Текст бизнес-книги "Страницы жизни русских писателей и поэтов"

Автор книги: Валерий Передерин

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Возрастные ограничения: +12

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Осенней позднею порою

Люблю я Царскосельский сад,

Когда он тихой полумглою

Как бы дремотою объят,

И белокрылые виденья,

На тусклом озера стекле,

В какой-то неге онеменья

Коснеют в этой полумгле.

Федор Иванович – мастер любовной лирики. Основными музами были обожаемые им женщины: Элеонора Ботмер, Эрнестина Дёрнберг, Елена Денисьева и Амалия Адлерберг. Читатели вряд ли увидят в стихах их четкое различие. Все они соединены в одном образе: образе любящей и страдающей женщины.

Любовь, любовь – гласит преданье –

Союз души с душой родной –

Их соединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И… поединок роковой.

Для Тютчева любовь это страсть, взрыв, извержение вулкана. Чтобы зародилось подобное чувство, ему достаточно было одного прикосновения, одного взгляда на любимую.

… Но для меня сей взор, благодеянье;

Как жизни ключ, в душевной глубине

Твой взор живет и будет жить во мне;

Он нужен ей, как небо и дыханье…

Поэт часто говорил своим родным о необъяснимом чувстве тоски, одиночества, внутренней тревоге и о хрупкости жизни, что и выразил стихотворно.

Не рассуждай, не хлопочи!..

Безумство ищет, глупость судит,

Дневные раны сном лечи,

А завтра быть чему, то будет.

Живя, умей все пережить:

Печаль, и радость, и тревогу.

Чего желать? О чем тужить?

День пережит – и, слава Богу.

В ряду фатальных стихотворений Тютчева стоит и это.

… Как жадно к небу рвешься ты!..

Но длань незримо – роковая

Твой луч упорно преломляя,

Свергает в брызгах с высоты…

Однако не все так безысходно, поэт призывает.

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,..

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто ратуя пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

Стихотворения Тютчева полны сострадания к людям. В одном из них нетрудно представить полноту народного горя.

Слезы людские, о слезы людские,

Льетесь вы ранней и поздней порой…

Льетесь безвестные, льетесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, -

Льетесь, как льются струи дождевые

В осень глухую порою ночной.

В другом, посвященном "Русской женщине", поэт, как бы, вторит Некрасову о горькой судьбе женщин в России.

            И жизнь твоя пройдет незрима,

В краю безлюдном, безымянном,

На незамеченной земле, -

Как исчезает облак дыма

На небе тусклом и туманном,

В осенней беспредельной мгле…

В стихотворении "Над этой темною толпой", автор высказал веру в лучшую жизнь русского народа.

Над этой темною толпой

Непринужденного народа

Взойдешь ли ты когда, Свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?..

Блеснет твой луч и оживит,

И сон разгонит и туманы…

Но старые, гнилые раны,

Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота,

Что гложет ум и в сердце ноет, -

Кто их излечит, кто прикроет?..

Ты, риза чистая Христа…

В 60-х и начале 70-х годов Тютчев написал около сорока стихотворений политического и "случайного" характера, которые были напечатаны в различных журналах и газетах. Однако были и лирические шедевры: "Как хорошо ты, о море ночное", "Как неожиданно и ярко…", "От жизни той, что бушевала здесь…" и др.

Среди политических выделяются два стихотворения, написанные в 1867 году, обращенные к славянам. В первом он писал.

Привет вам задушевный, братья,

Со всех Славянщины концов,

Привет наш всем вам, без изъятья!

Для всех семейный пир готов!

Недаром вас звала Россия

На праздник мира и любви;

Но знайте, гости дорогие,

Вы здесь не гости, вы – свои!..

Во втором автор напоминал славянам выражение немцев, что "Славян надо прижать к стене".

            Они кричат, они грозятся:

"Вот к стенке мы славян прижмем!"

Ну, как бы им не оборваться

В задорном натиске своем…

Это стихотворение не потеряло своей актуальности и в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов. Его цитировали и перепечатывали разные издания страны, как напоминание о том, что в единстве славянских народов заложена победа над фашизмом.

