Текст бизнес-книги "Экономика и власть: опыт посткоммунистической трансформации"

Автор книги: Владимир Мау

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Владимир Мау
Экономика и власть: опыт посткоммунистической трансформации

© В. А. Мау, 2017,

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2017

* * *

Экономика и власть: политическая история экономической реформы в России (1985–1994)

Предисловие

По мере того как перестройка все более уходит в прошлое, она из сферы политических дискуссий и борьбы перемещается в область научного исследования. За несколько лет своего существования политика перестройки была и объектом всеобщего восхищения за необычность и неожиданность выдвинутых ею лозунгов, испытала и жесткую критику (если не презрение) широких общественных кругов за свою непоследовательность и противоречивость. Теперь наступает время ее спокойного и непредвзятого анализа. Анализа, который был почти невозможен еще несколько лет назад, когда эмоциональное восприятие нового курса (или «нового политического мышления») М. С. Горбачева в значительной мере ограничивало его рациональное осмысление.

Предлагаемая работа посвящена анализу взаимосвязи и взаимного влияния экономических и политических проблем, как они стояли в 1985–1994 годах, т. е. в период собственно перестройки и последующей затем, после попытки государственного переворота в августе 1991 года, радикализации экономических и политических процессов. По нашему мнению, именно на стыке экономики и политики происходили наиболее важные события того времени. Исследование под этим углом зрения позволяет раскрыть реальные корни принимавшихся высшим руководством СССР и России решений, иллюзий и заблуждений властей, а в конечном счете и результатов «эры Горбачева» как завершающей фазы социализма в нашей стране и вместе с тем начального периода ее посткоммунистического развития.

За последнее время на Западе появилось немало работ, посвященных анализу истории перестройки[1]1
  См., например: Nove A. Glasnost’ in Action. Boston, 1989; Goldman M. I. What Went Wrong with Perestroika. N.Y.; L., 1991; Boettke P. J. Why Perestroika Failed: The Politics and Economics of Socialist Transformation. L.; N.Y., 1993.


[Закрыть]. Однако этого нельзя сказать о российских ученых, для которых годы перестройки и поныне остаются слишком близким прошлым, слишком связанным с сегодняшними проблемами как общественного, так и личностного характера[2]2
  См.: Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс: полтора года в правительстве. М.: Политиздат, 1991; Он же. К цели через кризис: спустя год. М.: Луч, 1992.


[Закрыть]. Разумеется, сказанное относится и к автору настоящей работы – участнику событий непросто быть беспристрастным аналитиком. Но, помня об этом, мы будем стремиться обеспечить объективность самого исследования и его выводов.

Предлагаемая книга естественным образом распадается на три части, соответствующие двум фазам перестройки – восходящей (1985–1989) и нисходящей (1989–1991), а также началу последовательных посткоммунистических преобразований. Иначе говоря, периоду политических иллюзий и надежд, затем вползанию страны в кризис, завершивший «земной путь» СССР и социалистического народного хозяйства, и наконец первым опытам функционирования постсоветской экономико-политической системы.

Автор выражает признательность за помощь, оказанную при работе над книгой, С. П. Ашрафьян, своим коллегам по Институту экономических проблем переходного периода Т. З. Орловой, В. В. Ступину и Т. А. Хохловой, а также Фонду Макартуров, поддержавшему проведение соответствующих исследований.

Глава 1. Начало преобразований: доктрина и лозунги (1985–1989)

Нередко приходится слышать утверждения о том, что начатые М. С. Горбачевым в 1985 году реформы носили стихийный характер, не являлись воплощением некоторого сформулированного и проработанного заранее замысла. Тем самым как бы объясняется непоследовательный, а подчас и разрушительный характер политики перестройки.

