портфель. Если Смит его украдет, Джонс должен решить, выдвигать ли против него обвинения. Если Джонс решит их выдвинуть, ему придется обратиться в суд. Он получит обратно портфель, а Смит проведет 60 дней в тюрьме, но день судебных разбирательств обойдется Джонсу в 300 долларов потерянного дохода. Поскольку эта сумма превосходит стоимость портфеля, ясно, что выдвигать обвинения не в материальных интересах Джонса. (Чтобы избежать очевидного осложнения, предположим, что Джонс как раз собирался уехать в далекий город, так что ему нет смысла занимать жесткую позицию, чтобы предотвратить дальнейшие кражи.) Следовательно, если Смит знает, что Джонс – совершенно рациональный, эгоистичный человек, он может безнаказанно украсть у него портфель. Джонс, конечно, может пригрозить подать на него в суд, но угрозы его будут пустыми.

А теперь предположим, что Джонс не совсем рационален, что, если Смит украдет у него портфель, он разозлится и будет готов потерять дневной заработок, или даже недельный, лишь бы восторжествовала справедливость. Если Смит знает, что Джонсом будут двигать эмоции, а не разум, он не тронет портфель. Если люди ожидают, что наши реакции на кражу собственности будут иррациональными, нам едва ли понадобится демонстрировать таковые, ибо кража будет не в их интересах. Склонность к иррациональной реакции в данном случае помогает гораздо больше, чем следование исключительно собственным материальным интересам.

Трудность, с какой сталкиваются люди эгоистичные, не ограничивается ситуациями, где нужно сдержать агрессию. Трудность эта обнаруживается в случаях, когда необходимо проявить доверие: мы стараемся исключить из предприятия одних людей, чтобы включить других, тех, кого мы считаем честными. Или возьмем ситуации, предполагающие торг: законченные эгоисты преуспевают в них меньше других – тех, кто испытывает сильную эмоциональную привязанность к нормам справедливости. И в сфере личных отношений эгоисты часто проигрывают, даже в чисто материальном смысле, по сравнению с теми, кем движут любовь и привязанность.

Взгляды на человеческую природу – не просто предмет для дискуссий среди ученых-бихевиористов. Они имеют и важные практические последствия. Так, они влияют на стратегию корпорации, побуждающую работников выполнять задания, результат которых трудно проверить, на то, как эта корпорация ведет переговоры с профсоюзами, и даже на то, как она устанавливает цены. Эти взгляды также имеют важные последствия для государственной политики – в том, что касается внешних сношений, разработки и установления объема экономического регулирования и структуры налогообложения. В личной жизни они влияют на то, как мы выбираем возлюбленных и работу, на что тратим доход и насколько полагаемся на формальные контракты.

Что еще важнее, наши представления о человеческой природе помогают формировать самую эту природу. Наши представления о себе и о наших возможностях определяют, кем мы стремимся стать и чему учим наших детей дома и в школе. Особую тревогу в данной области вызывало вредоносное воздействие теории эгоизма. Она утверждает, что, когда мы следуем нормам морали, мы поощряем других людей нами воспользоваться. Побуждая нас ожидать худшего от других, эта теория заставляет нас проявлять наши самые худшие стороны: боясь оказаться в дураках, мы часто стыдимся самых благородных побуждений.

Мы увидим, что современное допущение о суровом наказании за моральное поведение на самом деле не имеет под собой никаких оснований. Мой тезис состоит не в том, что эгоизм – это несущественный мотив для человека, но в том, что материальные силы оставляют место, и даже довольно много, и для более благородных мотивов. Мы всегда знали, что обществу в целом гораздо лучше, если люди уважают законные интересы друг друга. Не столь очевидно было, особенно современным ученым-бихевиористам, что моральное поведение часто приносит материальные выгоды как раз тем, кто ведет себя морально.

То, что такие выгоды существуют – весьма вдохновляющее известие. Под влиянием модели эгоистического интереса наши связи, основанные на доверии, в последние годы сильно пошатнулись. Эту книгу я писал с глубокой надеждой, что она может побудить людей больше заботиться об интересах других. Если она таким образом повлияет хотя бы на одного человека, значит, она действительно стоит потраченных на нее сил и времени.

