Текст бизнес-книги "Политическая философия австрийской школы: К. Менгер, Л. Мизес, Ф. Хайек"

Автор книги: Раймондо Кубедду

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Итак, когда Менгер сталкивался с позитивизмом Конта и Милля[21]21
  См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 333, 469–470 сн. 144.


[Закрыть], с историзмом, не делавшим различий между исторической, политической и экономической науками, а также с абстрактным рационализмом, восходящим к Просвещению, он не скрывал своих симпатий к исторической школе права. Не скрывал он и тесной связи своих взглядов со взглядами Савиньи, который хорошо понимал всю важность исторических аспектов и обычая для формирования языка и права, не пренебрегая при этом теоретическим анализом этих проблем[22]22
  Савиньи цитируется в «Исследованиях» чаще всего. Он всегда упоминается в позитивном контексте, в основном тогда, когда Менгер пишет о его теории происхождения права и языка (Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 308 и сн. 14, 430 и сн. 92, 431 сн. 93) и денег (там же, с. 411 и сн. 58) (о деньгах см. также: Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005. С. 261–262 сн. 83); там же Менгер оспаривает близость Рошера к «историческому методу» Савиньи, с. 443–444, 444 сн. 120. О том, как Менгер относится к Савиньи, см.: Alter, 1982, pp. 151—54; 1990a, pp. 43ff; Marini, 1982b, pp. 197–209.


[Закрыть].

Оставим в стороне вопрос о расхождении позиций Менгера и представителей исторической школы права. Его критика исторической школы немецких экономистов помимо прочего содержала замечания философского характера по поводу соотношения между практическими, историческими и теоретическими науками[23]23
  Как писал Менгер в «Исследованиях»: «Теорию хозяйства ни в коем случае нельзя смешивать с историческими или с практическими науками о хозяйстве». А описывая «естественные законы [Naturgesetze]» экономических явлений» – отличные от «эмпирических законов [empirische Gesetze]», – на основании которых можно сделать выходящие за пределы непосредственного опыта выводы о вероятности будущих явлений или о сосуществовании явлений, не наблюдаемых непосредственно», он добавил, что это не означает отрицания того факта, что те «теоретические науки, которые описывают лишь эмпирические законы, соответственно имеют большее практическое значение для человеческой жизни; но при этом содержащемуся в них знанию присуща не абсолютная определенность, а лишь то большая, то меньшая степень вероятности. Напротив, историческое знание и историческое понимание явлений сами по себе в принципе не обеспечивают нам такого предвидения и т. п., и поэтому они не в состоянии служить заменой теоретического знания. Историческое знание может быть исключительно материалом, на основании которого мы способны устанавливать законы явлений (например, законы развития хозяйства). Даже политик-практик сначала должен получить общие знания (узнать правила из истории), перед тем как он начнет делать выводы, направленные на формирование грядущих событий. То, что применительно к сфере экономических явлений отдельные школы считают абсолютную строгость результатов теоретического исследования недостижимой, действительно может придать особый характер теоретическим исследованиям в сфере экономических явлений и особенностям этой сферы. Однако это не может привести к тому, что в экономической жизни историческое или практическое направление исследований будет способно заменить собой теоретические исследования. Это верно и в том отношении, что теоретические исследования в экономике действительно встречаются с такими трудностями, которых нет у естественных наук, представленных конкретными дисциплинами. Наконец, справедливо и то, что проблемы экономической теории не всегда относятся точно к тому же типу, что и проблемы, возникающие у теоретических естественных наук. Теоретическую экономическую науку в принципе нельзя рассматривать ни как историческую науку, ни как практическую, чего хотелось бы многим» (Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 317).


[Закрыть]. Так, он писал, что «явления могут быть исследуемы с двоякой точки зрения: индивидуальной (исторической, в самом обширном смысле этого слова) и родовой (теоретической). Задача первого направления исследования состоит в познании конкретных явлений в их индивидуальной сущности и их индивидуальной связи; задача второго – в познании форм явлений (типов) и типических соотношений (законов явлений)»[24]24
  Там же. С. 306.


[Закрыть].

Итак, теоретические науки должны «дать нам типы (эмпирические формы [die Erscheinungsformen]) и типические соотношения (законы [die Gesetze]) явлений, теоретическое понимание, выходящее за пределы непосредственного опыта, и господство над явлениями в тех случаях, когда мы имеем возможность располагать условиями явлений»[25]25
  Там же. С. 320. Ср. со с. 473–476.


[Закрыть].

Менгер стремился к тому, чтобы «привести явления реального мира, как они представляются нам в их эмпирической действительности, к строгим типам и отыскать строго типические соотношения – «естественные законы» [Naturgesetze] явлений. Он вполне осознавал, что «стремление установить строгие категории форм явлений, обнимающие „все эмпирические действительности“ (в их полном содержании) – представляется потому недостижимой целью теоретического исследования». Таким образом, представляется, что этой цели было бы еще сложнее достичь посредством реалистического подхода, который пытается открыть общие законы путем наблюдения регулярностей в общем поведении явлений[26]26
  Там же. С. 320. Не случайно, что на этих и последующих страницах, где Менгер конкретизирует свое представление о «естественном законе» (Naturgesetz), он ссылается исключительно на Аристотеля и Бэкона. На с. 323 сн. 18 он предупреждает об опасности спутать «empirische Gesetze» (эмпирические законы) и «Naturgesetze (im eigentlichen Verstande dieses Wortes)» (естественные законы в собственном смысле слова). Кроме того, он указывает на фундаментальную ошибку в этих рассуждениях в целом и пишет, что они неверны и уже привели к возникновению существенной путаницы вокруг теоретических проблем нашей науки. Разница между теоретическими естественными науками и теоретическими социальными науками связана исключительно с тем, что они изучают с теоретической точки зрения разные явления. Речь не идет о разных методах, так как и реалистическое, и точное направление теоретических исследований допустимы в обеих сферах мира явлений (в естественной и в социальной). Разница существует исключительно между реалистическим и точным направлениями теоретических исследований, а также между науками, к которым относятся исследовательские результаты этих направлений, т. е. между эмпирическими и точными теоретическими науками. Существуют естественные науки, которые не являются точными (например, физиология, метеорология и др.), и, напротив, существуют точные науки, которые не являются естественными науками (например, чистая экономическая теория [reine Nationalokonomie]). Соответственно, неправильно называть последнюю «естественной наукой» [Naturwissenschaft]. На самом деле это точная моральная наука [exacte ethische Wissenschaft]. Наконец, так же неверно говорить о методе естественных наук применительно к социальным наукам в целом и к экономической теории [theoretischen Nationalokonomie], в частности. Метод последней может быть либо эмпирическим, либо точным, но он в принципе не может быть «естественно-научным» [naturwissenschaftliche].