В данном разделе мы намерены рассмотреть теоретические, идеологические и политические предпосылки политики перестройки, формы и механизмы ее практической реализации во второй половине 80-х годов. По нашему мнению, этот курс явился естественным следствием развития экономической теории и конкретной практики «социалистического хозяйствования», а баланс сил в советском руководстве обусловил последовательность решений и действий, которые стали теперь нашей недавней историей. Разумеется, сказанное не предполагает ни апологетического отношения к политикам и принимавшимся ими решениям, ни стремления обелить или оправдать кого бы то ни было. Наша цель здесь – понять предпосылки и оценить последствия[3]3
  «Проявить здравый смысл в оценках прошлого – это значит разделить то, что было неизбежно как результат естественного развития (то, что происходило и не могло не произойти), и то, что произошло вопреки объективным условиям, вследствие неумения, неспособности управлять событиями, как результат ошибок, просчетов», – пишет уже в наши дни М. Ф. Ненашев, являвшийся членом последнего Совета Министров СССР во главе с Н. И. Рыжковым, в книге «самооправдательных» диалогов с рядом членов этого правительства (Ненашев М. Последнее Правительство СССР. М.: Кром, 1993. С. 6).


[Закрыть].

Изучение трудов политических лидеров стало уже почти забытым видом деятельности для отечественных обществоведов, а тем более для экономистов. Однако этот подход будет важен в начале нашей работы. Анализ статей и выступлений М. С. Горбачева 1983 – 1984 годов, когда он занял вторую-третью позицию в советской иерархии и был относительно свободен в своих высказываниях, позволяет сделать некоторые выводы относительно формирования самого замысла перестройки.

Выступления М. С. Горбачева, предшествующие его избранию на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, свидетельствуют, что на протяжении всего 1984 года он напряженно размышлял о проблемах и трудностях советской хозяйственно-политической системы. И вполне понятно, что ответы на вызов времени он искал в рамках самой системы, в ее идеологических догматах и хозяйственной практике предшествовавших десятилетий. Да, собственно, и сам термин «перестройка» впервые обозначился у него в марте 1984 года в докладе на Всесоюзном экономическом совещании по проблемам агропромышленного комплекса – первом крупном выступлении Горбачева в качестве второго человека в партии[4]4
  Причем сформулировано это было в совершенно определенном контексте. Оценивая некоторые положительные примеры совершенствования хозяйственного механизма, будущий Генеральный секретарь определил их как «начальный этап перестройки, которую предстоит развивать вширь и вглубь» (Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 2. М.: Политиздат, 1987. С. 38).


[Закрыть]. Об этом же позднее шла речь и в получившем широкую известность программном выступлении Горбачева с характерным названием «Живое творчество народа» (декабрь 1984 года)[5]5
  Впрочем, среди ближайших коллег М. С. Горбачева со временем популярность приобрело подчеркивание как бы вторичности его идей, их производного характера от деятельности Ю. В. Андропова, который, по их мнению, смог бы осуществить перестройку более осторожно, оставаясь в рамках социализма. В связи с этим заслуживает внимания следующее заявление Н. И. Рыжкова: «Считаю, что истоки перестройки относятся к началу 1983 г., когда Андропов поручил нам – группе ответственных работников ЦК КПСС, в том числе мне и Горбачеву, подготовку принципиальных положений по экономической реформе. В наших разработках мы исходили тогда из тех критических оценок социализма, которые были высказаны Ю. Андроповым… Думаю также, что можно с достаточной уверенностью предположить совсем иные методы экономических и социальных преобразований в стране под руководством Ю. Андропова. Были бы они близкими к тому, что делается сейчас в Китае?.. Можно и на этот вопрос ответить положительно» (Ненашев М. Последнее Правительство СССР. С. 23–24).


[Закрыть].

Исторические корни перестройки восходят к популярному на рубеже 50–60-х годов лозунгу «догнать и перегнать», а еще дальше – к ускоренной индустриализации СССР в 30-е годы. Налицо было отставание от развитых стран Запада по всем параметрам экономической и социальной жизни. И новое советское руководство, чья политическая молодость пришлась на хрущевскую «пору надежд», считало себя готовым к решению амбициозных экономических и социальных задач. О политических реформах речь зашла позднее.

