Текст бизнес-книги "Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса"

Автор книги: Владимир Горохов

Раздел: Юриспруденция и право, Наука и Образование

Солон, с большим интересом, молча наблюдал за новоявленным другом. Он ждал, что теперь тот скажет. Какими будут его мысли и слова после увиденного. Треножник, да ещё с такой впечатляющей надписью, не мог не повлиять на молодого скифа. Собственно не только он, но и любой другой человек при виде такой божественной реликвии разволновался бы, а то и вовсе растерялся. Надпись «Мудрейшему из мудрых» сразит кого угодно и где угодно и в любое историческое время. Поэтому как раз впору рассказать, откуда же у Солона взялся знаменитый, овеянный легендами треножник.

Как-то в канун очередной Экклесии в Афины прибыли посланцы с острова Кос. По слухам, прибыли они по важному делу, да что там важному – по делу небывалому, исключительному, сверхгосударственному. Какому именно, пока никому открыто не говорили; обещали раскрыть секрет на народном собрании. Для пущей важности своего визита сослались на дельфийский оракул, который якобы изрёк некое пророчество, имеющее прямое отношение к афинскому народу. Они же прибыли сюда обнародовать его перед всеми гражданами и выполнить волю богов.

Здесь уместно отметить, что участие в работе народного собрания посланцев разных государств не было редкостью. Они прибывали сюда с разными целями – ознакомиться с устройством государственной власти, посмотреть и послушать, как проходит Экклесия, почувствовать, как в Афинах правит народ, увидеть, как вершится законотворчество, узнать, какими прерогативами пользуются граждане. Многие желали понять, как работает создатель и хранитель афинских законов, то есть Солон. Иные – входили в Экклесию с недобрыми намерениями, стремясь извлечь материал для последующих насмешек, резкой критики демократии, различного рода поклёпов и страшилок для простаков. Приглашение в народное собрание воспринималось гостями как свидетельство высшего уважения и почёта к ним.

Из Коса, между прочим, ещё ни разу не навещали Афины какие-либо значимые государственные лица. Косские торговцы несомненно здесь бывали и, можно сказать, облюбовали Аттику как одно из лучших мест для успешного ведения дела. А вот теперь прибыли представители городских властей. По тайным сведениям с каким-то особо значимым поручением и подарком. Каким и для кого именно, никто ничего не говорил. Вся делегация, в количестве пяти человек, была удостоена чести присутствовать на Пниксе. Афиняне уважали гостей и отводили им почётное место – рядом с алтарём Зевса. Они стояли здесь столько, сколько считали нужным. Если у них были важные дела, то они могли покинуть собрание после завершения рассмотрения одного из вопросов. Но, как правило, все делегации, попавшие на собрание, находились здесь от начала до конца. Если гости желали обратиться к афинскому народу с посланием, просьбой или даже с поздравлением, то им давали такую возможность в самом начале работы Экклесии.

Вот и на сей раз, после формальных процедур, то есть торжественного открытия, молитвы, жертвоприношения и обьявления повестки дня работы Экклесии, слово было предоставлено косскому архонту-басилевсу Феонисту, который взобравшись на бему, произнёс следующую речь:

– Мужи афинские! Я приветствую вас от имени народа города Кос. Прежде всего, передаю вам самые добрые пожелания от моих сограждан. Мы много наслышаны о ваших успехах, о достижениях афинского народа на поприще политических, экономических, религиозных и других дел. Об этом говорит уже несколько лет вся Эллада. Одни радуются вашим удачам, другие – завидуют, третьи – остаются равнодушными. Есть и такие людишки, которые ненавидят вас. Их ведь тоже не может не быть; без них мир был бы одноцветен. Мы, жители Коса, относимся к числу первых, то есть тех, кто искренне радуется вашим добрым делам. Однако сегодня мы находимся здесь не только, чтобы сказать вам об этом. Мы, ко всему прочему, доставили вам важную и очень приятную весть. Её история и истинная суть таковы.

