Текст бизнес-книги "Политическая философия австрийской школы: К. Менгер, Л. Мизес, Ф. Хайек"

Автор книги: Раймондо Кубедду

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

§ 3. Критика историцизма

В австрийской традиции словом historicism обычно переводится на английский язык немецкий термин Historismus в значении, в котором его употреблял Менгер в «Исследованиях» и в «Ошибках историзма»; этот термин обозначает веру в то, что посредством изучения исторических событий можно обнаружить их смысл и сформулировать законы, которым они подчиняются[111]111
  Однако термин «историцизм», который употребляли и Хайек, и Поппер, причем Поппер использовал также термин «историзм», относится также к марксистским и гегельянским концепциям истории. Например, немецкий перевод известной работы Поппера (Popper 1957) звучит как Das Elend des Historizismus (1965), и в ней термином Historismus (c. 14) переводится английский термин Historism (c. 17) (см. русск. изд.: Поппер К. Нищета историцизма. М.: Издательская группа «Прогресс» – VIA, 1993). Альберт (Albert, 1988, p. 576) пишет: «Историзм (historism) представляет собой продукт философии истории, которая вдохновляется теорией и вынуждена отказаться от натуралистического подхода к социальной реальности в силу своего происхождения от идеи истории как откровения Господа»; к этому он делает примечание: «Я использую этот термин в качестве перевода немецкого „Historismus“, поскольку Поппер сформулировал свою концепцию „историцизма“ (Historicism) таким образом, что его значение не совпадает со значением термина „историзм“ (Historismus)». Однако в 1973 г. Альберт использовал именно термин «историзм» для описания первого «спора о методах» в: Albert, 1973, pp. 132–135; см. также Albert, 1957, p. 133; 1963, p. 364; 1977, pp. 59ff. Критику Альбертом «методологического историзма» можно найти в: Albert, 1987, pp. 120–143.
  Критический анализ гегельянского и марксистского историцизма см.: Hayek, 195la; Popper, 1945 и 1957. О соотношении попперовской концепции «историцизма» и позиции австрийской школы по этому вопросу см.: Nadeau, 1986, pp. 127ff.; Cubeddu, 1987b; Clontz, 1988, p. 51.


[Закрыть].

Критические возражения Мизеса и Хайека против историцизма (а также критика ими позитивизма и сциентизма) тесно связаны с идеями «Исследований». Ко времени появления их работ теоретические и исторические контуры понятия историцизма не претерпели изменений и оно, хоть и было обогащено новой проблематикой, по-прежнему соответствовало историзму Менгера. Не изменилась и критическая установка австрийцев по отношению к применению эмпирически-индуктивного метода в теоретических социальных науках.

В силу этого анализ критики историзма/историцизма (Historismus/historicism) и конструктивистского сциентизма позволяет, пусть и косвенным образом, пролить свет на то, каким образом вслед за открытием следствий из теории субъективной ценности произошли глубокие изменения в концептуальной и методологической структуре теоретических социальных наук.

В качестве первого приближения можно указать на общую цель критики, воплощенную в историцизме, который понимался как спекуляция на историческом процессе. Однако внутри одной и той же традиции существовали – как правомерно, но тщетно отмечал Хайек – и абсолютистские концепции (истолкование исторического развития как некоего целого, подчиняющегося единственной первопричине и движущегося к единственной цели, которая может быть трансцендентной или имманентной), и индивидуалистические концепции, которые стремились осознать, насколько разнообразен (и иногда непостижим) может быть вклад отдельной личности во всеобщую историю[112]112
  Об этом см.: Tessitore, 1987.


[Закрыть].

Может показаться, что такая ситуация требует термина, который мог бы более точно соответствовать историзму в обеих значениях. Однако такого термина до сих пор не возникло и маловероятно, что он появится в будущем. Отчасти это связано с двойственностью происхождения историзма, тесно связанного не только с исторической школой немецких экономистов, стремившихся исследовать исторические события, чтобы обнаружить их скрытый смысл и всеобщие законы становления[113]113
  Здесь мы имеем дело с двумя разными системами философии. Сам Менгер не устанавливал связи между позитивистско-компаративистской концепцией истории Рошера, Книса и Гильдебранда и концепцией истории у Гегеля.


