Книги по бизнесу и учебники по экономике. 8 000 книг, 4 000 авторов

» » Читать книгу по бизнесу Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки Е. П. Ильина : онлайн чтение - страница 8

Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки

Правообладателям!

Представленный фрагмент книги размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает ваши или чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?

  • Текст добавлен: 13 марта 2021, 13:52

Текст бизнес-книги "Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки"


Автор книги: Евгений Ильин


Раздел: Управление и подбор персонала, Бизнес-книги


Возрастные ограничения: +16

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

«…Можно ли весь этот, по-видимому, хаос отношений заключить в известные рамки, сделать явления постоянными, открыть правила их и механизм? – спрашивает И. П. Павлов. – Несколько примеров, которые я приведу сейчас, как мне кажется, дают мне право ответить на эти вопросы категорическим “да” и в основе всех психических опытов найти все тот же специальный рефлекс, как основной и самый общий механизм. Правда, наш опыт в физиологической форме дает всегда один и тот же результат, исключая, конечно, какие-нибудь чрезвычайные условия, это – безусловный рефлекс; основная же характеристика психического опыта – его непостоянство, его видимая капризность. Однако результат психического опыта тоже несомненно повторяется, иначе о нем не было бы речи. Следовательно, все дело только в большем числе условий, влияющих на результат психического опыта сравнительно с физиологическим. Это будет, таким образом, – условный рефлекс» [1951, с. 17].

Обращает на себя внимание следующая фраза из рассматриваемого доклада И. П. Павлова: «Очевидно, что многие из поразительных фактов дрессировки животных принадлежат к одной категории с некоторыми из наших фактов. И, следовательно, также и давно уже свидетельствовали о прочной законности некоторых психических явлений у животных. Следует сожалеть, что они так долго не привлекали к себе достаточного научного внимания» [1951, с. 17]. Известно, что И. П. Павлов тесно общался с известным дрессировщиком цирковых зверей Дуровым, и, возможно, именно он навел И. П. Павлова на мысль – выяснить механизмы психических явлений, связанных с дрессировкой животных.

Факт условного рефлекса есть повседневнейший и распространеннейший факт. Это есть, очевидно, то, что мы знаем в себе и животных под разными названиями: дрессировки, дисциплины, воспитания, привычки.

[Павлов, 1952, с. 17].

Доказав рефлекторность психических реакций животных, И. П. Павлов переходит к следующему шагу – к доказательству необязательности пользоваться при появлении этих условных рефлексов психологическими (скорее бытовыми) терминами. «До сих пор, – говорит он, – в моем изложении ни разу не встречалось фактов, которые отвечали бы в субъективном мире тому, что мы называем желаниями… В наших опытах то, что в субъективном мире нам представляется желанием, выражалось лишь в движении животного, на деятельности же слюнных желез не давало себя знать совершенно в положительном смысле. Таким образом, фраза, что страстное желание возбуждает работу слюнных или желудочных желез, совершенно не отвечает действительности. Это грех смешения, очевидно, разных вещей числится и за мной в прежних моих статьях. Таким образом, в наших опытах мы должны резко различать секреторную реакцию организма от двигательной и в случае деятельности желез, сопоставляя наши результаты с явлениями субъективного мира, говорить, как об основном условии удачи опытов, о наличии не желания у собаки, а внимания ее. Слюнная реакция животного могла бы рассматриваться в субъективном мире как субстрат элементарного, чистого представления мысли» [1951, с. 19–20].

И. П. Павлов все больше укрепляется в мысли, что он создает настоящую физиологию, о которой говорил Клапаред, способную заменить психологию при изучении работы мозга и поведения животных[11]11
  Клапаред (Claparede, 1906) писал: «Когда физиологи создадут рядом с психологией физиологию головного мозга – я разумею физиологию настоящую, а не психологический сколок, который они нам преподносят под этим именем, физиологию, способную говорить от себя и без того, чтобы психология подсказывала ей, слово за слово, то, что она должна сказать, – тогда мы посмотрим: есть ли выгода упразднить человеческую психологию и, следовательно, сравнительную психологию. Но мы еще до этого не дошли» [цит по: Павлов, 1951, с. 179].


