Текст бизнес-книги "Тюремные записки астронома"

Автор книги: Сергей Масликов

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Я замешкался. Что я сейчас могу сообщить такого важного Серёже, что сможет повлиять на его жизнь? Да ничего. Он упёртый, и всё равно поступит по-своему. Разочарую его тем, что люди не будут летать дальше земной орбиты? И даже на Луну они не вернутся, не то что на Марс. Посоветую не заниматься астрономией, то есть попытаюсь лишить его мечты? Это не получится, да и незачем. Или ошарашу его рассказом о том, что в конце жизни он попадёт в тюрьму? Зачем? Может быть, рассказать о моментах, когда следовало поступить по-другому? Были ведь такие моменты. Но они были моей жизнью. Пусть останутся. Получается, что мои слова никак не повлияют на его жизнь. Значит, они просто не нужны ему.

Даже если я вернусь к Сергею ещё лет через десять, когда он будет делать первые шаги во взрослой жизни, ничего не изменится. Да, были метания, когда он попробует свернуть со своей дороги. Но даже эти метания нужны. Они утвердили Сергея в мысли, что, в конце концов, он идёт правильной дорогой, своей дорогой.

Пусть я вернусь в прошлое всего на семь лет и спрошу себя – соглашаться ли на должность директора планетария? Нет, я не откажусь от своего выбора! Я сделал его осознанно. Выходит прав был старик из сказки Аркадия Гайдара «Горячий камень», когда отказался вернуть себе молодость. Как не выкинешь из песни слова, так и из жизни ничего не уберёшь. Иначе она станет не твоей.

Первая прочитанная мной ещё в ИВСе книга хотя и была развлекательной, но навела меня на философские размышления. А вот вторая дала погружение в историю. Это книга Юрия Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом». Она про оккупацию Франции фашистскими войсками во время второй мировой войны. Это тот период истории, который я представлял весьма смутно. У нас принято считать, что никакой войны там не было. Все самые важные события происходили на нашем фронте. Речь в книге идёт об учёных, которых вынуждают корректировать результаты своих исследований для обоснования преимущества арийской расы.

Меня зацепило ещё и то, что автор сам немало отсидел в лагерях, в конце книги приведены его тюремные стихи. Наверное, на воле эти строки не смогли бы меня так до слёз пронять. Уже после выхода из СИЗО я узнал о Домбровском больше – это один из наших великих писателей, которого, увы, мы мало знаем. Его убили в 1978 году, полагают, что за книгу «Факультет ненужных вещей» о событиях 1937 года (эту книгу я перечитаю позже). В лагерной прозе себя Домбровский ставил на второе место – после Варлама Шаламова с его «Колымскими рассказами» (а на третье – Солженицына). Но сейчас мне ближе проза именно Домбровского, он обстоятельно описывает тот этап борьбы, когда человек, мелкая букашка, только предстаёт перед всесильной репрессивной машиной, на этапе следствия. И его герой находит силы для борьбы с этой безжалостной машиной. Это вдохновляет меня. Изменилось ли наше сознание с тех трагических пор? Это главное, о чём заставляют задуматься книги Домбровского.

В иных грехах такая красота,

Что человек от них светлей и выше,

Но как пройти мне в райские врата,

Когда меня одолевают мыши?

Проступочков ничтожные штришки:

Там я смолчал, там каркнул, как ворона…

(из стихотворения «Мыши»).

Книгу Домбровского я увёз из изолятора в СИЗО и там перечитывал стихи время от времени. Там она и осталась, сейчас её читают другие.

Особенно ощутимо жизнь наладилась, когда я получил первую передачу от своей любимой жены. Это произошло на седьмой день ареста, в воскресенье. В этот день я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Мои сокамерники с завистью и интересом поглядывают на полученные мною вещи, особенно на продукты. Мы неделю на казённом пайке, поэтому конфеты, неважно какие, кажутся бесподобным лакомством. Я богач – у меня есть ручка, чистая бумага, мыло, зубная щетка… С удовольствием счищаю с зубов недельный налёт. В следующей передаче моя любимая смогла передать мне несколько книг и бумаги, среди которых были статьи на английском языке. Незадолго до ареста я нашёл в новосибирской библиотеке ГПНТБ довольно старую, но интересную книгу по истории научных инструментов – «A History of Technology» 1954 года и успел сделать копии нескольких статей. Английские тексты сильно воодушевили и взбодрили меня. Ведь наука – это один из моих «пряников», который я готов с удовольствием грызть в любых условиях. Как рассказала позже жена, принимающий передачи сотрудник долго разглядывал тексты, спросив – на каком это языке.