Жители Милета, как известно, давно покупают у нас рыбу. Они заказывают на тот или иной день улов, и мы выполняем их просьбу. И вот месяц назад наши рыбаки вместе с рыбой выловили треножник, который, согласно древнему преданию, везла из Трои Елена Спартанская. Она, как гласит священное предание, ненароком уронила его в море. Ненароком или так распорядилась Судьба – людям теперь неведомо. Этот треножник, по нашим сведениям, боги подарили храму Аполлона в Илионе. А сделан он был по просьбе Аполлона Гефестом. На треножнике вырезана надпись «Мудрейшему из мудрых». Однако в то время не было такого мудрого человека, который мог бы удостоиться его, разве что Кассандра. Но в её пророческую мудрость никто не верил; к тому же она женщина. По этой причине, видимо, сами боги упрятали треножник на шесть с половиной веков в морскую пучину, дожидаясь, когда же появится достойный его мудрец. И вот теперь, он, этот божественный треножник, вновь предстал перед людьми. Когда треножник увидели милетяне, они заявили о своих претензиях на него. Дескать, улов рыбы сделан для нас, и всё, что попало в сети, соответственно, принадлежит нам. Тем более, что в Милете проживает известный мудрец Фалес. Мы ему и преподнесём треножник. Так утверждали они. Однако мы не согласились с подобным подходом, и я полагаю, что поступили верно. Коль выловили треножник мы, то и принадлежать он должен нам, ведь треножник не рыба – продаже не подлежит. А уж, какому мудрецу мы вручим его, решать нам самим. Дело хоть и сложное, но нам понятное. Ведь мы не глупее милетян, разберёмся сами.

Косский гость на несколько мгновений остановился, умолк, проницательно посмотрел на трепетно стоявших на Пниксе афинских граждан, затем бросил взгляд в сторону сидевших архонтов и с ещё большей важностью продолжил:

– С нами не согласились милетяне, упорно настаивая на своём. Но и мы, не менее упрямы, чем они. Дело, в конце концов, дошло до большой ссоры и вражды. И вот, тогда мы обратились к великому судье – дельфийскому оракулу, дабы он определил истинное положение вещей. Кому, как не Аполлону, оно известно? Пифия, на наш вопрос о том, кому по праву принадлежит треножник, дала такой ответ:

Сей треножник сделан Гефестом по просьбе Аполлона

Для мудрейшего из мудрых людей.

Следовательно, он должен принадлежать ему,

Ищите его в Афинах.

Мы-то, афиняне, и без оракула знаем, кто тот мудрейший из мудрых мужей, который проживает в Аттике. Кто подлинный властитель мудрости. Он мудрейший не только в Аттике, но и во всей Элладе; во всём мире! Это, конечно же, Солон – сын Эксекестида, ваш законодатель, государственный муж, поэт, стратег, мудрейший и лучший из ныне живущих людей. Он не только ваш мудрец и поэт, но и наш. Поскольку мудрость и поэзия не знают государственных границ. Они принадлежат всему человеческому роду, всем индивидам. Да и законы, сочинённые Солоном, должны рассматриваться не только как афинское государственное дело, но и дело общечеловеческое. Такие законы доставят честь любому государству. Следовательно, хвала богам, что они указали на него, на нашего Солона. Прекрасная воля Судьбы!

После этих слов гостя над Пниксом пронеслась буря радостного возбуждения. Афиняне весьма одобрительно встретили подобную новость. Кому ж ещё из ныне живущих людей, как не Солону, следует по праву вручить божественный дар?

Законодатель тем временем сидел на скамье, рядом с архонтами и внимательно слушал Феониста. Когда тот назвал Солона самым мудрым из ныне живущих и объявил, что треножник должен принадлежать ему, он стеснительно опустил голову и молча ждал дальнейших событий. А они были очевидны и предсказуемы.

Тут же не медля, косский архонт-басилевс воскликнул:

– Так вручим же от имени богов и людей сей треножник самому мудрому и достойному. И зовут его Солон Афинский!