[Закрыть]
. «Я вижу и преклоняюсь перед усилиями мысли в работе старых и новейших психологов, но вместе с тем представляется, и едва ли это можно оспаривать, что работа эта совершается страшно не экономично, и я проникнут убеждением, что чистая физиология головного мозга животных чрезвычайно облегчит, больше того – оплодотворит непомерную, богатырскую работу тех, кто посвящал себя науке о субъективных состояниях человека», – писал И. П. Павлов в докладе, подготовленном к съезду психиатров, неврологов и психологов 1914 года [1951, с. 185].

…Физиологи наших дней небывало осложняют декартовское понятие рефлекса, чтобы приложить его к пониманию поведения в виде «условного рефлекса» И. П. Павлова. Физиология нервной системы делается небывало сложной, чтобы упростить науку о поведении.

[Ухтомский, 1950, с. 516].

И. П. Павлов прямо заявляет о возможности замены психических актов физиологическими процессами в нервных центрах и эффекторных органах[12]12
  Дело дошло до того, что в павловской лаборатории было запрещено употреблять такие психологические выражения, как собака догадалась, захотела, пожелала и т. д. Нарушителей запрета даже штрафовали.


[Закрыть]
. Это вытекает из заключительных слов в рассматриваемом докладе: «Полученные объективные данные, руководствуясь подобием или тождеством внешних явлений, наука перенесет рано или поздно и на наш субъективный мир, и тем сразу и ярко осветит нашу столь таинственную природу, уяснит механизм и жизненный смысл того, что занимает человека больше всего – его сознание, муки его сознания [выделено мною. – Е. И.]. Вот почему я допустил в моем изложении как бы некоторое противоречие в словах. В заголовке моей речи и в продолжение всего изложения я пользовался термином “психический”, а вместе с тем все время выдвигал лишь объективные исследования, оставляя совершенно в стороне все субъективное. Жизненные явления, называемые психическими, хотя бы и наблюдаемые объективно у животных, все же отличаются, пусть лишь по степени сложности, от чисто физиологических явлений. Какая важность в том, как называть их – психическими или сложно-нервными, в отличие от простых физиологических, раз только сознано и признано, что натуралист может подходить к ним лишь с объективной стороны, отнюдь не озабочиваясь вопросом о сущности этих явлений… Для натуралиста все – в методе, в шансах добыть непоколебимую, прочную истину, и с этой только, обязательной для него, точки зрения душа, как натуралистический принцип, не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глубину его анализа» [1951, с. 23].

Есть теории, импонирующие своей широтой, так сказать безграничностью своего приложения. Во всяких обстоятельствах и к каким угодно случаям они найдут, как применить свои термины… Опасность тут, пожалуй, в том, что, примиряя с собою всевозможные факты, такая теория не предскажет ни одного из них. Другая опасность в том, что теория, ссылаясь на свою универсальность, будет, пожалуй, торопиться сближать вещи слишком формально, при этом искажать конкретный смысл вещей и успокаивать мысль от исканий раньше времени.

[Ухтомский, 1950, с. 253].

В первой выделенной мною фразе обращает на себя внимание одно слово, раскрывающее, на каком основании И. П. Павлов хочет перенести данные его экспериментов на субъективный мир животных и человека и объяснить психическую деятельность не только животных, но и человека (даже его сознание!) с помощью условных рефлексов и закономерностей высшей нервной деятельности. Это слово «подобие». Но подобие (внешнее сходство наблюдаемых явлений) не означает их тождества ни по структуре, ни по механизмам проявления. Отсюда внешне сходная реакция или поведение может иметь различную иерархическую структуру управления. Приведу лишь один пример с коленным рефлексом. Разгибательное движение голени будет одним и тем же, как в случае безусловного раздражителя (удар молоточком по сухожилию) и условного раздражителя (замахивание молоточком без удара, которое видит испытуемый), так и при произвольном движении – ударе ногой по мячу. Уровни же управления этими движениями (то есть механизмы) различаются друг от друга на порядок. Если первые два случая реагирования отражают непроизвольный уровень и являются в основном физиологическими, то последний случай связан с произвольным механизмом управления, включающим и глобальные психические компоненты (в частности, мотивацию).