Позже, когда я был уже в СИЗО, с передачей книг и бумаг возникли проблемы. Оказалось, что в передачах их не принимают. Обойти этот запрет можно, если заказывать книги через интернет-магазины, или отправлять почтовыми посылками. Но мы не проверяли эти способы. Думаю, что те же статьи можно передавать через адвокатов, так как бумаги после встреч не проверяют. Можно также оформить подписку на газеты или журналы через почту. Но это уже полезно для тех, кто осужден и знает, сколько ему сидеть.

Вечером праздник в нашей камере продолжается. По предложению Кирилла устраиваем банный день. Для этого по очереди набираем в ведро горячую воду. После этого нужно расположиться за перегородкой, над «очком» и поливать себя из баночки водой. Видеокамера над дверью бесстрастно фиксирует часть наших упражнений в голом виде (само отхожее место, кажется, не попадает в кадр), но нас это не волнует. Заодно стираем вещи. Как хорошо, что перед арестом я одел чёрную рубаху, на ней грязь не так видна. Но после недели в камере она стоит колом. Вода, конечно, льётся во все стороны и на пол камеры, но её можно собрать тряпкой. Кто бы мог подумать, что простая помывка в такой неудобной позе может доставить столько удовольствия!

Вещи можно сушить на радиаторе. Он правда закрыт решёткой, но если постараться и скатать брюки в трубочку, можно просунуть их через ячейки размером 5-6 сантиметров. У Кирилла к утру штаны не просохли. На проверку в коридор он вышел в трусах. Проверяющим это сильно не понравилось, пришлось Кириллу натягивать на себя мокрые брюки.

С Кириллом мы знакомы уже два дня. Он из Омска. Нам предстоит вместе провести больше двух недель, так что мы с ним сильно сдружились. Это рослый парень 38 лет, который обвиняется в мошенничестве. Он не скрывает, что крутил большими деньгами как хотел. Но на этот раз деньги его не спасли. По очереди рассказываем друг другу о жизни, о своих семьях, детях (у него их трое). Он хороший рассказчик и бодр духом, это важно в наших условиях. Парни с интересом слушают истории о его ловкости в делах, о том, как он обманывал ДПСников, таможенников, уходил от погонь, лежал под обстрелом в Чечне и много ещё чего. Постепенно я понимаю, что бóльшую часть своих рассказов он искусно придумывает. Но это заставляет ещё больше уважать его.

Атмосфера в камере разрядилась. Улыбаются даже те, кто был мрачнее тучи. На следующий день мы организовали уборку, а у сотрудников начали требовать пылесос, чтобы очистить батарею. На ней скопился многолетний слой пыли и грязи, который невозможно было убрать руками. Пылесос мы услышали в коридоре и в конце концов получили его. Так приятно было увидеть в камере запретный прибор, пришедший с воли!

Кирилл предложил играть в шашки. Фигуры мы делаем из хлеба и сушим на батарее. Доска, как ни странно, уже нарисована на обеденном столе – позаботилась администрация. Играем до тех пор, пока мне не надоедает проигрывать – Кирилл хороший игрок. Иногда, как бы незаметно, он поддаётся мне. Я радуюсь как ребёнок, хотя стараюсь не подавать вида, и соглашаюсь сыграть ещё несколько партий. Иногда говорим на астрономические темы. Самый популярный вопрос от сокамерников – были ли американцы на Луне? От Луны обычно переходим к Марсу. Мало кто знает элементарные сведения вроде того – сколько планет в Солнечной системе. Так что попутно выполняю важную миссию – повышаю уровень знаний у заключённых. Во время лекции глазок на двери отодвигается чуть ли не через каждую минуту. То ли лекция интересует охранника, то ли он просто не поймёт что происходит.

После того, как у меня появилась ручка и бумага, я смог вернуться к творческой работе. Дело в том, что в конце февраля я должен был лететь в Москву на «Школу лекторов», чтобы рассказать там директорам других планетариев о сценарии нового фильма, задуманного мной. Понятно, теперь я туда не поеду, но моё сообщение мог бы прочитать мой заместитель. Этой работой я мог бы показать и следователю, и друзьям, что меня не сломили временные «трудности». Это важно и для меня самого – принести хоть какую-то пользу коллективу родного планетария, продолжающему работу без руководителя.