После этих слов Феонист сошёл с бемы. Он торжественно развернул большой свёрток, который держали сопровождавшие его, взял треножник с благоговением в руки, величаво подошёл к Солону и кратко сказал:

– Солон – этот треножник по праву твой! Сего желают боги и люди!

Солон медленно поднялся со скамьи, смущённо принял подарок богов и людей и кратко ответил:

– Искренне благодарю за оказанную великую честь. Но я не уверен, что я мудрейший человек, что я самый мудрый из ныне живущих мудрых, и что этот треножник должен принадлежать мне. Ещё раз благодарю за всё.

Этот треножник заставил Солона переосмыслить очень многое, а именно: Что такое мудрость и кто такой мудрец? Кого из ныне живущих людей можно отнести к мудрецам? Как соотносятся мудрость и повседневная жизнь и многое другое.

После долгих терзаний, раздумий и сомнений Солон решил, что он не может держать у себя столь священную реликвию и вместе с письмом отправил треножник Фалесу, дескать, ты и есть мудрейший из мудрых людей. Я в этом уверен. Принимай этот божественный дар.

Но Фалес не был бы Фалесом, если бы оставил треножник у себя. Первоначально он хотел вернуть его Солону, но понял, что тот вновь пришлёт треножник в Милет. Чтобы подобного не случилось, он отправил его Питтаку, в Митилены. Питтак, в свою очередь, не посмел оставить святыню у себя и переправил её в Линд – Клеобулу. Клеобул направил треножник Бианту. Приенец, недолго думая, переправил его в Спарту – Хилону. Спартанский мудрец, уже зная, у кого побывал треножник, после долгих колебаний и раздумий, направил его в Коринф – Периандру. Тот же, получив треножник, засомневался в справедливости получения такого дара и, посоветовавшись с Арионом и Эзопом, вернул его в Афины, приложив к нему письмо:

– Солон Афинский! Держи у себя то, что по праву принадлежит тебе. Мудростью не разбрасываются. Периандр.

Солону ничего не оставалось делать, как оставить у себя божественный дар. Он полагал, что при случае отдаст треножник более достойному обладателю, скорее какому-либо Богу, ибо по своей природе треножник посвящался богам. Эллины изредка вручали треножники победителям различных соревнований как символ самого достойного и лучшего. Но кто из людей может быть лучше и достойнее богов? Разумеется, никто. Солон стал дожидаться подходящего случая, чтобы самолично вручить эту святыню тому, чья мудрость ни у кого не вызывает ни малейших сомнений. И теперь он уже совершенно точно знал, кто он на самом деле.

Сев рядом с законодателем, скифский царевич попытался осмыслить всё увиденное здесь. Вначале ему казалось, что это не реальность, а дивный юношеский сон. От наваждений он хотел даже подёргать себя за ухо, как учила его в детстве мать. Но дёргай, не дёргай, а треножник здесь, рядом с тобой. Ты даже прикасался к нему. И не только треножник. И копья стратега, и его мечи, и кифара, подаренная жрецом древнейшего храма, и фараонов кинжал, и лира поэта, и многое другое находилось перед его восхищёнными глазами. Наконец, взяв себя в руки, встрепенувшись и сосредоточившись, после нелёгких раздумий он молвил.

– Странное сочетание. Даже дивное сочетание всего, что я увидел здесь. Никак не пойму, Солон, кто ты такой? Стратег, поэт, властитель, законодатель, купец, мудрец? Кто ты, Солон? Кто ты более всего? Кто ты на самом деле?

– Добавь ещё любовник, – усмехнулся афинянин, – а ещё корабельщик!

– Кем ты, себя, прежде всего, ощущаешь, досточтимый афинянин? – переспросил его скифский царевич.

