Текст бизнес-книги "Искусство и наука танцевально-двигательной терапии. Жизнь как танец"

Автор книги: Коллектив авторов

Раздел: Зарубежная психология, Зарубежная литература

Интерес обычно вызывает что-то новое. Характерное выражение лица: взгляд направлен и сосредоточен, брови вместе, слегка приоткрыт рот или сморщены губы. Мы отслеживаем, всматриваемся и вслушиваемся. Переживая азарт, мы чувствуем, как буквально перехватывает дыхание, мы так увлечены, что любая деталь постоянно меняющегося мира окзывается захваченной нашим вниманием.

Радость и интерес постоянно взаимодействуют, стимулируют и усиливают друг друга. И если радость выражается в игре и воображении, то интерес выражается в любопытстве и тяге к исследованиям. В человеке заложены интерес и любопытство по отношению ко всему новому. Он начинает это новое изучать и вдруг чувствует, что новое стало знакомым, что с ним тоже можно играть, его тоже можно вовлекать в наши фантазии. Так и продолжается, пока мы опять не встречаем нечто новое, снова начинаем исследовать, и так далее. В танцевальной терапии устанавливается постоянная взаимосвязь между интересом и воображением: интересом к своему телу, что с ним и в нем происходит, и фантазиями о том, что это могло бы означать (Fay, 1996; Fleischer, 2004; Mendez, 2005; Panhofer, 2005; Stromsted, 2007).

К нашему обсуждению «интереса – азарта» мне бы хотелось подключить описанные Юнгом четыре функции Эго: ощущение, мышление, чувство, интуицию. Я хочу попросить читателей после прочтения цитаты из работы Юнга, которую я привожу ниже, поразмышлять над идеями эволюции и развития. Возможно ли, что интерес, выраженный в любопытстве и тяге к исследованиям, порождает, видоизменяет и преобразует каждый из кризисных аффектов, двигаясь от сырого аффекта к аффекту видоизмененному и соответствующей функции Эго? В том виде, в котором эти функции описаны Юнгом, они напрямую связаны с ориентацией. К примеру, представьте, что вы идете по лесу (с другими людьми или в одиночестве) и набредаете на речку. Что вы сделаете: тут же ее пересечете или остановитесь и подумаете, или поступите как-то иначе? Каковым будет ваше решение?

«Эти четыре функциональных типа соответствуют очевидным средствам, благодаря которым сознание получает свою ориентацию в опыте. Ощущение (то есть восприятие органами чувств) говорит нам, что нечто существует; мышление раскрывает, что это такое; чувство отвечает, благоприятно это или нет, а интуиция оповещает нас, откуда это возникло и куда уйдет» (Jung, 1961/1964, CW 18, p. 219, par. 503)[29]29
  Цит. по русскому переводу: Юнг К. Г. Символическая жизнь. М.: Когито-Центр, 2010. С. 246.


[Закрыть].

Функцию чувства часто путают с эмоциями и эмоциональностью. Однако, подобно презрению и стыду, функция чувства по Юнгу есть функция оценивающая. С помощью нее психика оценивает эмоциональную атмосферу.

С одной стороны, интерес имеет свои собственные диалектические отношения с радостью. С другой, соединяя нас с миром и Самостью, он вовлекает нас и во все другие виды эмоций и состояний. Не будем забывать о том, что юнговская идея функций Эго (см.: Jung, 1921, CW 6) развивалась в основном вокруг темы «интерес – азарт» и ее способности видоизменять и преобразовывать специфические кризисные аффекты. Например:

Мышление. В ярости мы сосредотачиваем все внимание и все усилия на том, чтобы найти «виноватого», найти проблему и броситься в атаку. В такой ситуации человек мыслящий, несомненно, почувствует интерес.