В 1868 году, преодолевая сопротивление Тютчева, Аксаков издал книгу его стихов. "… Не было никакой возможности, – писал издатель, – достать подлинников руки поэта для стихотворений еще не напечатанных, ни убедить его просмотреть эти пьесы в тех копиях, которые удалось добыть частью от разных членов его семейства, частью от посторонних".

После выхода книги автор с грустью запишет: "Сколько возни по поводу такого совершенно ненужного пустяка, от которого так легко было воздержаться! Бедный, милый Аксаков! Вот вся благодарность, которую он получит от меня за все свои старания".

В связи с выходом тиража, поэт на время стал популярным, о чем сказал Лев Толстой: "Тютчев, тогда знаменитый, сделал мне, молодому писателю, честь и пришел ко мне". Прошло немного времени и критики автора причислили к поэтам дилетантам, назвав "посредственностью". Интерес к нему пропал, и его забыли как стихотворца. На этот счет Л.Н.Толстой с горечью отметил: "Его все, вся интеллигенция наша забыла… он, видите, устарел, он не шутил с музой, как мой приятель Фет. И все у него строго: и содержание и форма". "Я встречался с ним раз 10 в жизни: но я его люблю и считаю одним из тех несчастных людей, которые неизменно выше толпы, среди которой живут и всегда одиноки".

Достоевский увидел в Тютчеве "первого поэта – философа, которому равного не было, кроме Пушкина".

Тютчев, с присущим ему спокойствием и дальновидностью, заметил.

В наш век стихи живут два-три мгновенья,

Родились утром, к вечеру умрут…

О чем же хлопотать? Рука забвенья

Как раз свершит свой корректурный труд.

Глава 4

Политическая

Не без влияния учителя Раича и родственников, будущих участников декабрьского восстания на Сенатской площади Петербурга: Василия Ивашева, Дмитрия Завалишина, Алексея Шереметева и Ивана Якушкина, а так же близости с братьями декабристами Муравьевыми: Александром, Николаем и Михаилом и другими членами тайных обществ, в поэзии и мировоззрении Федора Тютчева появилось вольнодумство, правда, умеренное, которое выразилось в стихотворении "К оде Пушкина на Вольность".

Огнем свободы пламенея

И заглушая звук цепей,

Проснулся в лире дух Алцея –

И рабства пыль слетела с ней…

Заключает стихотворение рекомендация молодого автора – Пушкину

… Но граждан не смущай покою

И блеска не мрачи венца,

Певец! Под царскою парчою

Своей волшебною струною

Смягчай, а не тревожь сердца!

Несмотря на общение с радикально настроенными родственниками и друзьями, Тютчев не оказался в рядах восставших, а даже больше, осудил их в стихотворении "14-ое ДЕКАБРЯ 1825".

Вас развратило Самовластье,

И меч его вас поразил, -

И внеподкупном беспристрастье

Сей приговор Закон скрепил.

Народ, чуждаясь вероломства,

Поносит ваши имена –

И ваша память от потомства,

Как труп в земле, схоронена…

Ошибся поэт. Декабристы оставили неизгладимый след в истории России, заслужив право на доброе слово потомков.

Пройдет время, и Федор Иванович тому, кто взошел на престол ценой "крови своих подданных", посвятит эпиграмму: "Н(НИКОЛАЮ) П(АВЛОВИЧУ)"

Не богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые, и злые, -

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей.

В сентябре 1844 году Тютчев вернулся из-за границы на жительство в Россию. Жена с детьми уехала в Овстуг, а Федор Иванович остался покорять Петербург. Насколько он преуспел, говорил граф Владимир Соллогуб: "Мне много случалось на своем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не произвел на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев… Когда он начинал говорить, рассказывать, все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева… Главной прелестью было то, что не было ничего приготовленного, выученного, придуманного". Действительно, тютчевские выражения, фразы становились крылатыми в обществе: "Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело". "В России канцелярии и казармы. Все движется вокруг кнута и чина".

