Текст бизнес-книги "Экономика и власть: опыт посткоммунистической трансформации"

Автор книги: Владимир Мау

Раздел: Экономика, Бизнес-книги

Глава 3. По пути глубоких преобразований
(1992–1994)

Конец 1991 года знаменовал собой вступление нашей страны в принципиально новый этап своего развития. Это было не просто начало очередной фазы стартовавшего в середине 80-х годов процесса реформирования советского общества. Произошли два коренных сдвига, имевших долгосрочные и всеобъемлющие экономико-политические последствия. Во-первых, на смену политике позднесоциалистического реформизма пришло решение задач посткоммунистической трансформации. Во-вторых, центр тяжести этого процесса переместился на уровень бывших союзных республик, ставших независимыми государствами.

На плечи российского руководства уже осенью 1991 года легла вся полнота ответственности за состояние дел, в том числе и за положение в народном хозяйстве. А положение было катастрофическим и ухудшалось буквально на глазах. Это требовало немедленных и решительных действий, что было тем более непросто, поскольку российское правительство традиционно не было способно к проведению самостоятельной политики: оно всегда пассивно следовало в фарватере союзного курса, безоговорочно принимая или, напротив (с 1990 года), ожесточенно критикуя его.

Теперь фарватер исчез. Президент России должен был сделать ответственный политический выбор. Причем существовало два альтернативных варианта дальнейших действий.

Во-первых, попытаться стабилизировать экономическую ситуацию при помощи внеэкономических инструментов, в основном традиционных для советского хозяйственного механизма, – ужесточить снабженческо-сбытовую систему, сбалансировать цены путем их очередного подъема, прибегнуть к широкомасштабному использованию карточного распределения потребительских товаров по социально обоснованным ценам и т. п. Одновременно с этими мерами правительству (если бы оно действительно оказалось реформистским) следовало заняться подготовкой мероприятий и процедур, позволяющих осуществить комплексную социально-экономическую трансформацию, включая либерализацию экономики и институциональные реформы. Такое развитие событий представляло бы собой, по существу, консервативный вариант, хотя и с известными модификациями – его проводило бы более популярное, нежели Кабинет М. С. Горбачева – В. С. Павлова, правительство. Более определенными были бы его стратегические установки на постепенную декоммунизацию общества. Короче говоря, логика этой политики может быть сформулирована так: стабилизация экономической ситуации должна предшествовать осуществлению реформ. Судя по всему, именно такому курсу отдавал предпочтение Г. А. Явлинский осенью 1991 года.

Во-вторых, открывалась перспектива быстрого проведения рыночных реформ, которые сами по себе уже могли бы стать фактором экономической стабилизации, при одновременном осуществлении хорошо известных мировой практике мероприятий собственно стабилизационного характера (ограничение бюджетного дефицита, рестриктивная кредитная политика). Здесь фактически во главу угла ставились меры либерализации и макроэкономической стабилизации, постепенно (по ходу выработки соответствующего законодательства) дополняемые мерами институциональной трансформации.

Первый вариант был более понятен как для менталитета советского хозяйственно-политического истеблишмента, так и для широких слоев населения, в принципе ожидавших от властей мероприятий административно-принудительного характера (во всяком случае в экономической сфере) и привыкших за десятилетия коммунистического режима, что именно такой курс избирается для преодоления хозяйственных затруднений. Однако практическая реализация подобной политики в случае ее выбора упиралась в одну проблему: в России рубежа 1980 – 1990-х годов не было политических и организационных механизмов, способных обеспечить осуществление «административной стабилизации». Не было жесткой вертикали организации власти сверху донизу, утратили былую эффективность органы принуждения, основательно подорванной оказалась система поддержания правопорядка. Словом, Россия (равно как и СССР в последние месяцы своего существования) оказалась страной с ослабленными государственными институтами. Слабое государство было объективной реальностью, которая должна была приниматься в расчет при выборе экономико-политической стратегии. Слабое государство Россия получила в наследство от СССР, и она должна была практически заново воссоздавать свою государственность. Это в значительной мере предопределяло выбор экономического курса.