Чувство. Двоякая эмоция «презрение/стыд» сталкивает нас с горьким опытом неприятия и отчуждения. В итоге мы развиваем в себе чувствительность, которая помогает оценить всю сложность хитросплетений человеческих отношений. В эмоциональной сфере интерес нам представляется зародышем функции чувств.

Ощущение. Пребывая в печали, мы страстно желаем, чтобы тот, кого нам не хватает, вновь предстал перед нами в плоти и крови. Интерес к физическому, осязаемому миру – важная часть хорошо развитой функции ощущений.

Интуиция. В страхе мы ощущаем присутствие неизмеримого числа незримых и неведомых нам возможностей. «Как интересно!» – сказал бы человек с развитой интуицией.

Далее от живительных потоков-близнецов («удовольствие – радость – восторг» и «интерес – азарт») я перехожу к «удивлению-замешательству», аффекту центрирования и поиска новой ориентации.

Когда происходит нечто совершенно неожиданное, мы потрясены, изумлены, ошеломлены. Выражение лица меняется следующим образом: брови подняты, рот и глаза раскрыты. Аффективная тема удивления и замешательства является первичным выражением состояния дезориентации. Она как бы центрирует сознание и помогает заново сориентироваться.

Луис Стюарт писал, что замешательство «приводит к центрированию всего организма. В таком состоянии должны воцариться полный покой и абсолютная тишина: дыхание приостанавливается, кажется, что даже сердце перестает биться. На какое-то мгновение все другие аффекты находятся на противоположной стороне – наполнявшая их энергия перекрывается, однако они находятся в состоянии полной готовности. Всем известно, что за моментом замешательства следует незамедлительный ответ эго-сознания. Более того, реакцией на причину замешательства может стать сам архетипический аффект. Таким образом, замешательство важно для выживания тем, что оно не позволяет психике, не успевшей оценить ситуацию, дать неадекватный ответ (нельзя не задаваться вопросом, в каких отношениях стоят друг к другу замешательство и психологическая реакция шока)» (Stewart, 1987, p. 41–42).

Одна из первых танцетерапевтов Мэри Уайтхаус описывает, как движения порождаются неким внутренним импульсом: «Всякое переживание несет в себе элемент удивления: мы не ждем его, оно случается как бы само по себе» (Whitehouse, 1963, 2000, p. 54). Это простое, но очень глубокое наблюдение придает паре «удивление – замешательство» интроверсивное измерение: неожиданные внутренние события изумляют нас и приводят в замешательство. И, порожденное изнутри, наше движение тоже оказывается неожиданным. Внезапная фантазия, мысль или прозрение – и мы удивляемся сами себе. Возможно ли, что сама эта принципиальная внезапность внутренних событий является источником саморефлексирующего сознания?

Будучи самым быстротечным из всех аффектов, «удивление – замешательство» обычно сразу же заменяется другим, который и окрашивает переживаемый опыт. Например, все мы знаем, как по-разному переживается внутренний опыт пугающего удивления (неожиданное столкновение с неизвестным) и счастливого удивления (приятный сюрприз).

Теневая сторона замешательства проявляется, когда оно переживается слишком часто и превращается в привычку, как бы врастает в нашу мышечную систему (в качестве крайнего примера можно привести человека с кататоническим параличом). Но обычно удивление и замешательство производят положительный эффект. Этот аффект переживается за долю секунды, знаменует и делает ощутимым момент переориентации, что крайне важно для психологического развития.

На первичном уровне телесных ощущений мы испытываем шок, интенсивность которого может варьироваться. Можно представить себе замершего оленя, который некоторое время остается абсолютно недвижным, а потом внезапно скрывается из виду. Осознавая и непосредственно переживая состояние дезориентации, мы даем психике возможность производить именно те образы и вызывать те переживания, которые необходимы в настоящий момент. В одной из своих работ Юнг наглядно описывает этот процесс на примере рисунков, сделанных образованной и хорошо воспитанной женщиной в возрасте слегка за пятьдесят. Обсуждая вторую часть ее рисунков, он описывает молнию, которая ударяет в темный камень и как бы зажигает в нем внутренний свет: «Молния означает внезапное, неожиданное и непреодолимое изменение психического состояния» (Jung, 1933, p. 295, par. 533)[30]30
  Здесь и в двух последующих случаях цит. по русскому переводу: Юнг К. Г. Тэвистокские лекции. М.: Рефл-бук; К.: Ваклер, 1998.


