Текст бизнес-книги "Страницы жизни русских писателей и поэтов"

Автор книги: Валерий Передерин

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Возрастные ограничения: +12

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

В счастливом согласии 23 февраля 1840 года у них родились дочь Мария, а в следующем году сын Дмитрий. В письмах Федор Иванович, любя, называл жену "кисонькой". Баден-Баден: "Милая моя кисонька, вчера утором я любовался местностью сквозь пролет огромного полуразрушенного окна древнего баденского замка… Все это очень красиво, но когда я обернулся, чтобы заговорить с тобою – тебя рядом не оказалось… Но если ты не сопутствуешь лично, то преследуешь меня воспоминанием о себе, мне следовало бы даже сказать – терзаешь меня, ибо это, несомненно, настоящее терзанье. Стоило приезжать сюда одному. – Странное дело! Ни мир, волнующийся у меня на глазах, ни встречающиеся люди – ничто, ничто человеческое не напоминает мне о тебе…".

Незадолго до рождения дочери Тютчев в "знак отличия за беспорочную службу" получил новый чин – коллежского советника, а через два года приказом графа Нессельроде за длительное "неприбытие из отпуска" его освободили от службы в министерстве иностранных дел, и лишил звания камергера.

Оставшись без службы, Тютчев намерен был выехать в Россию, но задержался до начала сентября 1844 года. В октябре, прежде всего, он навестил родственников в Москве, потом приехал в Петербург, где не без помощи Амалии Крюденер, познакомился с всесильным шефом жандармов А.Х.Бенкендорфом, которому новый знакомый показался как "честный и способный человек". После встречи, Федора Ивановича зачислили в чиновники министерства иностранных дел, с возвращением звания камергера. Воодушевленный вниманием, он в письме поделился с родителями впечатлением о шефе жандармов: "Он был необыкновенно любезен со мной, главным образом из-за госпожи Крюднер и отчасти из личной симпатии, но я ему не столько благодарен за прием, сколько за то, что он довел образ моих мыслей до государя, который отнесся к ним внимательнее, чем я смел надеяться".

Психологический портрет Тютчева того времени написал И.С.Аксаков: "Стройного сухощавого сложения, небольшого роста, с редкими, рано поседевшими волосами, небрежно осенившими высокий, обнаженный, необыкновенной красоты лоб, всегда оттененный глубокою думой; с рассеянием во взоре, с легким намеком иронии на устах, – хилый, немощный и по наружному виду, он казался влачившим тяжкое бремя собственных дарований, страдавшим от нестерпимого блеска своей собственной, неугомонной мысли. Понятно теперь, что в этом блеске тонули для него, как звезды в сиянии дня, его собственные поэтические творения".

В 1850 году исполнилось семнадцать лет совместной жизни Федора Ивановича с Эрнестиной Федоровной. Казалось, есть все для тихого счастья: любящая, заботливая жена, дети, положение в обществе. Однако судьба распорядилась по-своему.

В Смольном институте, где учились его две дочери, впоследствии ставшие фрейлинами при императрице, Федор Иванович обратил внимание на двадцатичетырехлетнюю воспитанницу Елену Александровну Денисьеву. Она родилась в 1826 году в семье обедневшего дворянина. Мать ее рано умерла, отец женился на другой. Воспитанием девочки занималась сестра отца, инспектриса Смольного института А.Д.Денисьева, которая баловала и ни в чем не отказывала племяннице.

Современник писал о Тютчеве, которому на момент встречи с Денисьевой "Было уже под пятьдесят лет; но он сохранил еще такую свежесть сердца и цельность чувств, такую способность к безрассудной, не помнящей себя и слепой ко всему окружающему любви…"

Наверное, не красота, а необыкновенная энергия, идущая от юной девушки, изящные манеры, культура и способность переходить от состояния абсолютного покоя, до степени крайнего возбуждения, привлекли Федора Ивановича. 15 июля 1850 года между ними произошло первое объяснение, после которого Тютчев вместе с ней и дочерью Анной совершил путешествие на остров Валаам.

