Текст бизнес-книги "История пилота гражданской авиации. От взлёта до посадки"

Автор книги: Валерий Агрест

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

И вот подошло такое время, когда первые курсанты стали выполнять самостоятельные полеты по кругу. Летную проверку перед первым самостоятельным всегда проводил командир эскадрильи подполковник Побожий. В нашей летной группе первым выпускался старшина группы Валера Слепицын. Я был вторым. Уверенность в полете была полной. Единственное, что смущало, это проверочный полет с комэском. Кстати, в основном он и отчислял курсантов в проверочных полетах. Слетавшие с ним перед первым самостоятельным рассказывали, что полеты с ним были просто кошмарными. В воздухе за малейшие, даже не ошибки, а отклонения в полете, он нещадно и зло ругал курсантов и грозился выгнать из центра к чертовой матери. Причем нормативность лексики не соблюдалась совсем. И вот настал мой день. Лишь бы пройти проверку, а слетать то я слетаю, думал я, ведь в последних полетах инструктор хвалил меня все время. Без ложной скромности скажу, что он стал относиться ко мне очень по-доброму и выделял среди курсантов нашей летной группы. Я был очень рад этому и всегда старался не испортить его отношение ко мне. А буквально накануне, нас собрал командир звена Мокрышев и поведал, что у Л-29 иногда случается такая неприятность на посадке, как «прогрессирующий козел». То есть, самолет после касания самопроизвольно отходит от земли, затем приземляется и снова отходит, но уже выше. И так со все возрастающей амплитудой. Причем, после третьего отделения от земли присутствие летчика в кабине не обязательно – самолет будет отскакивать все выше и выше, пока не развалится. А причиной этому может послужить взятие ручки летчиком на себя в момент касания самолета о землю.

И вот, я с волнением жду комэска у самолета. Михайлов рядом. «Не волнуйся, ты летаешь хорошо, все будет в порядке», напутствовал он меня. Подошел подполковник, спросил, готов ли я и велел садиться в кабину. Запланировано было 5 полетов по кругу. Все началось как нельзя лучше. Я выполнил 3 полета и не услышал от проверяющего ни одного замечания. Решил, видно те курсанты, которые рассказывали о страшном поведении Побожего в проверочном полете, просто не очень хорошо летали. А у меня полный порядок. Оставалось еще два полета. И не успели мы еще взлететь, как Побожий разразился такими ругательствами на меня, что казалось, не будь стеклянной перегородки между нашими кабинами, он убил бы меня. Он не закрывал рот эти, оставшиеся два полета. Я нисколько не сомневался, что не пройду проверку, и он отчислит меня. После заруливания на стоянку, подполковник первый выскочил из своей кабины и подошел к Михайлову, который ожидал окончания проверки. Мне открыли фонарь, и я тоже вылез из кабины. Как был в шлемофоне, так и подошел за замечаниями. Подполковник, видимо еще по инерции, сверкнул на меня глазами и велел подойти, как положено. Последние легкие надежды мои моментально исчезли. Я отошел, снял шлемофон, надел пилотку и, чуть ли не строевым шагом, подошел к Побожему. – «Товарищ подполковник, разрешите получить замечания!» Он посмотрел на меня и спросил – «Ну, как ты считаешь, как слетал?»

Я ответил – «Плохо, товарищ командир».

– « А где было плохо? Какие были ошибки?»

А я и не знаю, что сказать, ведь все делал, как меня учили.

И я сказал, что не знаю. Тогда он улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал, что я допущен к первому самостоятельному полету, и поставил в моей летной книжке пятерку за проверочный полет. Я не понимал, что происходит, но был безмерно рад такому исходу. А много позже, когда мы закончили летную практику, наш командир объяснил нам свое такое поведение в проверочных полетах перед первым самостоятельным вылетом. Он не знал, как поведет себя начинающий летчик, если в воздухе у него произойдет какая-нибудь аварийная ситуация. Готов ли он психологически справиться с ней. А как проверить? Вот, ругая нас на чем свет стоит, он смотрел, не растеряемся ли мы, не опустим руки, продолжим ли уверенно управлять самолетом и сможем ли достойно закончить полет. Те, кто справлялся – оставались летать дальше, кто не справлялся – отчислялся из центра. Вот такая была проверочка у подполковника Побожего. Я еще не знал, что буквально через 30 минут очень омрачу настроение и себе, и Побожему, и инструктору. Что через тридцать минут могла закончиться не только моя летная карьера, но и сама жизнь.