[Закрыть]. Она наделена «освещающей, оживляющей, оплодотворяющей, превращающей и исцеляющей функцией» (ibid., p. 314, par. 558). В одном алхимическом трактате молния оживляет королевскую чету, в иудейской традиции в виде молнии появляется Мессия (ibid., p. 295, par. 533, note 7). В танцетерапии пара «удивление – замешательство» может проявиться только как едва заметное выражение лица или же выразиться в спонтанном физическом действии, как бы выталкивающем человека изнутри, или же она может проявиться во сне, в фантазии, танце о молнии. Эти и бесчисленные другие символические переживания связаны с аффектом удивления-замешательства и эволюцией саморефлексирующего сознания.

Теперь же от «удивления – замешательства» – аффекта дезориентации, центрирования и поисков новой ориентации – мы перейдем к четверичной базовой экзистенциальной аффективной теме кризиса и выживания (печаль, страх, гнев и отвращение). Причем подходить к этим аффектам мы будем как с точки зрения выражения, так и с точки зрения трансформации.

Когда мы переживаем потерю, внутренние кончики наших бровей поднимаются таким образом, что сами брови вытягиваются по наклонной линии. Кончики рта же опускаются вниз. При переживании сильной скорби или душевной муки мы рыдаем и вопим. Веки сжаты, мышцы вокруг зрачков сокращаются, рот открывается так, что линии губ образуют прямоугольник или треугольник.

При потере тело может ощущать пустоту или застывшую тяжесть, или и то, и другое. Если рядом с нами нет того самого человека, то в горевании мы будем постоянно метаться между идентификацией с ним (тяжесть) и переживанием пустоты мира, в одночасье превратившегося в бесплодную пустыню. На сердце тяжело, оно ноет и болит. Иногда кажется, что оно разорвано или вырвано из груди. Подобные переживания запечатлены в разных культурах в обрядах горевания, в которых нужно рвать на себе одежду при оплакивании умершего.

Пытаясь исследовать печаль и скорбь, Луис Стюарт задавался вопросом: какая польза от такого тяжелого аффекта? В контексте потребностей выживания аффективная тема страха, гнева, печали и отвращения должна рассматриваться как реакция самозащиты при столкновении с разного рода опасностями. Но каковы функции выживания у печали и скорби? Другими словами: как бы изменился мир, если бы в нем совсем не было печали? Попытаемся смутно представить себе безликую и безучастную жизнь, в которой смерть близкого человека вызвала бы реакцию типа: «Мда, неприятно конечно. Вчера еще был здесь, а сегодня…». Печаль не только раскрывает нам значимость тех, кого мы любим, но и показывает красоту природы, стихию земли и сущность осязаемого мира.

Где бы люди ни переживали горе утраты, везде оно выражается в схожих ритмичных движениях покачивания. Скорбь, печаль всеобща и узнаваема даже во всем многообразии мировых культур. Помимо ритмических телодвижений, скорбь также вызывает в человеке творческие импульсы: мы создаем прекрасные образы ушедших и украшаем надгробия цветами.

К примеру, был создан прекрасный мемориал, посвященный жертвам СПИДа, состоящий из тысяч лоскутных одеял, которые сделали и принесли родственники умерших. Подобные творения представляют собой одновременно и выражение глубокой скорби, и прекрасное произведение человеческих рук и сердец.