Может быть, любовь Елены Александровны к женатому пожилому мужчине не заслуживает порицания, а достойная быть примером безграничной любви и преданности любимому человеку. А.И.Георгиевский, родственник и поклонник таланта поэта, отмечал, что Федор Иванович в Елене видел "такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную любовь, что она охватила все его существо, и он остался навсегда ее пленником". Он же раскрыл причины того, как Елена смогла увлечь Тютчева "… такою любовью, которая готова была на всякого рода порывы и безумные крайности и совершенным попранием всякого рода светских приличий и общепринятых условий". Федор Иванович посвятит Елене более тридцати стихотворений.

Для встреч с Еленой, Тютчев снял квартиру. Вскоре свидания получили огласку: Елену отчислили из Смольного института и отец отрекся от дочери. Смятение охватило молодую женщину. Федор Иванович писал.

Чему молилась ты с любовью,

Что, как святыню, берегла,

Судьба людскому суесловью

На поруганье предала.

Толпа вошла, толпа вломилась

В святилище души твоей,

И ты невольно постыдилась

И тайн и жертв, доступных ей.

Ах, если бы живые крылья

Души парящей над толпой,

Ее спасали от насилья

Бессмертной пошлости людской.

20 мая 1851 года Елена Александровна родила Федору Ивановичу дочь.

Отношения с молодой женщиной стали для Тютчева любовью – страстью, любовью – страданием. Поэт обращался к ней

О, не тревожь меня укорой справедливой!

Поверь, из нас из двух завидней честь твоя:

Ты любишь искренно и пламенно, а я –

Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.

И жалкий чародей, перед волшебным миром,

Мной созданный самим, без веры я стою –

И самого себя, краснея, сознаю

Живой души твоей безжизненным кумиром.

Любя Елену, Федор Иванович пишет Эрнестине Федоровне из Петербурга в Овстюг: "Я решительно возражаю против твоего отсутствия. Я не желаю и не могу его переносить… С твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связанности… Нет на свете существа умнее тебя. Сейчас я слишком хорошо сознаю. Мне не с кем поговорить…". В другом письме вновь звучит уверение: "Ты самое лучшее из всего, что известно мне в мире…".

… Мне благодатью ты была –

Ты, ты мое земное проведенье!

Исследователь творчества Тютчева К.В.Пигарев отмечал о привязанности Федора Ивановича к прежней семье: "С семьей Тютчев не порывал и никогда бы не смог решиться на это. Он не был однолюбом. Подобно тому, как раньше любовь к первой жене жила в нем со страстной влюбленностью к Э.Дёрнберг, так теперь привязанность к ней, его второй жене, совмещалась с любовью к Денисьевой, и это вносило в его отношение к обеим женщинам мучительную раздвоенность".

Отношения с Эрнестиной зашли в тупик, назревал разрыв. В сентябре 1853 года Тютчев пишет ей в Германию: "… Неужели мы дошли до того, что стали плохо понимать друг друга… разве ты не чувствуешь, что все, все сейчас под угрозой? … Это так грустно, так мучительно, так страшно, что невозможно высказать… Недоразумение – страшная вещь… что оно вот-вот поглотит последние остатки нашего семейного счастья…".

Из пятисот писем, адресованных ей мужем, она многие сожгла.

Она сидела на полу

И груду писем разбирала –

И, как остывшую золу,

Брала их в руки и бросала…

О, сколько жизни было тут,

Невозвратимо пережитой!

О, сколько горестных минут,

Любви и радости убитой!..

Поддавшись письменным просьбам Фёдора Ивановича, Эрнестина вернулась в Россию. Между ними наступило примирение. Она уехала в Овстуг. Письмо от 27 июля 1854 года: "О, моя милая кисанька, мне невыносимо грустно. Никогда не чувствовал я себя таким несчастным – и это посреди всего блеска, всего великолепия неба и летней поры. Я нуждаюсь в твоем присутствии, в одном твоем присутствии. Тогда я снова стану самим собой, овладею собой и опять сделаюсь доступным добрым и мягким влияниям извне…". В другом послании звучит покаяние: "Ах, насколько ты лучше меня, насколько выше! Сколько достоинства и серьезности в твоей любви, и каким мелким и жалким я чувствую рядом с тобою!… Увы, это так, и я вынужден признать, что хотя ты и любишь меня в четыре раза меньше, чем прежде, ты все же любишь меня в десять раз больше, чем я того стою. Чем дальше, тем больше я падаю в собственном мнении, и, когда все увидят меня таким, каким вижу самого себя, дело мое будет кончено… Я… всегда испытывал чувство человека, которого принимают за кого-то другого. Это не мешает мне – напротив – хвататься за остатки твоей любви, как за спасительную доску…".