Благодарности

Сначала я в общих чертах обрисовал идею, что эмоциональная предрасположенность может оказаться выгодной в работе, которую написал зимой 1981 года. Но по-настоящему оценил потенциал этой идеи только в 1984 году. В то время я полагал, с характерным наивным оптимизмом, что наткнулся на нечто оригинальное и очень важное. Я по-прежнему верю, что эта идея важна, но давно расстался с иллюзией, что был первым, кто это заметил. То, что моя идея основывается на книге Томаса Шеллинга 1960 года «Стратегия конфликта», было ясно для меня изначально. Чего я не знал, так это того, что он наметил мой поворот темы в небольшой работе, опубликованной в 1978 году. Джордж Акерлоф в 1983 году опубликовал более четкое и законченное изложение этой идеи. Год спустя Джек Хиршлейфер написал работу, в которой пошел еще дальше. Амартия Сен обсуждал выгоды от узко иррационального поведения в работе 1985 года. И в том же 1985 году Дэвид Готье опубликовал очень глубокую книгу, затрагивающую близкие вопросы. Если идея, что иррациональные склонности могут быть выгодными, приобретет важность, это полностью будет заслугой названных авторов.

Чтобы такие склонности были выгодными, другие люди должны иметь возможность заметить, что они у нас есть. Хотя вопрос, происходит ли это, а если происходит, то каким образом, имеет центральное значение, ни один из перечисленных авторов им не занимался. Когда я начал серьезно работать над этой темой в 1985 году, было все еще неясно, сложатся ли части в единое целое. Если эта книга представляет собой сколь-нибудь оригинальный вклад в тему, то он заключается именно в том, что части, похоже, действительно складываются.

В ходе ее написания я оказался в долгу перед бóльшим, чем обычно, числом людей. Я особенно благодарен Ларри Зайдмену за его вдумчивые комментарии и активную поддержку на стадии подготовки нескольких ранних вариантов. Мне принесли большую пользу советы и поддержка других друзей, коллег и корреспондентов – всех я даже не надеюсь перечислить. Принося глубокие извинения тем, кого забыл упомянуть, я благодарю Джорджа Акерлофа, Роберта Аксельрода, Филипа Кука, Юна Эльстера, Стивена Эмлена, Тома Джиловича, Генри Хансмана, Роберта Хейлбронера, Ричарда Хернштейна, Джека Хиршлейфера, Лоренса Янокони, Мартина Килдаффа, Хартмута Климта, Симона Левина, Джорджа Ловенстайна, Энди Макленнана, Дугласа Мука, Кристофера Морриса, Денниса Ригана, Элизабет Эдкинс Риган, Джона Робертсона, Томаса Шеллинга, Николаса Стерджена, Ричарда Талера, Роберта Трайверса, Гордона Уинстона и Ричарда Зекхаузера. Выражаю благодарность Национальному научному фонду, который поддержал разные части моей работы через гранты SES-8707492 и SES-8605829.

Наконец, я благодарю Дрейка Макфили, Дональда Лэмма, Эвери Хадсона и многих других сотрудников издательства Norton, которые так много сделали для того, чтобы эта книга стала лучше.

I. По ту сторону эгоизма

Кровавая вражда между Хэтфилдами и Маккоями началась более столетия назад. Она разворачивалась на далекой горной границе между Кентукки и Западной Вирджинией и длилась более 35 лет. До сих пор никто точно не знает, с чего она началась. Но стоило ей вспыхнуть, как сложилась модель из сменяющих друг друга атак, каждая из которых служила возмездием за предыдущую и потому поводом для последующей.