[Закрыть]. «Аристотель правильно понимал это, отрицая строго научный характер индукции; но даже существенно усовершенствованный Бэконом индуктивный метод оказался в состоянии лишь увеличить степень уверенности в ненарушимости законов, добытых указанным путем (эмпирической индукцией!), но никак не дать полное тому ручательство», и не стал таким средством, которое позволило бы обнаружить строгие (точные) законы явлений (strenge exacte Gesetze der Erscheinungen)[27]27
  Там же. С. 320. Хотя Менгер и ссылается на Аристотеля, он не приводит ни одной конкретной цитаты из него. На последующих страницах он развивает эту тему и пишет, что исследование, основанное на эмпирически-реалистической точке зрения, позволяет лишь определить «реальные типы, основные формы реальных явлений» и «эмпирические законы, теоретические познания, которые выясняют нам фактические (за ненарушимость которых нельзя, однако, поручиться) регулярности в последовательности и конфигурации реальных явлений». В завершение он утверждает, что «применяя сказанное к теоретическому исследованию в области народно-хозяйственных явлений, мы приходим к тому результату, что, поскольку эти последние рассматриваются в их „полной эмпирической действительности“, оказываются достижимыми лишь „реальные типы“ и „эмпирические законы“ их, о строгих же (точных) теоретических познаниях вообще и о строгих законах (о так называемых „естественных законах“ [Naturgesetzen]) их, в частности, не может быть и речи при указанном условии» (Там же. С. 321).


[Закрыть].

Целью Менгера, отправным пунктом для достижения которой была его критика методологической ограниченности индуктивного метода, было, таким образом, открытие «точных естественных законов [exacte Naturgesetze]»[28]28
  Также «Никомахова этика», V, E, 7, 1134b, 19–20, «Метафизика», IX, Q, 7, 1049a, 1049b, 5—10; за идеями, имеющими отношение к такой интерпретации, можно обратиться к «Политике» I, (A), 2, 1252b (цитируется в: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 473, и в приложении VII, где автор выражает согласие с мнением Аристотеля о том, что государство является естественным явлением, присущим людям по природе; также к «О частях животных», I, (A), 1, 639 b 25, и 642 a 35). В «Исследованиях» Менгер ссылается только на «Никомахову этику» и «Политику». Лахманн (Lachmann, 1978, pp. 58–59) отметил противоречие между детерминизмом точных законов и субъективизмом индивидуального выбора.


[Закрыть]. Они должны были быть добыты не «реалистически-эмпирическим направлением теоретического исследования», а его «точным» направлением, которое применимо к области естественных и социальных явлений и принципиально отличается «от эмпирико-реалистической индукции Бэкона». Таким образом, в основании ошибки тех социальных философов, которые пытались получить «точные социальные законы» посредством эмпирического исследования, лежала путаница вокруг точных естественных законов и того, как их обнаружить[29]29
  См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 473.


[Закрыть]. Это «побудило некоторых стремиться к точным законам социальных явлений «эмпирическим», а не точным путем, других же привело к тому, что они стали прилагать к результатам эмпирического исследования в области социальных наук масштабы точного исследования, и обратно – к результатам точного социального исследования, масштабы эмпирического исследования – две ошибки, одинаково гибельно повлиявшие на развитие социальных наук и вызвавшие большую часть недоразумений, господствующих в теоретическом социальном исследовании в его настоящем виде и в его современных стремлениях»[30]30
  Там же. С. 473.


[Закрыть].

Несмотря на то что критика Менгером индуктивизма представляет существенный частный интерес и далеко выходит за теоретические пределы позитивизма, представленного исторической школой немецких экономистов, проблема «естественного», или «точных естественных законов», является гораздо более сложной. Она связана с отысканием таких «строгих законов явлений, регулярностей в последовательности явлений, таких регулярностей, которые не только представляются нам ненарушимыми, но, ввиду самого способа познавания, служащего для отыскания их, в себе самих носят ручательство своей ненарушимости, в отыскании таких законов явлений, которые, обыкновенно, называют „естественными законами“ [Naturgesetze], но правильнее называть „точными законами“ [exacte Gesetze]»[31]31
  Там же. С. 323. О exacte Naturgesetze (точных естественных законах) см.: Mäki, 1990a.


[Закрыть].

Если цель состоит в попытке сформулировать «точные законы», то теоретическое исследование должно начинаться с «простейших элементов всего реального», которые должны восприниматься «как строго типические». При этом их можно лишь отчасти выявить на основании эмпирически-реалистического подхода, поскольку весь смысл исследования в том, чтобы прийти «к формам явлений качественно строго типическим», т. е. получить типические понятия, «которые, разумеется, не могут быть проверены на полной эмпирической действительности (так как формы явлений, о которых здесь идет речь… существуют до известной степени лишь в нашем представлении), однако эти результаты соответствуют специфической задаче точного направления теоретического исследования и составляют необходимое основание и условие для отыскания точных законов»[32]32
  См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 325.


[Закрыть].