Сердце не устояло от такого признания. Эрнестина продолжала любить мужа прежней, страстной любовью. Дарья писала сестре Анне, как: "Дважды в день она ходила на большую дорогу, такую безрадостную под серым небом… По какой-то интуиции она велела запрячь маленькую коляску, погода прояснилась… и мы покатились по большой дороге… Каждое облако пыли казалось нам содержащим папу… Наконец доехав до горы… мама прыгает в пыль… У нее было что-то вроде истерики… Если бы папа не приехал в Овстуг, мама была бы совсем несчастная".

Тем не менее, Федор Иванович продолжал жить с Денисьевой. 11 октября 1860 года в Женеве Елена Александровна родила сына Федора.

Георгиевский изложил позицию Елены Александровны, занятой ею в отношении к Тютчеву: "Мне нечего скрываться и нет необходимости ни от кого прятаться: я более всего ему жена, чем бывшие ее жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю… Разве не в этом полном единении между мужем и женою заключается вся сущность брака и неужели Церковь могла отказать нашему браку в благословении?…"

Елена Александровна в полной мере так и не была принята светом, более того, перед ней закрылись двери тех, кто еще недавно принимал ее. Все это не могло не отразиться на нервах молодой женщины, она стала религиозной, раздражительной, вспыльчивой. Федор Иванович старался, как можно больше времени проводить с ней, уверяя: "Она жизнь моя, с кем так хорошо было жить, так легко и так отрадно". По словам Георгиевского в Тютчеве выражалось "блаженство…чувствовать себя так любимым такою умною, прелестною и обаятельною женщиною".

… Листья веют и шуршат.

Я, дыханьем их обвеян,

Страстный говор твой ловлю…

Слава Богу, я с тобой,

А с тобой мне – как в раю.

Федора Ивановича постоянно терзало чувство вины перед Еленой Александровной, о чем неоднократно писал в стихотворениях.

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепости страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!..

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!..

Через пятнадцать лет Федор Иванович напишет о дне объяснения с Денисьевой.

Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло

С того блаженно-рокового дня,

Как душу всю свою вдохнула,

Как всю себя перелила в меня…

И вот уж год, без жалоб, без упреку,

Утратив все, приветствую судьбу…

Быть до конца так страшно одиноку,

Как буду одинок в своем гробу.

В мае 1863 года Тютчев заболел, Елена Денисьева все время находилась с ним и сообщала сестре: "Вот уже неделю я ухаживаю за ним. Он был очень серьезно болен. Я сильно встревожилась и проводила дни и ночи около него (потому что семья его отсутствует) и уходила навестить моих детей лишь часа на два в день. Теперь, слава Богу, и он, и они поправляются, и, если все будет продолжать идти хорошо, мы поедем все вместе в Москву…".

Вершиной любви Федора Ивановича к Елене Александровне стало стихотворение "Последняя любовь".

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!..

Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность…

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство, и безнадежность.

Четырнадцать лет жизни они посвятили друг другу.

22 мая 1864 года Елена Александровна родила сына Николая. Роды, моральное напряжение ускорили ее болезнь – чахотку, которая приняла скоротечное течение. 4 августа она скончалась на руках Федора Ивановича. 7 августа ее похоронили на Волковом кладбище Петербурга.

Есть и в моем страдальческом застое

Часы и дни ужаснее других…

Их тяжкий гнет, их бремя роковое

Не выскажет, не выдержит мой стих…

О господи, дай жгучего страданья

И мертвенность души моей рассей:

Ты взял ее, но муку вспоминанья,

Живую муку мне оставь по ней…

На следующий день после похорон Тютчев написал А.И.Георгиевскому: "Александр Иванович! Все кончено – вчера мы ее хоронили…Что это такое? Что случилось. О чем я вам пишу – не знаю… Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом.

Пустота, страшная пустота. И даже в смерти не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там, где-то…

Сердце пусто – мозг изнеможен. Даже вспомнить о ней – вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу

Страшно, невыносимо. Писать более не в силах, да и что писать?.. Ф.Тчв".

В другом письме, несчастный просит Георгиевского: "О, приезжайте, приезжайте ради Бога, и чем скорее, тем лучше! Авось либо удастся вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя… Самое невыносимое в моем теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, все думаю и думаю о ней и все-таки не могу уловить ее… Простое сумасшествие было отраднее…".

