Текст бизнес-книги "Ценность всех вещей. Создание и изъятие в мировой экономике"

Автор книги: Мариана Маццукато

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Экономисты, которых назвали «маржинальными революционерами», использовали категории предельной полезности и редкости для определения цен и масштаба конкретного рынка. С их точки зрения, спрос и предложение дефицитных ресурсов регулирует ценность, выраженную деньгами. Поскольку вещи, обмениваемые в рамках монетарной рыночной экономики, обладают ценами, цена в конечном итоге и является мерой ценности. Эта влиятельная новая теория объясняла, каким образом устанавливаются цены и какое количество того или иного товара производится[106]106
  Экономисты-классики (например, К. Маркс в 1-й части 3-го тома «Капитала») хорошо осознавали, что предложение и спрос меняют цены, но рассматривали эти факторы в качестве колебаний относительно уровня цены, определяемого рабочим временем.


[Закрыть]. Конкуренция обеспечивает то, что «предельная полезность» последней проданной единицы товара предопределяет его цену. Масштаб рынка отдельно взятого товара, то есть количество его единиц, которое необходимо продать, прежде чем предельная полезность перестанет покрывать издержки производства, объясняется редкостью, а следовательно, и ценой исходных ресурсов производства. Цена – прямая мера ценности[107]107
  Mirowski P. Learning the meaning of a dollar: Conservation principles and the social theory of value in economic theory // Social Research. 1990. Vol. 57. No. 3. P. 689–718.


[Закрыть]. Таким образом, мы далеко уходим от трудовой теории ценности.

Однако преимущества этой модели в гибкости – а именно идея, что преференции миллионов индивидов предопределяют цены, а следовательно, и ценность, – нивелируются тем, что она теряет способность (а точнее, у нее нет такой способности) измерять то, что Смит называл «богатством народов» – совокупный объем производства в экономике с точки зрения ценности. Поскольку ценность теперь оказывается попросту соотносительным понятием – мы можем сравнивать ценность двух вещей посредством их цен и того, как эти цены могут меняться, – больше невозможно количественно определять тот труд, который произвел товары в экономике, а тем самым и оценивать, какой объем богатства был создан.

Для того чтобы механизм определения цен работал так, как было задумано, категории предельной полезности и редкости требовали двух дополнительных допущений. Во-первых, все люди должны быть одномерными калькуляторами полезности, которые знают, что для них самое лучшее, какую цену заплатить за какой товар и как сделать экономически «рациональный» выбор[108]108
  Простые допущения маржинализма ставит под сомнения бихевиористская экономическая теория, использующая принципы психологии, социологии, нейробиологии и других дисциплин для рассмотрения того, как индивиды делают реальный выбор. См.: Tversky A., Kahneman D. Advances in prospect theory: Cumulative representation of uncertainty // Journal of Risk and Uncertainty. 1992. Vol. 5. No. 4. P. 297–323. URL: https://link.springer.com/article/10.1007/BF00122574 (дата обращения 28.10.2020).


[Закрыть]. Во-вторых, в процесс ценообразования не следует вмешиваться – например, монополиям. «Равновесие» при «совершенной конкуренции», когда предложение и спрос в точности сбалансированы, – идея, которую разработал Жан-Батист Сэй еще в начале XIX века, – стало необходимым и ключевым понятием в экономической теории. Как мы увидим, данные допущения оказывают огромное влияние на сегодняшнюю дискуссию о том, как создается ценность.

Последствия маржинальной теории для представления о границе сферы производства были кардинальными. Как мы видели, классические экономисты давали разные определения того, кто был производителен, а кто нет. Для Кенэ производительными были только крестьяне, Смит относил к «непроизводительной» группе услуги, и даже Маркс называл производительными рабочими тех, кто был занят в капиталистическом производстве. Однако маржинальная теория отмела в сторону подобную классификацию – на смену ей пришла идея, что производительной может называться любая деятельность, которой (легальным образом) назначается некая цена на рынке. Кроме того, производительность будет колебаться вместе с ценами, поскольку последние определяют ценность, а не наоборот. Тем самым теория полезности полностью трансформирует саму идею производительного и непроизводительного труда. В действительности это разграничение фактически отпадает, поскольку всякий сектор, который занимается производством для рынка, осуществляет обмен своей продукции, а это означает, что на сегодняшний день осталось лишь несколько явно непроизводительных секторов. Единственная часть экономики, которая определенно находится вне границы производственной сферы и является непроизводительной, как показано на рисунке 6, включает тех, кто получает доход, зарабатываемый не на рынке, – это государство, доходы которого формируются за счет сбора налогов, и получатели государственных субсидий, таких как выплаты пособий по социальному обеспечению, а также государственные структуры наподобие вооруженных сил.