В той мере, в какой наука стремится сформулировать «типичные соотношения (точные законы) явлений», ее не занимают реальные феномены: «Она изучает, как из вышеуказанных простейших, до известной степени даже не эмпирических элементов реального мира, в их изолированности (также неэмпирической) от всех других явлений развиваются более сложные феномены, – причем постоянно обращается внимание на точную (тоже идеальную!) меру»[33]33
  Там же.


[Закрыть].

Итак, точная наука стремится обнаружить «строгие законы». Она исходит из существования «строго типических элементов», которые можно выделить, если представить их «в полной изолированности от всех других действующих факторов». Таким образом Менгер выразил свою веру в то, что можно достичь «таких законов явлений, которые не только не допускают исключений, но иначе не могут быть и мыслимы по самым законам нашего мышления». Затем он приступает к поиску этих «точных законов, так называемых «естественных законов» явлений»[34]34
  Там же. С. 323–325.


[Закрыть]. Применительно к социальным явлениям этот подход состоит в том, что «мы прослеживаем [zurückführen] человеческие явления к их первейшим и простейшим конститутивным факторам, прилагаем к этим последним соответствующую их природе меру и наконец стремимся раскрыть законы, по которым образуются из этих простейших элементов более сложные человеческие явления»[35]35
  Там же. С. 326–327. Менгер вновь обратился к этому вопросу на последующих страницах, см. с. 328. Как мы увидим позже, zurűckfűhren следует переводить как «прослеживать к» (to trace back), а не как «сводить» (to reduce).


[Закрыть].

Несмотря на отсылку к «законам нашего мышления», эти «точные естественные законы» нельзя интерпретировать в кантианском духе. Менгер никогда не устанавливал прямой корреляции между «точным естественным законом» и Аристотелем[36]36
  О природе «точных законов», кроме замечаний Менгера, см.: Kauder, 1957, p. 416. В той же статье см. с. 414 и сн. 10, 11. Каудер писал: «До того как Менгер изложил свою методологию, он глубоко изучил Аристотеля. Позже он познакомился с идеями Вундта и Канта. Следов влияния Канта обнаружить в его работах нельзя, поскольку Менгер изучал Канта в течение долгих лет своего молчания». О связи понятий Wesen и exacte Naturgesetze см.: Kauder, 1965, pp. 97–98. В этой работе Каудер писал, что для Менгера, в отличие от Джевонса и Вальраса, которые сводили экономические явления к идеальным типам с помощью абстрагирования и изоляции, объектами науки были не модели, созданные нашим разумом, а скорее социальные сущности. Сущность означает реальность, лежащую в основе явления… Вера в сущности есть принцип философского реализма; главным представителем школы реализма является Аристотель…Теория Менгера имеет дело с аристотелевскими сущностями, с точными типами и типическими соотношениями, и эти теоретические типы служат источником знания, которое трансцендентно по отношению к непосредственной информации. Теоретический анализ Менгера дает законы и понятия, которые действительны для любого времени и места. Он соединил современную теорию с философией, которой в 1883 г…было более двух тысяч лет. Как и его древнегреческий учитель, Менгер искал реальность, скрытую за наблюдаемой поверхностью вещей.
  О влиянии Аристотеля на Менгера см. также: Hutchison, 1973, pp. 19–23; Hutchison, 1981, pp. 179–183; Lachmann, 1978, pp. 58–59; Alter, 1990a. Это влияние хотя и не отрицается, но радикально пересматривается в: Silverman, 1990, pp. 69ff.; Сильверман находит у Менгера сильное влияние камеральной «австрийской» традиции и полагает, что отсылки Менгера к Аристотелю в «Исследованиях» носят общий характер и не могут рассматриваться как свидетельство его реального влияния на позицию Менгера. Несмотря на то что проблематика Менгера и выдвинутые им гипотезы не обязательно рассматривать в рамках системы Аристотеля, обсуждение этой темы следует начинать с анализа цитат из Аристотеля в трудах Менгера; кроме того, влияние Аристотеля на Менгера проявляется в первую очередь там, где он не упоминается прямо.


[Закрыть]. Однако понятно, что сочетание представления о «законе» как о «естественном соотношении явлений», которое должно быть «добыто» «точной наукой», с признанием неосязаемого характера субъективности, составляющей неотъемлемую часть человеческих отношений, действительно ставит философские проблемы, которые могут показаться неразрешимыми, если не воспринимать их в аристотелианской рамке. Поэтому, чтобы лучше понимать созданную Менгером теорию ценности, благ и потребностей, разумно обратиться к Аристотелю[37]37
  См.: Kraus, 1905; Kauder, 1953a, pp. 638ff. В «Исследованиях» Аристотель в этой связи не упоминается; однако на него есть ссылка в: Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005. С. 67 сн. 4. (Менгер пишет, что «уже Аристотель различает действительные и воображаемые блага в зависимости от того, проистекает ли потребность из разумного убеждения или неразумного»), с. 149 сн. 32 (о соотношении «потребительной ценности» и «потребностей»), с. 201 сн. 61 (критика теории происхождения цен у Аристотеля). Что касается цитат о происхождении денег, то в «Исследованиях» Менгер отсылает читателя к «Основаниям».
  Ссылаясь на Крауса, который считал, что в работах Менгера и Бём-Баверка можно усмотреть влияние аристотелевской трактовки критериев предпочтительности благ в «Топика», III, (G), 2, 117a (Kraus, 1905, pp. 584ff.), Каудер (Kauder, 1965, p. 16) писал, что «даже менгеровскую теорию вменения, основанного на расчете убытков [Verlustgedanke], можно найти у Аристотеля»; см. у него в другом месте (с. 95):
  «Гедонизм, унитаристская этика и французский секуляризм не стали частью мировоззрения Менгера, которое, как и взгляды многих других австрийских интеллектуалов второй половины XIX в., продолжало находиться под влиянием Аристотеля. Шкала благополучия по Менгеру представляет собой приложение «Никомаховой этики» к экономической теории… По Аристотелю, хорошая жизнь есть итог и самодостаточная цель всех форм человеческой деятельности. У Менгера хорошая жизнь трансформируется в экономическое благополучие. Аристотель начинает изложение своей этики с иерархии человеческих целей – и Менгер также выстраивает шкалу выгод и целей, связанных с благополучием. В опубликованных работах Менгера нет упоминаний о возможном конфликте между сферой удовольствия и сферой этики».
  По поводу критики Аристотелем платонического концепта «блага», понимаемого как нечто уникальное и абсолютное, см. «Никомахова этика», I, (A), 6, 1096b, 1097а. Несмотря на отсутствие цитат, вероятно, можно утверждать, что рассуждения Аристотеля о благе в «Никомаховой этике» (I, (A), 7, 1097a) и в «Эвдемовой этике» (I, (A), 8, 1218b) повлияли и на Менгера, и на других представителей австрийской школы. То, в какой степени их трактовку Аристотеля можно считать правомерной, это отдельный вопрос.