Родственник откликнулся на просьбу. Приехал, чтобы, " размыкать его горе; дело это было очень нелегкое, тем более, что Федор Иванович, глубоко понимая все значение религии… и высоко ценя и превознося нашу православную церковь, сам был далеко не религиозный и еще менее церковный: никакие изречения из Священного писания или из писаний Отцов церкви, столь отрадное для верующего человека и столь способные поддержать и возвысить его дух, в данном случае не оказались бы действенными".

Дочь Анна позднее напишет: "… его горе все увеличивалось, переходило в отчаянье… Я не могла больше верить, что Бог придет на помощь его душе, жизнь которой была растрачена в земной и незаконной страсти".

Однако последней надеждой, где можно было найти утешение, Тютчев все же посчитал христианскую церковь. Он исповедовался, причастился, но желаемого покоя, увы, не обрел. В начале декабря Федор Иванович пишет Я.Полонскому: "Друг мой, теперь все испробовано – ничего не помогло, ничто не утешило – не живется – не живется – не живется…".

Глубокая меланхолия Федора Ивановича отразилась в стихотворении.

… Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет – и не может…

Нет ни полета, ни размаху –

Висят поломанные крылья,

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья…

Эрнестина Федоровна с огорчением восприняла смерть Денисьевой, и как могла, сглаживал боль мужа. В одном из своих писем писала: "…его скорбь для меня священна, какова бы не была ее причина".

Лучшее лекарство от тяжелого горя – это перемена места. В средине августа 1864 года Тютчев выехал в Женеву к Эрнестине Федоровне, и "они встретились с пылкой нежностью". Федор Иванович несколько успокоился.

31 августа дочь Мария писала своей тетке Дарье: "Бедный папа! Он должен чувствовать себя таким одиноким теперь, и было бы счастьем, если мама смогла бы скрасить его жизнь своей привязанностью…". "Я надеюсь, – в следующем письме пишет Мария, – и даже уверена, что мама будет чудесной с ним в этот тяжелый момент, прежде всего по доброте сердечной, а затем потому, что это как раз повод привязать его к себе сильнее и серьезнее, чем когда бы то ни было".

Когда горечь утраты мало – помалу начала оседать, Федор Иванович осмыслил место Елены Александровны в своей жизни. А.И.Георгиевскому 13/25 декабря 1864 года он отправил письмо такого содержания: "… вспомните же, вспомните о ней – она – жизнь моя, с кем так хорошо было жить, так легко и так отрадно, она же обрекла теперь меня на эти невыносимые адские муки.

Но дело не в том. Вы знаете, она, при всей своей поэтической натуре, или, лучше сказать, благодаря ей, в грош не ставила стихов, даже и моих – ей только те из них нравились, где выражалась любовь моя к ней – выражалась гласно и во всеуслышание. Вот чем она дорожила: чтобы целый мир знал, чем она для меня была – в чем заключалось ее высшее не то что наслаждение, но душевное требование, жизненное условие души ее… Сколько раз говорила она мне, что придет для меня время страшного, беспощадного, неумолимо-отчаянного раскаяния, но что будет позади. Я слушал ее и не понимал. Я, вероятно, полагал, что так как ее любовь была беспредельна, так и жизненные силы ее неистощимы – и так пошло, так подло на все ее вопли и стоны отвечал ей этой глупой фразой: "Ты хочешь невозможного…".

На годовщину смерти Елены Денисьевой Федор Иванович написал

… В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею –

Улетел последний отблеск дня…

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня…

Ангел мой, где б души не витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Не только смерть Денисьевой пришлось пережить Федору Ивановичу, за ней пошла череда похорон: в течение двух дней, 2 и 3 мая,1864 года умерли их общие дети: Лена и Коля. Сестре Денисьевой Тютчев пишет о своем отчаянном положении: "… Не было ни одного дня, который я не начал без некоторого изумления, как человек продолжает еще жить, хотя ему отрубили голову и вырвали сердце".

Нет боле искр на голос твой приветный –

Во мне глухая ночь, и нет для ней утра…

И скоро улетит – во мраке незаметный -

Последний скудный дым с потухшего костра…

Еще через год умерла мать поэта. В последующие, 1870 – 1872 годы он похоронил старшего сына Дмитрия, брата Николая и младшую дочь Марию.