В новогоднюю ночь 1888 года Хэтфилды попытались покончить с враждой раз и навсегда, перебив всех оставшихся членов семьи из основной ветви Маккоев. Под предводительством Джеймса Вэнса они подожгли ферму Маккоев, задумав перестрелять их, когда те выбегут из дома. Первой пала юная Элифэр Маккой, выскочившая из кухни:

Услышав, что Элифэр подстрелили, Сара Маккой, ее мать, ринулась к задней двери… и подбежала к умирающей дочери. Вэнс подскочил к ней и ударил прикладом ружья. Минуту она, ошеломленная, лежала на холодной земле, стонала и кричала. Наконец встала на четвереньки и поползла к Элифэр… умоляла нападающих: «Ради бога, пустите меня к моей девочке». Затем, осознав ситуацию, закричала: «Она мертва! Ради всего святого, пустите меня к ней!» Вытянув руку, Сара почти дотронулась до ноги Элифэр. Порог, на который упала Элифэр, был обагрен ее кровью. Джонс [Хэтфилд], стоявший с наружной стороны кухни, взял револьвер и размозжил Саре череп. Она упала на землю и больше не двигалась[1]1
  Rice O. The Hatfields and McCoys. Lexington: University of Kentucky Press, 1982. P. 62–63.


[Закрыть].

Хотя Элифэр и ее брат Кэлвин были убиты, а их мать и несколько других членов семьи получили серьезные ранения, атака Хэтфилдов захлебнулась. Среди тех, кому удалось спастись, был и Рэндольф Маккой, отец Элифэр.

В XIX веке в Аппалачах лишь немногие верили в способность закона разрешать их споры. Поэтому нас не удивляет, что в последующие годы главным делом для Рэндольфа и других Маккоев было убить как можно больше Хэтфилдов. Пока вражда не прекратилась, еще несколько членов обеих семей расстались с жизнью.

Там, где сила закона слаба, циклы нападений и мести – знакомая история. Сегодня они заполнили жизнь на Ближнем Востоке, а ранее отмечались на протяжении всей истории человечества. Вероятно, лишь очень немногие из нас никогда не испытывали желания отомстить. Однако цена, какую приходится платить за осуществление этого желания, зачастую губительна. И Маккои, и Хэтфилды могли в любой момент остановить насилие, отказавшись мстить за самое последнее нападение. На каждом этапе было ясно, что месть ведет к еще одному раунду кровопролития. И тем не менее четыре десятка лет они упорно стремились отомстить.

Что вызывает подобное поведение? Конечно же, не ясная оценка своего интереса. Если рациональное действие – это действие в интересах того, кто его совершает[2]2
  Определений рациональности почти столько же, сколько и людей, писавших на эту тему. Многие авторы (например: Harsanyi J. Rational Behavior and Bargaining Equilibrium in Games and Social Situations. Cambridge, Eng.: Cambridge University Press, 1977) определяют ее как использование действенных средств для достижения поставленной цели (сколь бы саморазрушительной ни была эта цель). По этим стандартам даже самая кровавая семейная вражда может быть названа рациональной (если мотивом участников было исключительно желание отомстить за последнюю провокацию). В этой книге я, наоборот, буду использовать термины «рациональное поведение» и «эгоистическое поведение» как синонимические понятия. Излишне говорить, что за этим выбором определений не стоит ничего важного.


[Закрыть], очевидно, что мстить нерационально, учитывая столь пагубные издержки в будущем.

Саморазрушительная месть – не единственное проявление того, как мы игнорируем наши узкоэгоистические интересы. Мы тащимся в снежную бурю, чтобы опустить бюллетень в урну, даже если уверены, что это не скажется на исходе выборов. Оставляем чаевые в ресторанах далеких городов, в которые больше не придем. Мы делаем анонимные пожертвования благотворительным организациям. Мы часто воздерживаемся от обмана, даже когда знаем наверняка, что он не раскроется. Мы иногда отказываемся от выгодных сделок, полагая, что их условия «нечестны». Мы сражаемся с бесчисленными бюрократическими формальностями, чтобы получить обратно 10 долларов за бракованный товар. И так далее.

Такого рода поведение бросает фундаментальный вызов тем, кто считает, будто люди в основном преследуют свои эгоистические интересы. Философы, биологи и другие ученые приложили много усилий, чтобы объяснить этот факт. Биологи, например, расскажут нам, что кто-то может пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти нескольких близких родственников, тем самым увеличив шансы сохранения таких же, как у него, генов. Или экономисты объяснят, что налоговой службе имеет смысл потратить 10 тыс. долларов на преследование того, кто задолжал ей 100 долларов, потому что таким образом она побуждает большее число людей соблюдать налоговое законодательство.

