Текст бизнес-книги "Невидимая рука. Экономическая мысль вчера и сегодня"

Автор книги: Ульрих ван Зунтум

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Если объединить законы преимущества массового производства и убывающей отдачи, то тогда для основной массы товаров при увеличении объема производства мы получим U-образную кривую издержек на единицу продукции. Вначале издержки на единицу продукции действительно снижаются, но затем с определенного момента они вновь начинают расти. В этом суть закона убывающей отдачи, который в основных чертах сформулировал экономист доклассической эпохи Жак Тюрго (1727–1781). Закон говорит о том, что размер отдельного предприятия ограничен, поскольку каждое предприятие может расширить производство лишь настолько, насколько цена производимого им продукта покрывает издержки последней единицы произведенного товара (так называемые предельные издержки). Это правило было открыто еще Иоганном фон Тюненом – одним из создателей теории предельной производительности, которая и сегодня не потеряла актуальности.

Разумеется, не все предприятия способны работать с одинаковой эффективностью. У одних издержки выше, у других ниже средних. Наименее эффективные предприятия в конечном счете уйдут с рынка. Таким образом, рыночная цена точно соответствует производственным издержкам того последнего производителя, который еще может удержаться на рынке. Его также называют предельным производителем. Все другие производители на рынке, которые производят товар с меньшими издержками, чем предельный производитель, получают дополнительную прибыль сверх нормального процентного дохода на свой капитал. Альфред Маршалл в этой связи говорил о ренте производителя, хотя это выражение немного сбивает с толку: ведь дополнительная прибыль является не «рентой» в привычном смысле, а вознаграждением за то, что соответствующий предприниматель производит продукты с меньшими издержками, чем предельный производитель.

Рис. 3.3. Издержки на единицу продукции отдельного производителя согласно закону убывающей доходности имеют вид U-образной кривой (левое изображение). Для «предельного производителя» D на своем минимуме они еще покрываются за счет рыночных цен; производитель Е, напротив, должен покинуть рынок (правое изображение).

Если, однако, спрос на один из товаров увеличивается, все присутствующие на рынке производители сначала расширят собственное производство. Однако, как это следует из показанных взаимосвязей, такое расширение только приведет к росту издержек. Тем самым вновь получат шанс принять участие в конкуренции также и ранее неконкурентоспособные предприятия. В результате при росте спроса рыночная цена на соответствующий товар увеличится.

Если, однако, одновременно технический прогресс сумеет наделить всех производителей способностью использовать всё более экономичные производственные технологии, то тогда даже при росте спроса будет возможно снижение цен. Особенно наглядно это проявляется в электронной промышленности. Сегодня мы можем покупать лэптопы, навигаторы и смартфоны по ценам, которые раньше просили за самый простой карманный калькулятор. С течением времени благодаря техническому прогрессу большинство товаров становится все дешевле относительно наших доходов. Тем не менее в краткосрочной перспективе их цена все-таки возрастает, если увеличивается спрос. Этот факт может подтвердить каждый, кто когда-либо приобретал на черном рынке билеты на концерт или футбольный матч, вызывавший ажиотажный интерес.

Большинство товаров поступает от производителя к конечному потребителю не напрямую. Как правило, до этого они проходят через руки одного или нескольких продавцов, каждый из которых делает свою накидку на цену, по которой он сам приобрел соответствующий товар. Если, например, мы продали свой подержанный автомобиль торговцу автомашинами, то уже на следующий день мы можем обнаружить, что тот выставил его на продажу по гораздо более высокой цене, чем та, которую он заплатил нам при покупке. Есть для такого рода торговых наценок экономического обоснование или же речь идет не более чем о прозаическом желании увеличить собственную прибыль?

Этот вопрос имеет долгую традицию в экономических дискуссиях. Торговцы не пользовались любовью уже в Древней Греции. Считалось, что они обогащаются за счет покупателей, не добавляя при этом продаваемым товарам никакой дополнительной ценности. Поэтому среди всех профессий их репутация была одной из самых плохих. Не случайно Гермес одновременно был богом воров и богом торговли. Средневековая Католическая церковь была не столь категорична в своей оценке. Хотя и с ее точки зрения торговец в лучшем случае не был грешником, но она никогда не рассматривали его как богоугодного человека.

Даже экономисты классической школы XIX столетия относились к торговле как к непроизводительному занятию. Хотя они уже признавали необходимость доставки произведенных товаров посредством торговли к месту их потребления, но, как, например, Адам Смит, не видели в этом вклада в общественный продукт. Для Адама Смита торговля наряду с другими услугами являлась частью общественного потребления, она принимала участие в организации потребления товаров, которые имелись в ограниченном количестве, но не в их производстве.