Пытаясь понять, какая форма или категория воображения возникла из грусти и печали, мы приходим к образу красоты, выраженному ритмической гармонией. Взаимодействие ритмичных, покачивающихся движений плача и радостных воспоминаний вылилось в ритуальные песни, музыку, поэзию, танцы, картины и скульптуры. С самого начала смесь радости и грусти преломлялась через призму прекрасного, выражаясь и трансформируясь в произведениях искусства.

Печаль, скорбь и мука могут длиться долго, а слезы могут приносить облегчение. Но дрожь от страха не освобождает. По своей сути страх есть встреча с неизвестным. Выражение лица следующее: глаза широко открыты, брови подняты и располагаются близко друг к другу, нижнее веко напряжено, губы горизонтально вытянуты.

При низкой интенсивности страх как функция выживания гарантирует как минимум нашу осторожность перед предстоящей встречей с неизвестным. При тревоге мы нервно теребим руками какой-то предмет, дрыгаем ногами, как будто вот-вот произойдет что-то экстренное. Паника и ужас возникают в радикальной ситуации смертельной опасности. Смерть – это предельное неизвестное. Когда нашей жизни угрожает опасность, страх дает нам три альтернативы: замереть, потерять сознание или убежать. Также имеют место неконтролируемые повторяющиеся движения – дрожь, нервозность, одышка, дергание, съеживание или, наоборот, обездвиженность. На уровне телесных ощущений присутствуют: учащенное сердцебиение, холодный пот, неконтролируемое испражнение, слабость и сухость в полости рта.

Много лет назад, когда я училась у Труди Шуп, она как-то задала вопрос: как вы двигаетесь, когда вам страшно? Мы начали поочередно двигатсья по залу, пытаясь вспомнить какое-нибудь ужасающее переживание и нашу реакцию на него. Многие попытались выразить не очень интенсивный страх: в основном получалось состояние тревожной нервозности, сопровождающееся напряжением и дрожью. Затем Труди попросила нас вообразить, как страх менялся по ходу истории человечества: «Перенесемся на тысячу лет назад. Вы – первые человеческие существа. Можете представить, что вы почувствовали, когда впервые без предупреждения услышали раскаты грома?» Изображая звук грома, Труди ударила по барабану, и я вдруг упала на пол (хотя заранее этого не планировала). В то мгновение я впервые поняла, что такое страх перед гласом Божьим.

У страха есть и функция выживания, особое духовное измерение. Мистерии древних – хороший пример использования архетипического воображения. Сталкиваясь с ужасающим неизвестным, мы в первую очередь начинаем повторять определенные действия. Будь то навязчивые техники по изгнанию демонов или церемонии поклонения и молитвы, выражение страха всегда ритуализировано.

Церемониальное проигрывание может включать дрожание, потряхивание конечностями, тряску, шепот и пение. Повторяющиеся действия могут быть и более спокойными – например, зажигание свечей, подношение даров. Однако и жуткие, и медитативные ритуалы одинаково помогают сосредоточиться на защите от прямой встречи с ужасающим Неизвестным. В своей хрестоматийной работе «Священное» (Otto, 1923) Рудольф Отто показывает, как все великие религиозные традиции мира развились из архаического переживания демонического ужаса. Я думаю, что Отто согласился бы с тем, что такое развитие направлялось не только страхом, но и сложной комбинацией страха, радости и других эмоций. Сразу же хочется выяснить, чем обусловлены сходства и различия ритуальных повторяющихся действий и ритмической основы танца. Аффективные источники разнятся, однако ритуал и ритм, сакральное и прекрасное, несомненно, связаны. Они очень естественно перетекают друг в друга.