В выделенных фразах из приведенной выше цитаты содержится, с моей точки зрения, и противоречие: с одной стороны, Павлов утверждает, что полученные объективные данные (конечно, физиологические!) будут перенесены на наш субъективный мир и раскроют тайну сознания, а с другой стороны, он говорит, что даже у животных психические явления сложнее, чем физиологические. Как же тогда с помощью только простых физиологических явлений можно полностью раскрыть более сложное психическое, т. е. субъективное?

Перцепция, если разобрать, – это есть условный рефлекс и ничего больше, а когда у Гельмгольца никакого представления об условных рефлексах в голове не было, он назвал их «бессознательными заключениями».

[Павловские среды …, 1949, т. II, с. 567].

В «Лекциях о работе больших полушарий головного мозга» И. П. Павлов, перечислив условия образования условного рефлекса, писал: «Принимая во внимание все перечисленные условия… мы непременно получаем условный рефлекс. Тогда почему же не считать образование условного рефлекса чисто физиологическим явлением? Мы произвели на нервную систему собаки ряд определенных внешних воздействий, и в результате закономерно образовалась новая нервная связь, произошло определенное нервное замыкание. После этого перед нами типичный рефлекторный акт, как показано выше. А тогда где же тут место для каких-то внефизиологических отношений? Почему же и условный рефлекс, и образование его не физиология, а что-то другое? Я не вижу основания думать об этих явлениях иначе и позволяю себе догадываться, что при этих вопросах обычно играет вредную роль человеческое предубеждение, вообще не склонность к детерминации высшей нервной деятельности вследствие чрезвычайной сложности наших субъективных переживаний…» [1952, с. 21–22; выделено мною. – Е. И.].

В центральной нервной системе и рефлекторной дуге И. П. Павлов главную роль отводил афферентной части: «Я думаю, что главный центр тяжести нервной деятельности заключается именно в воспринимающей части центральной инстанции… Часть же центробежная – просто исполнительная» (Полное собр. соч. Т. III, кн. 1. С. 156)[13]13
  Как будет видно из дальнейшего изложения представлений А. А. Ухтомского о доминанте и Н. А. Бернштейна о физиологии активности, центробежная часть – не просто исполнительная. В ней тоже происходят сложные процессы, например борьба за конечный выход многих степеней свободы.


[Закрыть]
. Вообще высказывания И. П. Павлова, что изучаемые им условные рефлексы чисто физиологические, иначе как запальчивостью ученого объяснить трудно. Чего, например, стоит следующее его рассуждение в статье «Ответ физиолога психологам» (1932): «Когда за поднятием лапы дается еда, раздражение несомненно идет из кинестезического пункта к пищевому центру. Когда же связь образована, и собака, имея пищевое возбуждение, сама подает лапу, очевидно, раздражение идет в обратном направлении. Я понимать этот факт иначе не могу. Почему это только простая ассоциация, как это обыкновенно принимают психологи, а отнюдь не акт понимания, догадливости, хотя бы и элементарных, мне остается не ясным» [1951, с. 363; выделено мною. – Е. И.]. Или в другом докладе 1932 года: «Мне казалось бы странным, если бы, только потому, что психологами собаке приписывается лишь ассоциативная деятельность, этот нервный труд [по формированию динамического стереотипа. – Е. И.] не позволено было называть умственным» [1951, с. 398]. Вот и пойми Павлова: то он начисто отрицает зоопсихологию, то сам приписывает собакам разумное поведение там, где его может не быть. В действительности зрительное восприятие объекта, находящегося на расстоянии и вызывающего путем ассоциативной связи с пищевым центром собаки секрецию слюны, – это процесс сколь физиологический, столь и психический, следовательно, можно говорить о включенности психического в физиологическое, о неразрывной связи того и другого в любом рефлексе.

…Видя подползающую змею, приближающуюся цаплю или тянущуюся к ней руку, лягушка рефлекторно прыгает в сторону, но, видя приближающуюся к ней муху, не прыгает, а выбрасывает язык. Очевидно, что здесь мы имеем дело с чем-то более сложным, чем просто физиологический ответ на сенсорный стимул. Это уже физиологический ответ на психический образ ситуации. Можно, конечно, гадать, на что у лягушки возникает ответ: на психическую конструкцию, моделирующую ситуацию, или на ее физиологический коррелят. Если кто-то скажет, что на последний, то возникает логичный вопрос: для чего тогда эволюция создала высокоспециализированные органы чувств и психику, зачем нужны психические феномены, просто «иллюстрирующие» физиологические процессы?