Первый самостоятельный

Итак, самолет заправлен, Михайлов пожелал удачи, все готово. Я в самолете. Один. Помню, если волнение и было, то легкое. Я был уверен в себе на 100%. Наоборот, в полете всегда чувствуешь контроль за собой со стороны инструктора. А тут я один и никто не помешает мне, по настоящему, прочувствовать радость полета. Причем, я понимал, что раз меня одного отпускают лететь, значит, я уже настоящий летчик. Пусть еще зеленый, неопытный, но настоящий. Я запросил разрешение на запуск двигателя, добавив в конце слово «сам», что для руководителя полетов было напоминанием, что на этом самолете летит один курсант, без инструктора, и нужно более внимательно следить за его полетом. Затем запросил руление и, наконец, занял взлетно-посадочную полосу. После разрешения выполнить взлет, перевел двигатель на взлетный режим и отпустил тормоза.

После многих полетов с инструктором, выполнение взлета и других участков полета не вызывали никаких проблем. Но все время присутствовала мысль – я один в самолете. Это и радовало, и немного настораживало. Выполнив всю коробочку, я выпустил шасси, закрылки и вышел на посадочный курс. После запроса, получил разрешение на посадку и продолжил заход. Все делал, как учил меня инструктор, не допуская никаких отклонений в параметрах полета. Вот уже и близко посадочная полоса. На первых самостоятельных полетах, обычно, руководитель полетов по радио подсказывает курсанту на посадке, если видит даже малейшие отклонения, ведь его командный пункт находится в непосредственной близости от зоны приземления самолета. Я не услышал никаких подсказок, так как все получалось чисто. На посадке, убрав режим двигателя на малый газ, начинаю добирать ручку на себя, тем самым, задирая нос самолета, чтобы приземление произошло на основное шасси, а не на носовое. И все было хорошо, но перед самым приземлением мне показалось, что было бы еще лучше, если еще чуть-чуть увеличить посадочный угол самолета. И я немного взял ручку на себя. И как раз в этот момент произошло касание самолета о полосу. Самолет резко отошел от земли метра на два. Затем стал приближаться к земле и после второго касания отскочил еще выше. Руководитель полетов, видя такую ситуацию, крикнул мне задержать ручку и не двигать ею ни в какую сторону. Больше ничем он мне помочь не мог. И вот, когда самолет отскочил от земли в третий раз, у меня в ушах прозвучали слова командира звена о необязательном присутствии летчика далее в кабине. От него уже ничего не зависит. Я помню, что достаточно спокойно подумал, что сейчас ты, Валера, разобьешься. И вдруг, совсем по непонятным причинам, которые, в последствии, никто объяснить не мог, после четвертого или пятого прыжка, самолет мелко запрыгал по полосе и, после моего торможения, остановился. Руководитель полетов дал мне команду зарулить на стоянку и передать авиатехникам хорошо осмотреть самолет.