При ближайшем рассмотрении такой подход вряд ли можно назвать обоснованным. Почему, например, добычу угля из недр земли следует считать вкладом в общественный продукт, а его доставку до конечного потребителя не следует? Или скажем иначе: если торговля не является частью производительной деятельности, то почему тогда она вообще существует и почему люди платят за ее услуги?

Очевидно, что во многих случаях потребителю более выгодно получать необходимые ему товары посредством профессионально организованной торговли, вместо того чтобы самому забирать их у производителя. Несмотря на существование интернета, достаточно рискованно и утомительно пытаться купить подходящий подержанный автомобиль, изучая многочисленные предложения людей, желающих продать свой, вместо того чтобы обратиться к профессиональному торговцу. Наценка, которую забирает за эту услугу торговля, является не чем иным, как платой за эти преимущества. Кроме того, у продавца возникают при этом издержки, связанные с тем, что он предоставляет соответствующие гарантии и сервис. Сегодня услуги торговли засчитываются в состав добавленной стоимости, создаваемой народным хозяйством, что совершенно естественно.

Иначе обстоит дело с прибылью, возникающей из чисто спекулятивных сделок. Спекулянт не участвует ни в транспортировке товаров, ни в их распределении между потребителями. Он всего лишь покупает по низкой цене запасы, например сырой нефти или других видов легко хранимого сырья, чтобы спустя какое-то время продать их по более высокой цене. Можно ли с экономической точки зрения оправдать такие спекулятивные прибыли?

В этом вопросе мнения среди экономистов расходятся. Очевидно, было бы упрощением рассматривать спекулятивные прибыли в принципе только как удобную и недобросовестную возможность обогащения для состоятельных капиталистов. Ведь, как бы там ни было, и спекулянт идет на риск, если цены изменятся не так, как он того ожидал. К тому же при определенных условиях он уменьшает риски других участников рынка, например потребителей.

Предположим, что в урожайный год спекулянт покупает много пшеницы. Это порождает тенденцию роста цен и приводит к ограничению потребления. Предположим далее, что на следующий год ураганы и град уничтожили урожай. Теперь для спекулянта настало время продавать свои запасы по высокой цене. Тем самым он не допускает возникновения голода! Во всяком случае, цена на пшеницу выросла бы еще больше, если бы осмотрительный спекулянт не создал соответствующие запасы зерна, которые он теперь может выбросить на рынок.

Это положительный пример. Однако может случиться, что деятельность спекулянта вызывает дестабилизацию рынка. Например, спекулятивная скупка пшеницы может привести к повышению цены, которое, в свою очередь, побудит других спекулянтов также воспользоваться выгодным моментом. В результате цена вырастет еще больше без каких-либо на то экономических оснований. И только когда цены достигнут уровня, при котором первые спекулянты окажутся ни с чем, ценовой маятник может опять резко качнуться в обратную сторону.

В этом смысле особенно сильное дестабилизирующее воздействие оказывает спекуляция на фондовой бирже. Международный финансовый кризис, разразившийся в 2007 г., отчетливо продемонстрировал связанные с этим опасности. Кризис был вызван прежде всего неверной, слишком мягкой денежно-кредитной политикой <центральных банков> в предшествующие ему годы. Только на этой питательной почве, созданной избыточными деньгами и искусственно заниженными процентными ставками, могли появиться опасные ценовые пузыри. Лопнув, они нанесли урон всей мировой экономике. Об этих взаимосвязях нам еще предстоит поговорить позже. Спекулянты несут немалую долю вины за возникновение кризиса, поскольку именно стадный инстинкт спекулянтов был одной из причин возникновения на финансовых рынках этих ценовых пузырей. Поэтому важная задача государства или его надзорных ведомств состоит в том, чтобы по возможности не допускать такого экстремального развития ситуации.

Сказанное отнюдь не означает, что следует не допускать, а тем более запрещать любые виды спекуляции на финансовых ранках, так как и на них спекулянт часто берет на себя риски других участников рынка. Представим себе, например, такое предприятие, как «Фольксваген», которое продает автомобили в США. Поскольку товары в США оплачивают не в евро, а в долларах, их продажа связана с курсовыми рисками. «Фольксваген» может их избежать, если ожидаемую долларовую выручку он уже заранее переведет в евро. Однако эти так называемые фьючерские сделки возможны только тогда, когда на рынке есть кто-то, кто будет готов купить доллары. Этим «кто-то» может быть спекулянт, который, принимая участие в такой сделке, возможно, рассчитывает на рост курса доллара. Для «Фольксвагена» выгода заключается в том, что он может рассчитывать на гарантированную выручку в евро, что также важно с точки зрения сохранения рабочих мест на предприятиях концерна.