[Поляков, 2004, с. 290].

Да и высший анализ раздражителей, о котором И. П. Павлов рассуждал в докладе, сделанном в 1916 году, столь же физиологический, сколь и психологический. Недаром же Павлов стал говорить об анализаторах, в которых возникают ощущения и образы восприятия, являющиеся сигналом для реагирования животного. Поведение животного, не говоря уже о человеке, направляется ощущениями и образами восприятия, а не просто возбуждением нервных клеток того или иного анализатора. И оттого, что эти ощущения и восприятия у животного не вербализованы, они не перестают быть таковыми. Но для И. П. Павлова это было не очевидным; ведь зоопсихологию как науку он отрицал[14]14
  Это не может не вызывать удивления, так как на одной из «Сред» он говорил следующее: «Я давно уже был поражен, каким манером человек ухитрился вырыть такую яму между собой и животными. Вы возьмите нашего постоянного спутника – собаку. Это сходство поражает. Возьмите все органы собаки. Возьмите всю остальную деятельность – определенно то же самое. Тут мы просто умнее ее, хотя и она тоже не дура. Как это все же можно говорить, что имеется какая-то поражающая разница!.. Я сейчас занимаюсь немножко с обезьянами и говорю, что наша любознательность выросла из этого ориентировочного исследовательского рефлекса и что она есть продолжение и расширение его» [Павловские среды …, 1949, т. II, с. 165–166].


[Закрыть]
.

В конце концов все данные субъективного характера должны перейти в область объективной науки. Смесь субъективного с объективным в исследовании – это вред для дела. Надо делать попытки разбирать явления с чисто объективной стороны.

Субъективный метод исследования всех явлений имеет давность первого человека, и что принес он нам? Ничего. Все, что выдумали с его помощью, приходится ломать и строить новое.

[Павлов, 1949, с. 375, 381].

После этого доклада И. П. Павлов еще несколько раз употреблял слова «психический», «душевный». Последний раз слово «психический» И. П. Павлов употребил в докладе в 1909 году, используя его наравне со словосочетанием «сложно-нервные явления». Затем и то и другое исчезли из лексикона И. П. Павлова, и он стал говорить только о высшей нервной деятельности.

В докладе 1909 года им был проявлен, как и прежде, безудержный оптимизм в отношении своего объективного метода познания психического. Да простит меня читатель за еще одно длинное цитирование, но, чтобы избежать упреков в неправильной трактовке мысли И. П. Павлова, лучше предоставить слово ему самому: «…Нельзя сравнивать сложность явления, которое мы имеем [в опытах на собаках. – Е. И.], с теми, которые имеются в руках психологов. Ясно, что деятельность нервной системы человека чрезвычайно превосходит своей сложностью деятельность нервной системы собаки. Ввиду этих обстоятельств психолог затрудняется сказать, чему наш анализ отвечает в экспериментальной психологии и вообще в психологическом исследовании. Я получил от психологов заявление, что, кажется, такого анализа у них еще нет, и я думаю, что, ввиду указанных затруднений, наш анализ еще долгое время пойдет особым путем от анализа психологов. Что касается до этого результата, то он для нас, физиологов, нисколько не огорчителен. Он нас ни в какое затруднительное положение не ставит, потому что мы – проще, чем психологи, мы строим фундамент нервной деятельности, а они строят высшую надстройку, и так как простое, элементарное понятно без сложного, тогда как сложное без элементарного уяснить невозможно, то, следовательно, наше положение лучше, ибо наше исследование, наш успех, нисколько не зависит от их исследований. Мне кажется, что для психологов, наоборот, – наши исследования должны иметь очень большое значение, так как они должны впоследствии составить основной фундамент психологического знания [выделено мною. – Е. И.]. Ведь психологическое знание и исследование поставлено чрезвычайно трудно, оно имеет дело со страшно сложным материалом, и, кроме того, психические явления всегда сопровождаются в высшей степени неблагоприятным условием, которого у нас нет и от которого мы не страдаем. Таким неблагоприятным условием психологического исследования является тот факт, что исследование это не имеет дела со сплошным непрерывным рядом явлений. Ведь в психологии речь идет о сознательных явлениях, а мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного. Мне представляется, что психолог при его исследовании находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках небольшой фонарь, освещающий лишь небольшие участки. Вы понимаете, что с таким фонарем трудно изучить всю местность. Каждому из вас, бывавшему в таком положении, памятно, что представление, полученное от незнакомой местности при помощи такого фонаря, совершенно не совпадает с тем представлением, которое вы получите при солнечном освещении. Мы в этом отношении находимся в более благоприятных условиях. Если принять все это во внимание, то тогда можно понять, как различны шансы объективного исследования и шансы исследования психологического. Наши исследования… только начинаются, а между тем мы уже имеем серьезный опытный анализ, так далеко проникающий и имеющий такой точный на всех своих ступенях характер. Относительно же законов психологических явлений приходится сказать, что затрудняешься, где их искать. А сколько тысячелетий человечество разрабатывает факты психологические, факты душевной жизни человека! Ведь этим занимаются не только специалисты-психологи, но и все искусство, вся литература, изображающая механизм душевной жизни людей. Миллионы страниц заняты изображением внутреннего мира человека, а результатов этого труда – законов душевной жизни человека – мы до сих пор не имеем. И поныне вполне справедлива пословица: “чужая душа – потемки”. Наши же объективные исследования сложно-нервных явлений у высших животных дают основательную надежду, что основные законы, лежащие под этой страшной сложностью, в виде которой нам представляется внутренний мир человека, будут найдены физиологами, и не в отдаленном будущем» [1951, с. 66–67; выделено мною. – Е. И.].