Рис. 6. Маржиналистская революция

В описанном Маршаллом состоянии «равновесия», при котором цены не искажаются внешними воздействиями, каждый получает то, чего достоин. При изменении вкусов потребителей или развитии технологий это равновесие также может поменяться. Это оказывает влияние на то, каким образом оцениваются и обосновываются доходы. То, что зарабатывают рабочие, находит отражение в их предельной производительности и в их выявленных преференциях (предельной полезности) в пользу отдыха, а не работы. Для тех аналитических разграничений, которые делали Рикардо или Маркс в отношении вклада рабочего в производство, больше не остается места, не говоря уже об его эксплуатации. Вы обладаете ценностью, поскольку то, чем вы обладаете, предоставляет собой нечто редкое. А поскольку мы являемся рациональными калькуляторами полезности в условиях редкости ресурсов, мы не позволяем себе пускать что-то на ветер. Рабочие могут сделать выбор в пользу безработицы, потому что она дает им больше предельной полезности, чем работа за установленную заработную плату. Естественным следствием этой логики является утверждение, что безработица – дело добровольное. Идея добровольной безработицы проистекает из рассмотрения экономических субъектов как делающих рациональный выбор между работой и досугом (что соответствует «межвременной максимизации» в современной теории). Иными словами, идея Маркса о «резервной армии труда» растворяется в воздухе.

Как метко выразился Лайонел Роббинс,

прежде всего, отдельно взятый человек желает и реального дохода, и досуга. Во-вторых, он не обладает достаточным количеством ни того ни другого, чтобы полностью удовлетворить оба эти желания. В-третьих, он может тратить свое время на повышение своего реального дохода или же на то, чтобы получать больше досуга. В-четвертых, можно утверждать, что, помимо совершенно исключительных случаев, его стремление к разным составляющим реальных доходов и досуга будет разным. Поэтому ему приходится выбирать. Ему приходится экономно использовать свои ресурсы[109]109
  Robbins L. Essay on the Nature and Significance of Economic Science. P. 73–74.


[Закрыть].

Неотъемлемой для равновесия идеей является то, что все совершается в общих интересах. В 1940-х годах родившийся в России британский экономист Абба Лернер (1903–1982) сформулировал постулат, названный им «первой фундаментальной теоремой благосостояния»[110]110
  Фактически Лернер подхватил этот термин у Вильфредо Парето, который предложил его в 1894 году. См.: Pareto V. Il massimo di utilità data dalla libera concorrenza // Giornale degli Economisti. 1894. Vol. 9. No. 2. P. 48–66. В дальнейшем это положение было уточнено другими экономистами, в числе которых был и Лернер; при этом принятым доказательством является «расширение базовых теорем классической экономики благосостояния» Кеннета Эрроу. См.: Arrow K. An extension of the basic theorem of classical welfare economics // Proceedings of the Second Berkeley Symposium on Mathematical Statistics and Probability. Berkeley; Los Angeles: University of California Press, 1951. P. 507–532.


[Закрыть], в которой, по сути, утверждается, что конкурентные рынки ведут к «оптимальным» результатам для всех. Как только произошел рыночный обмен по равновесным ценам, никто не может стать богаче, или, выражаясь экономическим языком, увеличить свое благосостояние (например, взяв на себя больше работы), без того, чтобы кто-то не оказался еще беднее.