[Закрыть]. И у Аристотеля, и у ведущих представителей австрийской школы (несмотря на то что отсылки к Аристотелю и у Мизеса, и у Хайека очень редки и носят несколько спорный характер) мы находим теорию рациональной деятельности, основанную на том, что человеческое знание конечно и его целью является достижение некоего «блага», информацию о котором невозможно передать. Источник этого блага не является ни физическим, ни метафизическим, ни космологическим; он относится к области человеческого знания.

Итак, в фокусе интересов Менгера находилась совокупность естественных законов, лежащих в основании удовлетворения человеческих потребностей, и на их развитии во времени по мере того, как сфера человеческих дел и потребностей расширяется. Из этого вытекает, что его отправная точка – это не рационалистическая проекция и не гедонистический подход, как у Джевонса, а естественность потребностей[38]38
  О разнице между взглядами Менгера и Вальраса см.: Stigler, 1937, p. 230; Kauder, 1953b, pp. 571–572; Jaffé, 1976, pp. 511–524; White, 1977, p. 4; Gram and Walsh, 1978, pp. 46–56; Vaughn, 1978, p. 61.


[Закрыть]. Поэтому-то речь и может идти о «точных естественных законах»: ведь Менгеру очевидно, что когда результаты субъективных актов выбора, сделанных теми, кто стремится удовлетворить свои (естественные) потребности, вступают в контакт с результатами бесконечного множества иных индивидуальных актов выбора, то итогом становится не сползание в хаос, а, напротив, «распределение» согласно определенному порядку, который является естественным для людей[39]39
  Проблема нежелательных последствий человеческих действий, направленных на достижение человеческих целей, является одной из центральных тем размышлений Хайека. В связи с этим он постоянно ссылается на Менгера. См.: Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 55–64, 111–122 и сл.; Hayek 1967, прежде всего статью «The Results of Human Action but Not of Human Design», особенно с. 100 и сл. и прим., а также «Notes on the Evolution of Systems of Rules of Conduct», pp. 66–81; Hayek 1978, статья «The Errors of Constructivism», p. 3n.; Хайек Ф. фон. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006. Гл. 1 «Разум и эволюция». С. 40; «Эпилог. Три источника человеческих ценностей» к: Хайек Ф. фон. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006. С. 475–498; Хайек Ф. Пагубная самонадеянность: ошибки социализма. М.: Новости, 1988. С. 122, 178–180. Об этой стороне проблем, которыми занимался Хайек, см.: Radnitzky, 1984, pp. 9—34.


[Закрыть]. Таким образом, естественные законы обычно тождественны родовой сущности (Wesen) явлений[40]40
  См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 301–302 сн. 4; а также письмо Менгера к Вальрасу в: Jaffe, 1965, II, letter 602, p. 3, в котором Менгер писал: «Итак, мы исследуем не только общие соотношения, но и СУЩНОСТИ хозяйственных явлений. Каким образом мы могли бы использовать для изучения сущностей (например сущности ценности, сущности земельной ренты, сущности предпринимательской прибыли разделения труда, биметаллизма и т. д.) математические пути? Математические методы – даже если они сами по себе обоснованы – просто не годились бы для решения упомянутой части народнохозяйственных проблем». Об этом см.: Hutchison, 1973, p. 17; Hutchison, 1981, p. 178; Kirzner, 1976a, p. 42.


[Закрыть]. Итак, Менгер не задавался целью навязать человеческой реальности рациональный порядок. Скорее, он стремился найти ответ на вопрос, как человеческой деятельности, направленной на цели, находящиеся под влиянием факта конечности человеческого знания, удается создать порядок, а также проникнуть в сущность (Wesen) этого порядка.