Очень часто в истории науки можно видеть, что привлечь наскоро для объяснения явлений ближайшую подходящую схему значит в сущности загородиться этой схемой от реальности и успокоиться раньше времени, не уловив, в конце концов, подлинной природы явления.

[Ухтомский, 1950, с. 216].

Надо отметить справедливость упрека И. П. Павлова в сторону психологии: «Психолог признает условность принципом обучения и, принимая принцип дальше неразложимым, т. е. не нуждающимся в дальнейшем исследовании, стремится все из него вывести, все отдельные черты обучения свести на один и тот же процесс. Для этого он берет один физиологический факт и решительно придает ему определенное значение при истолковании частных фактов обучения, не требуя действительного подтверждения этого значения. Физиологу невольно думается при этом, что психолог, так недавно обособившийся от философа, еще не совсем отрешился от пристрастия к философскому приему дедукции, от чисто логической работы, не проверяющей каждый шаг мысли согласием с действительностью [выделено мною. – Е. И.][15]15
  Психологи действительно склонны к построению чисто умозрительных конструкций, не согласующихся с жизнью, т. е. с практикой. Примерами могут служить излагаемые в ряде учебников представления о соотношении между влечениями, желаниями и хотениями, развитое С. Л. Рубинштейном, о пирамиде потребностей А. Маслоу, о соотношении между настроением, эмоцией и аффектом и прочее.


[Закрыть]
. Физиолог действует совершенно обратно. В каждом моменте исследования он старается отдельно и фактически анализировать явление, определяя сколько возможно условия его существования, не доверяя одним выводам, одним предположениям» [1951, с. 344; выделено мною. – Е. И.]. Для того чтобы описание явления было объективным, оно должно воспроизводиться в эксперименте. Отсюда и стремление И. П. Павлова создать такой метод и проводить опыты, в которых выяснялись бы условия такой воспроизводимости, а также была бы возможность соотносить силу раздражителя с величиной ответной реакции.

Для Павлова это было важным, так как, по словам А. А. Ухтомского, «И. П. Павлов представлял физиологию будущего сложною математическою выкладкою, испещренною “величественными интегралами”. Нам понятны праздничные мечты, которые может позволить себе творец науки в часы досуга, когда родная стихия мысли перестает быть для него суровым текущим трудом и становится “frohliche Wissenschaft”» [1954б, с. 165].