Однако в большинстве случаев таких побочных выгод не наблюдается. Яркий пример – война между Великобританией и Аргентиной за Фолклендские острова. Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес сравнивал ее с борьбой двух лысых за расческу. Обе стороны прекрасно знали, что отдаленные, заброшенные острова, продуваемые всеми ветрами, не имеют практически никакого экономического или стратегического значения. Некогда Британии, возможно, имело смысл их защищать, чтобы сдержать агрессию против других, более ценных частей своей обширной империи. Но сегодня, естественно, этой империи больше нет. За гораздо меньшие деньги, чем те, что Британия потратила на конфликт, она могла бы подарить каждому жителю Фолклендских островов по замку в Шотландии и щедрую пенсию на всю оставшуюся жизнь. Но лишь немногие британские граждане сожалели, что страна стала воевать с Аргентиной.

Многие действия, предпринятые намеренно и с полным осознанием последствий, в самом деле иррациональны. Если бы люди их не совершали, им было бы лучше, и они знают об этом. Много было написано о тенденции страстей и других нерациональных источников мотивации вмешиваться в рассудочное следование эгоистическому интересу[3]3
  См., например: Hirschman A.O. The Passions and the Interests. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977 (рус. пер.: Хиршман А.О. Страсти и интересы. М.: Изд-во Института Гайдара, 2012).


[Закрыть]. Главная идея этой литературы – страсти лучше держать в узде.

Я в свою очередь утверждаю, что страсти очень хорошо служат нашим интересам. Внешнее противоречие возникает не из-за каких-то скрытых выгод от бесстрастных действий, но потому что мы сталкиваемся с важными проблемами, которые попросту не решить путем рациональных поступков. Общая черта этих проблем: для их решения мы должны принудить себя к такому поведению, которое позднее может оказаться противоречащим нашим интересам.

Проблема обязательства

Томас Шеллинг[4]4
  Schelling T. The Strategy of Conflict. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1960 (рус. пер.: Шеллинг Т. Стратегия конфликта. М.: ИРИСЭН, 2007).


[Закрыть] приводит яркий пример этого класса проблем. Он описывает похитителя, который внезапно струсил. Он хочет освободить свою жертву, но боится, что та пойдет в полицию. В обмен на освобождение жертва с радостью обещает ему не обращаться в полицию. Проблема, однако, в том, что оба понимают: как только жертва освободится, не в ее интересах будет выполнять это обещание. И потому похититель, скрепя сердце, приходит к заключению, что должен убить жертву.

Шеллинг предлагает следующий выход из этой дилеммы: «Если жертва в прошлом совершила акт, раскрытие которого может привести к шантажу, она может сознаться в этом похитителю, а если нет, то в присутствии своего похитителя она может сделать что-нибудь, что обеспечит ее молчание»[5]5
  Ibid. P. 43 (рус. пер.: Там же. С. 63).


[Закрыть]. (Возможно, жертва позволит похитителю сфотографировать себя за совершением какого-то особенно отвратительного действия.) Шантаж в данном случае выступает как обязующий механизм, нечто, что даст жертве стимул сдерживать обещание. Жертве по-прежнему будет неприятно выполнять свое обещание, когда она окажется на свободе, но, очевидно, не так неприятно, как не иметь возможности дать правдоподобное обещание.

В повседневном экономическом и социальном взаимодействии мы неоднократно сталкиваемся с проблемами обязательства, подобными той, что встает перед похитителем и жертвой у Шеллинга. Я утверждаю, что отдельные эмоции выступают в качестве обязующего механизма, который помогает решать эти дилеммы.

Рассмотрим человека, который грозит отомстить любому, кто нанесет ему вред. Чтобы его угроза подействовала, другие должны поверить, что он ее осуществит. Но если другие знают, что издержки ее выполнения слишком велики, они поймут – это пустая угроза. Конечно, если только не считают, что имеют дело с человеком, которому нравится месть. Такой человек может отомстить, даже когда это не в его интересах. Однако если об этой его наклонности известно заранее, маловероятно, что кто-то вообще станет агрессивно наскакивать на него.

Точно так же, человек, известный тем, что «не любит» нечестных сделок, может вполне убедительно встать и уйти, даже когда в его интересах принять сделку. Благодаря тому, что всем известно об этой склонности, этот человек становится более эффективным переговорщиком.