На самом деле занимавшие Менгера философские вопросы были ближе к философии Аристотеля (хотя и не обязательно в изводе неоаристотелианцев и томистов, о которых в «Исследованиях» не упоминается), чем к естественно-правовой, кантианской и позитивистской философской проблематике[41]41
  О философском и культурном контексте австрийской школы и, в частности, взглядов Менгера см., кроме Alter, 1990a, также: Grassl and Smith, 1986. В статьях этого сборника – в особенности Smith, 1986; Nyiri, 1986, pp. 102–138; Haller, 1986, pp. 196–209 – ставится вопрос о существовании отдельной австрийской философской традиции, в рамках которой формировались идеи и взгляды Менгера. Эта мысль действительно интересна, хотя не всегда ясно (см.: Smith, 1990b, pp. 212–238) в чем именно проявляется влияние этой традиции. Даже знаменитый «Katalog der Carl Menger-Bihliothek in der Handels-Universitat Tokio» (каталог библиотеки Карла Менгера из коллекции Токийского торгового университета), вероятно, не может служить доказательством особого внимания Менгера к «австрийской философии» (с другой стороны, известно, что в Университете Хитоцубаши хранится лишь часть библиотеки Менгера). Указатель авторов и работ, упомянутых в «Исследованиях», а также причины, по которым они были упомянуты Менгером (см.: Cubeddu, 1985) подтверждает это мнение (многочисленные опечатки, которыми изобилует указанная статья, не относятся к наличию или отсутствию конкретных авторов в списке). См. также: Alter, 1990a, pp. 23–77; Streissler, 1990a, pp. 31–68, 1990b; а также Silverman, 1990, pp. 69–92.
  Штрайслер и Сильверман оценивают воздействие немецкой экономической традиции на Менгера более позитивно. Однако следует четко сказать вот что. Во-первых, результаты сравнения книг Менгера, изданных в 1871 и в 1883 г., приводят к выводу, что в работе 1883 г. Менгер решил «рассчитаться» с этой традицией. Например, в «Исследованиях» (Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 459), проанализировав понятие teoretischen Nationalökonomie und das Wesen ihrer Gesetze (теоретической науки о народном хозяйстве) у Румелина, Рау, Рошера, Г. Фон Мангольдта, Гильдебранда, Книса, Й. Каутца, Й-К. Глазера, К. Умпфенбаха, Шеффле, А. Вагнера, М. Вирта, Г. Шёнберга,Ф.-Й. Неймана, Г. фон Шееля и Г. Кона, Менгер пришел к следующему выводу: «Все эти определения нашей науки отражают вполне отчетливо состояние научно-теоретических исследований в области политической экономии в Германии. Мы узнаем из них – без всякой надобности – особенные воззрения отдельных авторов на сущность хозяйства, народного хозяйства, даже общества; однако ни один беспристрастный исследователь не станет же отрицать того, что эти воззрения, оставляя в стороне вопрос об их правильности, совершенно не удовлетворяют формальным требованиям основательной дефиниции науки».
  Во-вторых, в «Исследованиях» нет ссылок на тех авторов, на которых Штрайслер и Сильверман указывают как на примеры такого влияния, т. е. на Й. Г. Г. фон Юсти, К.-А. фон Мартини, П. Мишлера, Й.-Г. фон Тюнена и прежде всего – Й. Кудлера и Й. фон Зонненфельса, в то время как там есть отсылки к К.-Г. Рау (с. 426 сн., 437 сн., 439 сн., 458, 462), Г. Гуфеланду (с. 462), Ф. Б. В. Герману (с. 464).
  В-третьих, в том, что касается влияния немецкой экономической традиции, различия между работами Менгера 1871 и 1883 гг. отличаются большой сложностью и ярко выражены. Кроме того, интерпретацию Штрайслера и Сильвермана характеризует почти тотальное пренебрежение к тому, что в «Исследованиях» реальной «немецкой» точкой опоры для Менгера был Савиньи с исторической школой права. Наконец, несмотря на тот факт, что по мере изложения своих взглядов на экономическую науку Менгер до некоторой степени сосредоточился на немецкой исторической традиции, мы не должны забывать о том, что в «Исследованиях» он критически пересмотрел эту традицию. (Если среди авторов, на которых Менгер действительно ссылается, нет тех, кому Штрайслер и Сильверман приписывают определяющее влияние на него, это не означает, что его критика не относится также и к ним.) Кроме того, Менгер создал ряд новых исследовательских возможностей, ведущих в разнообразных и противоположных направлениях; имеются в виду экономическая теория, социальная философия и философия социальных наук.
  В предисловии к «Исследованиям» (с. 295 русск. изд.) Менгер констатировал: «Национально-экономическая теория, как ее установила в главных частях так называемая классическая школа английских экономистов, не в состоянии была удовлетворительно разрешить проблему науки о законах народного хозяйства, однако авторитет их учения тяготеет над всеми нами и препятствует дальнейшему прогрессу на том же пути, на котором дух исследования в течение столетий еще задолго до А. Смита пытался разрешить великую проблему основания теоретических социальных наук». В то же время «стремление устранить неудовлетворительное состояние политической экономии путем открытия новых путей исследования привело в Германии к ряду отчасти ошибочных, отчасти односторонних пониманий сущности нашей науки и ее задач, к пониманиям, которые отделили немецкую нац. экономию от литературного движения всех остальных народов; их стремления, ввиду своей односторонности, в некоторых случаях казались негерманским экономистам просто-таки непонятными». «Полемический характер настоящего сочинения», таким образом, «отнюдь не вытекает из недоброжелательства к заслуженным представителям нашей науки, а объясняется скорее свойством задач, которые я себе поставил; он необходимо вытекает из моего воззрения на современное состояние политической экономии в Германии. Мною руководила мысль вернуть исследование в области политической экономии в Германии к ее настоящим задачам, освободить его от односторонностей, гибельных для развития нашей науки, вывести ее из ее изолированного состояния от всеобщего литературного движения и таким образом подготовить на немецкой почве реформу политической экономии, в которой так настоятельно нуждается эта наука по своему неудовлетворительному состоянию» (там же, с. 297). Более резонные соображения на этот счет, чем у Штрайслера и Сильвермана, можно найти у Милфорда.


[Закрыть].

Наряду с «Исследованиями» наиболее значимыми работами, необходимыми для понимания философских и методологических оснований австрийской школы, а также различий между ее представителями[42]42
  Об этом же, но с акцентом на экономическую проблематику, см.: Egger, 1978, pp. 19–39; Mongin, 1988, p. 6.


[Закрыть], являются сборник статей Мизеса «Эпистемологические проблемы экономической науки» («Grundprobleme der Nationalökonomie») 1933 г.[43]43
  В предисловии к сборнику «Эпистемологические проблемы экономической науки» (1933, pp. vi) (Engl. trans, pp. xvii – xviii) Мизес писал: «Порочность эмпирической логики повредила Карлу Менгеру еще больше, чем английским мыслителям. Его блестящий труд „Исследования“… сегодня представляется даже менее удовлетворительным, чем, скажем, книга Кэрнса о методологии. Вероятно, это объясняется тем, что Менгер был настроен более радикально, а также тем, что он был способен осознать трудности, которых не замечали его предшественники, так как работал спустя несколько десятилетий после них».