Этой идеей Павлов «заразил» и двух других академиков: биофизика Лазарева и математика Н. Н. Лузина. Волею случая в середине 50-х годов прошлого века ко мне попала книга И. П. Павлова «Двадцатилетний опыт…» 1932 года издания, подаренная ее автором Н. Н. Лузину 8 апреля 1932 года. Я обратил внимание на то, что эта книга была тщательно проштудирована Николаем Николаевичем, в ней бесчисленное число раз делались подчеркивания и заметки на полях, среди которых можно было выделить и определенную систему: особым цветом выделялись места в книге, где речь шла о количественном выражении силы условного слюнного рефлекса. Естественно, у меня возникло недоумение: зачем академику математики так тщательно изучать этот труд по физиологии? За разъяснениями я обратился к двоюродной тетке Н. Н. Лузина, Александре Ивановне Введенской, которая жила на Арбате в его квартире (и вместе с ним, и после него) и у которой я часто гостил в летние каникулы. Она мне поведала, что у Павлова был постоянный контакт с Лузиным. Сын Павлова часто приезжал в Москву и заходил к Лузину. После смерти жены Н. Н. Лузина распорядительницей ее имущества стала А. И. Введенская. Она, узнав, что я интересуюсь физиологией, и предложила мне эту книгу.

Так зачем же было Н. Н. Лузину так тщательно вникать в эксперименты И. П. Павлова? Со слов А. И. Введенской и жены ученика Лузина Н. Ф. Депутатовой, жившей в той же квартире, я понял, что тройственный союз ученых (И. П. Павлов, Н. Н. Лузин и биофизик П. П. Лазарев) задумал создать науку наподобие той, что Н. Винер назвал кибернетикой. Но осуществиться этой задумке не удалось (да и могла ли она осуществиться, базируясь на условнорефлекторной теории Павлова?). И. П. Павлов умирает в 1936 году, а Н. Н. Лузин в 1937 году подвергся со стороны партийного и государственного аппарата нападкам как «скрытый классовый враг».

Позже (в 1961 году) появилось и документальное подтверждение услышанному и увиденному мною ранее. Во время хрущевской оттепели из лагерей вернулся физиолог В. Л. Меркулов. Он и нашел документы, подтверждавшие связь Павлова, Лузина и Лазарева и их попытку создать новую науку, подобную кибернетике.

В наше время можно слышать, что понятие рефлекса сыграло свою роль и ожидать от него новых значительных плодов в новой науке не следует. Нам представляется, что для таких прогнозов достаточных оснований нет. И. П. Павлов дал великолепный пример того, как еще очень надолго может служить нам и как много нового способна дать науке концепция рефлекса, соответствующим образом приспособленная и углубленная для новых задач. Мы можем сказать, что И. П. Павлов впервые показал на экспериментальных примерах, как надо понимать и применять к делу модель рефлекса для того, чтобы она могла на деле сослужить ту службу, ради которой она и была задумана с самого начала, в XVII столетии, т. е. осветить физиологическую природу страстей и принудительно инстинктивных актов поведения.

[Ухтомский, 1954, с. 226–227].

В 1913 году И. П. Павлов писал, что вся сложная нервная деятельность, понимаемая раньше как психическая, представляется ему в виде двух основных физиологических механизмов: механизма условного рефлекса и механизма анализаторов. «В высшем животном мы констатируем две стороны высшей деятельности, – писал Павлов. – С одной стороны, образование новых связей с внешним миром, а с другой стороны, внешний анализ. Отличив эти две деятельности, вы увидите, что ими захватывается очень много, и трудно представить, что останется вне этого. Только детальное изучение может это определить. Всякая муштровка, всякое воспитание, ориентировка в окружающем мире, среди событий, природы, людей сводится или к образованию новых связей, или к тончайшему анализу. По крайней мере очень многое сводится к этим двум деятельностям» [1951, с. 214]. Однако позже (в 30-х годах) Павлов не сводил уже психическое (высшую нервную деятельность) только к этим двум механизмам.