Вполне очевидны были и сложности второго варианта. Такая политика была малопонятной и непривычной для общественного мнения. Она гарантировала (безотносительно к ее подлинной эффективности) падение популярности решившихся ее осуществлять политиков. В кратчайшие сроки она переводила экономику страны в качественно новую ситуацию, в которой практически ни у кого из экономических агентов не было опыта функционирования. Была ясна неизбежность существенного скачка цен в момент их либерализации, причем осложняющим фактором являлась высокая степень монополизации народного хозяйства. Но вместе с тем этот путь решительно отбрасывал многие иллюзии, характерные для раннереформаторской деятельности, и прежде всего иллюзию всесилия демократического и популярного правительства. Этот курс с самого начала означал признание наличия в России слабого, хотя и гипертрофированного, государства и из этого исходил при выработке экономических и политических ориентиров.

Президент России после примерно двухмесячных колебаний сделал выбор в пользу второго варианта и объявил об этом в конце октября 1991 года на V съезде народных депутатов РСФСР. В начале ноября формируется качественно новое правительство, во главе которого официально становится президент, берущий на себя ответственность за новый экономический курс.

Политически то был весьма опасный момент. Многое зависело от первоначальной реакции как хозяйственно-политических кругов, так и общественного мнения. Однако ситуация разрешилась благополучно, чему способствовало переплетение, по крайней мере, трех факторов. Во-первых, Б. Н. Ельцин находился в зените своей популярности и исходившие от него предложения, как правило, находили полную поддержку и среди депутатского корпуса, и в обществе (табл. 3.1). Во-вторых, тогда были дезорганизованы наиболее консервативные и политически активные группы давления (военно-промышленное и колхозно-совхозное лобби), лидеры которых оказались замешанными в августовской попытке государственного переворота. (Кроме того, руководители советских предприятий, воспитанные в обстановке товарного дефицита и диктата производителя, не имели реального представления о проблеме спросовых ограничений на свою продукцию и поэтому воспринимали либерализацию цен и хозяйственных связей как возможность свободной реализации своих изделий по устанавливаемым ими завышенным ценам.) Наконец, в-третьих, в народе накопилась известная социальная усталость, делающая возможность социальной дестабилизации в результате роста цен маловероятной, отсутствовало массовое популярное и популистское движение (типа польской «Солидарности») и одновременно практически не было завышенных требований и надежд на «экономическое чудо».

Острота экономической ситуации в совокупности с поражением союзного руководства в его противостояниях с российской властью обусловила определенный сдвиг в соотношении между экономическими и политическими проблемами. В конце 1991 года создавалось впечатление, что основная политическая борьба завершена, власть находится в одних руках и внимание лидера должно быть сосредоточено на проведении экономической реформы. Казалось, что экономика перестает быть заложником политики и приобретает самостоятельное или даже доминирующее значение. Отчасти это было верно: от успехов или неудач в экономической сфере зависела политическая судьба руководителей России.

В этот момент – осознанно или неосознанно – принимается принципиальное решение – реформа политической системы фактически останавливается. Если в 1988–1989 годах политическая реформа занимала первостепенное внимание М. С. Горбачева и его окружения, то теперь Б. Н. Ельцин решает заморозить ситуацию, сохранить статус-кво в организации государственной власти.

Как показало дальнейшее развитие событий, такое решение было ошибочным. И дело не только в том, что не были проведены новые выборы законодательного корпуса независимой России, о чем позднее писали многие политические аналитики. Эти выборы вряд ли дали бы качественно иной состав представительных органов. Нужна была решительная реформа организации государственной власти сверху донизу, в результате которой в эту систему были бы внесены ясность и четкость. В советском конституционном строе было два явных пробела: распределение полномочий между институтами власти по вертикали и проведение принципа разделения властей по горизонтали. Да это в общем-то было и несущественно для тоталитарного строя, основанного на иерархии партийных органов. Но именно эти пробелы исключительно болезненно дали о себе знать вскоре после начала реальных экономических реформ.

