Текст бизнес-книги "Страницы жизни русских писателей и поэтов"

Автор книги: Валерий Передерин

Раздел: О бизнесе популярно, Бизнес-книги

Исколесив Германию, Швейцарию, Австрию, Францию Гоголь, наконец– то приехал в Рим. «…О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда?…В душе небо и рай… никогда я не был так весел, так доволен жизнью», – восторгался он в письме к Данилевскому.

В Италии Ф.А.Моллер написал небольшой портрет Гоголя. Работа давалась трудно, поскольку модель была непоседливой, а выражения лица менялись в течение сеанса множество раз. Художнику удалось все выражения лица писателя соединить в улыбке, а глаза оставить в «… тихой грусти, от которой редко бывает свободен Гоголь»,– такое впечатление о портрете оставил первый биограф писателя П.А.Кулеш. Портрет хранится в Третьяковской галерее.

Однако главной целью писателя была не прогулка по загранице. «Пора, пора наконец заняться делом… Это великий перелом, великая эпоха моей жизни…» – не дала покоя Гоголю. В «Мертвых душах» он собрался исследовать глубины человеческой души, ее потемки и насколько человек поддается силе материального разложения. В них будет показан «Весь русский человек, со всем многообразием богатства и даров, доставшихся на его долю, преимущественно перед другими народами и с множеством тех недостатков, которые находятся в нем, также преимущественно перед другими народами».

Годы работы над поэмой можно считать годами подъема душевных сил автора и, под напором жизненной энергии, отступили болезни. Ему казалось, что жизнь – это полная чаша, из которой бьет вдохновение, взамен которого … «никакого блага и здоровья не взял бы». Вдохновенье – это такое состояние, когда мозг пышет жаром, душа трепещет, руки дрожат и не успевают за бегом мыслей.

Поэт Н.В.Берг вспоминал, как в одном придорожном трактире среди шума и смрада, Гоголь написал одну из глав «Мертвых душ».

Но силы оказались на пределе, фонтан творчества писателя иссякал, требовался отдых, и казалось, что найдет его в России. Вот и дома. Воспрянув духом в октябре 1836 года, читает начальные главы «Мертвых душ» Пушкину. После прочтения поэт произнес: «Боже, как грустна наша Россия». Не предполагал Гоголь, что это будет его последняя встреча с поэтом.

Близкие отношения между Пушкиным и Гоголем Б.Лукьяновский, В.Калиш и др. подвергают сомнениям. За шесть лет знакомства Александр Сергеевича написал Гоголю три незначительных записки, а он поэту девять писем. Нащокин то же высказывался не в пользу большой дружбы: "Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. Но Пушкин радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывая ему покровительство…"

Гоголь снова уезжает в Италию и Россию видит в ином свете, чем было раньше. «Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живут», – делился горечью в письме к Погодину.

О гибели кумира Пушкина Николай Васильевич узнал в Риме из письма М.П.Погодина от 30 марта 1837 года и в ответе писал: «Моя утрата всех больше… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел пред собою только Пушкина… я плевал на презренную чернь, известную под именем публика; мне дорого было его вечное и непреложное слово». На гибель Лермонтова Гоголь не отозвался вовсе.

Итальянская дисфория, охватившая Гоголя, не оказалась помехой для творчества и построения новых планов. В.А.Жуковскому он с подъемом сообщает: «Все начатое переделал вновь, обдумал более весь план… Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!..».

В 1839 году в Москве, а потом в Петербурге, Гоголь прочитал друзьям «Мертвые души», и начал готовить их к изданию. В октябре 1841 года представил рукопись знакомому московскому цензору И.М.Снегиреву, который в деяниях главного героя Чичикова нашел состав преступления и повод для подражания другим чиновникам богатеть за счет скупки мертвых душ.

Цензор Крылов был возмущен тем, что… «цена два с полтиной, которую Чичиков дает за душу, возмущают душу. Человеческое чувство вопиет против этого… Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить»… Кончилось тем, что "души" оказалась запрещенными.

12 декабря 1841 года на заседании Московского цензурного комитета президент его Голохвастов заключил: «Нет, этого я никогда не позволю. Душа бывает бессмертна. Мертвой душа не может быть. Автор вооружается против бессмертия».

В отчаянии Гоголь написал министру просвещения Уварову: «Я думал, что получу скорее одобрение от правительства, доселе благородно ободрявшего все благородные порывы, и что же? Вот уже пять месяцев меня томят мистификации цензуры… У меня отнимают мой единственный, мой последний кусок хлеба».