Пробую писать то, что задумал. Я привык набирать тексты на компьютере. На нём можно писать текст кусками, так как всегда есть возможность поправить его до приведения к окончательному виду. Когда под рукой только бумага, технология другая – нужно тщательно обдумать общий план и писать в строго определённой последовательности. Непривычно, но, кажется, получается. За несколько дней я написал более-менее сносный сценарий фильма об измерении Земли – The Measured Earth. Теперь у меня достаточно времени, чтобы продумать не только текст, но и представить каждую сцену этого фильма. Делаю даже наброски кадров. Потом переписываю всё начисто, чтобы учесть идеи, появившиеся позже. В условиях дефицита бумаги использую почти чистый лист из протокола о моем задержании. Передать этот текст на волю я смогу позже через адвоката.

Тем временем, на воле моё дело продолжает раскручиваться следствием. Допрашиваются все, кто брал у меня в аренду оборудование. Таких человек пять или шесть. Некоторые, к их чести, не признают точку зрения обвинения и не называют произошедшее взяткой. Все, что следствие смогло выжать у этих стойких людей, это признание действий директора планетария незаконными. Понятно, что им не объясняют мою точку зрения на произошедшее, иначе они и под этим бы не подписались. А ведь каждому из них угрожали. Стандартная угроза, надо полагать, такая: директор планетария признал деньги, полученные от вас взяткой. Значит, вы дали взятку, это статья 291, часть 3 – до 8 лет. Сложно при этом сохранить стойкость. Тем не менее, нашёлся человек, который даже и незаконными мои действия не назвал. Всё, что с него смогли выбить, это слова: «О том, что его действия незаконны, я не знал». Честно сказанные слова сродни героическому поступку. Конечно, обо всём этом я узнал после окончания следствия, когда знакомился с делом.

Каждый вечер мы становимся персонами, чьим мнением вдруг интересуется администрация. В окошке появляется журнал.

– Расписывайтесь.

– За что?

– В том, что отказываетесь от прогулки.

– С чего бы ради?

– Бокс для прогулок завален снегом.

И добавляют для весомости:

– Гулять можно только в 6 утра.

На таких условиях прогулка никому не нужна. Приходится расписываться. Только позже я понял, что это неправильно с точки зрения настоящих зэков. Когда ты ставишь свою подпись, неважно где, ты идёшь на сотрудничество с администрацией.

Этап в СИЗО

В СИЗО я заезжал дважды. Первый раз это произошло сразу после суда. Тогда я попал сюда всего на один день. Потом меня вернули в ИВС больше, чем на неделю. Наверное, это была команда следствия, которому удобнее работать со мной в изоляторе. Возвращали из СИЗО меня 8 февраля. Когда рано утром прозвучала команда «на выход с вещами», я вспомнил, что сегодня день российской науки и день рождения планетария (шесть лет со дня открытия!). В этот день к нам должен приехать наш большой друг и коллега из Иркутска, специалист по Солнцу Сергей Язев. Помню, год назад мы решали серьёзную проблему – как подписаться под совместной статьей на английском языке. Он привык писать Sergey, я же придерживался другого написания – Sergei. Было бы странно, если бы наши имена были написаны по-разному. Много лет назад мой хороший знакомый из США объяснил, что написание Sergey может перекликаться по звучанию с определенной группой людей не той ориентации. Этот довод убедил моего друга, и он согласился на Sergei.

В этот день была также запланирована моя лекция в библиотеке ГПНТБ, посвященная 100-летию календаря (новый стиль, по которому мы сейчас живем, был введен в Советской России в феврале 1918 года). Когда я выходил из камеры, где-то на подсознании мелькнула смешная мысль – меня везут на лекцию. Я даже представил, как буду выглядеть в аудитории после трёх дней пребывания в тюрьме. Как меня в помятом виде будут выводить из автозака в наручниках и вести в аудиторию через всю библиотеку. Почему бы не пофантазировать?