Гнев возникают тогда, когда нашу независимость, автономность ограничивают. Выражение лица следующее: брови нахмурены, веки подняты, взгляд сосредоточен, ноздри раздуты. Рот открыт так, чтобы были видны зубы, либо наоборот – губы плотно сжаты. Сердцебиение учащается, кожа выделяет тепло, кровь приливает к рукам. Поведение, навязываемое гневом, – это, по сути, угроза и нападение – самые древние формы аргументации и рассуждения. Если же говорить о том, какая из гнева возникла категория воображения, то это образ/переживание порядка как противоположности хаоса. По мере развития сознания человек учится справляться с проблемами символически, определяя причину фрустрации и разрабатывая стратегию возвращения статус-кво. Так, например, многие игры развивают в нас стратегическое мышление и способность атаковать символически. Другие примеры: выразительная жестикуляция, сопровождающая наукообразную речь. Приведем отрывок из романа «Избранный» Чейма Потока (Potok, 1967), который живописует страстный научный спор между ортодоксальным раввином и его не по годам умным пятнадцатилетним сыном: «Дэнни с отцом защищали каждый свою позицию, повысив голос и нестово жестикулируя. Казалось, вот-вот и до рукоприкладства дойдет. Дэнни подловил отца на перевирании Писания, достал с полки Талмуд и ликующе указал на неправильно процитированное место. Отец же, демонстрируя исправления на полях, пытался доказать, что ссылался именно на них. Затем они перешли к другому фолианту, спорили из-за другого отрывка, и на этот раз раввину Сандерсу пришлось согласиться. Наблюдая за их схваткой, я просидел молча долгое время» (Potok, 1967, p. 155).

С проявлением настойчивой жестикуляции и яростно сосредоточенным вниманием гнев, видоизмененный радостью (воображение) и интересом (любопытство), может стать аффективным источником ученого, философского воображения. Компенсаторный идеал – образ упорядоченного космоса – развивается из хаоса фрустрации, гнева и ярости.

Далее я приведу цитату, описывающую процесс внутреннего движения молодой, талантливой, умной и работящей женщины. Однажды она пришла на сесию (мы занимались с ней танцевально-двигательной терапеией индивидуально раз в неделю) в возбуждении и призналась, что ощущает неуютную гиперактивность. Я предложила ей выразить то, что она чувствовала, с помощью тела. Она с готовностью втупила в пространство воплощения чувств, импульсов и образов. В тот день она попросила не включать музыку. Отдаваясь внутреннему ритму, она двигалась спонтанно.

«Движения были очень разнообразными, но хаотичными и совсем не связанными. Нечто вот-вот начинало вытанцовываться, а потом как будто бы обрубалось. Потом зарождалось что-то иное. Но ничего не складывалось в общую картину – она лишь казалась все более раздраженной и не в ладах с собой. Однако, постепенно осознавая чувство давления и фрустрации, она начала придавать форму своим переживаниям, двигаться целенаправленно, создавая для себя пространство. Движения начали интегрироваться с дыханием, чувствовалось, что она переживает и пропускает через себя каждое из них. В конце концов она села на пол, скрестила ноги, вытянув спину, медленно делая головой круговые движения так, что позвоночник был осью вращения. Эти последние движения были очень грациозными и хорошо центрированными. Она дышала ровно и казалась спокойной и умиротворенной. Открыв глаза, она поделилась со мной несколькими прозрениями, в частности, она сказала, что под маской ее гиперактивности скрывалось желание чего-то избежать, уклониться. Двигательный опыт помог ей осознать, что давили на нее определенные люди. Когда она открыла себя чувству ужасающей фрустрации, она смогла определить проблему и начать ее решать. Воображение подсказало ей такое решение: более уверенно и решительно действовать с другими и с самой собой, выражаясь метафорически, отвоевывать свое пространство. Процесс самонаправляемых движений также стал отражением архетипической темы. Она прошла через хаос и заново обрела чувство порядка» (Chodorow, 1991, p. 35).

Я включила этот пересказ в статью, чтобы проиллюстрировать тему, которую я много раз встречала в практике ТДТ, а именно – видоизменение и пребразование фрустрации и гнева. Умная и глубокая молодая женщина символически выразила свое несвязное, хаотичное настроение в присутствии танцетерапевта, которому она доверяла, и вот что получилось. Произошел сдвиг, саморегуляция живого тела, и в итоге был обретен новый центр. Это повлекло спонтанные инсайты, которые позволили по-новому пережить опыт порядка и обрести смысл.