Трансформация (перестройка) советского общества с самого начала мыслилась как многогранная, комплексная задача. В соответствии с традициями коммунистической риторики целями реформ провозглашались «дальнейшее повышение благосостояния народа, улучшение условий его материальной и духовной жизни». Это конкретизировалось в задаче обеспечения населения необходимыми продовольственными и промышленными товарами, бытовыми услугами, развития здравоохранения, культуры и образования. Решение «проблем благосостояния» обусловливалось, в свою очередь, двумя группами задач: с одной стороны, резкой динамизацией роста производительных сил, с другой – совершенствованием хозяйственного механизма.

Что касается первого, то здесь акцент был сделан на проведение глубокой структурной перестройки промышленности в пользу ускоренного роста машиностроения. Идея, изначально принадлежавшая А. Г. Аганбегяну[6]6
  См., например: Аганбегян А. Г. На новом этапе экономического строительства // ЭКО. 1985. № 8; Он же. Генеральный курс экономической политики // Там же. 1985. № 11.


[Закрыть], была примерно такова. Для проведения сколько-нибудь осмысленной социальной политики в условиях снижения мировых цен на нефть и продолжающейся гонки вооружений необходимо обеспечить как минимум 4 %-ный рост национального дохода. За годы одиннадцатой пятилетки даже по официальным данным этот показатель до 4 % явно не дотягивал. Возможности роста за счет вовлечения новых материальных и людских ресурсов были также практически исчерпаны: для подобного роста национального дохода экстенсивным путем требовалось за пятилетие увеличивать добычу топлива и сырья на 15 %, инвестиции – на 30 – 40 %, вовлекать в производство до двух миллионов человек ежегодно.

Оставался единственный путь, вполне естественный для технократического подхода, – «существенный рост производительности труда посредством внедрения прогрессивного оборудования, автоматики»[7]7
  Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 2. С. 147.


[Закрыть]. Для этого была выдвинута задача в ближайшие годы увеличить темпы роста машиностроительных отраслей в 1,5–2 раза. Приоритет здесь связывали с ускорением развития станкостроения, приборостроения, электротехники и электроники. Иными словами, речь шла о перенесении центра тяжести в инвестиционной политике на отрасли машиностроительного комплекса. Собственно, это отвечало интересам наиболее влиятельной в то время социально-экономической группировки – военно-промышленного комплекса.

Вместе с тем принципиальной особенностью 80-х годов стало дополнение технократического подхода социально – экономическим. Пожалуй, впервые в официальной коммунистической риторике речь зашла об активизации человеческого фактора как условия трансформации всей системы производственных отношений[8]8
  Одним из первых выступлений на эту тему стала статья Т. И. Заславской «Человеческий фактор развития экономики и социальная справедливость». Опубликованная в журнале «Коммунист» (1986. № 13), она носила как бы полуофициальный характер.


[Закрыть]. Экономистам и политикам предстояло более тщательно определиться с этими установками, наполнить их конкретным содержанием. И на практике именно эти проблемы, а вовсе не вопросы структурных преобразований народного хозяйства, встали в центр экономических дискуссий и политической борьбы[9]9
  Хотя были и исключения. Весьма характерным примером обсуждения проблем макроэкономической политики и характера структурных преобразований советского народного хозяйства стала дискуссия 1988 года на страницах журнала «Коммунист» между Е. Т. Гайдаром и шестью министрами союзного правительства по поводу целесообразности значительного расширения внешней задолженности страны за счет привлечения крупных западных кредитов на строительство нового Западно-Сибирского нефтегазового комплекса (см.: Гайдар Е. Т. Это не подарок // Коммунист. 1989. № 5; Гайдар Е. Т. Зря денег не дают // Коммунист. 1989. № 8).


[Закрыть].