Сегодня конкурентные рынки, на которых никто не может стать богаче без того, чтобы кто-то не стал беднее, известны как «оптимальные по Парето» – по имени преемника Вальраса в Лозаннском университете Вильфредо Парето (1848–1923), который первым ввел термин «максимизация благосостояния». В своем «Учебнике политической экономии» (1906) он исследовал экономическое равновесие с точки зрения решения индивидуальных проблем «стремлений и ограничений» и был первым экономистом, утверждавшим, что необходимость в количественной максимизации полезности (то есть в точном количестве чего-либо, в чем кто-то нуждается) отсутствует – достаточно лишь порядкового измерения (насколько больше потребность в чем-либо относительно чего-то еще – Х против Y). Это еще больше упростило математические расчеты, и многие характеристики благосостояния в экономике сегодня носят имя Парето. Он использовал свои теории для аргументации в пользу свободной торговли в Италии, что в те годы не способствовало его популярности у фашистских властей, которые были скорее настроены протекционистски.

Но для того чтобы получить эти «оптимальные» результаты, необходимо обеспечить соблюдение равновесия: все препятствия на его пути, такие как вмешивающееся в экономику государство, монополии и иные рентные доходы, возникающие из редкости ресурсов и т. д., должны быть устранены. Как утверждает маржинализм, наши проблемы проистекают исключительно из несовершенства и факторов, мешающих бесперебойной капиталистической машины. В отличие от классических экономистов, рента теперь рассматривалась не в качестве «незаработанного дохода», а как некое несовершенство, которое можно устранить благодаря конкуренции. Предоставленный самому себе, капитализм, таким образом, способен создать максимальную ценность для каждого, то есть именно то, что каждый «заслуживает» на основании своего предельного продукта. В этом состоит разительный контраст с классическими экономистами. Согласно Марксу, капиталисты присваивают прибавочный продукт, платя зарплату в меньшем, чем ценность труда, размере. Смит и Рикардо придерживались мнения, что ценность создавалась усилиями, которые в совокупности напрямую давали богатство народов. Однако с введением категории предельной полезности исчезают классы – остаются только индивиды, а объективное измерение ценности при этом отсутствует.

У данного подхода имеется одно очень важное следствие. Оно предполагает, что государство вообще не должно вмешиваться в экономику, если только не происходит провал рынка. Теория провалов рынка в качестве своей исходной точки использует первую фундаментальную теорему (ПФТ) экономики благосостояния. Она постулирует, что рынки являются наиболее эффективным механизмом распределения ресурсов, если выполняются три специфических условия: во-первых, существует полный набор рынков для того, чтобы все товары и услуги, которые предлагаются и пользуются спросом, продавались по известным для всех ценам; во-вторых, все потребители и производители должны действовать конкурентно; в-третьих, при наличии равновесия.

Нарушение любого из этих трех допущений ведет к неэффективному распределению ресурсов рынками, или к тому, что маржиналисты определяют как «провалы рынка». Последние могут возникать в том случае, когда имеются «позитивные экстерналии», то есть общественные блага, такие как фундаментальные научные исследования, на которых сложно заработать частным компаниям, или же «негативные экстерналии» – изъяны наподобие загрязнения окружающей среды, которое наносит вред обществу, но не включается в затраты компаний. Если рынки не являются «оптимальными по Парето», в таком случае каждый может стать богаче в результате мер государственной политики, которые корректируют конкретный провал рынка[111]111
  Wolff E.N. Growth, Accumulation, and Unproductive Activity: An Analysis of the Postwar U.S. Economy. Cambridge: University Press, 1987.


[Закрыть]. Однако, как мы увидим в главе 8, направление экономической мысли, именуемое теорией общественного выбора, которую отстаивал нобелевский лауреат Джеймс Бьюкенен (1919–2013), позднее утверждало, что, поскольку провалы государства еще хуже, чем провалы рынка (из-за коррупции и использования государства в частных интересах), исправление последних бюрократами может привести к тому, что ситуация еще больше усугубится.