Таблица 3.1. Рейтинг президента Бориса Ельцина по 10-балльной шкале

(Цифры соответствуют полученным значениям в каждом месяце)

Источник: Данные ВЦИОМ.

Впрочем, нельзя сказать, что политические проблемы в принципе отошли на задний план по сравнению с экономикой. Для проведения экономических реформ одной из основных проблем стало отсутствие их ясного политического пространства. Полнота экономической власти, как будто бы сосредоточенная в руках российского правительства, натыкалась на существенные препятствия. С одной стороны, это сохранение формального союзного руководства, уже неспособного проводить осмысленную экономическую политику, но вполне способного принимать решения, дестабилизирующие ситуацию в России. С другой стороны, неопределенность взаимоотношений с другими республиками, экономические решения которых (зачастую крайне популистские) непосредственно отражались на результативности курса российского правительства. Попытки урегулировать эти отношения на основе коллективного договора явно терпели провал, и по мере приближения момента либерализации цен неопределенность в этой области становилась все более недопустимой. (Уже хотя бы потому, что неосторожность и неэффективность финансовой политики в ситуации отпуска цен могли столкнуть страну в пучину гиперинфляции.) В этой ситуации руководство России вместе с руководством Украины и Белоруссии пошло на денонсацию Договора 1922 года об образовании Союза ССР и выступило с инициативой формирования Содружества Независимых Государств. Россия получила под свой полный контроль финансовую и денежную системы. Хотя, конечно же, это был лишь первый, пусть и очень важный, шаг обретения Россией подлинного экономического суверенитета.

Политическое пространство экономических реформ становилось более или менее фиксируемым. Разумеется, ситуация осложнялась неурегулированностью комплекса политико – правовых вопросов взаимоотношений с бывшими союзными республиками, абсолютной прозрачностью границ, неразделенностью денежно-кредитной системы и т. д., но, во всяком случае, были заданы определенные рамки и направления решения межреспубликанских проблем. Руководство России, равно как и руководство других, ставших суверенными государств, отныне могло четко фиксировать реальные географические границы своей компетенции в деле экономических и политических реформ.

Строго говоря, история посткоммунистической трансформации российской экономики – это во многом история формирования и трансформации политически влиятельных групп интересов, их возникновения и развития, движения навстречу друг другу или, напротив, поляризации. Особенностью же российской общественной жизни рассматриваемого периода было то, что наиболее влиятельной в политическом отношении силой являлись хозяйствующие субъекты – предприятия и их объединения, финансовые и торговые структуры. Имея непосредственные связи в институтах власти, обладая материальными, людскими, финансовыми ресурсами и будучи лучше всего организованными, они могли оказывать непосредственное воздействие на процессы выработки и принятия решений в области экономической политики. Судя по всему, это является вообще характерной чертой общества, экономика которого подвергается глубокому реформированию. И уж тем более политизация хозяйственных субъектов становится практически неизбежной, когда происходит трансформация самой социальной системы, когда старые политические группировки оказываются разрушенными, а новые еще не успели сформироваться: ведь в данном случае речь идет о переходе от тоталитарной системы, в которой общественно-политические организации, альтернативные официальным, были просто запрещены.

Итак, российские предприятия на какое-то время стали непосредственными участниками политической жизни. От их позиции, от их взаимодействия с институтами власти в немалой мере зависела судьба экономических реформ. Они становились и источниками формирования ряда новых общественных организаций. И теперь нам надо проследить, как трансформировались их экономические интересы и как это отражалось на экономической политике.