Тем самым определились и основные лозунги перестройки, составившие ее опорные точки и своеобразные распознавательные знаки. Можно сказать, что для них были даже определены специальные термины, делающие экономическую политику последней фазы социализма наглядной и легкоузнаваемой. Этими лозунгами стали:

1) ускорение как необходимость придания динамизма развитию производительных сил путем сосредоточения инвестиционных ресурсов на машиностроительных отраслях;

2) перестройка как осуществление трансформации производственных отношений, изменение общественно-экономической организации позднесоветской системы;

3) человеческий фактор как необходимость гуманизации системы общественных отношений, преодоления однобокого технократического подхода к решению производственных и экономических задач. Именно из этого тезиса несколько позднее выросли идеи гласности и демократизации;

4) «цельный социализм» как попытка теоретического объяснения характера начинаемых преобразований, подразумевавшая, что сложившаяся система общественных отношений может и должна быть трансформирована достаточно глубоко, чтобы обеспечить переведение социализма на новую ступень его «развитости», но без изменений самой сути социалистического уклада хозяйствования (который уже стал «зрелым»)[10]10
  Вообще-то с термином «цельный социализм» вышло недоразумение. Он был введен в оборот в одном из официальных партийных документов, по-видимому, без ясного понимания контекста соответствующей ленинской работы. Между тем под «цельным социализмом» Ленин понимал соединение германской военно-хозяйственной машины своего времени с советской властью (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 300).


[Закрыть].

В середине 80-х годов провозглашение масштабных задач хозяйственных преобразований не могло ограничиться технократическими установками. Уже с хрущевских времен советские лидеры, выдвигавшие амбициозные цели прорыва на производственном фронте, непременно предполагали сопровождать их сдвигами в системе экономических стимулов производства[11]11
  Наиболее интересные и острые дискуссии на эту тему в отечественной экономической литературе проходили в начале 60-х годов, т. е. предшествовали экономической реформе 1965 года – одной из наиболее масштабных попыток реорганизации советской хозяйственной системы на основе рыночных стимулов. (Подробнее об этом см.: Мау В. А. В поисках планомерности: из истории развития советской экономической мысли конца 30-х – начала 60-х годов. М.: Наука, 1990.)


[Закрыть]. Естественно, что такой подход был в полной мере воспринят М. С. Горбачевым, который на протяжении ряда предшествующих лет довольно тесно соприкасался с экономистами, работавшими в области «теории социалистического хозяйственного механизма». И столь же естественно, что доктринальная основа экономической политики являлась с самого начала весьма противоречивой. В ней находили отражение как противоречия реального политического процесса, борьба различных политических группировок и групп интересов, так и непоследовательность общей концепции трансформации системы в том виде, как эта концепция сложилась к середине 80-х годов.

Прежде всего воспроизводился традиционный партийный механизм решения хозяйственных задач – через организацию массовых кампаний. Недаром поначалу М. С. Горбачев проводил открытые параллели с опытом ускоренной индустриализации страны в 30-е годы. И в соответствии с этой аналогией речь шла об использовании высокого мобилизационного потенциала, существование которого обычно приписывали советской хозяйственно-политической системе благодаря наличию в ней механизмов централизованного планирования[12]12
  Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 2. С. 87, 257.


[Закрыть]. Как видим, в партийном руководстве оставались весьма живучими иллюзии раннесоветского периода, и опора на них составляла естественный источник надежд властей.