Определяя все факторы, которые наделяют цену ценностью, маржиналисты пришли к заключению, что получаемое вами и есть то, чего вы стоите. Прибыль определяются не эксплуатацией, а технологиями и «предельным продуктом капитализма». Капитал и труд рассматриваются как два главных исходных ресурса для производства, и точно так же, как труд за свой производительный вклад (предельный продукт труда) оплачивается заработной платой, капитал получает прибыль (предельный продукт капитала). Джон Бейтс Кларк (1847–1938), превратившийся из критика капитализма в одного из наиболее страстных участников маржиналистской революции, активно выступал против идеи, что труд подвергается эксплуатации. Капитал, утверждал он, не мог эксплуатировать труд, потому что труд и капитал просто зарабатывали свои «справедливые вознаграждения» – собственные предельные продукты. С точки зрения Кларка, капитальные ресурсы сами по себе были вознаграждением за самоограничение капиталистов. Вместо того чтобы направить свои прибыли на потребление, они сберегали их, и результатом этого сбережения фактически становились более значительные инвестиции в новые капитальные ресурсы (к этому мы еще вернемся в главе 8).

Равновесный подход отвлек внимание от противоречий между капиталом и трудом, а в конечном итоге и от альтернативных теоретических взглядов на источники и распределение ценности, которые начиная с конца XIX века были практически забыты, за исключением явных марксистских кругов и работ таких экономистов, как профессор экономики Кембриджа Джоан Робинсон (1903–1983) и итальянец Пьеро Сраффа (1898–1983), который также учился и работал в Кембридже. Оба выступали убежденными критиками неоклассического подхода к понятию производства, будучи уверенными, что идея «предельного» продукта труда и капитала имела под собой идеологическую основу, а также была подвержена «ошибке экстраполяции части на целое»: неоклассическую теорию невозможно было применить ко всей экономической системе. Они активно участвовали в дискуссии, которая позже получила название Кембриджского спора о капитале – между работавшими в британском Кембридже Робинсон и Сраффой, с одной стороны, и Солоу и Самуэльсоном из Массачусетского технологического института в Кембридже американском – с другой.

Сраффа и Робинсон утверждали, что «капитал» имеет гетерогенную природу и поэтому не может использоваться в качестве совокупного понятия – иными словами, его невозможно брать как нечто целое, поскольку это будет напоминать складывание яблок вместе с апельсинами. В 1952 году Робинсон под влиянием работ Сраффы утверждала, что идея прибыли как ценностного измерения капитала является тавтологией: невозможно узнать ценность капитала без знания равновесных цен, а последние требуют знания равновесной нормы прибыли, которое невозможно получить, пока мы не оценим ценность капитала. Кроме того, следуя идеям Маркса, Робинсон и Сраффа утверждали, что норма прибыли не является вознаграждением за производительный вклад «капитала» – она вытекает из социальных отношений, то есть из того, кто владеет средствами производства и кто вынужден работать на этих владельцев. Круговой характер логики неоклассической теории был отчасти признан Самуэльсоном в его знаменитой статье 1966 года в престижном издании «Quarterly Journal of Economics», где он признавал, что тезисы Робинсон и Сраффы логически верны. С другой стороны, Солоу заявлял, что неоклассическая экономическая теория не должна отвлекаться на подобную критику, и действительно, в дальнейшем спор между «классиками» и «неоклассиками» прекратился, так что большинство изучающих экономику сегодня о нем даже не знают.

Примечательно, что за последние сто лет неоклассическая теория ценности не претерпела серьезных изменений. Принцип максимизации полезности был распространен за пределы экономической сферы для объяснения человеческого поведения, включая преступность, наркоманию и – что не делает чести ее сторонникам – модели разводов. Начало подобным представлениям положил американец Гэри Беккер (1930–2014), профессор экономики и социологии Чикагского университета, лауреат Нобелевской премии по экономике за 1992 год. В сущности, Беккер постулировал, что два человека женятся в тот момент, когда благодаря их союзу возникает убедительный прибавочный продукт в сравнении с ситуацией, если бы они оставались холостыми. Эти выгоды могут проистекать, к примеру, из экономии на масштабе, страховом обеспечении и общего распределения рисков. Для многих других авторов идеи Беккера стали стимулом для проведения аналогичных исследований.