[Закрыть], но и с исторической школой права, идеи которой были созвучны и Менгеру, и Хайеку. В этом свете может иметь некоторое основание помещение Савиньи в контекст традиции эволюционизма, которую Хайек воспринял от Мандевиля и Юма, поскольку взгляды Савиньи резко отличались от гегельянской историко-философской и юридическо-политической традиции[114]114
  Об этом аспекте вопросов, поставленных Савиньи, см.: Marini, 1977, 1982a, 1982b, Хайек позитивно отзывается о Савиньи в: Hayek, 1960, pp. 148, 452n. (Хайек Ф. Конституция свободы. М.: Новое издательство, 2009); Hayek, 1967, pp. 103n., 104n.; Hayek, 1978, p. 265n.; Хайек Ф. фон. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006. С. 40, 93, 508 сн. 44, 549 сн. 34, 549; Хайек Ф. фон. Пагубная самонадеянность: ошибки социализма. М.: Новости, 1989. С. 64, 122.


[Закрыть].

Всех австрийцев объединяет то, что они воспринимают историю как переплетение, зачастую случайное, способов, которыми отдельные люди пытаются достичь своих личных субъективных целей, с (желаемыми или нет) результатами этой деятельности. Такой взгляд исключает возможность восприятия истории как движения по направлению к чему-то, что будет осуществлено с помощью более или менее осознанной деятельности человека, и как некоего процесса, чей смысл можно раскрыть с помощью откровения или философских спекуляций. В то же время он исключает возможность воспринимать историю как цветение разума, который лежит за пределами земных забот и, преодолевая невежество и индивидуальные предрассудки, трудолюбиво направляет свои усилия на построение некоторой конфигурации человеческих отношений, соответствующей его велениям. Представители австрийской школы отвергли эти две дополняющие друг друга попытки проникнуть в смысл жизни, вернув этому понятию его подлинный характер – трансцендентный по отношению к человеческому познанию. Как они отмечали, естественные пределы человеческого познания настолько разнообразны, что любая попытка истолковать историю, исходя из сознательной человеческой деятельности или намерений человеческого разума, означала бы признание того, что возможно познание смысла всего этого процесса. Это значило бы, что у этого процесса есть какой-то иной смысл, кроме того бесконечного множества смыслов, которыми отдельные люди стремятся наполнить свое существование[115]115
  Вероятно, наиболее глубокий критический анализ этой традиции можно найти в: Strauss, 1953, pp. 295–323 (в связи с концепцией истории у Бёрка).


[Закрыть].

Иначе говоря, это было бы эквивалентно утверждению о наличии первопричины и ее познаваемости. Однако и это не решило бы проблемы. Если бы первопричина была полностью известна всему человечеству, то не было бы ни истории, ни философии. В то же время если бы она не была полностью известна всему человечеству, то проблема ее познаваемости в итоге смешалась бы с загадкой того, каким образом различные, противоречащие друг другу интерпретации, соединяясь, формируют исторический процесс. Тем не менее это знание не исключало бы возможности индивидуального или коллективного поведения, противоречащего тому, которое было предписано теоретически: такую возможность могла бы исключить лишь успешная тоталитарная организация. Этот аргумент лег в основание критической позиции Хайека и Мизеса (а также Поппера), которые считали тоталитаризм результатом историцизма.

Невозможность основать экономическую науку на сборе и классификации данных об исторических аспектах человеческой деятельности не означает, что история как дисциплина бесполезна для экономической науки и политической философии. В связи с этим можно процитировать замечание Менгера по адресу Шмоллера в «Ошибках историзма», в котором говорится об отношениях между экономической, исторической и этической наукой: «На самом деле совершенно очевидно, что даже самое полное знание жизни народов мира нельзя счесть достаточным основанием для принятия надлежащих экономических мер; иными словами, оно не гарантирует, что действия будут действительно соразмерны намеченным целям. Экономическая сторона жизни народов постоянно ставит новые задачи тем, кто стоит на страже их интересов… задачи эти нельзя исполнить, обратившись к изучению прошлого, их можно решить, исключительно основываясь на знании, которое не ограничивается историческими и статистическими фактами, а учитывает требования современной жизни государства»[116]116
  Menger, 1884, pp. 44–45. О критике Менгером историзма и о соотношении историзма и исторической школы права см.: Alter, 1990a, pp. 42ff.


[Закрыть].

На этом основании Менгер, не подвергая сомнению значение истории и статистики для понимания явлений жизни людей, бросил вызов мнению, согласно которому нормы практической деятельности можно извлечь из изучения истории и ее предполагаемых законов. Если предметом истории и статистики являются исторические проявления человеческой жизни, то их не следует путать ни с теорией, которая «занимается формами и законами этих проявлений», ни с «практическими социальными науками», которые, в свою очередь, должны заниматься «принципами политической и социальной деятельности, приспособленной к какой-то конкретной цели»[117]117
  Menger, 1884, pp. 17–18.