А.И.Георгиевский тоже отмечал "… чарующую силу сообщал ему его обостренный, сильно изощренный и необыкновенно гибкий ум: более приятного, более разнообразного и занимательного, более блестящего и остроумного собеседника трудно себе представить. В его обществе вы чувствовали сейчас же, что имеете дело не с обыкновенным смертным, а с человеком, отмеченным особым даром Божиим, с гением".

Бывало и так. Когда свет надоедал, Федор Иванович искал уединения и находил его в бесцельных прогулках по улицам Петербурга. Он уходил от людей, но без них быть не мог. Такова натура Федора Ивановича.

Имея признание в обществе, он был лишен честолюбия, самодовольства, зависти, не гонялся за чинами и не выслуживался перед начальством, что подтверждает жена – Эрнестина Федоровна: "… в глазах высокопоставленных и влиятельных друзей моего мужа одним из привлекательнейших его качеств всегда являлось то, что он их никогда ни о чем не просил…". В письме брату Карлу Пфеффелю она сетовала: "Этот светский человек, оригинальный и обаятельный, но, надо признаться, рожденный быть миллионером, чтобы иметь возможность заниматься политикой и литературой так, как это делает он, т.е. как дилетант. К несчастью, мы отнюдь не миллионеры… Мы ничего не делаем, мы только тратим, потому что мой муж, давая прекрасные советы другим, не может придумать ничего такого, что было бы выгодно для его собственной семьи… Семья для него – заболевание хроническое и неизлечимое, – таким образом, в отношении нас он не в счет".

Дочь Тютчева Анна, говорила, что отец считал первостепенным качеством человека правдивость и естественность в отношении самому к себе. "Только правда, – писала она, – чистая правда и беззаветное следование своему незапятнанному инстинкту пробивается до здоровой сердцевины, который книжный разум и общение с неправдой как бы спрятали в грязные лохмотья. Я знала только одного-единственного человека, который выражает свои чувства по-своему и никогда не пользуется готовыми фразами, – это мой отец".

Летом 1844 года, движимый патриотическими чувствами, Тютчев издал в Мюнхене брошюру под названием "Россия и Запад", в ней, в частности, говорилось, что Россия, освободившая Европу от Бонапарта, забыла об этом, и более того, внушает "… нынешнему поколению при его нарождении… эту же самую державу преобразовывать в чудовище для большинства людей нынешнего времени, и многие уже возмужалые умы не усомнились вернуться к простодушному ребячеству первого возраста, чтобы доставить себе наслаждение взирать на Россию как на какого-то людоеда XIX века".

Тютчева, как политика, интересовала Крымская война (1853 – 1856г.), в процессе которой менялось его отношение к самодержавной России. Если в письме от 20 августа 1851 года к С.С.Уварову, президенту Академии наук и бывшему министру народного просвещения, Тютчев называл Россию "Колоссом" и ее "В конце концов признают, я надеюсь, что это – "Великан, и Великан, хорошо сложенный…", то в ходе войны Федор Иванович сравнивал себя с человеком, сидящем в темной карете без кучера, которая "… катится по все более и более наклонной плоскости".

В адрес власти предержащих были направлены и эти нелицеприятные слова поэта: "Подавление мысли уже давно было руководящим принципом нашего правительства"; "Чтобы создать такое безвыходное положение, (речь идет о Крымской войне), нужна была чудовищная глупость".

В связи с уходом с поста министра Иностранных дел России Нессельроде, его место занял князь А.М.Горчаков, друг Тютчева. 7 апреля 1856 года Федор Иванович был произведен в действительные статские советники. Через два года его назначили председателем Комитета цензуры иностранной, с одновременным исполнением обязанности члена Совета Главного управления по делам печати. На этом поприще он проработал до конца своей жизни. В задачу Комитета входил просмотр иностранной литературы, поступающей в Россию со всех концов света.