Сформированное в ноябре 1991 года Правительство России было новым не только по форме, но и по существу. Оно не имело явных и устойчивых связей ни с какими группами интересов производственно-хозяйственной сферы. Задачи, которые оно ставило перед собой, детерминировались исключительно соображениями экономической целесообразности и являли более или менее стандартный набор мер, способных затормозить развертывание кризиса и не допустить экономической катастрофы. Либерализация цен на основную массу товаров и услуг, сопровождаемая ценовым скачком, в совокупности с ужесточением финансовой, кредитной и денежной политики должна была привести к результатам, которые могли бы рассматриваться в качестве критериальных. Это быстрое (в течение нескольких месяцев) замедление роста цен и выход на «ценовое плато»; появление товаров в магазинах и преодоление ситуации товарного дефицита; постепенная стабилизация валютного курса и отказ от множественности курсов; активизация процессов структурной перестройки, начиная с банкротства неэффективных предприятий и заметного роста безработицы.

Правительство на первом этапе действовало при отсутствии явной социальной опоры своему курсу. Тем самым оно развязывало себе руки при проведении непопулярных, но необходимых мер, оставаясь максимально нейтральным по отношению к различным «группам давления». Хотя быть невосприимчивым к их настойчивому лоббированию на практике оказалось нереальным.

Технически решение названных выше задач было вполне возможно. Главными проблемами антиинфляционного курса были его социальная цена и политическое сопротивление реципиентов государственной помощи (в виде субсидий, льготных цен, дотаций и т. д.), круг которых по мере падения эффективности советской экономики все более расширялся.

Таким образом, уровень инфляции после либерализации цен становился не столько экономическим, сколько интегральным политическим показателем, характеризующим устойчивость позиций правительственной команды реформаторов, состояние политического климата в России и перспективы реализации данного типа рыночных реформ.

Уже первые шаги правительства вызвали резкое сопротивление, которое поначалу приняло чисто политические формы. Против либерализации цен решительно высказались вице-президент А. В. Руцкой и председатель Верховного Совета Р. И. Хасбулатов. При всей серьезности таких заявлений за ними пока стояли не сколько-нибудь внушительные общественные силы, а политические комбинации в институтах власти, не говоря уже о склонности названных политических деятелей к популизму.

Однако весной появились явные признаки сплочения социальных групп в оппозицию решительному антиинфляционному курсу правительства, к этому времени уже отождествляемому с именем Е. Т. Гайдара.

Нарастание кризиса неплатежей стало общей основой формирования оппозиционного блока, фундаментом которого стал директорский корпус госпредприятий. Взаимная задолженность как бы уравнивала различные предприятия, отодвигала на задний план их более глубинные различия по возможностям адаптации к рыночным условиям. И потенциальные банкроты, и потенциальные лидеры оказались в одинаковой ситуации отсутствия финансовых ресурсов, запутанности расчетов с поставщиками и потребителями. Социальное единство разнородных производителей было в какой-то мере закреплено и июньским указом президента о банкротстве, в соответствии с которым практически любое предприятие подпадало под формальные признаки банкрота.

Другой причиной, побудившей различные слои производителей к быстрой политической самоорганизации, стала дискуссия вокруг либерализации цен на энергоносители. Соответствующее заявление в Меморандуме, направленном в Международный валютный фонд (март 1992 года), стало едва ли не самой серьезной политической ошибкой правительства. Здесь в какой-то мере была предпринята попытка повторить благоприятный опыт заблаговременного объявления о либерализации цен осенью 1991 года. Тогда этот шаг позволил населению психологически подготовиться к жизни в новых условиях, а производители и товаропроводящая сеть смогли накопить запасы. Кроме того, абсолютное большинство промышленников до 2 января 1992 года еще довольно смутно представляли себе последствия отпуска цен со стороны спроса: многие из директоров госпредприятий смотрели на свободу цен как на возможность улучшить свое положение за счет потребителей, имея слабое представление о феномене «спросовых ограничителей». К весне ситуация резко изменилась, и опасность освобождения цен на энергоносители в совокупности с кризисом неплатежей и маячившей (пока, правда, на уровне политических деклараций) угрозой банкротства сыграла цементирующую роль в формировании производственной «партии интересов» – мощного союза постсоветских производителей, на время объединившего как умеренных, так и консервативных политиков.