Брат, столько лет сопутствовавший мне,

И ты ушел, куда мы все идем,

И я теперь на голой вышине

Стою один, – и пусто все кругом…

Дни сочтены, утрат не перечесть,

Живая жизнь давно уж позади,

Передового нет, и я как есть,

На роковой стою очереди.

Казалось бы, что после всего перенесенного, Федор Иванович уже не поднимется духовно и не напишет ни одного стихотворения, но, откуда-то взялись силы, и на седьмом десятке лет, он создал свои лучшие стихотворения, расширил круг своих знакомых, увлекался женщинами и по-прежнему был в центре внимания светского общества.

В ту пору он выглядел так: "Низенький, худой старичок, с длинными отставшими от висков, поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно… он входит в ярко освещенную залу… Старичок пробирается нетвердой поступью вдоль стены, держа шляпу, которая сейчас, кажется упадет из его рук… К нему подходит кто-то и заводит разговор… слово за слово, его что-то задело, он оживился, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация…".

Не внешний вид определяет человека, а полет души, биение сердца. Вот и вновь оно забилось. Вряд ли можно назвать глубоким чувством Федора Ивановича к баронессе Елене Богдановой, урожденной Услар, бывшей подруге по Смольному институту Е.Денисьевой. Это была высокообразованная женщина, друзьями которой были: писатель Гончаров, поэт Апухтин и др. Федору Ивановичу было шестьдесят три года, а Елене Богдановой – сорок четыре. Их отношения носили дружеский характер с элементами розыгрыша и без надежды на любовь. В письме от 12 апреля 1867 года Тютчев писал Богдановой о своей болезни и: "… Предвижу, что мое выздоровление совершится медленнее, нежели я думал, и что я предоставляю Вам усвоить себе, на свободе, привычку обходиться без меня…".

Высокий полет души, испытанный Федором Ивановичем при встрече с Амалией Крюденер, воплотился в бессмертное стихотворение "К.Б.", написанное им 26 июля 1870 года.

Я встретил вас – и все было

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое –

И сердцу стало так тепло…

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, -

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

Этот шедевр, по-праву, можно поставить рядом с пушкинским "Я помню чудное мгновенье" и "Средь шумного бала" А.К.Толстого, объединенные одной страстью, одним порывом души, вызывая высокие чувства у читателей всех времен.

Глава 3

Поэтическая

Литературное наследие Тютчева невелико – около семисот стихотворений, но не количество, а качество определяет их. Английский поэт Р.Бернс писал

На то и меньше мой алмаз

Большой гранитной глыбы,

Чтобы во сто раз,

Его ценить могли бы.

Эти строки в полной мере относится к поэзии Тютчев, в которой отражена высота человеческого духа, напряженная и постоянная внутренняя работа мысли, полет фантазии и любви, потрясающий пророческий дар и переплетение сознательного с бессознательным.

Орловская и близ лежащие около нее губернии России, оказались удивительно богатыми на поэтов и писателей: Кольцов, А.К.Толстой, Фет, Полонский, Никитин, Бунин, Есенин, Л.Н.Толстой, Лесков, Пришвин…. Природа не поскупилась и на Федора Тютчева, щедро наделив его блистательным талантом поэта.

Будущий поэт воспитывался на лире Ломоносова, Державина, Жуковского, Пушкина и др. Тютчева, по выражению Гоголя, "возбудил на деятельность Пушкин". В 1836 году Тютчев так отозвался о своем кумире, он "высоко стоит над всеми совершенными французскими поэтами". С Пушкиным Тютчев лично не встречался, поскольку двадцать два года прожил за границей, лишь в отпускные времена, навещая Россию, да и Александр Сергеевич не сидел на одном месте. В Петербург Федор Иванович приехал в 1837 году, спустя три с лишним месяца после гибели Александра Сергеевича. Стихотворение "29-ое ЯНВАРЯ 1837" – дань памяти поту.

… Мир, мир тебе, о тень поэта,

Мир светлый праху твоему!..

Назло людскому суесловью

Велик и свят был жребий твой!

Ты был богов орган живой,

Но с кровью в жилах… знойной кровью…

Кто слышит пролитую кровь…

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

Конечно, это не лермонтовское "На смерть поэта", но и в нем есть настроение печали и вера, что пушкинская поэзия будет вечной.