Статья Тютчева "О цензуре в России" была написана в ноябре 1857 года, но из-за резких высказываний в адрес властей, она вышла лишь через 15 лет. В статье, в частности, говорилось: "Нам было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет, без существенного вреда для общественной организации… Даже сама власть с течением времени не может уклоняться от неудобств подобной системы. Вокруг той сферы, где она присутствует, образуется пустыня и громадная умственная пустота, и правительственная мысль, не встречая извне контроля, ни указания, ни малейшей точки опоры, кончает тем, что приходит в смущение и изнемогает от собственного бремени еще прежде, чем бы ей суждено пасть под ударами злополучных событий". Далее в статье говорилось и о том, что всегда в России существовало "какое-то предвзятое чувство сомнения и нерасположения" к писателям. Такое отношение к ним осталось и при императоре Александре II. Когда был запрещен некрасовский "Современник", Тютчев сказал, что способ расправы с журналом напоминает ему "лечение зубной боли посредством удара кулаком".

Давно известная всем дура –

Неугомонная цензура

Кой-как питает нашу плоть –

Благослови ее господь!

О чиновниках от печати Тютчев говорил: "Все они… мерзавцы, и, глядя на них, просто тошно, но беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты".

Печати русской доброхоты,

Как всеми вами, господа,

Тошнит ее – но вот беда,

Что дело не дойдет до рвоты.

Пользуясь своим правом цензора и дружбой с Горчаковым, он помогал, по мере возможности, и отстаивал некоторые издания от запрета, или слишком острого цензорского ножа. Этим он заслужил среди чиновников репутацию "либерала" и оппозиционера правительству. Когда Александру II предложили назначить в Комитет по делам книгопечатания Тютчева, Тургенева и др. писателей, монарх сказал: "Ни на одного из них нельзя положиться".

Дочь поэта – Дарья, писала о поэзии отца: "Я совершенно поражена острой проницательностью его взгляда на будущее и на предстоящий ход истории. Но, помимо его гения философского, исторического и – не знаю, как сказать – пророческого, его поэтическая суть поражает меня и очаровывает, – он точно совершенный инструмент, который отзывается на малейшее дуновение".

Поэт в своих стихах предвидел революцию 30-го, и революцию 48-го года во Франции, дал понять разрушительную силу мировых войн и роль революции в истории вообще. "Давно уже в Европе, – писал Тютчев, – существуют две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы теперь противоположны одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны: существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества".

После вступления на престол Александра II, Тютчев писал Эрнестине Федоровне: "Меня потребовали завтра в час дня принесения пресловутой присяги, которую я все откладывал до сих пор под разными предлогами и готов приносить им всевозможные присяги, но если бы я мог одолжить им немного ума, это было бы гораздо для них полезнее".

Отмену крепостного права в 1861 году Тютчев приветствовал как факт, но со своим мнением, считая, что "Истинное значение задуманной реформы сведется к тому, что произвол, в действительности более деспотический, ибо он будет обличен во внешние формы законности, заменит собой произвол отвратительный, конечно, но гораздо более простодушный и, в конце концов, быть может, менее растлевающий…".

В 1864 году Тютчев высказал свое мнение о том, как строить дальнейшую политику России с Западом: "Единственная естественная политика России по отношению к западным державам – это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой перестают нам быть враждебными – по бессилию. Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но, в конце концов, ведь это закон нашего бытия". С этой позицией был согласен и министр иностранных дел Горчаков.

В письме к Эрнестине Федоровне, Федор Иванович с огорчением писал: "Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привели к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не прониклась в массах населения. Она ожидает своего часа, и, когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем".

Когда сомнителен мне твой

Святая Русь, прогресс житейский!

Была крестьянской ты избой –

Теперь ты сделалась лакейской.

У Тютчева был свой взгляд на религию. Сотрудник Тютчева по Мюнхену И.С.Гагарин говорил по этому поводу: "В религиозном отношении он вовсе не был христианином. Католичество и протестантство были в его глазах историческими факторами, достойными внимания философа и государственного деятеля, но ни в католичестве, ни в протестантстве, равно как и в восточном православии, он не усматривал факта сверхъестественности и божественного. Его религией была религия Горация…".