В апреле – мае 1992 года сложился причудливый союз производителей из различных отраслей и сфер хозяйственной деятельности, до того являвшихся непримиримыми конкурентами при делении ресурсов госбюджета. Особенно ярко это проявилось в коалиции лидеров военно-промышленного и агропромышленного комплексов: первые требовали кредитных инъекций не только для себя непосредственно, но и для аграрников, рассчитывая, что эти кредиты будут использованы прежде всего на закупку производимой ими же продукции сельскохозяйственного машиностроения, спрос на которую в 1992 году резко упал.

Одновременно усиливалось взаимодействие между организациями, объединявшими директорский корпус госпредприятий, и традиционными (оставшимися от коммунистической системы) профсоюзами. Особенно показательным было соглашение между набиравшим тогда силу Российским союзом промышленников и предпринимателей (РСПП) и Федерацией независимых профсоюзов (ФНПР – наследницей советского профцентра – ВЦСПС), заключенное в мае 1992 года и имевшее явный антиправительственный характер. Речь шла о формировании механизма согласованных действий между двумя участниками шедших с февраля переговоров в рамках «трехсторонней комиссии» в противовес третьей стороне – правительству. Цель соглашения была с самого начала очевидна: и промышленники, и профсоюзы стремились предотвратить опасность остановки инфляции ценой начала реальных банкротств и роста безработицы. Лидеры ФНПР и Московской федерации профсоюзов уже в марте недвусмысленно давали понять, что, с их точки зрения, инфляция является для трудящихся меньшим злом, чем безработица (хотя вопрос об уровне приемлемой инфляции в этом контексте не обсуждался и не ставился).

Словом, к началу лета 1992 года сложился мощный проинфляционный блок, включавший разнообразные группы интересов, блок, имевший сильные позиции и в производственной сфере, и в среде законодателей (о чем наглядно свидетельствовали решения состоявшегося в апреле VI съезда народных депутатов России), и в средствах массовой информации. Политическое оформление этот блок получил в конце мая – начале июня, когда была создана партийная надстройка РСПП – Всероссийский союз «Обновление», а вскоре сформировался и «Гражданский союз», включивший ряд партий и организаций центристской и левоцентристской ориентации[35]35
  Основными участниками «Гражданского союза» (ГС) были «Обновление» А. П. Владиславлева, ДПР Н. И. Травкина, НПСР А. В. Руцкого, а также группа «Смена – Новые имена» (небольшая, но очень активная фракция Верховного Совета).


[Закрыть]. Все это убедительно свидетельствовало о преодолении послепутчевой дезорганизации и деморализации в среде постсоветских «партий интересов».

Летом 1992 года проинфляционный блок оказался лучше организованным и политически более мощным. Правительство Е. Т. Гайдара не могло с этим не считаться, и одной из основных его политических задач июня – августа стало позиционное маневрирование с целью ослабления инфляционистов. Во-первых, это требовало усиления внимания правительства к формированию (и расширению) собственно социальной базы. Во-вторых, неизбежными становились компромиссы и лавирование ради раскола оппозиции. И то и другое означало известное отступление от первоначально заявленных целей быстрой стабилизации, замедления инфляции, сведения к минимуму бюджетного дефицита. Впрочем, отступление не могло явиться чем-то неожиданным, его неизбежность была предопределена радикальностью реформаторского курса первых месяцев 1992 года.

Реформаторы должны были вступить в союз с частью промышленников – директоров госпредприятий, и прежде всего с теми из них, кто видел для себя приемлемые перспективы вхождения в рыночную экономику и функционирования в новых условиях. Подобный союз обеспечивал поддержку или, по крайней мере, нейтральность немалой части инженерно-технических работников и рабочих соответствующих предприятий.