Ответа нет. Автор обратился через великих княжон к императору и рукопись передали другому цензору – Никитенке, который 9 марта 1842 года разрешил печатать «Мертвые души» с тем условием, что другой герой, капитан Копейкин, вину за растрату казенных денег и свою невоздержанность возьмет на себя, а заглавием книги будет: «Похождение Чичикова, или мертвые души». В Москве автор выпустил на свои деньги 2500 экземпляров. Один экземпляр «Мертвых душ» Гоголь подарил царю. На момент выхода в России «Мертвых душ» автору было тридцать два года.

Было предложение выпустить перевод первого тома «Мертвых душ» на немецком языке, но автор не захотел: «…чтобы иностранцы впали в такую глубокую ошибку, в какую впала большая часть моих соотечественников, принявшая «Мертвые души» за портрет России». Тем не менее, в 1846 году книга вышла в Лейпциге. Годом раньше «Повести» Гоголя с помощью И.С.Тургенева перевел на французский язык муж Полины Виардо – Луи.

С.Т.Аксаков писал, что в Москве: «Книга была раскуплена нарасхват… публику можно было разделить на три части. Первая… способная понять высокое достоинство Гоголя, приняли его с восторгом. Вторая, … не могли вдруг понять глубокого и серьезного значения его поэмы… Третья… обозлилась на Гоголя: она узнала себя в разных лицах поэмы и с остервенением вступилась за оскорбление всей России».

Особо оскорбленными почувствовали себя дворяне, помещики, тем более, что идея отмены крепостного права давно назрела и требовала своего разрешения.

Н.Полевой в «Русском вестнике» отметил, что «Мертвые души», составляя грубую карикатуру, держатся на небывалых и несбыточных подробностях… лица в них до одного небывалые, отвратительные мерзавцы или пошлые дураки» и что язык Гоголя «… можно назвать собранием ошибок против логики и грамматики».

Популярные в то время журналы «Северная пчела», «Сын Отечества», «Библиотека для чтения», незамедлительно, отозвались на произведение писателя. Более обидным ему показалось славянофилы: Шевырев и сын Аксакова Константин, не поддержали.

Белинский в «Мертвых душах» увидел «… творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни… плодовитое зерно русской жизни», которое содержалось в таланте, терпении, милосердии, бескорыстности и бессловесности русского народа воплотилось в изумительном окончании «Мертвых душ». «Эх, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик…».

Гоголь первым в русской литературе отказался от образа подобного Ивана-дурака и Емели, лежащего на печи, а показал «ярославского расторопного мужика», как даровитого, способного на созидание, что и было доказано ходом истории. Оркестром с четким ритмом и мелодией несется «бойкая необгонимая тройка». Риторически звучит: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…. летит мимо все, что ни есть на земле, и косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». До конца своей жизни автор так и не нашел ответа на свой поставленный вопрос. А Русь все несется и несется неизвестно куда на неуправляемой тройке.

В «Мертвых душах» автор коснулся самого больного вопроса России того времени – отмены крепостного права. В Европе монархические формы правления менялись на демократические, капитализм входил в производственные отношения.

Белинский писал о преобразованиях в Западной Европе: «Те же Чичиковы, только в другом платье: во Франции и Англии они не скупают мертвые души, а покупают живые души на «свободных» парламентских выборах. Парламентский мерзавец образованнее какого-нибудь мерзавца нижнего земского суда; но в сущности оба они не лучше друг друга».

Гоголь, не ведая сам того, подняв занавес над чиновничьей Россией, обнажил безобразия, творящиеся за ним, и растерялся от невольного открытия. Боясь радикальных преобразований, предложил свой путь: «Всяк должен спасать себя в самом сердце государства. На корабле своей должности, службы должен всяк из нас выноситься из смуты, глядя на Кормщика небесного. Кто даже не на службе, должен теперь вступить на службу». По мнению автора всем в России, и крестьянам в том числе, достанутся государственные должности, и тогда в Отечестве наступит мир, равенство, благоденствие и торговля не только живыми, но и мертвыми душами, уйдет в прошлое. Нет, на такой тройке далеко не ускачешь.

Гоголь не Пушкин и не Лермонтов, которые верили в желанную «звезду пленительного счастья» и в то, что цепи самовластия, в конце концов, будут разорваны. По складу характера и по воззрению на общество в Николае Васильевиче не было жилки бунтаря, а если и была, то тихого, боящегося всего нового. Он хотел примирить раба с господином и сделать их добрыми христианами. Из этого ничего не получилось.