Дочь Тютчева от второго брака, Мария Федоровна, писала отцу 9 августа 1867 года по случаю празднования пятидесятилетия, восшествия митрополита московского Филарета на престол: "… вчера вечером я получила "Москву" от 5-го числа. Аксаков прав, представляя богу и истории судить о достоинствах этого патриарха. Я сама расположена чтить его в молчании, но не мог ли бы он сделать что-нибудь для духовенства, а именно для деревенского духовенства? Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе. Мне его очень жалко, ибо в результате одиночества, скуки и нужды дошел до состояния такого отупения… Никогда еще народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле этого слова, или же произойдет благоприятный кризис, ибо представленные сами себе пастыри и овцы с каждым годом становятся все более отталкивающими…".

Федор Иванович отвечает дочери: "Разложение повсюду. Мы движемся к пропасти не от излишней пылкости, а просто по нерадению. В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию … Вчера я узнал подробность поистине ошеломляющую. Во время последней поездки императрицы ей предстояло проехать на лошадях триста пятьдесят верст… Ну так вот, знаешь ли, во что обошлось государству это расстояние?.. В сущую безделицу: полмиллиона рублей! Вот когда можно сказать с Гамлетом: что-то прогнило в королевстве датском". В связи с этим Тютчев поставил диагноз высшему обществу России: "… Если бы для государства и для отдельных личностей можно было бы ставить одинаковый диагноз, то следовало бы опасаться, судя по некоторым симптомам изнуряющей нас болезни, что это начало размягчения мозга". Из письма к дочери Анне Федоровне от 23 ноября 1868 года. Политику правительства, занятую в канун войны между Германией и Францией в 1870 году, Федор Иванович назвал "Кретином".

Тем не менее, Федор Иванович гордился своим отечество, что и выразил в одном из писем дочери Анне в Германию "… ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте. До сих пор ты знала страну, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему их отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской". Это писал человек, проживший за границей двадцать два года, которого и дома некоторые знакомые и родственники называли "иностранцем". Однако чувство родины, заложенное в его душу в детстве и отрочестве, не покинули его за границей, что отразилось во многих его стихотворениях. Это нашло подтверждение в одном из писем Эрнестины Федоровны: "… мой муж не может жить вне России; главное устремление его ума и главная страсть его души – повседневное наблюдение над развитием умственной деятельности, которая разворачивается на его родине".

Всю свою жизнь Тютчев пытался определить место России в общечеловеческой истории, но не найдя ничего определенного заключил.

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить.

Глава 4

Прощальная

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, -

Спаси тогда нас добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

Ото всего, что тем задорней,

Чем глубже крылось с давних пор,-

И старческой любви позорней

Сварливый старческий задор…

Такого душевного откровения о старости русская поэзия до Тютчева не знала!

Предвестники тяжелой болезни у Федора Ивановича возникли в декабре 1872 года. Эрнестина Федоровна писала брату: "Несколько дней назад его левая рука перестала ему повиноваться настолько, что он, сам не чувствуя, роняет взятые ею предметы. Затем ему вдруг стало трудно читать, так как буквы сливались в его глазах". На языке современной медицины у поэта уже произошло кровоизлияние в мозг, по старой терминологии – удар.

Приглашенный доктор приписал больному соответствующее лечение и главное – покой. Несмотря на предписания, Федор Иванович диктовал жене стихи и, одно из них понес в редакцию газеты "Гражданин". Нагрузка оказалась чрезмерной, состояние больного значительно ухудшилось. Прошла неделя, Аксаков постоянно бывший при больном, письменно сообщил дочери Анне о состоянии отца: "… Ему положительно лучше, он даже весел, жаждет говорить о политике и общих вопросах… Человеку дано грозное предостережение… тень смерти прошла над ним, – и вместе с тем, дана отсрочка".

Жить – значило для Тютчева – мыслить… "Прикованный к постели, – вспоминал Аксаков – с ноющею и сверлящею болью в голове, не имея возможности ни подняться, ни повернуться без чужой помощи, голосом едва внятным, он истинно дивил врачей, и посетителей блеском своего остроумия и живостью участия к отвлеченным интересам. Он требовал, чтоб ему сообщались все политические и литературные новости". К этому следует добавить, что больной диктовал письма и сочинил еще четырнадцать стихотворений! Пусть не совершенных по форме, но сильных по духу.