О том, как выглядел заезд в СИЗО, расскажу подробнее. Для меня это был ещё один шаг в неизвестность. После быстрого «праведного» суда меня вернули в изолятор. Вечером из-за двери прозвучала команда – «на выход с вещами». Нас ожидает «этап» – перевозка с одного места заключения в другое. Дальше снова всё как в плохом кино – наручники, автозак, езда в неизвестном направлении, отстойник (нас здесь человек 20), обыск, врач, регистрация, фотографирование, отпечатки пальцев на электронном сканере, выдача алюминиевых чашек и белья. Личный досмотр оказался более гуманным, чем в ИВС – трусы снимать не пришлось, со всех сторон тело проверили ручным металлодетектором. Сотрудник долго приглядывался к моему нательному крестику – золотые и серебряные нельзя. К счастью, у меня – простой алюминиевый на шнурке, так что его пропустили. У контролёров под столом – целая коробка изъятых шнурков. Шарфы и ремни (у кого они остались) изымают под расписку – заберёте, когда отсидите. Смешно.

Без мандража не обошлось. Пожилая женщина-врач обращает внимание на то, что у меня дрожат руки:

– Что, волнуетесь?»

С трудом совладав с собой, признаюсь:

– Да, есть маленько, первый раз к вам заезжаю.

Перед врачом мне не стыдно признаться в своей слабости. Задача врача – не пропустить в тюрьму наркоманов, которые ещё находятся под кайфом, или явных психов.

Сразу понятно, что СИЗО – это более серьёзное заведение, чем изолятор ИВС. Это –тюрьма! Здесь сидят арестанты до вынесения им приговора. Сидят полгода, год, кто-то и больше. Когда приговор вступит в силу, заключённого отправят отбывать назначенный ему срок в колонию общего или строгого режима – кто что заслужил. Персонал в СИЗО работает без спешки, с толком и расстановкой.

Нас долго держат в отстойнике, потом в каком-то коридоре. Отстойник – это небольшая комната, куда набивают несколько десятков человек. Практически все непрерывно курят. Вдоль стен – лавки, их явно не хватает на всех. В углу – заплёванное отхожее место, к которому подойти страшно.

Пока ждём, народ общается, это отвлекает от реальности и хоть как-то успокаивает. Некоторые из прибывших хорошо знакомы друг с другом, видимо подельники, кто-то делится своими историями. Почему-то некоторые лица напоминают моих знакомых из той, свободной жизни – странные аномалии памяти. Наверное, мой мозг в экстремальной ситуации пытается искать знакомые черты, чтобы зацепиться хоть за что-то. Я на сто процентов уверен, что этот человек не может быть здесь, рядом со мной, но его лицо – вот оно. Я даже спрашиваю одного – не Дмитрий ли он? Он отвечает, удивленно посмотрев на меня – Денис. Настоящего Дмитрия я встречал в Томске много лет назад. На ходу придумываю несуразное объяснение – мол, похож на моего знакомого, так что принял за его брата. Другого парня, как две капли воды похожего на одного моего коллегу, Сергея, я ни о чём спрашивать не стал…

По ходу дела знакомлюсь с основными тюремными понятиями – чёрные, красные, обиженные (это слово вслух не произносят, но красноречиво поглядывают на одного парня, стоящего в сторонке), второходы, первоходы. И всё это наглядно, каждая категория присутствует в нашей группе. Мой знакомый Володя, с которым мы были в суде (он второход, т.е. уже побывавший здесь), советует – «просись в чёрную, людскую хату». Инструктирует также по поводу того, как здороваться. Слова «Здравствуйте», «Добрый день» – здесь неуместны. Какой уж тут добрый день в тюрьме. Тем более нельзя обращаться со словами «мужики», у этого слова здесь совсем другой смысл. Лучше всего нейтральное обращение – «Мир дому». Зайдя в камеру, нужно обязательно спросить – хата людская? После такого инструктажа поневоле начинаешь волноваться – куда попадёшь, какие соседи будут, как встретят? Слово «спасибо» тоже из разряда не рекомендуемых. Лучше всего простое «благодарю».

Уже за полночь нас ведут по мрачным подземным коридорам, где нужно пригибаться, чтобы не удариться головой о свисающие сосульки. Вокруг решётки. Под ногами на ступеньках местами лёд, поэтому нужно ступать осторожно. По стенам – грязный бетон. Все молчат, шагая в неизвестность. В полумраке видна спина впереди идущего, да слышен лязг засовов при входе в очередной отсек. Коридор разделен решёткой на две части, так что сопровождающий идёт отдельно, параллельно нам. Он закрывает очередной отсек и затем проходит вперёд, чтобы открыть дверь впереди.