Также предпринимались попытки установить более тесную взаимосвязь между макроэкономическими моделями (экономикой в целом – например, инфляцией, безработицей и деловыми циклами) и микроэкономическими решениями, принимаемыми людьми и компаниями. Кроме того, как мы еще увидим, авторы других работ рассматривали необходимость включения в подсчет ВВП благ, не имеющих цены (например, ухода за нетрудоспособными).

Но несмотря на всю критику, теория предельной полезности сегодня доминирует и является очень влиятельной. Узкое представление о равновесии, согласно которому все мы получим выгоду от совершенной конкуренции, влияло и продолжает влиять на политику государств и таких надгосударственных структур, как Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк: по умолчанию предполагается, что если при условии совершенной конкуренции индивиды максимизируют свои преференции, а компании – свои прибыли, то всем нам это пойдет на благо. Исходя из гипотез, лежащих в основе современной экономической теории, мы больше не можем уверенно судить о том, кто создает ценность и кто изымает ее, а следовательно, и о том, каким образом должно происходить рациональное распределение результатов производства – доходов. В следующей главе мы также рассмотрим, каким образом этот субъективный подход к ценности значительно повлиял и на способы измерения национального богатства и дохода с помощью понятия ВВП.

Исчезновение категории ренты – почему это имеет значение?

Когда студенты изучают микроэкономику на занятиях (например, как определяются цены, включая заработную плату), им не рассказывают, что это лишь один из множества подходов к осмыслению категории ценности. Но именно этот подход, насколько они могут судить, является единственным, следовательно, нет нужды и в упоминании самого слова «ценность». Этот термин фактически исчезает из дискурса – перед нами просто вводный курс микроэкономики.

В завершение нашей истории экономической мысли следует задаться вопросом: вся эта история представляет собой лишь академическое упражнение – или же она имеет реальное значение? Почему она действительно важна – и есть предмет этой книги: это принципиально для нашего понимания того, как происходит изъятие ценности, а значит, и того, как можно ограничить этот процесс.

Понятие «ренты» (рентного дохода) в экономической мысли на протяжении столетий претерпело изменение, поскольку рента – это главный способ, с помощью которого изымается ценность. Экономисты XVIII века рассматривали ренту как незаработанный доход, который, полагали они, проистекает из простого перемещения существующих ресурсов из одних рук в другие. Как мы видели, их неодобрительное отношение к незаработанному доходу отчасти исходило из средневековых ограничений на ростовщичество – взимание ссудного процента. В то же время в этом был и практический момент. Адам Смит был уверен, что подлинно свободный рынок – это рынок, свободный от рентных доходов, так что политики должны делать все возможное, чтобы их устранить. Последователь Смита Давид Рикардо считал экономическими паразитами землевладельцев, которые собирали ренту, не делая вклада в производительность земли; Рикардо страстно отрицал, что в доходе или ренте, полученных от владения землей, присутствует какая-либо ценность. Ренты представляли собой незаработанный доход и полностью выпадали за пределы границы сферы производства. И Смит, и Рикардо осознавали, что освобождение экономики от ренты с целью предотвращения изъятия ценности требовало решительного вмешательства, на практике – со стороны государства. Неоклассические экономисты тоже осознают этот момент: они рассматривают ренту как препятствие для «свободной конкуренции» (свободный вход и выход на рынок и из него различных типов производителей и потребителей). Как только эти препятствия устранены, конкуренция пойдет на пользу каждому.

В рамках субъективного маржиналистского подхода всё – заработная плата, прибыль и рента – проистекает из «максимизации»: индивиды максимизируют полезность, а компании – прибыль. Таким образом, труд, капитал и земля являются используемыми в производстве факторами, имеющими одну и ту же основу. Различие между социальными классами по критерию «кто чем владеет» уничтожается, поскольку то, ссужает кто-либо капитал или работает за зарплату, зависит от остающейся без объяснения исходной обеспеченности теми или иными ресурсами[112]112
  Veblen T. The Limitations of marginal utility // Journal of Political Economy. 1909. Vol. 17. No. 9. P. 620–636; Веблен Т. Ограниченность теории предельной полезности // Вопросы экономики. 2007. № 7. С. 86–98.