Первое стихотворение, написанное десятилетним Федором, по случаю дня рождения отца в ноябре 1813 года, назвалось "Любезному папеньке". Заметным шагом в мир поэзии стало еще одно сочинение подростка "На новый 1816 год", зачитано 22 февраля А.Ф.Мерзляковым на заседании Общества любителей русской словесности. Здесь же было прочитано и стихотворение "Весна". 30 марта автора избрали в члены этого солидного общества. Вольный перевод Федора Тютчева "Послание Горация к Меценату" напечатали в августе 1819 года в "Трудах Общества любителей русской словесности".

При блестящем уме, начитанности, прозорливости, умении чувствовать и ценить красоту, будь то природную, будь то женскую, он писал стихи как бы мимоходом, на том, что попадет под руки: листках, клочках бумаги, салфетках, светских приглашениях, не утруждая себя окончательной доработкой их. Свои стихи он считал "хламом", не задумываясь об их дальнейшей судьбе. Регулярно Тютчев писать не мог и оттого, по словам Эрнестины Федоровны: "… физический акт писания для него истинное мучение, пытка, которую, мне кажется, мы даже представить себе не можем".

В то же время, по выражению Аксакова: "… из глубочайшей глубины его духа била ключом у него поэзия, из глубины недостигаемой даже для его собственной воли; из тех тайников, где живет наша первообразная стихия, где обитает сама правда человека".

В ноябре 1825 года в альманахе Погодина – "Урания", в ряду с поэтами Веневитиновым, В.Одоевским, Ознобишиным, Шевыревым было напечатано и стихотворение Тютчева "Проблеск". В период с 1829 по 1830 годы его стихи, полные зрелости поэтического таланта, печатались в России в журнале Раича – "Галатея", но они не принесли известности автору. Лишь в статье Н.А.Полевого, опубликованной в "Московском телеграфе", Федора Ивановича отнесли к поэтам, которые "подают блестящую надежду".

Тютчевские стихи – это не талантливый набор слов, выстроенные не в менее талантливые строфы, а, прежде всего, чувства, мысли, берущие за сердце читателя. Это ярко выражено в стихотворении "Осенний вечер", написанном в 1830 году.

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть!..

Зловещий блеск и пестрота дерев…

Багряных листьев томный, легкий шелест…

Ущерб, изнеможенье – и на всем

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья!

По поводу этого стихотворения Некрасов написал: "Впечатление, которое испытываешь при чтении этих стихов, можно только сравнить с чувством, которое овладевает человеком у постели молодой умирающей женщины, в которую он был влюблен".

"Литературная газета" писала в 1831 году о Тютчеве: "… молодой Тютчев не всегда владеет стихом". В том же ключе ей вторил "Московский телеграф": "… перевод столь плохой, что досадно читать". Афанасий Фет неоднократно отмечал, что Тютчев пользуется популярностью лишь среди "самого малого меньшинства… в тесных кружках любителей изящного". В то же время он признавал, что лирика Тютчева возникает на "высях творения", а автор является "самым воздушным воплощением поэта, каким рисует его романтизм".

Тургенев так отозвался о творчестве Тютчева: "На одном Тютчеве лежит печать той великой эпохи, к которой он принадлежит и которая так сильно выразилась в Пушкине".

В мае 1836 году Амалия Крюднер привезла Ивану Гагарину в Петербург тетрадь с девяносто стихами Тютчева. "Я провел над нею приятнейшие часы, – писал князь. – Тут вновь встречаешься в поэтическом образе с теми ощущениями, которые сродни всему человечеству и которые более или менее переживались каждым из нас… и мне недоставало одного, я не мог ни с кем разделить своего восторга и меня страшила мысль, что я ослеплен дружескими чувствами". Отобрав двадцать пять, восторженный Гагарин передал их П.Вяземскому, и вместе с В.А.Жуковским с интересом прочитали их, одобрив. На этой волне князь передал тютчевские вирши Пушкину, давшему им "справедливую и глубокую прочувственную оценку". Ю.Ф.Самарин вспоминал: "Мне рассказывали очевидцы, в какой восторг пришел Пушкин, когда он в первый раз увидел рукописи его стихов. Он носился с ними целую неделю". Результат – в 1836 году "Современник" напечатал шестнадцать стихотворений Тютчева под общим названием "Стихотворения, присланные из Германии" с подписью "Ф.Т." Стихи "Ф.Т" появлялись в журнале и после смерти Пушкина, вплоть до 1840 года.