Как оказалось, первоходов направляют в карантин. Это мы узнаём после того, как бывалых раскидали по «хатам». В ходе развода знакомимся с некоторыми местными порядками. Вот охранник пытается открыть дверь в одну из камер, но дверь не открывается. Парни комментируют – закрыта изнутри на распорки, заморожена, чтобы охрана не застала врасплох. В конце концов, дверь с криками и угрозами распахивается, но всё запрещённое уже надёжно спрятано. Наконец, далеко за полночь вместе с молодым парнем Колей мы попадаем вдвоём в отдельную камеру. Санаторий, да и только! Спать!

Камера в карантине по размеру такая же, как в изоляторе ИВС. По краям – две металлические двухъярусные кровати. В первую очередь порадовала отдельная туалетная комнатка. Размером всего метр на метр, но зато от-дель-на-я! И закрывается дверью! Внутри – настоящий унитаз. Другая радость – зеркало над раковиной. Теперь можно увидеть, на кого ты стал похож за это время. Правда, внешний вид особо не радует. Кровати здесь усовершенствованной конструкции – вместо цельного листа к каркасу приварены металлические полосы, образующие ложе, поэтому лишних звуков они не издают, можно вертеться с боку на бок сколько угодно. Тем более, что тощие матрасы, внутри которых можно нащупать разрозненные клочки ваты, к этому располагают. Возле двери находится электрическая розетка и металлическая полка рядом с ней. Значит, есть надежда на кипятильник. Но, как говорится, не может быть всё хорошо. Ко всем этим плюсам прилагается один большой минус – в кране только холодная вода, причем, настолько холодная, что стынут руки. Ну а как вы хотели? Тюрьма!

Особенно сложно было такой водой мыть чашки после приёма пищи. Алюминий никак не оттирался от остатков суррогатного жира, который присутствовал в первых и вторых блюдах. Не помогали ни мыло, ни даже губка для посуды, которую Наташа снарядила мне в очередной передаче. Между алюминием и жиром происходила какая-то химическая реакция, и поверхность посуды становилась чёрной и липкой, так же, как и губка, а с ней вместе и руки. Вспоминая изолятор, мы утешались тем, что теперь не загрязняем планету одноразовой посудой.

Рядом с раковиной на стене находится цинковый бачок с краником, на котором написано: «Питьевая вода». Внутри действительно видна какая-то затхлая вода, налитая до половины, давно потерявшая питьевой вид. Позже мы узнали пользу этого бачка, когда туалете нашли надпись-подсказку: «кипятильник в бачке». Надпись сделана так, чтобы её могли увидеть только постоянные посетители этого места, а проверяющие, заглядывающие сюда, никогда бы её не прочитали. Действительно, на дне бачка нашёлся самодельный кипятильник, настолько древний, что ни о каком включении его в сеть даже мыслей не могло возникнуть. Тем не менее, мы с уважением к неизвестному мастеру внимательно изучили его и положили на место. Пока занимались осмотром, спугнули паука, он сплел над бачком хиленькую паутину. Бедный паучок, как он тут выживает? Ведь он тут на пожизненном сроке. Стало жалко его больше, чем самого себя. Не знаю, сгодятся ли ему хлебные крошки, но тут уж чем богаты – поддержим как можем.

Утром к нам с Колей подсадили ещё одного молодого парня, корейца с распространённой у них фамилией Ли по имени Глеб. Я наблюдал со стороны, как сошлись две родственные души, настолько общие интересы оказались у этих ребят. Посыпались названия ночных клубов, названия разных наркотиков, способов их применения, методов и мест закладки тайников… Временами казалось, что говорят они на иностранном, малопонятном для меня языке. Продолжаю убеждаться в том, как важно иметь хороших сокамерников. Не только в смысле разговорчивости (хотя и это не последнее дело), но, главное, сильных духом. Если кто-то расклеивается и думает только о своей грустной участи, это не придаёт бодрости окружающим. Иногда я видел пустые глаза тех, кто находился в шоковом состоянии. Это пугает.