[Закрыть]. Таким образом, его атака была направлена против главного тезиса философии истории исторической школы немецких экономистов: против представления о возможности извлечь практические правила поведения из сравнительного изучения истории и сформулированных на этом основании «законов».

С точки зрения Менгера, истоки этой школы связаны не с Гегелем, Фихте или Фридрихом Листом, а с той конкретной группой историков и экономистов, работавших в Тюбингене и Гёттингене в конце XVIII в., которые пытались построить политическую науку, опираясь на «философию» истории, часто смешивая между собой две научных дисциплины и два соответствующих им типа знания[118]118
  Эти ученые: Л.-Т. фон Шпитлер, Г. Луден, К.-Г.-Л. Политц, Г.-Б. фон Вебер, К.-Г. фон Вэхтер, Ф.-К. Дальман, Гервинус – проявили восприимчивость к усилиям Л.-Г. фон Якоба, Листа, Г.-Ф. Краузе, Э. Баумштарка, Рау и Ф. Шмиттгеннера по созданию экономической науки, основанной на опыте и истории; см.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 437–438.


[Закрыть]. В отличие от основателей исторической школы права, которые были консерваторами, эти предшественники исторической школы немецких экономистов относились к либеральному направлению («хотя и не к… абстрактно-либеральному») и намеревались использовать свои «превосходные и основательные знания политической истории в политической науке»[119]119
  Там же. С. 434–437.


[Закрыть].

Мы видим, что историческая школа немецких экономистов возникла в результате смешения истории и политической науки, а также исторического и теоретического знания[120]120
  Там же. С. 315–317.


[Закрыть]; итогом этого стали ошибочные представления о природе и целях социальных наук. Соответственно, объектом критики Менгера было представление о том, что сравнение явлений (т. е. эмпирических фактов), политических систем и экономических систем позволяет получить общее видение этих явлений[121]121
  Мишенью был Рошер. Как мы уже видели, возражение, выдвинутое Менгером против его теорий по поводу истории (там же, с. 377), состояло в том, что «лишь тот, кто совершенно не понимает природы исторических наук, может вообразить себе, будто путем изучения истории вообще и истории народного хозяйства в частности можно уразуметь общую (родовую) сущность и общую (родовую) связь явлений человеческого хозяйства вообще».


[Закрыть]. В основном его критика была направлена против попытки перенести метод анатомии и физиологии в сферу гуманитарных наук, подходя к ним как к «естественным организмам»[122]122
  Там же. С. 396–409.


[Закрыть].

С политической точки зрения та концепция общества и политэкономии, которой придерживалась историческая школа немецких экономистов, приводила к типу политической организации, при которой – как мы уже видели – индивидуальный выбор подчинялся коллективному. Однако Менгер предпочел не созерцать «редкое зрелище исторической школы экономистов с социалистическими склонностями», т. е. не стал концентрироваться на политическом аспекте, а обратил внимание на внутренне присущую этой школе ошибку: на восприятие «народного хозяйства [Volkswirthschaft]… как отдельной единицы, отличающейся от человеческого хозяйства [menschliche Wirthschaft]». Он также сосредоточился на том, что «стремление свести [Zurückführung] явления народного хозяйства [Volkswirthschaft] к единичным явлениям человеческого хозяйства [menschliche Wirthschaft] характеризовалось как „атомизм“». Закладывая основы того, что позже стало характерной особенностью критики коллективистской экономики австрийской школой, Менгер писал, что «феномены «народного хозяйства» [Volkswirthschaft] отнюдь не суть непосредственные жизненные проявления данного народа [Volk] как такового, непосредственные результаты «хозяйствующего народа» [wirthschaftendes Volk], но равнодействующая (Resultans) всех бесчисленных единично-хозяйственных стремлений в народе, а потому мы и не можем теоретически уразуметь их с точки зрения указанной фикции»[123]123
  Там же. С. 352–356.


[Закрыть].