– Всё относительно, даже условно, – ответил Солон. – Во мне люди видят того, кого они хотят видеть в данный час. Вот ты хочешь видеть во мне мудреца, ибо тебе нужен учитель мудрости и достойный собеседник. Мудрецом меня почитают также Фалес, Питтак, Периандр, Клеобул, Биант и другие мудрствующие люди. Дропид и Алкмеон видят во мне стратега, так как им хочется воевать. Такого же мнения обо мне был фараон и многие молодые афинские воины. Сапфо, Феспид и многие поэты видят во мне, конечно же, своего собрата, ибо мы родственные души на ниве замечательного слова. Египтяне, финикийцы, милетяне и эфесцы почитают меня за купца, достойного и надёжного партнёра по торговому делу. Мегаряне до сих пор думают, что я лучший кулачный боец, которого следует обходить стороной. К тому же, для них я самый коварный из полководцев, ибо я пленил их саламинское воинство. Египетские жрецы видят во мне своего собрата по божественному призванию и учёного, стремящегося постигнуть суть вещей. Участники Истмийских игр почитают меня за выдающегося атлета. Гетера из Навкратиса считала, что нет более любвеобильного мужа, нежели я. Поэтому Солон для неё – редкостный любовник. Моя жена Элия считает меня лучшим из супругов, хотя я себя таковым не считаю. Мой сын Микон почитает меня за лучшего из родителей. А внук Тимолай – считает меня лучшим дедом. Корабельщики во мне видят надёжного друга и партнёра. А пираты – злейшего врага. Афиняне уверены, что я законодатель, защитник порядка и справедливости. Они так и называют меня – законодатель! Многие эллины, смыслящие в государственных делах, полагают, что я политик, известный государственный муж. Вот видишь, сколь много всего во мне находят люди!

– Но сам-то ты, как склонен себя называть? – переспросил его Анахарсис.

– Я полагаю, – подумавши, ответил Солон, – что я есть всё вместе взятое, понемногу, в разумной мере. Во мне можно найти всё, что присуще непоседливому ищущему человеку.

– А как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли – законодатель, властитель, поэт, купец, мудрец?

– Я предпочитаю, чтобы меня называли добродетельным человеком. А уж как ко мне обращаются, не столь значимо. Пусть обращаются так, как им сподручнее, как велит их разум и требуют того обстоятельства. Важно лишь, чтобы меня уважали и считались со мной, с моим мнением и убеждением.

– Как я полагаю, Солон, ты можешь угодить всем и каждому?

– Всем никогда не угодишь, да и угождать не следует. Я вообще никому никогда не потакаю. Заискивая со всеми, можно вместо достойного человека стать низкопоклонником. Я всегда делал всего лишь то, что считал нужным и полезным для человеческого сообщества. Нужным и полезным в конкретное время, в конкретном месте.

– Разобрался ли ты в себе, Солон, или для себя ты сокрыт?

– От себя, Анахарсис, не скроешься. Скрыть свою подлинную сущность невозможно. Она проявляется в делах, поступках и поведении человека, в его мыслях. В словах тоже обнаруживается, но в меньшей степени. Ибо можно говорить одно, а делать совершенно иное. Но доподлинно разобраться в себе тоже дело не простое. Большинство людей стремятся познать других, но не себя. На себя обращают внимание уже в преклонном возрасте. А в твоём – все стремятся познать других, при этом не знают ни путей, ни средств познания, ни меры в этом вопросе. Скажу тебе так – в себе я ещё не разобрался основательно. А посему продолжаю себя познавать и, видимо до конца своих дней буду делать подобное. Самопознание – гораздо сложнее познания. Внешнее познаётся легче, нежели внутреннее. Так что если хочешь основательно познать мир – начинай с себя!

Солон и Анахарсис беседовали допоздна. По просьбе хозяина гость заночевал у него. На следующий день Солон решил устроить небольшое застолье. Так сказать, маленький пир, на который помимо Анахарсиса пригласил Главкона, Дропида, Писистрата, Аристодора и молодого поэта Феспида. Законодателю хотелось увидеть, как будет себя вести скифский царевич в более широком кругу людей, причём людей совершенно разного возраста, различных интересов и наклонностей. Правда, Дропид на приглашение не откликнулся, ссылаясь на недомогание.