Как ни странно, иногда сюда попадают и явные психи, место которым в психушке. Таким оказался парень лет тридцати – Олег из Искитима. Он убил своего отчима. Рассказал, что прибыл в СИЗО из психушки, где его, видимо, посчитали здоровым. На наш взгляд он таковым не являлся. Каким-то образом в его сумке оказались пакетики с чаем. Время от времени он жевал очередной пакетик, после чего явно начинал нести всякий бред. Можно было подумать, что в этих пакетиках наркотик. Но нет, он и нас пытался угостить этим чаем. Кирилл начал было расспрашивать его, но тот начал выкладывать такие подробности своего преступления, что стало не по себе.

Попытки Кирилла перевести всё в шутку тоже ни к чему не привели. Олег вдруг начал проявлять агрессию по отношению к одному из наших соседей, самому тихому и неприметному. К вечеру атмосфера в камере накалилась. Кирилл, как самый внушительный из нас по комплекции, отправил Олега к двери, чтобы тот просился на выход. Поглядывая на Кирилла, тот начал послушно долбить дверь. Сначала дежурный не придал особого значения нашему кипежу. Но мы решили не отступать и не ложиться спать – от Олега можно было ожидать чего угодно. В конце концов, из коридора ему дали команду – собираться на выход с вещами. В этот момент наш убийца перепугался не на шутку. Подойдя к Кириллу, он тихо спросил: «а тут не расстреливают?».

На второй день вновь поступившие попадают на медосмотр. Люди в белых халатах вызывают интерес уже тем, что они не такие как все вокруг. Смотрят лёгкие через рентген-аппарат на предмет туберкулеза (говорят, что можно отказаться), берут кровь на ВИЧ (к счастью, одноразовыми шприцами). Заново откатывают пальчики. Теперь уже не на электронном сканере, а на классической бумаге. Говорят, так надёжнее. Мы сидим в клетке, по очереди каждый идёт к аппарату. Сотрудница командует: сначала каждый палец по отдельности, а затем и всю ладонь, всё это дважды. Все руки в чёрной краске. В клетке есть кран с горячей водой и мыло. Долго прикидывал, как бы отрезать кусок мыла и забрать с собой. Но потом просто попросил у сотрудницы. Она по доброте душевной выдала крупный кусок хозяйственного мыла – чувствую себя счастливым.

Дольше всего мы были у женщины-психолога. Начали с расстановки цветных карточек на предмет «нравится – не нравится». Анкета содержала около сотни вопросов. Некоторые довольно каверзные – даже я с трудом выбираю правильный ответ. Что уж говорить про сидельцев из ближнего зарубежья. Им приходилось помогать. Смысл заполнения анкеты в том, что администрация боится – как бы кто с горя не покончил с собой. Говорят, если попадёшь под подозрение психолога, личную карточку пометят красной полосой, и тогда тебе будет уделяться особое внимание. А этого не хочется никому. Попытался выпросить у психолога авторучку, но получил в ответ: «вас тут много».

В СИЗО имеется дежурный врач. Но дозваться его из камеры практически нереально. Когда у Кирилла сильно заболела голова, он (и мы вместе с ним) весь день пытался вызвать врача. Долбить железную дверь нужно ногами со всего маха – охрана где-то далеко. В конце концов, сотрудник принёс пару таблеток от головной боли, этим дело и ограничилось. Хуже всего тем, кто страдает от зубной боли. Выход один – вырвать больной зуб, лечить его здесь никто не будет. Но и это возможно не каждый день.

Для меня самая большая опасность заключалась в повышенном давлении, гипертонии. У меня она никак не проявляет себя, нет ни головной боли, ни каких-либо других ощущений. Но в 2011 году гипертония привела меня на операционный стол в клинику Мешалкина. Поэтому на воле я каждый день принимал прописанные мне таблетки и контролировал давление. Теперь Наташе с большим трудом после обращения к начальнику СИЗО удаётся передать мне таблетки. Принесла их мне тюремный врач. Она даже измерила моё давление, когда принесла таблетки. Для этого я должен был высунуть руку в окно для подачи пищи. Но результат измерения так и остался для меня в тайне, врач только буркнула, что все нормально. Наилучший выход для сидящих здесь – не болеть. Думаю, что организм в экстремальных условиях мобилизует внутренние ресурсы. Поэтому ко мне, к счастью, за два месяца никакая зараза не пристала. Тьфу-тьфу-тьфу, как говорится. Хотя простуженные в камере были.