Дисгармония, изображенного и действительного, привела автора к пересмотру ранее написанного варианта «Мертвых душ» и заставила начать работу над вторым томом.

Глава 5

Повторная оплеуха самому себе

Главным чудом на земле Гоголь считал Человека, имеющего не только тело, но и вечную, возвышенную душу. Писатель не судил своих героев, а тонко подводил к самоосуждению, самоприговору, зависящих от степени греха и нравственности. "Как только будут честными советники, тот же час будут честными капитаны-исправники, заседатели, словом, – все станет честно». Для оправдания своего мировоззрения он написал книгу «Выборные места из переписки с друзьями», которая еще больше спутала и без того спутанное сознание писателя, отдалила от немногочисленных друзей и почитателей и привела к отчаянию и обострению душевной болезни.

Узнав, что Николай Васильевич намерен выпустить «выборные места» С.Т.Аксаков возмутился и: «… пришел в ужас и немедленно написал Гоголю большое письмо, в котором просил его отложить выход книги хоть на несколько времени».

Высшим критиком для себя Гоголь считал царя, о чем говорит в письме из Неаполя к А.О.Смирновой от 22 февраля 1847 года: «Если и государь скажет, что лучше не печатать их, тогда я почту это волей божьей… Вся книга моя долженствовала быть пробою: мне хотелось ею попробовать в каком состоянии находятся головы и души. Мне хотелось только поселить посредством в голове идеал возможности делать добро, потому что есть много истинно доброжелательных людей, которые устали от борьбы и омрачились мыслью, что ничего нельзя сделать».

«Выборные места» – это произведение лично выстраданное, пропущенное сквозь фильтр души гениального человека, наделенного определенным чувством ясновидения.

В 1847 году книга увидела свет. В ней Гоголь попытался «…пощупать других и себя самого, чтобы узнать, на какой ступени душевного состояния стою теперь я сам, потому что себя трудно видеть, а когда нападают со всех сторон и станут на тебя указывать пальцами, тогда и сам отыщешь в себе многое», – сообщил в марте 1847 года из Неаполя А.М.Виельгорской. Он был уверен в успехе своего труда и что: «Книга эта разойдется более, чем все мои сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга».

Гоголь мог легко переносить любую боль, но не умел: «…переносить боль от цензурного ножа, который бесчувственно отрезывает целиком страницы, написанные вашей душой от доброго желания… Точно как бы перед глазами матери зарезали ее любимейшее дитя, так мне тяжело бывает это цензурное убийство». Цензура сразу же исключила пять писем-статей из «переписки», а в оставшихся навела такой «порядок», что по выражению автора «Книга вышла как какой-то оглодыш». Гоголь впал в беспросветное уныние и хотел жаловаться на бесцеремонность цензоров императору, но друзья отсоветовали. По-разному встретили читатели «оглодыш», который начинался с завещания.

« 1. Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться.

2. Завещаю не ставить надо мною никакого памятника… никому не оплакивать меня, и грех себе возьмет на душу тот, кто станет почитать смерть мою какой-нибудь значительной или всеобщей утратой… Завещаю по смерти моей не спешить ни хвалой, ни осуждением моих произведений в публичных местах и журналах… Завещание мое немедленно по смерти моей должно быть напечатано во всех журналах и ведомостях…».

Второе письмо посвящено «Женщине в свете». По Гоголю она является источником всех злоупотреблений в России. «… что большая часть взяток, несправедливостей по службе… в чем обвиняют наших чиновников и не чиновников всех классов, произошла или от расточительности их жен… или же от пустоты их домашней жизни»… и в то же время признавал чарующую силу женской красоты, видя в ней тайное «орудие сильное». В письме автор не побоялся написать: «…о светском разврате… Он, точно, есть, и еще даже в большей мере, чем вы думаете»… и дал советы, как избежать «соблазнов света».

Не избежал соблазна чувств и сам Николай Васильевич. Наверное, первой и последней любовью у него была Анна Михайловна Виельгорская, богатая, высокообразованная светская дама. Отвечала ли она взаимностью на чувства трудно сказать, но то, что в письмах было участие, тепло и забота – это точно. Поддавшись на это, Гоголь через Веневитинова сделал предложение даме, но получил отказ. Родители Анны Михайловны видели в писателе неродовитого, несостоятельного жениха. Отказ вызвал бурю горечи в душе несостоявшегося жениха. Больше попыток устроить семейную жизнь Гоголь не предпринимал.