В заключение следует отметить, что роль и место спекуляции являются предметом спора, который до конца не разрешен теоретической экономической наукой, поскольку важное значение в их оценке имеет фактор конкретного рынка и конкретных сопутствующих обстоятельств. Например, в случае рынка ценных бумаг не в последнюю очередь экономическая политика государства решает вопрос о том, может ли на нем в принципе возникнуть почва для дестабилизирующей спекуляции, а также о том, до каких пределов она может развиться. Эту проблему нам еще предстоит рассмотреть в связи с объяснением валютных курсов.

Мы констатировали, что цены формируются в результате взаимодействия спроса и предложения и что в конечном счете они соответствуют издержкам наименее эффективного производителя.

Это разумно и с общеэкономической точки зрения, поскольку издержки предельного производителя одновременно являются теми издержками, которые народное хозяйство в целом вынуждено нести на каждую дополнительную единицу соответствующего товара. Если не учитывать некоторые специфические случаи, о которых мы еще поговорим позже, рыночные цены, возникающие в ходе конкуренции, таким образом, отражают относительную редкость соответствующих благ.

Но являются ли рыночные цены справедливыми? Представим себе, что во время отпуска бедный уличный торговец предлагает нам купить за небольшие деньги деревянные фигурки Будды. Должны ли мы, богатые европейцы, заплатить ему за товар более высокую цену, чем ту рыночную, которая не слишком обременит наш кошелек? И что произойдет, если конкуренции больше не будет? Разумеется, в экстренном случае мы заплатим врачу любую сумму, если он будет тем единственным, кто сможет излечить нас от смертельно опасной болезни. Но имеет ли он право воспользоваться этой ситуацией? Другими словами, можно ли определить справедливые цены и следует ли при необходимости обеспечить их вопреки действию рыночных сил?

Начнем с вопроса о справедливой цене. Экономисты раннего Средневековья, большинство из которых были монахами или высокопоставленными священниками, называли ее justum pretium. Многие из них рассматривали рыночную цену в принципе как справедливую. Так как рыночная цена выравнивает предложение и спрос, то тем самым, по их мнению, она уже имеет естественное оправдание. При этом временные благоприятные рыночные условия, не говоря уже о чрезвычайных ситуациях, не должны были использоваться производителями для повышения цены. В качестве приемлемой считалась такая цена, которая позволяла производителям компенсировать затраты труда и собственные расходы производителя на приобретение сырья и полуфабрикатов. Максима «laboram et expenses» (труд и расходы) определяла содержание всей средневековой литературы по этой проблеме. При этом также предполагалось, что соответствующее вознаграждение может быть по своему размеру весьма различно – в зависимости от того, о ком шла речь. Действовал принцип: каждый должен жить в соответствии со своим положением. То есть князь или епископ должны были получить больший доход, чем простой сельский рабочий, для того, чтобы они могли финансировать принятый для их социального класса уровень жизни.

Вопрос о справедливой цене возникал главным образом в тех случаях, когда рыночная цена отсутствовала или когда она входила в очевидное противоречие с производственными издержками. Это касалось в первую очередь «редких товаров», в отношении которых в более позднее время экономисты классической школы были вынуждены даже разработать специальную теорию цены. Какую цену следовало уплатить, например, за древний рукописный манускрипт, который на рынке был предложен, возможно, в единственном экземпляре?

При решении этой проблемы Церковь исходила из признания права продавца определять стоимость своего товара. Если рукопись была ему дорога, поскольку, например, досталась ему от бабушки, то это обстоятельство должно было учитываться в цене рукописи. И наоборот, если продавец низко оценивал стоимость этой рукописи, так как знал о ее скрытых изъянах или у него она была в нескольких экземплярах, то тогда он имел право продать ее по более низкой цене. Однако в реальных условиях рынка придерживаться этих этических принципов было непросто. Гарантией их соблюдения, помимо собственной совести продавца, была только исповедь.