Контингент в камере постоянно меняется. Теперь сюда попадают и те, кто был арестован гораздо позже меня. Многие успели на воле узнать из новостей об аресте директора планетария. Видимо, пресса постаралась как следует раздуть это событие. Скандальная слава настигает меня и здесь, за толстыми решётками. Грустно думать, что моё имя запятнано теперь уже навсегда. Десятилетия безупречной работы легко разбиты в прах людьми, считающими, что они стоят на страже закона. Страшно обидно. Но нужно просто смириться с этим фактом и отрешиться от этой обиды. Может быть, это наказание за то, что слишком много о себе возомнил? Чтó ты, чтó ты – кандидат наук, марафонец… На самом деле ты – никто и звать тебя – никак. Прошу у Господа прощения за свою гордыню.

Руководство СИЗО и дежурные тоже смотрят новости. Каждый день на утренней проверке нас выводят из камеры и выстраивают у стены. Проводят личный досмотр. В это время в камеру заходит другой сотрудник и переворачивает всё вверх дном, включая несчастные матрасы, а также простукивает стены огромным деревянным молотом. Якобы ищет тайники и запрещённые предметы. Каждого из нас спрашивают статью, иногда достаточно доброжелательно уточняют подробности преступления. В мою сторону женщина-проверяющая (старшая по режиму) машет рукой – про вас мы всё знаем.

В один из дней нас предупредили, чтобы готовились к проверке. А нам что готовиться – мы всегда готовы. И вот к нам в камеру пожаловал ге-не-рал! С ним несколько сопровождающих, так что стало очень тесно. Генерал-лейтенант Березнев (судя по нашивке на груди) руководит всеми учреждениями ФСИН Новосибирской области, он непосредственный руководитель начальника нашего СИЗО, полковника В. В. Ступина. Для начала генерал подробно расспрашивает моего соседа, автоугонщика Романа – что и как он угонял. Роман – таджик, крупный, но слегка наивный парень. Следователям он рассказал о двенадцати угонах, в которых участвовал. Якобы, за это они обещали не закрывать его в СИЗО. Уже здесь Роман на прогулке смог выкричать в соседних боксах своих подельников, которые сообщили ему, что следствие знало только о двух последних угонах…

У меня генерал спросил только статью, чтобы убедиться, что я – тот самый. Подробностей расспрашивать не стал, всё уже сказали по телевизору. Но этим не удовлетворился, и почему-то задал вопрос, поглядывая на мою кровать – простыни две? Этим он ввёл меня в лёгкий ступор. Простыня у меня на тот момент была одна. Так получилось, что во второй раз я заехал в СИЗО вообще мимо каптёрки, где выдают бельё. А когда начал требовать, мне принесли одну простыню, но абсолютно новую. Видно было, что на ней ещё никто никогда не спал. Так что я почёл это за честь, этим и успокоился. Но теперь я стоял перед выбором – сказать правду – высветить нарушение со стороны администрации. Немного замешкавшись, ответил, покривив душой – две. Генерал задал ещё несколько вопросов присутствующим, и с чувством выполненного долга удалился.

Это была не единственная экскурсия в нашу камеру. Через пару дней зашли два подполковника. Придрались к плохой заправке кроватей. Тыкнули нас в фотографию на стене, где показано, как это делать правильно. На этот раз я решил не упустить возможность. Когда спросили пожелания, я не стал молчать, а сказал, что нужен кипятильник, так как вода в кране только холодная. Как ни странно, мне тут же пообещали решить проблему, и действительно – вечером нам выдали КИ-ПЯ-ТИЛЬ-НИК! Вот это счастье! Впервые за две недели мы пили не сладенькую водичку слегка желтоватого цвета, а настоящий чай, да ещё с халвой (остатки передачи). А кипятильник с этого момента работал у нас почти непрерывно, нагревая воду для чая, для мытья посуды, для стирки, даже для купания (для этого в камере имелся пластиковый таз).

На следующий день произошла ещё одна неожиданная встреча. Меня отвели в кабинет, где за столом сидел мой старый знакомый по работе на приборостроительном заводе – Алексей П. Вот так чудеса! Оказывается, он здесь как представитель общественной наблюдательной комиссии по контролю за содержанием в тюрьмах. Наташа обратилась в эту комиссию. Всё что он может, это позвонить Наташе и рассказать о том, что у меня всё нормально – жив, и, кажется, даже здоров. Меня радует даже такая тонкая ниточка, связывающая меня с волей.