Проведение курса на перестройку вписывалось также в систему традиционных представлений относительно экономической природы существовавшего строя. Политическая экономия социализма, имевшая всеобъемлющий доктринальный характер, хотя и подвергалась вполне обоснованной критике за схоластику и отрыв от реальности, составляла, однако, основу воззрений советского партийного истеблишмента и его ученых консультантов. И даже беглого взгляда на основные опорные пункты раннеперестроечных взглядов М. С. Горбачева и его окружения достаточно, чтобы увидеть в них весь перечень сюжетов («экономических законов»), рассматривавшихся в учебниках по политической экономии социализма[13]13
  См., например: Политическая экономия. Т. 2 / под ред. А. М. Румянцева и др. М.: Политиздат, 1977. Соответствующие положения были впервые сформулированы еще в 40-е годы (Некоторые вопросы преподавания политической экономии // Под знаменем марксизма. 1943. № 7–8) и содержались во всех стандартных учебниках и книгах по политической экономии социализма начиная с первого учебника 1954 года (Политическая экономия. М.: Госполитиздат, 1954). Хотя и в сильно переработанном виде, они нашли отражение и в последнем советском учебнике по политической экономии, подготовленном под руководством В. А. Медведева и Л. И. Абалкина (Политическая экономия. М.: Политиздат, 1989).


[Закрыть].

Сама необходимость перестройки в соответствии с «основным экономическим законом социализма» мотивировалась важностью повышения благосостояния, удовлетворения растущих потребностей советского человека. В качестве основного рычага называлось централизованное планирование как решающее преимущество социалистического хозяйствования, дающее возможность обеспечивать сознательную оптимизацию экономического роста и структурных сдвигов («закон планомерного, пропорционального развития народного хозяйства»). Именно с совершенствованием планирования на макро – и микроуровне поначалу связывалось решение задач ускорения.

Структурно-инвестиционная и макроэкономическая модель перестройки вполне описывалась так называемым законом опережающего роста производства средств производства (и особенно их активной части) над производством предметов потребления.

Речь шла и о необходимости совершенствования системы распределения по труду («закон распределения в соответствии с количеством и качеством труда»), что нашло отражение в относительно ранней либерализации (децентрализации) распределительных механизмов при одновременном резком усилении попыток государственного вмешательства в оценку «справедливости» распределения. Последнее наиболее ярко выразилось в обострившейся полемике относительно существа нетрудовых доходов и роли государства в их элиминировании[14]14
  «Жизнь нас научила, что отклонения от социалистических принципов распределения и хозяйствования могут породить и порождают такие серьезные явления, как трудовая и социальная пассивность, тунеядство, моральный нигилизм, скрытые формы перераспределения доходов и благ. В общем-то именно с такими отклонениями… связаны и нетрудовые доходы» (Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 2. С. 96–97).


[Закрыть].

Наконец, в концептуальных рассуждениях политической элиты непременно присутствовали ссылки на необходимость использования товарно-денежных отношений как важного стимулирующего рычага развития производительных сил. Однако подобные высказывания носили весьма осторожный характер и непременно сопровождались оговорками об изменившейся природе стоимостных механизмов при социализме и о недопустимости при использовании товарно-денежных отношений принижать ведущую роль планового начала.

Впрочем, не политическая экономия социализма как таковая стала основой дальнейшей проработки теоретических основ социально-экономической трансформации. Эту роль взяла на себя теория хозяйственного механизма, которая представляла собой особый раздел политэкономии – раздел, сформировавшийся на рубеже 60 – 70-х годов и вскоре ставший одним из наиболее динамично развивающихся направлений советской экономической науки.