Зато впервые на взрослое застолье пришёл молодой Писистрат, двоюродный брат законодателя по матери. По возрасту ему было не более пятнадцати лет, но выглядел он гораздо старше. Тот, кто не знал, сколько ему лет, мог подумать, что он достиг совершеннолетия. Высокий ростом, поджарый, очень красивый, он привлекал внимание многих афинян. Писистрат обладал острым умом, прекрасной памятью, умел с достоинством вести себя как в окружении юношей, так и среди взрослых. Он был большим хитрецом, всегда внимательно прислушивался к разговорам старших, буквально улавливал всё ценное и значимое, старался никому особо не перечить. Писистрат любил поэзию и превосходно знал её. Кроме Гомера, Гесиода и Солона ему были известны элегии многих современных поэтов. Но больше всего ему нравилось слушать умные беседы с участием афинского мудреца, из которых он многое черпал для себя. С помощью законодателя, юный арист стремился войти в элиту афинского общества и государства. И надо сказать, что со временем это ему удалось. Но сегодня он просто присутствовал в среде уважаемых людей, и весь вечер молчал; молчал и слушал, слушал и вникал в смысл происходящего. Что было вполне закономерно и главное правильно для такой ситуации.

В самом начале застолья Солон обратился к пришедшим мужам:

– Друзья мои! Мы собрались здесь, дабы по сложившемуся обычаю хорошо отдохнуть, спеть песни, поговорить о мудром, возвышенном и прекрасном. Чтобы мы делали в свободное время, если бы не наши друзья. От дружбы мы ожидаем мало, но в действительности получаем много. Хочу сообщить всем радостную новость. Круг моих настоящих друзей, а, следовательно, наших друзей, расширился. Его пополнил скифский царевич Анахарсис, прибывший к нам в Аттику в поисках знания и мудрости. Он желает их постичь до самых сокровенных изгибов. Как и мы, он не желает пустить свою жизнь по глухому пути. Царевич не просто скиф, а скиф с эллинской кровью и эллинской душой, а главное – с эллинским умом. Он – сын Гнура и афинянки Анфии, ставшей скифской царицей. Будем почитать его за нашего собрата и единомышленника. Прошу вас не отказывать ему в дружбе, уважении и всяческих просьбах.

Солон говорил ещё о многом. Все внимательно слушали его и с любопытством разглядывали Анахарсиса, вызвавшего у друзей законодателя неподдельный интерес.

Во время застолья беседовали о разном, как о текущем, так и о вечном, прекрасном. О вечном, разумеется, больше. Вначале говорили о делах государственных, потом перешли к темам хозяйственным, затем Феспид пел гомеровскую «Илиаду». Он с позволения хозяина снял со стены кифару, некогда подаренную Солону египетским жрецом Менхофрой, и, мастерски владея этим инструментом, божественно возглашал строку за строкой. Музыкально-поэтический гений Феспида произвёл на Анахарсиса такое сильное впечатление, что тот буквально растерялся, не зная, как быть, как реагировать на то, что он слышит и видит здесь. Затем Солон попросил Феспида спеть собственные песни, что тот с удовольствием и сделал.

– Понравилась ли тебе песнь Феспида? – торжественно спросил Анахарсиса Солон.

– Да, именно так! Я потрясён, – искренне признался скифский царевич. – Я даже и не помышлял, что такое вообще возможно. Феспид, видимо, сын Аполлона.

– Ну, о том, чей он в действительности сын, знает только его мать, – пошутил законодатель. – Но то, что Бог им доволен – можешь, Анахарсис, не сомневаться. А главное им восхищаемся мы. Думаю я, что на поэтическом поприще Феспида ждут великие дела.

Главкон и Феспид, немедля, приступили к расспросу гостя насчёт того, как обстоят дела с поэзией и музыкой у скифов. Дескать, какие поэмы пишут их выдающиеся аэды, на каких музыкальных инструментах играют скифы. Имеются ли у них школы, храмы, красивые дороги. Какие дома украшают улицы скифских городов.

Но если Главкон расспрашивал об этом в силу наивности и неосведомлённости, то Феспид знал точные ответы на многие поставленные вопросы. Однако ему хотелось не то чтобы уязвить скифского гостя, а просто услышать его объяснения. На самом деле это было интересно для всех собравшихся у законодателя. Ибо даже Солон не знал толком всех подробностей существования этого загадочного народа. Хотя о многом из их жизни он был наслышан от Саха и Иеракса.