Наши современные представления о справедливой цене не сильно отличаются от представлений Средневековья. В большинстве стран даже существуют законы, которые соответствующим образом ограничивают свободное согласование цены. Например, продавец не имеет права умышленно умалчивать о скрытых дефектах, к примеру, подержанного автомобиля. Но и покупатель не должен использовать незнание или бедственное положение продавца для того, чтобы чрезмерно снижать цену. Подобные договоры государство может объявлять противоречащими этическим нормам и тем самым ничтожными, что в принципе следует считать правильным.

Сложнее дело обстоит тогда, когда вмешательство в рыночное ценообразование используют в качестве инструмента социальной политики. Предположим, например, что государство устанавливает своим решением максимально допустимый размер арендной платы за квадратный метр, чтобы снизить стоимость проживания или не допустить взвинчивания арендной платы. Если максимальная ставка арендной платы будет ниже рыночной – а лишь тогда такая мера будет иметь смысл, – это неизбежно приведет к увеличению спроса выше уровня предложения, поскольку при низких ценах спрос возрастает при одновременном сокращении предложения. В результате возникнет искусственно созданный дефицит жилья!

Чтобы цены не росли, необходимо будет предоставлять ограниченное количество квартир нуждающимся каким-либо иным образом, например по определенным социальным критериям, через личные связи или черный рынок. То, что в конечном счете распределение жилья станет более справедливым, чем при свободных ценах, вызывает серьезные сомнения, учитывая богатый опыт в связи с такого рода распределительными системами. Высокие рыночные цены, на первый взгляд, могут показаться несправедливыми, однако они не допускают, чтобы на рынке отдельные нуждающиеся по личным причинам были дискриминированы или, наоборот, поставлены в привилегированное положение. Поэтому тому, кто хочет обеспечить доступным жильем людей с небольшим достатком, будет лучше платить им государственные дотации по арендной плате, чем вмешиваться в процессы рыночного ценообразования.

Рис. 3.4. Если государство устанавливает нижний порог цены (минимальную цену), который превышает уровень равновесной цены, возникает избыточное предложение (левое изображение). При установлении государственного потолка цен (органичении максимальных цен), напротив, предложение отстает от спроса (правое изображение).

Не лучше оценивается и практика фиксирования государством минимальных цен. Этот инструмент, например, используется на европейском аграрном рынке, чтобы с помощью минимальных цен на масло и свинину обеспечить сельскохозяйственным производителям достаточные доходы. Так как гарантированные государством цены выше рыночных, они приводят к искусственно вызванному избыточному предложению соответствующих продуктов питания. Очевидно, что более высокие цены оказываются не особо выгодными для сельхозпроизводителей, если они не могут реализовать свою продукцию. Поэтому Европейский союз вынужден скупать избыточную продукцию и затем уничтожать ее или по демпинговым ценам продавать за рубеж. Это не только явная экономическая бессмыслица, но она к тому же стоит немало денег, из которых только незначительная часть действительно оборачивается дополнительным доходом сельхозпроизводителей.

И в этом случае лучше было бы напрямую заняться доходами аграриев, вместо того чтобы манипулировать рыночными ценами. Так, им можно было бы представить налоговые льготы или напрямую выплачивать различного рода пособия, что частично и делается. Следует ли вообще оказывать сельхозпроизводителям финансовую помощь, это другой вопрос, к рассмотрению которого мы вернемся еще раз в связи с внешнеэкономическими отношениями государства. Но если такая помощь оказывается, то тогда, по крайней мере, это следует делать напрямую, а не через установленные государством минимальных цены на сельскохозяйственную продукцию.

Герберт Гирш (1921–2010), многолетний президент Института мирового хозяйства в городе Киль, однажды пояснил различие между этими двумя путями на примере таксиста. Предположим, что мы хотим сделать таксисту что-то приятное. Должны ли мы в этих целях попросить его сделать еще один круг возле вашего дома, чтобы увеличить стоимость проезда? Очевидно, это не имело бы смысла, потому что бóльшая часть дополнительного вознаграждения не досталась бы водителю, поскольку ушла бы на оплату бензина и на амортизацию автомобиля.

Лучше просто увеличить чаевые. Таксист больше бы выиграл от этого, даже если бы размер чаевых оказался меньше размера дополнительной оплаты за еще один объезд дома. Таким образом, обе стороны рынка оказываются в выгоде от того, что хороший поступок они совершили именно таким образом, а не иным. Напротив, искусственно завышенные рыночные цены приносят производителям относительно мало пользы и только побуждают их к производству избыточной продукции, бессмысленной с народнохозяйственно точки зрения.