За политическими баталиями и выходами в свет, у Тютчева не оставалось времени на поэзию. С 1840 по 48 год им написано лишь восемь стихотворений, и не одно не было напечатано.

Лето 1849 года Федор Иванович с семьей провел в Овстуге, где был покой и время для поэзии. Здесь он написал 12 стихотворений, а летом следующего года еще 19.

Толчком к регулярному творчеству послужила статья Н.А.Некрасова в первом номере журнала "Современник" за 1850 год, в котором он разбирал стихи Тютчева, ранее изданные в журнале, причислив "Талант г. Ф.Т-ва к русским первостепенным поэтическим талантам". Как бы подтверждая это, Николай Алексеевич поместил в "Современнике" двадцать четыре стихотворения Федора Ивановича. Таким образом, открыл перед ним широкую дорогу в мир высокой поэзии. Вслед за "Современником" стихи Тютчева напечатал Погодин в "Москвитянине", Максимович – в "Киевлянине" и другие издатели.

Муж сестры Федора Ивановича – Дарьи, литератор Н.Сушков, сделал неудачную попытку издать стихи отдельной книжкой, на этом бы и закончилось, если бы не вмешались Некрасов и Тургенев, тем более, Тютчев не горел желанием издаваться. Тургеневу пришлось чуть ли не вымаливать у него тетрадь со стихами. Книга вышла в 1854 году, когда автору было пятьдесят один год.

Н.А.Некрасов сказал о вышедшем издании: "Каждый любитель отечественной литературы поставит ее в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения".

И.С.Тургенев свой отзыв о книге изложил в статье "Несколько слов о стихотворениях Ф.И.Тютчева". "… каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего, мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно". Здесь же Тургенев отметил Тютчева как "… одного из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина… ".

Несмотря на такие аргументы в пользу автора, книга не вызвала особого интереса у читателей, поскольку большинство современников считали Тютчева второ – или третьеразрядным поэтом. Тютчев был поэтом в себе и для себя и оттого не стремился к популяризации своего творчества и не считал себя поэтом. Афанасий Фет отмечал: "Федор Иванович болезненно сжимался при малейшем намеке на его поэтический дар, и никто не дерзал заводить с ним об этом речи".

Тютчев, поэт многоплановый: философ, художник и фаталист. Его девизом, по замечанию И.С.Аксакова, был: "Жить – значит мыслить". "У него не то, что мыслящая поэзия, – говорил Иван Сергеевич, – поэтическая мысль; не чувство рассуждающее, а мыслящее, – а мысль чувствующая и живая".

Слово в его поэзии не просто звук, а оно наполненное смысловым звучанием, основанном на богатстве русского языка, и оттого в его стихах наряду с современной лексикой, звучат и архаизмы, не портящие общего восприятия произведения.

Тютчева по-праву можно назвать поэтом Весны, поэтом пробуждения не только природы, но и светлых чувств человеческих.

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом…

Какое множество музыки, весеннего торжества несут в себе "Весенние воды"!

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят –

Бегут и будят сонный брег,

Бегут и блещут и гласят…

Они гласят во все концы:

"Весна идет, весна идет!

Вы молодой Весны гонцы,

Она вас выслала вперед!"

О "водах" Н.А.Некрасов писал: "Читая их, чувствуешь весну, когда сам не знаешь, почему делается весело и легко на душе, как будто несколько лет свалились долой с плеч…".

Природа в представлении поэта – живая, одухотворенная, чувствительная.

Не то, что мните вы, природа;

Не слепок, не бездумный лик –

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

Поэт высказывает сожаление тем, кто не понимает или не хочет понять этого.

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили,

И ночь в звездах нема была!..

Тютчев – мыслящий лирик. В его поэтических образах видно то, что им самим продумано и прочувствовано. Пейзаж для него не только срисовки с природы, но мир собственных эмоций и переживаний, которые видны из записи, обличенной в стихотворную форму. "На днях, – писал он, – я был в Царском и долго наслаждался, созерцая прекрасные деревья парка, еще совсем зеленые, но уже погруженные в какую-то спокойную задумчивость, а озеро, правда, столь мне знакомое, но вид, которого в этот раз произвел на меня особое впечатление".