[Закрыть].

Заработная плата у маржиналистов определяется тем, что рабочий находит равновесие между (убывающей) предельной полезностью денег, получаемых за свою работы, и «бесполезностью» работы, например, меньшим временем для досуга. В случае преобладающего уровня заработной платы количество времени, затраченного на работу, определяет доход. Это подразумевает, что масштаб безработицы может гибко корректироваться. Если это не так, то предельная полезность от выхода на работу может оказаться меньше, чем полезность от эквивалентного времени досуга – и кто-то предпочтет не работать. Как мы видели, это означает, что безработица имеет добровольный характер.

Прибыль и рентный доход определяются аналогичным образом: владельцы капитала (денег) будут ссужать их до тех пор, пока предельная полезность этого будет меньше, чем предельная полезность от проедания этого капитала. Землевладельцы поступают точно так же со своей землей. Например, владелец дома может сдать его в аренду, а затем разрешить своей дочери жить там бесплатно, фактически проедая капитал, поскольку он отказывается от рентных доходов. Таким образом, обоснование любых доходов относится к актам индивидуального выбора (основанного на психологии) и к психологическому допущению, что люди получают меньше пользы от будущего потребления (обесценивания). Поэтому доход на капитал и землю рассматривается в качестве компенсации за будущую предельную полезность на определенном уровне, которым можно было бы насладиться сегодня, если этот капитал потребить, а не ссудить.

Именно поэтому в классической экономической теории рента оказывается частью «нормального» процесса воспроизводства. В неоклассической же теории рента является равновесием ниже теоретически возможного уровня «аномальных» прибылей. Основным сходством между двумя теориями является то, что рента в них рассматривается как некая разновидность монопольного дохода. Однако в каждом из двух подходов рента обладает совершенно разным статусом. Почему? Прежде всего из-за расхождения двух теорий ценности: классические экономисты вполне четко определяют ренту как доход от непроизведенных редких активов. В их число входят, к примеру, патенты на новые технологии, которые, будучи однажды произведенными, больше не нуждаются в воспроизводстве; право на эмиссию кредитных средств, ограниченное кругом организаций с банковской лицензией, а также право представлять клиентов в суде, ограниченное кругом членов коллегий адвокатов[113]113
  Дальнейшие примеры см. в: Foley D.K. Rethinking financial capitalism and the “information” economy Review of Radical Political Economics. 2013. Vol. 45. No. 3. P. 257–268. URL: http://doi.org/10.1177/0486613413487154 (дата обращения 27.10.2020).


[Закрыть]. В сущности, это притязание на то, что Маркс называл резервом общественной прибавочной ценности, объем которого огромен в сравнении с любым отдельно взятым капиталистом в сфере производства или обращения, землевладельцем, держателем патента и т. д.

Напротив, в неоклассической экономической теории в рамках общего равновесия доходы по определению должны отражать производительность. В таком случае не остается места для рентных доходов в том смысле, что люди получают нечто за ничто. Показательно, что Вальрас писал так: предприниматель не добавляет что-либо к произведенной ценности и не извлекает что-либо из нее[114]114
  «Entrepreneur ne faisant ni bénéfice ni perte»; высказывание Вальраса см.: Schumpeter J.A. History of Economic Analysis. N.Y.: Oxford University Press, 1954. P. 860; Шумпетер Й.А. История экономического анализа. Т. 3. СПб.: Экономическая школа, 2004. С. 1178.


[Закрыть]. Общее равновесие статично – в нем не допускается ни рент, ни инноваций. Сравнительно недавнее уточнение – более гибкая теория частичного равновесия – позволяет пренебрегать взаимодействиями с другими секторами и вводить понятие квазирент; начиная с 1970-х годов это привело к идее «рентоориентированного поведения» путем создания искусственных монополий, например, торговых тарифов. Но проблема заключается в том, что здесь нет уверенного и непосредственного критерия для оценки того, создает ли предприниматель «хорошие» новые вещи или же возводит искусственные барьеры, чтобы получить ренту.