Глава 4
Полезность и истинная ценность благ

До сих пор мы исходили из того, казалось бы, очевидного предположения, что рыночная цена отражает стоимостную оценку какого-либо блага потребителем. В известном смысле это действительно верно. Никто не стал бы покупать, например, спортивный автомобиль типа «Порше», если бы он не стоил своих денег. И если булочка из цельного зерна в кондитерской за углом кажется нам слишком дорогой, то мы покупаем ее в другой кондитерской или вместо булочки едим обычный хлеб. По крайней мере, в условиях конкуренции можно, следовательно, на самом деле узнать ценность товара по его рыночной цене.

В действительности, однако, не все так просто, как кажется. В конечном счете не каждый может позволить себе приобрести «Порше». Но значит ли это, что этот автомобиль для бедных имеет другую ценность, чем для богатых? А что касается булочки, то мы, вероятно, заплатили бы за нее любую цену, если в противном случае нам пришлось умереть от голода. В саксонском городке Шнееберг еще и сегодня можно посмотреть на так называемый «дом за два батона хлеба», который, как утверждают, в голод 1771 г. был продан за целых два хлеба. Итак, какова же истинная ценность вещей? Является ли их рыночная цена всего лишь случайным результатом меняющегося соотношения предложения и спроса?

В течение нескольких столетий экономисты ломали себе голову над этой проблемой. В Средние века проводили различие между потребительной ценностью и меновой ценностью блага. Потребительская стоимость обозначала его действительную полезность, а меновая ценность соответствовала рыночной цене. В обычной ситуации они должны были более или менее совпадать. Ведь никто не отдал бы много денег в уплату за бесполезную вещь. Однако в этом правиле существовали важные исключения.

Одним из исключений был так называемый классический парадокс ценности. Адам Смит удивлялся тому, что цена жизненно необходимой воды была невелика, в то время как алмазы торговались по гораздо более высокой цене. Как можно было согласовать этот факт с потребительной ценность обоих благ? Если утверждение о том, что в отличие от воды, алмазы, по сути, не приносят никакой реальной пользы, верно, то тогда один килограмм алмазов должен был бы стоить значительно дешевле, чем один литр воды. Однако уже в то время это было не так.

Классики для себя решили этот вопрос, определив алмазы и благородные металлы как редкие блага, в отношении которых должны действовать особые законы. Оставалось только выяснить, почему эти редкие блага вообще пользуются спросом, при этом иногда даже в тех случаях, когда цены на них достигают заоблачных высот.

Этот классический парадокс ценности удалось полностью разрешить только неоклассикам в рамках развития субъективной теории ценности. Историческое развитие этой теории шло достаточно извилистым путем. Важные работы, посвященные этой проблеме, были опубликованы независимо друг от друга в 1871 г. англичанином Стенли Джевонсом (1835–1882) и в 1874 г. экономистом из Лозанны Леоном Вальрасом (1834–1910). В ходе спора об авторстве, разгоревшегося между двумя учеными, Джевонс пришел к выводу, что на самом деле слава первооткрывателя принадлежит третьему экономисту – немцу Герману Генриху Госсену (1810–1858), который разработал основополагающие положения этой теории двумя десятилетиями ранее. В его честь эти положения были названы законами Госсена.

Юрист по образованию, Госсен проявлял большую склонность к занятиям математикой. После неудачной попытки разбогатеть на страховании от града и падежа крупного рогатого скота он занялся теоретической экономикой. Его книга, вышедшая в 1854 г., была, однако, написана таким сложным языком, что поначалу никого не заинтересовала. Только благодаря случаю, спустя годы после его смерти, о ней узнал один из коллег Джевонса. Джевонс не колеблясь признал приоритет Госсена, вслед за ним это сделал и Вальрас.

Госсен называл свою работу теорией чувства удовольствия и неудовольствия человека. В то время его математический подход к рассмотрению проблемы был еще весьма непривычен для экономической науки. Госсен так гордился своим достижением, что даже сравнивал его с законами движения планет Коперника. Джевонс, будучи человеком честолюбивым, в свою очередь, разработал «дифференциальное уравнение наслаждений и страданий». В отличие от Госсена он гораздо лучше сумел изложить свои мысли в понятной для читателя форме. Вместе с Вальрасом и венским экономистом Карлом Менгером (1840–1921) ему принадлежит заслуга в том, что он ввел законы Госсена в научный оборот, последовательно встраивая их в систему теоретической экономии.