Анахарсис. Видимо, догадался, что Феспид испытывает его на умственную прочность и осведомлённость о делах собственного народа. И он не оробел, не стушевался. Немного подумав, с чувством лёгкой обиды, а может быть, всего лишь досады, но с достоинством отвечал:

– Скифы – удивительный народ. У них даже государственность иного рода, нежели у эллинов. Они больше дети природы, чем государства. Скифы принадлежат к кочующим народам, или, как говорите вы – эллины, к номадам. Сегодня мы здесь, а завтра там. Мы дети случая. Да-да, если эллины дети номоса, то мы дети случая.

– Так вы скифы – номады, беспрестанно кочуете по степям? – искренне восхитился Главкон. – Как интересно. Всё время пребывать в пути. Постоянно менять места проживания. Свободные ото всего люди!

– У скифов нет полной свободы, как, впрочем, нет и неограниченного рабства, – уточнил Анахарсис. – Они не умеют играть на флейте, не умеют ни читать, ни писать. У нас нет музыкальных инструментов. Скифы не знают, как строить храмы и дома, не стремятся выращивать сады, сочинять элегии. У них нет школ, нет даже городов. И ещё чего многого нет из того, что есть у вас. Но у них имеются другие достоинства.

– Так-так. И какие же достоинства, позволь узнать? – с ухмылкой спросил изрядно подвыпивший вина Главкон.

– Ну вот, они, например, не пьют вино как эллины!

– Ты считаешь неприятие священного напитка достоинством?! – возмутился Главкон. – Это что за такой народ, который не пьёт вина?

– А разве вино является священным напитком? – удивился Анахарсис. – Впервые о таком слышу.

– Ну не всякое, – деликатно вмешался в разговор Солон, – если вино освящено в храме, то оно священно, если оно пьётся на празднествах, то тоже священно. А то, что пьём мы с Главконом сейчас, то это самый обычный виноградный напиток, наподобие воды. Воды у нас меньше, нежели вина, – пошутил хозяин застолья, – поэтому все эллины пьют много вина, как вы – скифы, пьёте много воды.

– То-то, – поддакивал Главкон, – пить вино не является у нас пороком и тем более развратом. Это – необходимость!

– Пить очень много, безмерно, – действительно порок, – снова заговорил Солон. – И пить каждодневно, упиваясь до безумия, – это тоже порок. А всё остальное у нас норма, или необходимость, как думает Главкон.

– Ладно, не перебивай, Солон. Дай мне возможность узнать о других достоинствах скифов, – разгорячился Главкон. – Так, каковы же они, Анахарсис? Скажи на радость эллинам.

– Скифы не стяжают богатств как эллины. Они довольствуются малым, никто никому не завидует, у них едва ли не всё является общим.

– Вот это интересно, – встрепенулся законодатель. – И в отношении стяжательства очень хорошо, и отсутствие зависти вызывает уважение.

– Ты, Солон, совсем плохой стал, – возмутился Главкон. – Они же все бедные, нищие, поэтому и не стяжают! Стяжать, как видишь, нечего. Гоняют себе по степям на лошадях, вот и всё. Нет у них ни двора, ни кола, ни дома. Одни кибитки. Не понятно, где они там занимаются важными делами?

– Сразу видно, – тут же возразил Анахарсис, – что глубокочтимый мною Главкон имеет превратное представление о доме. Дом, афинянин, вовсе не стены. Дом – это люди. То есть муж, жена, дети, родители, прислуга. Это отношения между ними. А где они живут лучше – между прочим, ещё вопрос. Можем поспорить на сей счёт. Вот, у вашего законодателя – дом очень простой, зато какие люди в нём живут, и какой дух здесь витает. Я уже видел в Элладе множество огромных зданий, да дела в них творятся мерзкие, недостойные хорошего человека. И пахнет в них исключительно вином и развратом. Скверной несёт от многих из этих домов.