Возьмите также человека, которому становится «не по себе», когда приходится обманывать. Эти чувства могут сделать для него то, чего не сделает рациональная оценка эгоистического интереса: они могут заставить его вести себя честно, даже когда он знает, что обман сойдет с рук. И если другие осознают, что он испытывает эти чувства, они будут стремиться брать его в партнеры в делах, требующих доверия.

Осведомленность других людей, что мы испытываем определенные эмоции, дает нам возможность давать обещания, которые в противном случае показались бы неубедительными. Ирония в том, что эта способность, возникающая из неспособности следовать своему эгоистическому интересу, дает реальные преимущества. При условии, что выполнение этих обещаний всегда будет приводить к издержкам, которые можно избежать – не обманывать, когда есть возможность обмануть; не сводить счеты с большими затратами для себя, когда ущерб уже нанесен, и т. д. Проблема, однако, в том, что невозможность дать убедительное обещание зачастую обходится еще дороже. Столкнувшись с проблемой обязательства, оппортунист терпит неудачу.

Эмоции как обязательства

Никто теперь не станет спорить, что в мир мы входим с нервной системой, располагающей нас вести себя определенным образом. Циркуляция сигналов в мозге, существовавшая еще до рождения, заставляет человека с низким уровнем сахара в крови испытывать голод, и именно это чувство, а не рациональные размышления о целях заставляет его есть. Осознанные мысли, конечно, могут вмешиваться, как, например, когда сидящий на диете отказывается от приема пищи. Но даже эти вмешательства «сознания» сами по себе суть проявления мотивационной закономерности: сидящий на диете представляет себе социальные и медицинские последствия лишнего веса, и тревога, вызванная этими образами, побеждает чувство голода.

Помимо врожденных вкусов, привычки тоже важный компонент мотивации. Насколько нам известно, люди не рождаются с пристрастием к кофе по утрам. Но у людей, которые регулярно пьют по утрам кофе, развивается глубокое пристрастие. И если они пытаются бросить эту привычку, они сталкиваются с реальными, а не с воображаемыми трудностями.

Врожденные модели поведения и способность формировать привычки являются адаптивными в широком смысле слова. Тем не менее не следует считать, что поведение, которое они мотивируют, возникает из рациональной оценки личного интереса в каждом конкретном случае. Рациональный анализ, как отмечалось, может вызывать чувства, влияющие на поведение. Он может даже руководить нашим выбором того, какие привычки завести. В этой картине, однако, рациональная оценка – одна из многих сил, способных пробудить чувства, напрямую управляющие поведением.

Чувства «заставляют» человека поступать определенным образом. Человек, который несколько дней не ел, «обязан» есть, тот, кто несколько дней не спал, «обязан» поспать. Подобные обязательства зачастую выгодны, даже если в каком-то частном случае мы можем доказать, что есть – не в интересах голодного человека.

В широких пределах обещания такого рода не являются ни строгими, ни безотзывными. Это просто стимулы того или иного поведения. Человек, который чувствует голод и не ест, должен постоянно терпеть голод. Несправедливо пострадавшая сторона, которая не стала сводить счеты, должна постоянно испытывать негодование. Поведенческая склонность, таким образом, с экономической точки зрения весьма напоминает налог на отказ от определенного рода поведения.

Среди прочего эта книга посвящена таким эмоциям, как чувство вины, гнев, зависть и даже любовь. Эти эмоции часто располагают нас к поведению, которое входит в противоречие с нашими узкими интересами, и такое расположение может оказаться выгодным. Чтобы это было так, другие люди должны иметь возможность узнать, что у нас есть такая эмоциональная предрасположенность. Но как люди узнают, что чувства человека обязывают его вести себя честно при наличии прекрасной возможности схитрить? Или что он будет стремиться отомстить, даже когда уже поздно возмещать нанесенный ему ущерб? Или что он действительно откажется от нечестной сделки, даже если ему выгоднее ее принять? Большая часть свидетельств, которые обсуждаются далее, касается едва уловимых сигналов, благодаря которым мы можем распознавать такого рода предрасположенность в других людях.