Когда-то Тютчев писал Эрнестине: "Я ощущаю сумерки во всем моем существе… Хорошо или плохо, но я чувствую, что достаточно пожил – равно как чувствую, что в минуту моего ухода ты будешь единственной живой реальностью, с которой мне придется распроститься". Весь период болезни она неотступно была с мужем и уговорила его причаститься. Вызвали давнего друга дома священника Янышева. После причастия Федор Иванович велел позвать домашних и в их присутствии сказал, обращаясь к жене: "… вот у кого я должен просить прощения".

Все отнял у меня казнящий бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил он,

Чтоб я ему еще молиться мог.

Поэт, чувствуя неминуемость развязки, попросил дочь Анну записать письмо – прощание: "У меня нет ни малейшей веры в мое возрождение; во всяком случае, нечто кончено, и крепко кончено для меня. Теперь главное в том, чтобы уметь мужественно этому покориться. Всю нашу жизнь мы проводим в ожидании этого события, которое, когда наступает, неминуемо переполняет нас изумлением…".

19 мая 1873 года Тютчевы переехали из Петербурга в Царское Село, где он мог в коляске совершать прогулки. Федор Иванович не был забыт друзьями. Спустя пятьдесят лет со дня их первой встречи, Амалия Адлерберг навестила его. Для дочери Дарьи, Федор Иванович диктовал: "Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюднер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной…".

Последнее стихотворение, измученный болезнью, Тютчев продиктовал в мае 1873 года.

Бывают роковые дни

Лютейшего телесного недуга

И страшных нравственных тревог,

И жизнь над нами тяготеет

И душит нас, как кошемар…

К концу мая в состоянии Федора Ивановича наметилось улучшение: он мог вставать с коляски и даже ходить. После очередной прогулки удар повторился. "…Его вскоре, – как вспоминал И.Аксаков,– привезли назад разбитого параличом. Вся левая часть тела была поражена, и поражена безвозвратно… Все полагали, что он умер или умрет; но недвижимый, почти бездыханный, он сохранил сознание. И, когда через несколько часов оцепенение миновало, – первый вопрос его, произнесенный чуть слышным голосом был: "Какие последние политические новости". За этим ударом последовал еще один. Врачи жизнь Федора Ивановича считали на часы, но, вопреки прогнозам, он прожил еще три недели, и просил родственников: "Сделайте так, чтобы я хоть немного чувствовал жизнь вокруг себя".

Болезнь прогрессировала. С июня Федор Иванович начал быстро угасать, но почти до последнего дня оставался общительным, наизусть читал римскую классику и просил допускать к нему друзей, среди которых был и Иван Сергеевич Аксаков. Он-то и рассказал о последних минутах жизни больного: "Ранним утром 15 июля 1873 года лицо его внезапно приняло какое-то особенное выражение торжественности и ужаса; глаза широко раскрылись, как бы вперились в даль, – он не мог уже шевельнуться, ни вымолвить слова, – он, казалось, весь уже умер, но жизнь витала во взоре и на челе. Никогда так не светилось оно мыслью, как в этот миг,… Через полчаса вдруг все померкло, и его не стало. Он просиял и погас". Это случилось воскресным утром 15 июля 1873 года. Похороны состоялись 18 июля на Новодевичьем кладбище Петербурга.

Узнав о смерти Тютчева, Тургенев написал А.Фету: "Милый, умный, как день умный Федор Иванович, прости – прощай".

Эрнестина Федоровна пережила мужа на двадцать один год.