Феспид и Главкон удивились столь разумному ответу чужестранца. Меж тем Анахарсис продолжал:

– Важными делами можно заниматься всюду – в лесу, в поле, на берегу моря и реки.

– Вот те на! – крякнув, перебил его Главкон. А затем, хитро подмигнув Феспиду, лукаво спросил скифа: – А вот где вы, к примеру, учитесь метать копьё?

Анахарсис пожал плечами в знак того, что он не совсем понял вопрос.

– Они, видимо, не знают, что такое копьё. А если даже знают, то сами вряд ли держали его в руках, – улыбнувшись, поддел скифа Феспид.

Вдруг основательно охмелевший Главкон резко вскочил на ноги, решительно подошёл к висевшему на стене Солонову копью, взял его своей единственной рукой, посмотрел на Анахарсиса и задиристо произнёс:

– Пошли в сад, я тебе покажу что это и для чего оно предназначено. А если потребуется, то научу тебя им пользоваться!

Вся застольная компания весело поднялась и, взяв ещё одно копьё и короткий меч, направилась к площадке, расположенной в укромном уголке сада. Именно там Солон и его сын многие годы упражнялись в искусстве метания копья. Впереди, шагах в тридцати, стоял большой деревянный щит, на котором были нарисованы люди, кони, вепрь и даже ворон. Главкон сделал несколько шагов вперёд-назад, потряс копьё своей рукой и затем мощно метнул его в сторону щита. Оно точнёхонько попало в коня, и метавший, удовлетворённый результатом, победно посмотрел на Анахарсиса. Тот удивлённо молчал, широко открыв глаза, не веря случившемуся. Тем временем Феспид молниеносно метнул другое копьё, попав в грудь нарисованному всаднику. Скифский царевич никак не мог понять, как подобное возможно? Ведь копьё метали люди, которые, как ему казалось, далеки от ратного дела. Главкон – смотритель диктерионов, к тому же инвалид. Феспид – поэт, его главное оружие – слово, кифара и лира. Чудеса и только. Видя смятение скифского гостя, Главкон гордо молвил:

– Что мы! Это всего лишь ученические забавы. Ты бы посмотрел, как метает копьё Солон. Как он, Анахарсис, божественно метает! – пропел Главкон. – Арес ему завидует, не говоря уже о людях.

Законодатель, тут же протестуя, замахал руками и воскликнул:

– Нет-нет! Я давно не упражнялся в метаниях и вряд ли попаду в щит. А в цель и того более. Лучше, Главкон, не побуждай меня. Теперь я законодатель, а не воин.

– Солон, не забывай, что ты был знаменитым стратегом. Покажи молодёжи, как мы умели и умеем воевать. Подними их боевой дух, – провоцировал его Главкон. – Иначе они скажут, что мы старики и нам пора на покой. Ты представляешь, каково будет тебе и мне?!

Солону, дабы поддержать дух веселья и хорошего настроения и к тому же не ударить в грязь лицом, после некоторых сомнений пришлось взять копьё в руку и провести интенсивную разминку. Затем он повернулся к царевичу и задорно спросил его:

– Вот ты, гость, во что желал бы попасть?

Анахарсис задумался, скривился, а Главкон, тут как тут, лукаво подсказал своему другу:

– Я, Солон, желаю, чтобы ты попал в глаз ворону.

– Между прочим, я спрашиваю не тебя, а скифского царевича, – проворчал Солон.

Анахарсис улыбнулся, полагая, что афинский мудрец и бросать-то толком не умеет. Всё-таки мудрец, а не воин. Тем не менее, он решил подыграть Главкону и задать нелёгкую хозяину копья:

– Согласен с Главконом! – воскликнул он весело. – Попади в глаз! Только не ворону, а всаднику. Арес свидетель, всадник, как-никак, опаснее ворона. Птицу за что зря убивать? И было бы совсем потрясающе, если бы ты, Солон, не смотрел на цель, в которую мечешь копьё, а метнул с закрытыми глазами.