В чем же состоит содержание этих законов и почему до сегодняшнего дня их рассматривают в качестве решения загадки ценности и цены? Первая основополагающая мысль Госсена заключалась в том, что полезность какого-либо блага не является для человека абсолютной величиной. Прежде всего она зависит от того, сколькими единицами соответствующего блага человек уже обладает. Например, первый литр воды в течение дня имеет неоценимую стоимость, поскольку этой водой мы можем утолить нашу жажду. Тот, кто располагает бóльшим количеством воды, чем один литр, напротив, последовательно использует ее для удовлетворения все менее неотложных потребностей. Он использует воду для умывания, для приготовления пищи и для уборки помещения и, наконец, для чистого удовольствия заполнит ею свой плавательный бассейн. Однако на рынке может существовать только единственная цена одного литра воды, независимо от того, в каких целях ее применяют. Согласно Госсену, эта цена всегда соответствует ценности последнего разумного, с нашей точки зрения, использования соответствующего блага. Если бы цена была выше, то нам пришлось бы отказаться от его использования в этих целях, т. е., например, от купания в бассейне. И напротив, при более низкой цене мы бы применяли воду в еще менее важных целях, скажем, для устройства декоративного пруда. В экономической теории говорят, что в конечном счете цена воды соответствует ее предельной полезности. Очевидно, предельная полезность воды уменьшается тем больше, чем большее количество воды находится в нашем распоряжении. В этом суть первого закона Госсена. Следует обратить внимание на сходство этого закона с законом убывающей отдачи Тюнена, с которым мы ознакомились в предыдущей главе.

Количество Рис. 4.1. Герман Генрих Госсен (1810–1858) решил классический парадокс ценности: алмазы стоят больше воды, так как они более редко встречаются и поэтому имеют для любой более высокую «предельную полезность».

Сам Госсен полагал, что предельную полезность можно каким-то образом измерить в абсолютных величинах, – например, в наше время это могли бы быть евро или доллары, поскольку та сумма денег, которую некто готов заплатить за алмаз, не в последнюю очередь зависит от его дохода. Доходы людей, как известно, весьма различны. По этой причине не существует единого масштаба полезности. Более того, даже каждый отдельный человек может определить полезность для него какого-то блага только в сравнении с полезностью другого блага. Так что не все здесь зависит от денег. Ведь ценность денег, в свою очередь, можно определить только в зависимости от тех благ, которые за них можно купить!

Далее Госсен задался вопросом о том, в каком соотношении люди используют свои ограниченные по величине доходы для покупки различных благ. Представим себе в этих целях покупателя с низким доходом в размере, не превышающем 1000 долл. в месяц. Для простоты предположим, что он может сделать выбор между двумя благами – между водой и хлебом. Оба блага жизненно необходимы, т. е. он нуждается в них обоих. Совершенно неясно, однако, в каких количествах он будет их потреблять.

В этом случае будет необходимо воспользоваться вторым законом Госсена. Этот закон учитывает как цены обоих благ, так и индивидуальные потребности нашего потребителя с небольшим доходом. Предположим, что один литр воды стоит в два раза больше, чем один фунт хлеба. Допустим, например, что вода стоит 10 долл., а хлеб 5 долл. Тогда, согласно второму закону Госсена, наш потребитель разделит свой доход в 1000 долл. таким образом, чтобы последний из купленных им литров воды принес ему в два раза больше пользы, чем последний купленный фунт хлеба. Или иначе: при оптимальном использовании дохода соотношение предельных полезностей двух благ для каждого потребителя должно точно отражать соотношение их рыночных цен.

Что это дает нам для экономического анализа? Абстрагируемся на секунду от денег и представим себе, что люди непосредственно обмениваются своими благами. То есть сапожник меняет свои башмаки на рынке на хлеб и верхнюю мужскую одежду, пекарь приобретает обувь и рубашки в обмен на свои булочки и т. д. Законы Госсена, во-первых, показывают, что такой обмен для всех его участников будет выгоден. Все участники оказываются в выигрыше, хотя в ходе обмена не было создано ни одного дополнительного блага! Так как в начале обмена у сапожника было много обуви, но, возможно, ни одного пиджака, предельная полезность этого пиджака оказалась для него значительно выше, чем предельная полезность пары обуви. Для портного все обстоит в точности наоборот, и поэтому оба они выиграли в результате взаимного обмена своих благ. Широко распространенный взгляд, согласно которому торговля всегда обеспечивает выгоду одного участника сделки за счет проигрыша другого, таким образом, неверен. Торговля – это не игра с нулевой суммой, она выгодна всем ее участникам.