[Закрыть] и работа Хайека «Сциентизм и изучение общества», опубликованная между 1942 и 1944 гг.[44]44
  См.: Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 58–59 сн. 4, где, разъясняя фундаментальные принципы «индивидуалистического» и «композитивного» метода социальных наук, Хайек писал: «Термин „композитивный“ я позаимствовал у Карла Менгера, который, делая заметки на полях рецензии Шмоллера, посвященной менгеровским „Исследованиям о методах социальных наук“ (Jahrbuch für Gessetzeheng etc. 1883. N. F. Bd. 7. S. 42), написал это слово над словом „дедуктивный“, употребленным Шмоллером».


[Закрыть]

В этих произведениях Мизес и Хайек подтверждают наличие преемственности между своей методологией и методологией Менгера (хотя их мнения о сравнительной значимости разных ее аспектов различаются, и порой весьма существенно). Напротив, в трактовке и в самой постановке вопроса о познаваемости внешнего мира проявляется чуждое Менгеру влияние Канта.

Проблема, к которой мы переходим, лишь отчасти связана с реконструкцией генезиса и оснований философии теоретических социальных наук, разделявшихся представителями австрийской школы. Гораздо интереснее проанализировать различия во взглядах этих трех мыслителей. Разумеется, и Менгер, и Мизес, и Хайек полагали, что источником порядка является совокупность индивидуальных действий, которые складываются в более сложные социальные явления. Однако, если, по мнению Менгера, это «сочетание» возникло генетически, согласно определенной «регулярности в последовательности явлений»[45]45
  Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 356.


[Закрыть], источником которой является естественность удовлетворения потребностей, то для Мизеса и Хайека удовлетворение потребностей было не столько «естественным», сколько «субъективным».

Объяснить это различие можно, сравнив общую теорию благ и потребностей Менгера с теориями Мизеса и Хайека.

Для Менгера задача экономической науки состояла в том, чтобы попытаться «распределить блага по внутренним основаниям, узнать, какое место занимает каждое из них в причинном соотношении благ, и, наконец, исследовать законы, которым блага в этом отношении подчиняются». Соответственно, он распределяет блага на три порядка, полагая, что «люди ощущают прежде всего и непосредственно потребность в благах первого порядка, т. е. в таких благах, которые могут быть непосредственно применены к удовлетворению человеческих потребностей»[46]46
  Соответственно, «обыденный опыт показывает, что для людей вообще наибольшее значение имеют те удовлетворения потребностей, от которых зависит сохранение их жизни, и что мера значения остальных удовлетворений потребностей сообразуется для них со степенью (продолжительностью и интенсивностью) благополучия, находящегося в зависимости от этих удовлетворений. Поэтому если хозяйствующие лица должны сделать выбор между удовлетворением потребности, от которого зависит сохранение их жизни, и другим, от которого зависит лишь их большее или меньшее благополучие, то они обыкновенно отдают предпочтение первому удовлетворению». См.: Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005. С. 70, 91, 134.


[Закрыть].

В то же время Мизес писал в «Человеческой деятельности» о трансформации, которой экономическая наука обязана субъективистам и общей теории выбора и предпочтения, таким образом: «Любое решение человека есть выбор. Осуществляя его, человек выбирает не только между материальными предметами и услугами. Выбор затрагивает все человеческие ценности. Все цели и средства, материальное и идеальное, высокое и низкое, благородное и подлое выстраиваются в один ряд и подчиняются решению, в результате которого одна вещь выбирается, а другая отвергается».

Далее он отмечал, что «инстинкт выживания, сохранения собственной жизни… присутствует в каждом живом существе. Но для человека подчинение этому инстинкту не является неизбежной необходимостью…во власти человека овладеть даже этими инстинктами… Жизнь для человека – результат выбора, ценностного суждения»[47]47
  Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 7, 22. О том, что можно назвать «релятивизмом» Мизеса, см. также: Mises, 1961, pp. 117–134. (См.: Мизес Л. фон. Эпистемологический релятивизм в науках о человеческой деятельности // Мизес Л. фон. Философские основания экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть].

Точка зрения Хайека, выраженная в работе «Сциентизм и изучение общества», состоит в том, «что на протяжении последних ста лет каждое серьезное открытие в экономической теории было шагом вперед в последовательном приложении субъективизма». Признав заслуги Мизеса, который был наиболее последователен в этом отношении, он связывает методологический индивидуализм с «субъективизмом социальных наук»[48]48
  Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 44–49 сн.


[Закрыть].

Таким образом, различие состоит в том, что для Менгера способность понимать и анализировать человеческую деятельность была основана на существовании некоего естественного компонента в последовательности явлений – точных законов природы, общих и для конкретных явлений реального мира[49]49
  Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 356–358.


[Закрыть], и для мыслительных процессов людей – в то время, как Мизес и Хайек придерживались мнения, что структура человеческого разума сама по себе обеспечивает возможность классификации, описания и объяснения индивидуальных действий и социальных явлений.

Источник расхождений между Менгером и Мизесом – разница в их взглядах на связь между законами, распространяющимися на явления мира природы и сферы социального, с одной стороны, и ментальными процессами – с другой. Менгер, подобно Аристотелю, полагал, что эта связь носит естественный характер, в то время как Мизес считал, что «рассудок и опыт демонстрируют нам две обособленные реальности: внешний мир физических… явлений и внутренний мир мыслей, чувств, оценок и целеустремленных действий. И никакие мостики… не соединяют эти два мира»[50]50
  Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 21.


[Закрыть].