Не успел Анахарсис толком сформулировать просьбу, как Солон тут же со страшной силой метнул копьё, и оно со свистом вонзилось в щит, в то место, где были нарисованы глаза человека. Пока восхищённые друзья широко рассматривали, куда же попал боевой снаряд, Сах вручил Солону второе копьё и к всеобщему изумлению одел повязку на глаза метателю. Солон сделал шаг вперёд и вслепую запустил снаряд в том же направлении, что и первое копьё. Оно точнёхонько вонзилось во второй глаз, нарисованного всадника. Все увидели восхитительную картину – копьеносный взгляд человека, сидящего на коне. Солон немедля снял с глаз повязку, взял в руку короткий меч и метнул его в сторону ворона. Меч вонзился в голову нарисованной птицы. Метатель заулыбался, обвёл присутствовавших гостей гордым, но стеснительным взглядом и радостно промолвил:

– Надеюсь, все просьбы мною выполнены, или ты, Главкон, снова чем-то недоволен?

Главкон был более чем доволен. То, как умеет метать копьё Солон, он видел, причём видел в деле. Но чтобы с завязанными глазами, да с такой невероятной точностью, даже он об этом не знал. Не знал он также и об умении законодателя так далеко и точно метать в сложную цель меч. Восхитившись своим другом, Главкон повернулся к Анахарсису, улыбнулся и иронично произнёс:

– Ну, что, царевич, понял ли ты, с кем имеешь дело? Но ты, ещё не знаешь, как он мечет законы. Представляешь, на каждой Экклесии Солон мечет законы в сердца и души афинский мужей. И те, словно мишени, не могут ничем возразить ему.

Не замедлил поделиться впечатлениями от увиденного здесь зрелища и Феспид. Он торжествующе победоносно посмотрел на царевича и припомнил ему застольный разговор:

– Так вот, любезный скиф, если у вас дом – это люди, то у нас – это и люди, и стены, и оружие, которое там находится, и мысли, которые там зарождаются, и отношения с друзьями и соседями, а также гости, бывающие там довольно часто. Надеюсь, ты понял, что такое афинский дом?

Анахарсис не ответил Феспиду. Но куда-то в сторону и непонятно кому тихо сказал:

– Дом дому рознь.

Главкон, который было на время успокоился, после некоторых раздумий, снова решил продолжить испытания молодого скифа. Он спросил его:

– Скажи, царевич, а какое ваше главное оружие? Чем вы воюете?

– Разумеется, лук и стрела, – ответил тот. – Они лёгкие, удобные, точные, не сродни копью.

– Не хочешь ли ты сказать, что наше оружие уступает вашему оружию? Имей в виду – от стрелы можно запросто укрыться, к примеру, добротным щитом, а от копья и меча защиты нет. Вернее она есть. От копья и меча защитой может быть только более мощное копьё и более крепкий меч. Но если они находятся в руках Солона или моей руке, то пощады никому из врагов не будет. Не завидую я им!

У скифов, как я полагаю, – поддержал разговор Солон, – покоряют людей и поддерживают порядок силой оружия. Так поступают многие народы. Не все ещё поняли, что силой оружия можно покорить только на некоторое время, а силой закона и ума – на века. Хотя, конечно, в этом вопросе не всё однозначно.

Тут следует заметить, что Анахарсису воевать не довелось. И как там, в бою, орудуют копьём и мечом он, разумеется, не знал. Царевич с трудом научился стрелять из лука. Да и то, главным образом – в дерево. Молчавший всё это время ареопагит Аристодор, вдруг решительно вмешался в разговор, энергично поддержав мысль Солона.

– Закон у афинян лучшее оружие, – с возвышенным пафосом молвил он. – Его не пронзит ни меч, ни копьё, ни стрела. Он сражает всех и сразу. И противостоять ему нечем. Вот каким оружием необходимо владеть, царевич. Солон – наш законодатель, им владеет даже лучше, нежели копьём и мечом. Хотя, как только что мы убедились, ему нет равных мужей, во владении любым оружием. Мудрый политик должен владеть всеми видами оружия и уметь применять их в зависимости от обстоятельств.