На стоянке, после выключения двигателя, Валера Слепицын открыл фонарь моей кабины. Я видел, как Михайлов стоит в окружении других инструкторов и даже не смотрит в мою сторону. Оказывается, он собрал всех, кто был свободен перед моим полетом, чтобы они посмотрели, какого замечательного курсанта он выпускает в первый самостоятельный. А тут такое! К тому моменту, как я вылез из кабины, все инструктора отошли от него, оставив одного. Я подошел к нему, как положено, за замечаниями и увидел, что на нем лица нет. Он какое-то время молчал, а потом, видимо не найдя других слов, чтобы выразить свои чувства ко мне в тот момент, он сказал – «Замечания? Какие замечания? Да за такую посадку видеть тебя не хочу!». Я видел слезы на его глазах. Он отвернулся, махнул рукой и ушел. Я остался стоять, не зная, что мне дальше делать. Ведь в том, что меня отчислят, я нисколько не сомневался. Тут ко мне стали подходить инструктора других летных групп сочувствуя не мне, а своему коллеге Михайлову. Один спросил, знаю ли я, что мне жить оставалось пару секунд? Другой сказал – Валера, если тебя завтра отпустят в увольнение, в чем я очень сомневаюсь, сходи в церковь и поставь свечку Господу нашему, во спасение. И только самый молодой инструктор Кудрявцев сказал мне –« Не переживай, Валера. С каждым могло такое случиться. Все будет хорошо». Я был просто убит. Самолет, слава Богу, не пострадал, а я не мог дождаться окончания полетов, чтобы побыть одному, подальше от всех – от инструкторов и курсантов. Мне было все равно, отпустят меня в увольнение или нет. Я с дикой болью в сердце прощался с авиацией, которая уже стала смыслом моей жизни. Я представлял, как я расскажу родителям о своем позоре, как вообще все это переживу. Жизнь для меня просто остановилась. Странно, но в увольнение меня отпустили. Совершенно в ужасном настроении я приехал домой. Открыв мне дверь, родители сразу спросили – «Что случилось, Валера?». Они знали, что у меня должен был состояться первый самостоятельный и, конечно, волновались за меня. Видимо у меня был такой вид, по которому родители догадались, что что-то произошло. Тут же, у порога я рассказал о своей беде. Потом прошел в комнату и все рассказывал и рассказывал. В тот момент, я был самым несчастным человеком на Земле. Оба дня увольнения прошли дома. Я никуда не выходил. Родители и брат, как могли, успокаивали меня. Говорили, что может еще обойдется и не выгонят меня из авиацентра. Потихоньку зародилась слабая-слабая надежда, ведь инструктор всегда хвалил меня. Может, отстоит меня. Да и с комэском я слетал отлично – ведь поставил же он мне пятерку в летную книжку. Но верилось в это очень слабо. И вот я снова на аэродроме. Подсознательно все время жду, что кто-нибудь уведомит меня о моем отчислении. Но проходит время и ничего. Вот уже все собираются на предварительную подготовку к завтрашнему летному дню, а тишина. Как будто все забыли, что произошло два дня назад. А может именно там, в нашей беседке Михайлов и сообщит мне о решении командования. Пришел наш инструктор и, как ни в чем не бывало, доводит до нас план полетов на завтра. Я боюсь смотреть ему в глаза, да и стыдно очень. И вот когда доходит очередь до меня, он спокойно сообщает, что он со мной делает пять полетов по кругу, а потом я лечу самостоятельно. Я не мог поверить своим ушам. Это было счастье какое-то. Это был взрыв! Меня не отчислили! Я готов был кинуться Михайлову в объятия. В конце предварительной инструктор все же попросил рассказать меня, что же произошло в том полете. Я уже миллион раз проиграл в голове ту посадку и даже то, что мне необходимо было сделать для исправления своей ошибки. Ведь будь я летчиком поопытней, можно было в первую же секунду предотвратить развитие той катастрофической ситуации. Но время было упущено и произошло то, что произошло. Но не хватило опыта, не хватило реакции. Выслушав меня и поняв, что я хотел улучшить свою посадку дополнительным взятием ручки на себя и что это мое действие совпало с касанием самолета о землю, он сказал, что, вероятно, это тот самый случай, когда лучшее – враг хорошему. В тот же вечер я позвонил домой и успокоил родителей. Следующий летный день начался как обычно. Побожий слетал на разведку погоды и полеты начались. Михайлов выполнил со мной пять полетов по кругу. Поскольку, замечаний практически не было, он допустил меня к самостоятельным полетам. А их было запланировано, аж три. Перед полетом он сказал мне – «Валера, в полете ты не должен вспоминать о том, что с тобой произошло. Летай так, как летал со мной сейчас и все будет хорошо. Удачи тебе!». И вот я снова один в самолете. Запустил двигатель, вырулил на старт. Сильного волнения не испытывал, но некоторое напряжение все же присутствовало. Запросил взлет. Руководитель полетов взлет разрешил и добавил от себя, совсем не по правилам радиообмена – « Удачи!». Даю взлетный режим, самолет разбегается, отходит от земли и тут мне приходит предательская мысль, что ну да, взлетел, но теперь придеться еще и садиться. И эта мысль мне не очень понравилась. И хоть Михайлов предупреждал меня не думать о неудавшейся моей посадке, сделать этого я не смог. Выполнив полет по коробочке, я вышел на посадочный курс и запросил разрешение на посадку. Получив его, я начал снижаться по глиссаде, представив себе, сколько пар глаз сейчас наблюдают за мной. И, вроде бы страха я не испытывал, может от напряжения или волнения, у меня стали дрожать колени. Реально, весь полет по глиссаде до самой посадки у меня дрожали колени. Ни одной подсказки от руководителя полетов не последовало, и я благополучно приземлился. Притормозив и срулив с полосы, получил разрешение на повторный полет. Второй и третий полеты прошли совершенно спокойно, колени уже не дрожали и я, счастливый, зарулил на стоянку, где меня встречали все, кто в это время был свободен – и летчики, и курсанты. В этот раз инструктор сам подошел к моему самолету, и когда я вылез из кабины, он обнял меня и сказал, что я молодец. А еще он сказал, что, возможно, сегодня у меня был один из самых трудных полетов за всю мою дальнейшую летную жизнь. Потом меня обступили другие инструктора и курсанты и все радостно поздравляли меня. Была такая традиция – после первого самостоятельного угощать всех дорогими сигаретами. И неважно, куришь или нет, угощай и принимай угощения от других. У меня, конечно, сигареты были приготовлены еще в прошлый раз и я, с великим удовольствием, раздавал сигареты курсантам и инструкторам.