Если сначала прочитать «Исследования», а потом перейти к работам Мизеса, то ясно видно, что и общий подход Мизеса к теоретическим проблемам, и его терминология не обнаруживают влияния Менгера, а, скорее, несут на себе печать неокантианской философии. Само по себе то, что Мизес предлагал наделить науки о человеческой деятельности тем же самым логическим характером и универсальностью, которые присущи номотетическим наукам, резко отличает его от Менгера. Поэтому бессмысленно обращаться к Менгеру в поисках фундамента праксеологии Мизеса, не говоря уже о том, что Мизес неверно понимает методологию Менгера[51]51
  См., например, Mises, 1933, pp. vi, 67n., 68 (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009). Пример попытки примирить менгерианскую методологию с априоризмом Мизеса см.: Smith, 1990c, pp. 1–5.


[Закрыть].

В «Человеческой деятельности» Мизес настаивает на априорном характере науки о человеческой деятельности: «Праксеология теоретическая и систематическая, а не историческая наука… Она нацелена на знание, действительное для всех случаев, условия которых точно соответствуют ее допущениям и выводам. Ее утверждения и теоремы не выводятся из опыта. Так же как в логике и математике, они априорны. Эти утверждения не подлежат верификации или фальсификации на основе опыта и фактов. Они логически и по времени предшествуют любому пониманию исторических фактов. Они составляют необходимое условие любого мысленного понимания исторических событий. Без них мы не сможем увидеть в ходе событий ничего, кроме калейдоскопического мелькания и хаотической неразберихи»[52]52
  Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 33–34.


[Закрыть].

Отправным пунктом для праксеологии, таким образом, является «размышление о сущности деятельности»[53]53
  Там же. С. 41.


[Закрыть], основанное на «существенных и необходимых свойствах логической структуры человеческого разума». Иными словами, ее фундамент – это «логический априоризм», предпосылкой для которого является «набор инструментов для мысленного схватывания реальности», которые «логически предшествуют любому конкретному действию»[54]54
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. Возможность существования праксеологии обеспечивается априорной структурой разума. В этом контексте «действие [есть] проявление человеческой воли»[55]55
  Там же. С. 16.


[Закрыть], но одновременно и «суть его [человека] природы и существования». «Человеческая деятельность всегда необходимо рациональна» в той мере, в какой она представляет собой «удовлетворение желаний действующего человека». Поэтому было бы невозможно и бессмысленно проводить различие между «естественными» и «рациональными» потребностями, с одной стороны, и «искусственными» и «иррациональными» потребностями – с другой. По Мизесу, «жизнь для человека – результат выбора, ценностного суждения»[56]56
  Там же. С. 22.


[Закрыть], и наука не имеет права судить результаты личного выбора.

В соответствии с этим категории средств и целей, причины и следствия получили у Мизеса ранг предпосылок, необходимых для понимания человеческой деятельности, которая происходит в мире, управляемом причинностью: «В мире, где отсутствуют причинность и упорядоченность явлений, нет места для человеческих рассуждений и человеческой деятельности. Сложно даже вообразить себе условия существования такого хаотичного универсума, где человек был бы не в состоянии найти какое-либо руководство или ориентиры».

Под «руководством» Мизес имел в виду не подчинение естественному порядку космоса и не «поиски конечной причины бытия и существования», а просто выявление причинно-следственных связей, которое необходимо для того, чтобы обнаружить ту точку, «где нужно вмешаться или где можно вмешаться, чтобы достичь той или иной цели». Таким образом, для него внешний мир не обладал собственным онтологическим достоинством, и в его причинно-следственные связи следовало вмешиваться, чтобы достигать субъективных целей[57]57
  Там же. С. 25.


[Закрыть].

В концепции Мизеса исчезла связь между интересом индивида и естественным характером явлений (и деятельности), составлявшая характерную черту идей Менгера. Ее заменил субъективизм, стремящийся открыть универсальные и априорные законы, регулирующие деятельность и позволяющие достичь индивидуальных целей. Таким образом, предположение о познаваемости мира перестало быть естественной структурой, общей для внешнего мира и человеческого разума. «Точные естественные законы» были заменены априорными законами, логическими утверждениями, характеризующимися общезначимостью [universal validity].

Еще одно различие между взглядами Мизеса и Менгера на природу общества было связано с различиями их теорий благ и потребностей. В то время как первые главы «Основ» ясно показывают, что, по Менгеру, благам и потребностям требуется «естественное» основание, у Мизеса они не только рассматриваются как «субъективные» элементы, но и сама функция экономической науки приобретает совершенно иной вид.

Проиллюстрируем на коротких примерах различие в их позициях и расстояние между ними.

В первом издании «Оснований» Менгер писал, что «потребности вытекают из влечений, последние же коренятся в нашей природе;…а удовлетворять потребности значит жить и преуспевать»[58]58
  Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005. С. 88. О концепции причинности у Менгера см. с. 65.


[Закрыть]. Несмотря на то что в издании 1923 г. Менгер отвел более заметное место элементам культурного порядка[59]59
  См.: Menger, 1923, pp. 3–4.


[Закрыть], разница между его позицией и позицией Мизеса оставалась существенной. В этой более поздней версии Менгер писал, что «качество блага часто зависит от знания, и в силу этого ошибки и невежество могут оказывать влияние на наши отношения с вещами. Чем выше уровень культуры народа и чем глубже люди проникают в действительную сущность вещей и своей собственной природы, тем больше число реальных благ и тем меньше становится, как оно и понятно, число воображаемых благ»[60]60
  Ibid., pp. 16–17. О различении «реальных» и «воображаемых потребностей» у Менгера см.: Mises, 1933, pp. 161ff. (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть].

У Мизеса отсутствуют постоянные ссылки на «природу человека», столь характерные для рассуждений Менгера. Для Мизеса «блага, товары, богатство и все остальные понятия поведения не являются элементами природы; они элементы человеческих намерений и поведения»[61]61
  Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 89.