Итак, фундаментальная ошибка историзма возникла в результате восприятия исторической реальности и социальных институтов как органических единиц натуралистического типа, подчиняющихся законам, которые можно обнаружить методами, характерными для естественно-научно-сравнительного знания, а также на базе представления о том, что из этих законов можно извлечь относящееся к социальным явлениям знание теоретического и практического характера[124]124
  Там же. С. 373, 377, 385–386, 443, 447, 449. На с. 434–440 Менгер отделял «историческую школу права» Бёрка и Савиньи от упомянутой группы мыслителей (см. прим. 103 на с. 437–438), которых он рассматривал как основателей «исторической школы немецких экономистов», отмечая при этом, что фундаментальная концепция Бёрка и Савиньи, «учение об органическом, несознательном происхождении целого ряда человеческих явлений», осталась им «вполне чуждой». «Они противники абстрактного мышления (как и исторической философии!), но по большей части не противники литературы эпохи просвещения XVII и XVIII в. и либерализма в политике; противники априорной конструкции в государственных науках и в истории, но не противники одностороннего прагматизма в понимании общественных явлений» (см. с. 436). Но они все-таки не впадали в «односторонний эмпирицизм» и даже в «односторонний историзм [einseitiger Historismus]»; «однако одностороннего историзма во всяком случае не имеется в суждениях названных авторов». Сдвиг к «одностороннему историзму» произошел только в первые тридцать лет XIX столетия. Это случилось благодаря Гервинусу, «который имел сильное влияние на молодые умы Гёттингенской исторической школы ученых и, благодаря странному стечению обстоятельств, такое же влияние на понимание методологических проблем немецкими экономистами» (см. с. 440). О влиянии историцизма Гервинуса на Рошера см. с. 442.


[Закрыть]. Такое представление о людях и их жизни было связано с органицистским политическим мировоззрением, которое рассматривает отдельного человека как представителя рода. В политическом и экономическом отношении это приводит к критике индивидуалистических оснований классической политэкономии (которые Менгер, напротив, защищает). Это также приводит к «общинному» представлению об экономической деятельности, в структуре которой политические и этические аспекты господствуют над индивидуалистическими.

Как и Менгер, Мизес тоже был склонен отождествлять историзм с исторической школой немецких экономистов и катедер-социалистами. Кроме того, он также был склонен рассматривать его как конструкт социальных наук, основанных на вере в то, что единственным методом, подходящим для изучения человеческой жизни, является «исторический». Однако Мизес отделял тех сторонников историзма, кто отрицал возможность существования теоретической науки о человеческой деятельности, от тех, кто не исключал такой возможности, а лишь откладывал ее до того момента, когда станут доступны плоды более широкого исторического исследования[125]125
  Mises, 1933, p. 104 (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009). В цитатах из этой книги термин «историзм» (Historismus) мы всегда будем переводить как «историцизм».


[Закрыть].

С этой точки зрения спор о методах представляет собой в первую очередь поединок между сторонниками исторической социальной науки и приверженцами теоретической социальной науки. Значение этого далеко выходит за пределы дискуссии Менгера с представителями исторической школы немецких экономистов.

Мизес сочувствовал попыткам Виндельбанда, Риккерта и Вебера создать теоретическое основание исторического знания и подчеркнуть его специфику. Однако он также считал, что в их позиции проявилась неспособность «представить себе возможность существования общезначимого знания в сфере человеческой деятельности». Несмотря на то что они выступали против мнения, будто бы единственные истинные науки – это науки, основанные на модели ньютоновской механики, Мизес не мог разделять их претензии на то, что «область социальных наук включает исключительно историю и исторический метод». С точки зрения Мизеса, суть проблемы была связана с влиянием субъективистской экономической теории на теорию человеческой деятельности. Поскольку даже Виндельбанд и Риккерт не учитывали этого влияния, то они оценивали открытия субъективистской экономической теории «в том же духе, что и историческая школа. Таким образом, они остались связанными с историзмом (что не исключает эмпиризма)». Они не поняли, что если ограничить сферу науки о человеческой деятельности историей и ее методом, то это неизбежно ведет к отрицанию возможности построения теоретической системы социальных наук. Следовательно, и этим ученым казалось, что представление об исторических событиях как о нередуцируемых единицах представляет собой «единственный приемлемый метод в области социальных наук»[126]126
  Ibid., pp. 4–7.


[Закрыть].

Теоретические предпосылки критики Мизеса в отношении историцизма ясно видны и по тому, как он рассматривает методологию Вебера и различие между социологией и историей[127]127
  Ibid., p. vii. Их разделял вопрос о природе «идеальных типов», которые Мизес считал «концептуальными инструментами исторического, но не теоретического исследования».


[Закрыть]