Корни ее восходят к середине 60-х годов. Точнее, к экономической реформе 1965 года, знаменовавшей собой наиболее масштабную доперестроечную попытку усовершенствовать коренным образом социалистическую систему хозяйствования, приспособить ее к современным условиям научно-технической революции. Сама попытка реформы осталась половинчатой и не дала заметных устойчивых результатов. Было ясно, что на этой основе и теория, и практика должны двигаться вперед или возвратиться примерно к исходному состоянию. Экономическая политика вскоре повернула вспять: партийное руководство, сделав несколько шагов по направлению к рынку, не было способно решиться на дальнейшую трансформацию хозяйственной системы, так как понимало неизбежность дополнения экономической либерализации политической. Однако для экономистов-«шестидесятников», выросших на волне широких и откровенных дискуссий тех лет, последующие годы стали временем отработки аргументов и механизмов осуществления будущих хозяйственных преобразований. Поскольку же незыблемость социалистической собственности являлась как бы заранее заданной предпосылкой теоретических спекуляций, реалистически мыслящие экономисты вскоре нашли своеобразную политическую (или идеологическую) нишу: принимая как данность тезис о незыблемости фундаментальных основ социалистической системы и оставляя эти вопросы на откуп идеологизированной ортодоксальной политэкономии (со всеми ее перечисленными выше «законами»), эти экономисты сформулировали вывод о необходимости глубокого «совершенствования хозяйственного механизма» и стали рассматривать последний как самостоятельный объект исследования, который можно анализировать и реформировать, оставляя в стороне вопросы собственности[15]15
  Перечислим лишь некоторые из наиболее существенных работ на эту тему: Ракитский Б. В. Формы хозяйственного руководства предприятиями. М.: Наука, 1968; Абалкин Л. И. Хозяйственный механизм развитого социалистического общества. М.: Мысль, 1973; Он же. Диалектика социалистической экономики. М.: Мысль, 1985; Он же. Проблемы совершенствования хозяйственного механизма в условиях развитого социализма. М.: Наука, 1978; Бунич П. Г. Хозяйственный механизм развитого социализма: сущность, структура, проблемы и перспективы. М.: Наука, 1977; Он же. Хозяйственный механизм управления социалистической экономикой. М., 1984; Аганбегян А. Г. Управление социалистическим предприятием. М.: Экономика, 1979; Петраков Н. Я. Хозяйственная реформа: план и экономическая самостоятельность. М.: Мысль, 1971; Он же. Хозяйственный механизм в системе оптимального функционирования социалистической экономики. М., 1985.


[Закрыть]. Это был один из важнейших моментов: согласие на подобный подход давало известную свободу анализа, но и налагало жесткие и потенциально весьма опасные ограничения, которые неизбежно должны были сказаться в будущем.

Логика концепции «совершенствования хозяйственного механизма» опиралась на тезис о необходимости стимулирования производителя (хозяйственного агента) развивать производство и обновлять продукцию. Предполагалось, что этого можно добиться путем расширения самостоятельности предприятий в принятии решений относительно объемов и номенклатуры выпускаемой продукции, увязывая перспективы развития производства и материальное благополучие работников с финансовыми результатами работы предприятий (прибыльностью, рентабельностью).

Однако с учетом неэффективности ценового контроля за производителем в условиях устанавливаемых государством цен постоянно обсуждался вопрос о системе экономических показателей, отличных от прибыли и рентабельности, которые объективно оценивали бы соответствие функционирования предприятия потребностям народного хозяйства и конкретных потребителей. Очередной такой показатель (как правило, объемный) регулярно выдвигался на первый план и объявлялся спасительным инструментом от всех бед как централизованного плана, так и рыночной стихии. Такую роль «спасителя» отводили последовательно объему реализованной продукции, чистой или нормативной чистой продукции (НЧП), уровню выполнения хозяйственных договоров. В отдельных, весьма редких, случаях экономисты подходили к формулированию тезиса о целесообразности «включения» механизмов конкуренции, но это всегда встречало решительный политический отпор[16]16
  Например, содержавшая намек на желательность конкуренции между социалистическими предприятиями книга Б. В. Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятием» (М.: Наука, 1968) надолго попала в список полузапрещенных, т. е. она оставалась в библиотеках, но ссылки на нее были запрещены.


[Закрыть].

«На первый план выдвигаются такие коренные проблемы, как пути ускорения научно-технического прогресса и всесторонней интенсификации производства; совершенствование форм социалистической собственности, обеспечивающее все более органическое соединение непосредственного производителя с общественными средствами производства, укрепление у него чувства коллективного хозяина всего общественного достояния, активизацию и оптимизацию системы интересов при ведущей роли общенародного интереса; развитие научных основ и практики планирования народного хозяйства как главного средства осуществления экономической политики партии; совершенствование всей системы отношений распределения»[17]17
  Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 2. С. 81.