Компромисс был достигнут ценой ряда уступок в денежно – кредитной и внешнеэкономической сферах, а внешне оформлен путем введения в состав правительства ряда видных представителей директорского корпуса, связанных с военно – промышленным (В. Ф. Шумейко и Г. С. Хижа) и топливно – энергетическим (В. С. Черномырдин) комплексами. Ценой компромисса стало резкое ускорение роста цен в сентябре – ноябре (до 5 % в неделю) и обвальное падение курса рубля (в три раза за два месяца). Не состоялся и ожидавшийся переход безработицы из скрытой формы в открытую.

Однако эти компромиссы позволили правительству достичь ряда важных политических целей.

Во-первых, в рядах промышленно-аграрной оппозиции уже к осени наметился раскол. Значительная часть директората госпредприятий стала дистанцироваться от резких антиправительственных и проинфляционных заявлений, с которыми как бы от имени всего директората выступали лидеры хозяйственного лобби в Верховном Совете (Ю. М. Воронин, Ю. Г. Гехт и др.) и руководители РСПП. Этот процесс поляризации сил экономических агентов был подкреплен начавшимся осенью процессом приватизации. Заложенные в нем процедуры давали части директорского корпуса реальную возможность стать фактическими, а затем и юридическими собственниками своих предприятий, что вело к радикализации позиции менеджеров, и особенно наиболее сильных и активных из них.

Во-вторых, резкое ухудшение экономической конъюнктуры осенью стало важным практическим подтверждением правоты правительства, сопротивлявшегося ослаблению денежно-кредитной политики и отступившего летом под напором объединенных сил хозяйственных руководителей. Демонстрационный эффект прямой связи между кредитной экспансией и инфляцией стал важным социальным опытом при последующих решениях макроэкономического характера. До этого практического опыта и общественное мнение, и руководители предприятий с явным недоверием относились к предостережениям Е. Т. Гайдара, что рост бюджетного дефицита и политика «мягких денег» неизбежно приведут к крайне тяжелым последствиям для экономики страны.

Рубеж 1992–1993 годов явно обозначил формирование двух групп интересов, готовых поддерживать принципиально различные варианты экономической политики России. Водораздел между ними происходил по отношению к роли инфляционных процессов, путей и возможностей их преодоления. Именно эта проблема стала фактически доминирующим сюжетом политической борьбы вокруг экономических реформ, придя на смену полемике об административном и либерально-экономическом вариантах стабилизации.

С одной стороны, явно обозначились ряды инфляционистов. К основным элементам отстаиваемого ими экономического курса относились: массированные финансовые вливания в народное хозяйство (через кредитную и бюджетную системы) с целью поддержки экономически слабых, неконкурентоспособных предприятий; попытки «усиления управляемости» в народном хозяйстве посредством восстановления властных полномочий центра по отношению к предприятиям государственного сектора; ужесточение контроля за экспортно-импортной деятельностью и явный протекционизм. Важными составными частями этого курса являются всестороннее участие государства в структурной трансформации народного хозяйства, создание (или воссоздание) разветвленной инфраструктуры, обеспечивающей руководство деятельностью хозяйственных агентов – через государственные органы управления (министерства и отраслевые комитеты) или через создаваемые сверху крупные монополистические структуры (концерны, промышленно-финансовые группы), находящиеся под контролем властей.