Слова биографа Иван Сергеевич Аксаков подводят итог жизни поэта. "Дух мыслящий, неуклонно сознающий ограниченность человеческого ума, но в котором сознание и чувство этой ограниченности не довольно восполнялись живительным началом веры; вера, признаваемая умом, признаваемая сердцем, но не владеющая им всецело, не управляющая волею недостаточно освещавшая жизнь, а потому не вносившая в нее ни гармонии, ни единства… В этой двойственности, в этом противоречии и заключался трагизм его существования. Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира своей душе. Он избегал оставаться наедине с самим собою, не выдерживал одиночества и как не раздражался "бессмертной пошлостью людской", по его собственному выражению, однако не в силах был обойтись без людей, без общества, даже на короткое время.. Только поэтическое творчество было в нем цельно: вследствие именно этой сложности его духовной природы, не могло быть в нем продолжительно, и вслед за мгновением творческого наслаждения, он стоял уже выше своих произведений, но уже не мог довольствоваться этим неполным, и потому не совсем верным, по его сознанию, отголосками его дум и ощущений…".

Глава 5

Памятная

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, -

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

После смерти Тютчева, с 1874 года по 1903 год о нем вышла единственная книжка И.С.Аксакова, испытывавшего большие трудности в её написании: "Первою биографическою чертою в жизни Тютчева, и очень характерною, сразу бросающейся в глаза, представляется невозможность составить его полную, подробную биографию… Он не только не хлопотал никогда о славе между потомками, но не дорожил ее и между современниками; не только не помышлял о своем будущем жизнеописании, но даже ни разу не позаботился о составлении верного списка или хотя бы перечня своих сочинений… никогда не повествовал о себе, никогда не рассказывал о себе анекдотов, и даже под старость, которая так охотно отдается воспоминаниям, никогда не беседовал о своем личном прошлом". Ж6 Да и современники, знавшие поэта, мало оставили о нем воспоминаний, очевидно, по тому, что находился во "второстепенных поэтах".

В конце XIX начале XX века о поэзии Тютчева некоторые из литераторов во всеуслышание заявили о асоциальности, антипатриотизме, отрицании прогресса и неспособности поэта откликаться на злобу дня.

Благодаря символистам, Кастальский ключ тютчевской поэзии забил вновь. Символисты считали поэта "пророком", "учителем жизни", "родоначальником русского декаданса", "Рядом с Пушкиным… Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков". По выражению В.Брюсова, символисты старались "… приблизиться к совершенству им созданных образцов".

А почему бы и не согласиться с этими определениями? Тем более, что у каждого века свои понятия и свое видение происходящего. Велико влияние поэзии Тютчева на русских поэтов. Он заложил основу особенной, лирико-философской поэзии. В свое время к нему прислушивался Некрасов, Фет, Полонский, Майков, А.К.Толстой и др. Именно в струях "чистой" поэзии Тютчева выросли поэты "серебряного века".

После революции 1917 года Тютчев стал национальной гордостью. Не случайно, в 1918 году, в первый год существования новой России, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой литературы. Среди них, по инициативе В.И.Ленина, предполагался и Ф.И.Тютчеву.

Начина с 20-х годов XX века вышли десять книг, посвященных поэту.

Музей имени Ф.И.Тютчева в подмосковном Муранове, где жила с 1870 года семья сына поэта – Ивана Федоровича, был открыт в 1920 году, раньше, чем музей Л.Н.Толстого в Ясной Поляне. Первым директором тютчевского музея был внук поэта Николай Иванович Тютчев.

В 1927 году музей посетил М.Волошин, поэт, художник, философ, который отметил: "Посещение Муранова – одно из самых сильных впечатлений нашей художественной Москвы…. Мураново (дом, музей, парк и пейзаж) делают честь русскому музейному делу и, несомненно, является одним из лучших европейских достижений в этой области. Погибни Мураново, нарушится этот изумительный "ансамбль" – вместе с ним утратится живой ключ к истокам русской философской поэзии, перестанет быть осязаемая связь быта и пейзажа и лирикой Баратынского и Тютчева, исчезнет конкретная предпосылка к самым глубоким и отвлеченным достижениям мысли нашего вчера".

Академик И.Э.Грабарь, художник и реставратор, тоже побывал в музее и оставил в книге отзывов такую запись: "Мурановский музей не только первоклассный литературный музей, но и редчайшее собрание русской живописи".