[Закрыть]. В этой длинной фразе сосредоточены, пожалуй, все основные элементы позднесоциалистической экономико-идеологической доктрины, суть представлений и надежд реформаторов (как политиков, так и экономистов) образца середины 80-х годов.

Итак, вопрос о собственности оставался практически незыблемым. Считалось, что перечисленные механизмы смогут подтолкнуть экономический рост, резко повысить эффективность работы госпредприятий, которые, освободившись от ведомственной опеки и указаний централизованного плана, поведут себя как полноценные рыночные агенты. Существование или возникновение других (негосударственных, частных) форм собственности оценивалось как второстепенный фактор – желательный, но неспособный ощутимо воздействовать на положение дел на госпредприятиях. Эти подходы отразились и на аргументации, и на процессе реализации решений о развитии кооперативного движения и индивидуальной трудовой деятельности в 1986 – 1988 годах.

Явно недооценивалась роль реальных экономических механизмов как неотъемлемого атрибута эффективного хозяйствования. Прежде всего речь идет о ценах. Традиционно в советской экономической литературе не ставился вопрос о допущении свободного ценообразования. В лучшем случае говорилось о переходе к сбалансированным ценам, рассчитанным в соответствии с математическими моделями «теории (системы) оптимального функционирования экономики» (ТОФЭ, или СОФЭ)[18]18
  Петраков Н. Я. Хозяйственный механизм в системе оптимального функционирования социалистической экономики. М., 1985; Шаталин С. С. Оптимизация функционирования социалистической экономики. М., 1980.


[Закрыть]. Но даже при такой постановке проблемы многие ее видные идеологи-экономисты поспешили решительно отмежеваться от еще недавно провозглашавшихся ими целей, когда на начальном этапе перестройки вопрос о введении системы сбалансированных цен перешел в практическую плоскость. Тем самым они открыто продемонстрировали нежелание брать на себя ответственность за непопулярный политический курс.

В рассмотренной нами вкратце схеме «совершенствования хозяйственного механизма» оставались нерешенными некоторые вопросы, имевшие, как показал ход перестройки, критическое значение для экономической системы социализма и перспектив его эволюционной рыночной трансформации.

Во-первых, отсутствие в социалистической экономике реального собственника, т. е. экономического агента, заинтересованного в стратегическом инвестировании на микроуровне. Без этого и без жесткого централизованного политического контроля в советской хозяйственной системе интересы текущего потребления (выплаты зарплаты) неизбежно оказывались доминирующими по сравнению с интересами накопления и инвестирования (т. е. роста производства).

Во-вторых, оставался открытым вопрос о принципиальной возможности (точнее, невозможности) построения эффективной хозяйственной системы в условиях сохранения несбалансированности советского рынка, отсутствия реального механизма установления равновесия между спросом и предложением.

Жизнь подтвердила положение, теоретически обоснованное рядом видных социальных мыслителей либерального направления еще в период массового увлечения социалистическими утопиями (в 20–30-е годы), что названные проблемы являются ключевыми для всех типов социалистических экономик и не могут найти принципиального решения в их рамках[19]19
  См.: Мизес Л. Социализм: экономический и социологический анализ. М.: Catallaxy, 1994. С. 131–135; Бруцкус Б. Д. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // Экономист. 1922. № 3. С. 65–66. Этот вполне очевидный порок социалистической (коллективистской) системы проявился буквально в первые же дни после Октябрьской революции, когда большевики попробовали на практике реализовать свои идеи организации производства на базе «рабочего контроля». На доминирование потребительских интересов над производственными и текущих над перспективными вскоре стали указывать и сами большевистские экономисты, не говоря уже о социалистах (см., например: Степанов И. От рабочего контроля к рабочему управлению в промышленности и земледелии. М., 1918. С. 7–8; Базаров В. Коммунизм или государственно-упорядоченный капитализм? // Мысль. 1919. № 2. С. 59).


[Закрыть].