[Закрыть]. Несмотря на то что Мизес сохранил менгеровскую классификацию благ с ее различением «благ первого порядка» и «отдаленных благ, или благ высших порядков», а также «реальных нужд человека и [его] мнимых и ложных аппетитов», он полагал, что «для науки, изучающей реальность человеческой деятельности, такие оценки неуместны. Для праксеологии и экономической науки имеет значение то, что человек делает, а не то, что ему следует делать»[62]62
  Там же. С. 93. О соотношении субъективизма, праксеологии и экономической теории у Мизеса см.: Boehm, 1982; Buchanan, 1982a; Lachmann, 1982; Vaughn, 1982; Butler, 1988, pp. 137–149.


[Закрыть]. Подчеркивая субъективный характер оценки благ, Мизес заходит настолько далеко, что отвергает традиционно приписываемую экономической науке функцию: то, что эта наука должна указывать на наилучший способ удовлетворения потребностей действующего субъекта, обучая его тому, как отличать «реальные» потребности от «воображаемых».

В начале 1940-х годов позиция Хайека отличалась и от позиции Менгера, и от позиции Мизеса[63]63
  Например, с точки зрения Хайека – с учетом того, что «структура человеческого ума, общий для всех людей принцип классификации внешних событий, позволяет нам обнаружить повторяющиеся элементы, из которых строятся различные социальные структуры и в терминах которых только и можно описать и объяснить последние»: Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 53 – предметом социальной науки является не столько вопрос о том, согласуются ли представления людей о мире (на основании которых они начинают действовать) с реальностью, сколько тот способ, которым эти представления формируют новые реальности. В то же время, по мнению Менгера, «точная наука» должна стремиться к строгому познанию «типов (эмпирических форм) и эмпирических соотношений (законов) явлений»; см.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 315. Об этом также см.: Nadeau, 1987; Shearmur, 1990b, pp. 189–212.


[Закрыть], хотя он, вероятно, в большей степени следовал за Менгером, чем Мизес. Несмотря на то что Хайек отдавал должное «субъективизму» Мизеса, открывшего новые перспективы для экономических и социальных исследований, его собственная версия субъективизма применительно к методологии теоретических социальных наук не была настолько радикальной. Уже в работе «Сциентизм и изучение общества» Хайек продемонстрировал ясное понимание того, что «наши представления и даже ощущения» не являются предметом теоретической социальной науки. Таким предметом была «новая организация» соотношения между индивидуальным опытом и внешним миром, которая должна была возникнуть после того, как наука перемоделирует субъективные ощущения и с помощью абстрагирования создаст новую классификацию явлений согласно теоретическим критериям[64]64
  Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 40. О методологии социальных наук у Хайека см.: Barry, 1979, pp. 16–41, на с. 41; Butler, 1983, pp. 132–150; Gray, 1984a, pp. 1—26; Paqué, 1990, pp. 281—94.


[Закрыть].

Предвосхищая темы, которые он позже станет развивать в «Sensory Order»[65]65
  См.: Hayek, 1952b. Об этой книге см.: Gray, 1984a, pp. 8ff.


[Закрыть], Хайек выдвинул идею о том, что восприятие внешнего мира происходит «через ощущения и представления, организованные в ментальную структуру, общую для них всех». Задача науки, следовательно, состоит в том, чтобы постоянно пересматривать «имеющуюся у человека картину внешнего мира»[66]66
  Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 41.


[Закрыть]. Теоретическая наука больше не должна была заниматься связями между вещами; она должна была посвятить себя изучению того, каким образом восприятие внешнего мира и знания о нем оказывают решающее воздействие на индивидуальную и коллективную деятельность, а также на стихийные последствия этой деятельности. Итак, ее должны были занимать не столько вещи как таковые, сколько способы, с помощью которых «вещи», приобретая конкретную конфигурацию в сознании действующих субъектов, влияют на их деятельность[67]67
  Там же. С. 42–44.


[Закрыть].

Хотя Хайек не отрицал существования «естественных законов», более или менее аналогичных законам естественных наук, он не был склонен концентрироваться на вопросе о том, могут ли они быть объективно истинными, а сосредоточился на попытке понять, как их осознает действующий субъект и какие последствия из этого вытекают[68]68
  Там же. С. 46–48.


[Закрыть]. Итак, предпосылкой для понимания человеческой деятельности было не существование естественно-генетического порядка последовательности явлений, как у Менгера, а тот способ, каким этот порядок осознается действующими субъектами. Соответственно, выделение элементов человеческих отношений было основано на том, что они известны нам в силу «нашего знания того, как работает наш собственный ум»[69]69
  Там же. С. 52–54. Мнение, что на Хайека оказала решающее воздействие философия Канта, высказанное Греем (Gray, 1984a, pp. 4–8), хотя и любопытно, связано с недооценкой влияния «Исследований» Менгера, несмотря на то, что это влияние ясно выражено и присутствует во всех работах Хайека, начиная с самых ранних, включая и обсуждаемую книгу. О влиянии Канта на философию права Хайека и его политическую философию см. также: Kukathas, 1989. Вопрос о влияниях, безусловно, является второстепенным по сравнению с оригинальными идеями Хайека; то новое, что он внес в социальные науки, связано с теорией субъективной ценности, а не с кантианством. Таким образом, цель сравнения состоит не в том, чтобы указать на общее сходство, а в том, чтобы попытаться понять связь хайековского «субъективизма» с кантианским «субъективизмом» и, следовательно, проанализировать причины, лежащие за различием их представлений о порядке.


[Закрыть]. Таким образом, познание внешнего мира обеспечивалось не однородной последовательностью явлений, а просто тем, что явления становятся доступны пониманию посредством концептуальных усилий человеческого ума.

Различие философских подходов, высветившееся в результате анализа теорий познания, лежащих в основании трудов Менгера, Мизеса и Хайека, разумеется, имеет важные последствия для их политической философии. Однако то, что у них имеется единое мнение о предмете теоретической социальной науки, в центре которого находится идея о том, что социальные институты представляют собой результат, часто непреднамеренный, тех действий, посредством которых пытаются решить свои проблемы отдельные люди, является смягчающим обстоятельством.