В предисловии к книге А. Г. Иванова-Смоленского «Основные проблемы патофизиологии высшей нервной деятельности» (1933) он заговорил о возможности слития субъективного с объективным, физиологии и психологии. Вот что он писал по этому поводу: «…Постепенно открывалась все большая и большая возможность накладывать явления нашего субъективного мира на физиологические нервные отношения, иначе сказать, сливать те и другие. Об этом нельзя было думать, когда у физиолога имелись только опыты с искусственным раздражением разных пунктов коры и с удалением разных отделов ее у животных. Тогда, наоборот, существовал странный факт, что две области человеческого знания, занимавшиеся деятельностью одного и того же органа в животном и человеческом организме (кто может теперь оспаривать это?), держались вообще более или менее обособленно и иногда даже принципиально независимо друг от друга. В результате этой странности получилось то, что физиология высшего отдела головного мозга долгое время оставалась почти без всякого движения, а психология не могла даже выработать общего языка для обозначения явлений изучаемого ею материала, несмотря на многократные попытки ввести общепринятый между всеми психологами словарь. Теперь положение дела меняется, в особенности для физиологов. Перед нами открывается необозримый горизонт наблюдений и опытов, опытов без числа. Психологи же получат, наконец, общую прочную почву, естественную систему изучаемых ими основных явлений, в которой легче будет им разместить бесконечный хаос человеческих переживаний. Наступает и наступит, осуществится естественное и неизбежное сближение и, наконец, слитие психологического с физиологическим, субъективного с объективным – решится фактически вопрос, так долго тревоживший человеческую мысль» [1951, с. 342].

Общефизиологическая рефлекторная теория представляет созданную Павловым «настоящую физиологию» головного мозга. Но именно потому, что это «настоящая» физиология, т. е., по образному выражению Э. Клапареда, физиология, «способная говорить от себя и без того, чтобы психология подсказывала ей слово за словом то, что она должна сказать», Павлов по необходимости и по исходному замыслу должен был на первом этапе работы абстрагировать свой анализ от психологических понятий и методов. Это был обоснованный и правильный ход, соответствующий логике выявления общих законов исследуемого объекта.

[Веккер, 2000, с. 66].

Думаю, никто из психологов не откажется от попытки «наложить» психическую деятельность животных и человека на физиологические факты[16]16
  Л. А. Орбели в работе 1938 года возражал против этого способа изучения поведения животных: «Есть группа авторов, которая подходит к делу следующим образом. Они говорят: мы будем сначала объективно изучать явления физиологическим методом, анализировать их, а затем попытаемся сделать вывод, что этому соответствует в субъективном мире. Опять-таки получается процесс, который не имеет никаких серьезных основ, потому что нет никаких критериев, по которым можно было бы судить, что эта форма поведения животного есть выражение таких-то субъективных состояний. Для этого нет никаких оснований. Мы просто занимались бы совершенно праздными сочинениями о психической деятельности животных или суждениями, для которых нет достаточных оснований» [1962, с. 373]. В отношении человека Л. А. Орбели придерживался другой позиции, а именно, что сопоставление объективных данных с субъективными необходимо. «Может показаться странным, – писал он, – что выше я как будто был против применения субъективного метода, а теперь отстаиваю субъективный метод. Но это два различных субъективных метода. Одно дело наблюдать объективные явления у собаки, а затем их субъективно истолковывать, перенося свой субъективный мир, пытаться строить какое-то знание субъективного мира собаки, который совершенно недоступен нашему наблюдению, и другое дело взять свой заведомо существующий и заведомо наблюдаемый субъективный мир, его наблюдать и на основании этих показаний строить знания об объективных явлениях, которые лежат в основе его. Эти оба приема называют субъективным методом, но они по существу различны» [1962, с. 376].


[Закрыть]
, связать психическое с физиологическим, но вряд ли кто будет поддерживать намерение И. П. Павлова слить, отождествить то и другое.

Ведь говоря о слитии физиологии и психологии, И. П. Павлов имел в виду не совместное изучение ими одного и того же объекта и явления, не единство физиологического и психического, а отождествление психологического с физиологическим. Эта мысль отчетливо обозначена им в работе «Ответ физиолога психологам» (1932): «Статья Edwin R. Guthrie “Conditioning as a Principle of Learning” представляет, как мне кажется, особый интерес своей основной, по-моему совершенно оправдываемой, тенденцией “наложить”, так сказать, явления так называемой психической деятельности на физиологические факты, т. е. слить, отождествить физиологическое с психологическим, субъективное с объективным, что по моему убеждению составляет важнейшую современную научную задачу» [1951, с. 343; выделено мною. – Е. И.]. Как видим, от основной своей идеи И. П. Павлов не отказался и через тридцать лет после ее возникновения.