Ряды сторонников подобного курса включали довольно разнородные группы хозяйственных агентов. Некоторые из них прямо выигрывали от инфляции, делая на экономической нестабильности огромные прибыли. Для других этот курс означал продолжение государственной финансовой поддержки и предотвращал их неминуемое разорение. В проведении политики «дешевых денег» были прежде всего заинтересованы слабые (хотя нередко и весьма крупные по числу занятых) государственные предприятия, в силу объективных или даже субъективных причин неспособные адаптироваться к конкуренции и обреченные на поражение в случае проведения макроэкономической политики, имеющей в своей основе жесткие бюджетные ограничения. Кроме того, этот курс был весьма выгоден значительной части финансовых структур, банкам: их экономическое благополучие, а нередко и само существование в значительной мере были обусловлены наличием льготных кредитов и бюджетных субсидий. Наконец, инфляция является источником исключительной доходности торгово-посреднической деятельности, что обусловливало соответствующие позиции этой части бизнеса в экономико-политическом спектре России. Иными словами, инфляционная политика позволяет неэффективным предприятиям выжить, а коммерческим банкам и торговым организациям получать прибыли, несопоставимые с доходами производственных секторов.

С другой стороны, на протяжении 1993 года формировались ряды сторонников альтернативного экономического курса. Курса, официально избранного еще в конце 1991 года и с большей или меньшей последовательностью проводившегося в 1992–1993 годах. Основными чертами его являются последовательная либерализация хозяйственной деятельности, жесткая финансово-кредитная политика, последовательное осуществление приватизации. Суть этого курса можно определить как антиифляционизм. Число его сторонников увеличивалось по мере проведения приватизации и адаптации части предприятий к работе в условиях реальной рыночной среды, открывающих для активных руководителей и квалифицированного персонала широкие возможности экономического и социального роста. Понятно, что в проведении последовательной антиинфляционной политики более всего заинтересованы те хозяйственные структуры, которые уже успели осознать свою экономическую силу, имеют неплохие возможности реализовать производимую продукцию в условиях конкуренции на внутреннем (или даже на мировом) рынке и уже готовы проводить активную инвестиционную политику, для чего в первую очередь необходима макроэкономическая стабильность.

Такое перераспределение интересов отразило новую и весьма важную тенденцию развития социальной ситуации в ходе реформ. Если раньше основной водораздел интересов проходил по линии принадлежности хозяйственного агента к государственному или частному сектору, то теперь принадлежность к той или иной форме собственности стала терять свое критериальное («интересообразующее») значение. Существенным фактором стало положение хозяйственного агента по отношению к перераспределительным потокам «дешевых денег» (единственному оставшемуся дефициту), его возможность использовать их в своих интересах. В результате по обе стороны этой «экономической баррикады» оказывались как частные, так и государственные предприятия.

В силу ряда политических причин реальная экономическая политика правительства на протяжении 1993 года была довольно неустойчивой. Уровень инфляции, колебавшийся от 12 до 35 % в месяц, отражал, по сути дела, конфликт между интересами альтернативных моделей экономического развития. Инфляция являлась фактически формой разрешения воспроизводящегося перераспределительного конфликта между хозяйственными агентами различных типов. Отсутствие или слабость структурных сдвигов являлись показателем прочности позиций проинфляционных сил, которым более или менее удавалось воспроизводить сложившуюся хозяйственную структуру при помощи ее денежной подпитки. Однако сохранение неустойчивого положения вовсе не означало сохранения социального статус-кво. В этом отношении происходили процессы двоякого рода.

Во-первых, слабела политическая активность предприятий – сторонников антиинфляционного курса. Надежды на быструю остановку инфляции не оправдались и, следовательно, нужно было приспосабливаться к функционированию в условиях длительной высокой инфляции. Это предполагало выработку иной стратегии и объективно уводило потенциально сильные предприятия от прямой поддержки антиинфляционных политических сил (т. е. инициаторов и практиков радикальных рыночных реформ).

Во-вторых, произошло сращивание части активного предпринимательского слоя с институтами государственной власти. Слабое государство искало поддержки в новом экономически сильном и влиятельном отечественном предпринимательстве. Для представителей же крупного бизнеса (неважно, частного или полугосударственного) тем самым создавалась комфортная среда, в которой борьба за выживание на рынке сменялась возможностью опереться на поддержку государственных институтов.