Порой получается все наоборот. Например, когда человек чувствует фрустрацию, но не способен выразить раздражение, досаду, гнев, то он похож на пока еще спокойное море в преддверии шторма. Процесс «титрования» интенсивного аффекта – естественная часть танцевальной терапии. Например, Рена Корнблум, работающая с детьми танцетерапевт, создает с ними такие танцы: образно дует легкий бриз, который постепенно нарастает и превращается в настоящий ураган, затем, когда шторм стихает, снова возникает легкое дуновение, а потом и полный покой.

Жизненные ситуации, вызывающие двухчастный аффект презрения/стыда, так или иначе связаны с отторжением. Подобно другим аффектам и эмоциональным состояниям, они также могут варьироваться по интенсивности от умеренной до экстремальной. Выражение лица следующее: губы искривлены, нос сморщен, глаза прищурены. Выражая презрение, мы воротим нос и опускаем веки, как бы отшатываясь от чего-то грязного и дурно пахнущего. В смятении, чувствуя стыд, мы краснеем и прячем глаза, опускаем голову и желаем провалиться сквозь землю.

В деле выживания отвращение помогает тем, что всячески остерегает нас от потенциально опасных и ядовитых веществ. Зловоние нас отталкивает, а испорченную пищу тут же хочется выплюнуть. В период раннего младенчества эти процессы также сопровождаются легким эмоциональным дискомфортом.

Если бы отвращение ограничивалось отторжением плохой еды, то оно бы так и осталось простым аффективным рефлексом, но все не так просто. Ребенок развивается, выражение отвращения дифференцируется, превращаясь в возрасте от семи до девяти месяцев в «реакцию на незнакомца». Это первый шаг к парному аффекту «презрение/стыд». От оценивания еды мы переходим к оцениванию других людей.

Выбор одного из двух аффектов определяется лишь тем, в какую сторону обращен аффект – вовне или вовнутрь. Так или иначе индивид переживает отчуждение. На уровне «скотного двора» прообразом презрения/стыда можно считать «очередность клевания». Поведение доминирования и подчинения у многих млекопитающих напрямую связано с поддержанием социальной иерархии. Детям приходится сталкиваться с опытом, когда в социуме их принимают или исключают и они фантазируют о том, как им поладить с людьми. Общественные нормы разнятся от одной культуры к другой, однако социальный статус важен везде: в каждой культуре уважение, почитание и другие типы отношений так или иначе регулируются.

Презрение/стыд заставляет индивида сфокусироваться на своем положении в обществе себе подобных. Аффект наказания всегда выражается в контексте отношений – как реальных, так и воображаемых внутрипсихических.

Переживая стыд, наше Я как бы «раскалывается на два – судью и обвиняемого» (Tomkins, 1963, p. 152). Если индивид достаточно развит, то внутренний конфликт контейнируется и со временем интегрируется. Не в силах выдержать напряжение наше Я отыгрывает переживание, проецируя тень – архетипический образ незнакомца внутри нас – на другого человека, социальную группу или нацию.

Разнообразные обычаи, регулирующие отношения между людьми в обществе, являются примером движения от отчужденности «презрения/стыда» к идеалу социальной справедливости. Возможные исходы варьируются от болезненного унижения до глубокого взаимоуважения.

Из-за своей двоякой природы «презрение/стыд» является наиболее сложным аффектом. По мере того, как радость (воображение) и интерес (любопытство) разворачивают сознание в сторону всевозможных переживаний, включающих отторжение, мы используем «воображение отношений», в котором есть понимание хорошего и плохого, добра и зла. В конечном итоге, мы развиваем в себе способность социального, нравственного, этического и эмпатического воображения отношений.