К сожалению, при Павлове «не было начато систематическое сопоставление объективных и субъективных явлений друг с другом» [Орбели, 1964, с. 278].

Иван Петрович (Павлов. – Е. И.) указывает на два сорта ученых – монистов и дуалистов. К первым относятся Кречмер, Клерамбо: для них психологическое и физиологическое – одно и то же. Для других, как, например, для Жанэ, невозможно мыслить о том и о другом как о едином процессе.

[Павловские среды …, 1949, т. I (26 апреля 1933 г.), с. 328].

Иван Петрович (Павлов. – Е. И.) читает выдержки из статьи д-ра Рамха, в которой тот, выражая свое отрицательное отношение к науке об условных рефлексах, пишет: «Павлов – во всяком случае тот, кто больше всего повредил психологам принижением значения науки о субъективном в кругах невропатологов, психиатров, физиологов и педагогов». Иван Петрович выражает удовольствие по поводу такой оценки его работы (выделено мною. – Е. И.).

[Павловские среды …, 1949, т. I (26 октября 1932 г.), с. 234–235].

Психологи заинтересованы в том, чтобы были вскрыты физиологические механизмы психических явлений, но совершенно не заинтересованы в том, чтобы физиологические механизмы условнорефлекторной деятельности мозга подменили психологические механизмы поведения.

В этой же статье И. П. Павлов писал: «Я – психолог-эмпирик и психологическую литературу знаю только по нескольким руководствам психологии и совершенно ничтожному, сравнительно с существующим материалом, количеству прочитанных мной психологических статей; но был с поры сознательной жизни и остаюсь постоянным наблюдателем и аналитиком самого себя и других в доступном мне жизненном кругозоре, причисляя к нему и художественную литературу с жанровой живописью. Я решительно отрицаю и чувствую сильное нерасположение ко всякой теории, претендующей на полный обхват всего того, что составляет наш субъективный мир, но я не могу отказаться от анализа его, от простого понимания его на отдельных пунктах. А это понимание должно сводиться на согласие его отдельных явлений с данными нашего современного положительного естественнонаучного знания. Для этого же необходимо постоянно самым тщательным образом пробовать прилагать эти данные ко всякому отдельному явлению. Сейчас, я убежден в этом, чисто физиологическое понимание многого того, что прежде называлось психической деятельностью, стало на твердую почву, и при анализе поведения высшего животного до человека включительно законно прилагать всяческие усилия понимать явления чисто физиологически, на основе установленных физиологических процессов. А между тем мне ясно, что многие психологи ревниво, так сказать, оберегают поведение животного и человека от таких чисто физиологических объяснений, постоянно их игнорируя и не пробуя прилагать их сколько-нибудь объективно» [1951, с. 362; выделено мною. – Е. И.].

В заключение доклада, сделанного в Риме в 1932 году, Павлов еще раз повторил эту мысль: «В речи президента Американской психологической ассоциации на 1931 год Уольтера Гентера, даже несмотря на очень большие усилия оратора, психолога-бихевиориста, отделить физиологию от его психологии, прямо-таки невозможно усмотреть какую-либо разницу между физиологией и психологией. Но и психологи из небихевиористского лагеря признают, что наши опыты с условными рефлексами составили, например, большую поддержку учению об ассоциациях психологов…

Я убежден, что приближается важный этап человеческой мысли, когда физиологическое и психологическое, объективное и субъективное действительно сольются, когда фактически разрешится или отпадет естественным путем мучительное противоречие или противопоставление моего сознания моему телу. В самом деле, когда объективное изучение высшего животного, например собаки, дойдет до той степени, – а это, конечно, произойдет, – что физиолог будет обладать абсолютно точным предвидением при всех условиях поведения этого животного, то что останется для самостоятельного, отдельного существования его субъективного состояния, которое, конечно, есть и у него, но свое, как у нас наше. Не превратится ли тогда обязательно для нашей мысли деятельность всякого живого существа до человека включительно в одно нераздельное целое?» [1951, с. 393].

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая

Правообладателям!

Представленный фрагмент книги размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает ваши или чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Топ книг за месяц
Разделы







Книги по году издания