Из женщин, с которыми был знаком и переписывался, следует выделить фрейлину императрицы, жену губернатора Калуги Александру Осиповну Смирнову-Россет, в которой смешалась немецкая, итальянская и грузинская кровь. Смешение проявилось умом, красотой, обаянием, общительностью. Закончив Екатерининский институт благородных девиц, была в курсе всех литературных новинок. В круг друзей ее входил Пушкин, Вяземский, Дельвиг, а Жуковский предлагал ей руку и сердце.

Женским чутьем Александра Осиповна определила в Гоголе талантливого, но одинокого человека с ранимой душой и не для всех открытым сердцем. Их дружба длилась почти двадцать лет. Она заменяла писателю недостающее домашнее тепло, была утешительницей и советчицей в тяжкие минуты духовных разочарований и поисков.

Свое последнее лето Гоголь провел в ее подмосковном имении – Спасском, где любил наблюдать за стадами коров, напоминающих детство, собирал цветы, встречал рассветы и провожал закаты, купался в Москве-реке. Гостеприимная хозяйка уступила писателю свой кабинет, где он в тиши работал над второй редакцией ранее сожженного второго тома «Мертвых душ». Предполагается, что именно здесь автор поставил точку в обновленных «душах» второго тома и прочитал для хозяйки первые главы из них.

В третьем письме, «Значение болезней», Гоголь писал: «…О! Как нужны нам недуги! Не будь тяжелых болезненных страданий, куда бы я теперь не занесся… и не вижу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь. Принимайте же и вы покорно всякий недуг, веря вперед, что он нужен». Этим письмом автор, как бы, готовил себя к грядущим испытаниям

Гоголь в плохом, иногда видел хорошее, а болезни воспринимал не как неизбежное, а как очищение духа и возрождение к работе, зная, что недуг может внезапно оборвать жизнь и многое из задуманного не будет исполнено и оттого дорожил каждым светлым мигом.

Мастер обработки каждой фразы, не допускал пренебрежительного отношения к слову, понимая, к чему может привести это оружие в неумелых руках. Этому посвятил статью «О том, что такое слово». В ней призывал собратьев по перу быть «безукоризненными, как и всякий другой на своем поприще… Обращаться с словом нужно честно… Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст наших! Можно опозорить то, что стремимся возвысить, как на всяком шагу язык наш есть наш предатель. Лучше всего любому писателю поступать так, как говорил Иисус Сирах: «наложи дверь, замки на уста твои, растопи золото и серебро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, которые взвешивали бы твое слово, и выковать надежную узду, которая бы держала твои уста».

В письме «Нужно любить Россию» Гоголь обращается к гр. А.П.Т…..му: «…Вы еще не любите Россию: вы умеете только печалиться и раздражаться слухами обо всем дурном, что в ней ни делается, в вас все это производит одну только черствую досаду да уныние… нет, если вы действительно полюбите Россию, у вас пропадет тогда сама собой та близорукая мысль, которая зародилась у многих честных и даже весьма умных людей, то есть, будто бы в теперешнее время они уже ничего не могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с ней возможно все сделать».

В письме «Что такое губернаторша» сквозит смех. «Дурак тот, кто думает о будущем мимо настоящего. Он или соврет, или скажет загадку… Грустно и даже горестно видит вблизи состояние России». Горечь состояния, в котором пребывала Россия, он видел в мерзостях, которые мешают стране двигаться вперед и указывает: «… что пути и дороги к светлому будущему сокрыты в этом темном и запутанном настоящем, которое никто не хочет узнавать: всяк считает низким и недостаточным своего внимания и даже сердится, если выставляют его на вид всем». Автор был уверен: «… что придет время, когда многие из нас на Руси из чистеньких горько заплачут, закрыв руками лицо свое, именно оттого, что считали себя слишком чистенькими, которые образом жизни своей избрали унижение себе подобных, богатство и праздность».

В статье «Страх и ужасы России» он с гордостью писал: «Еще пройдет десяток лет, и вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которую не продают больше на европейских рынках». И далее: «Прежде чем приходить в смущение от окружающих беспорядков, недурно взглянуть всякому из нас в свою собственную душу… может быть, там увидите такой беспорядок, за который браните других», предлагая иной путь спасения от хаоса: «… Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное зеленое имущество, но, спасая свою душу, не выходя вон из государства».

Гоголь открыл глаза читающей публике на всевластие в обществе сплетен. «Велика сила в России сплетен, они перепутали как высшую власть, так и дошли до низов, влияя на ход развития страны, тормозя ход развития прогресса…».

К «Близорукому приятелю» обратился так, если ты: «…Вооружился взглядом современной близорукости и думаешь, что верно судишь о событиях! Выводы твои гниль… с прекрасными намереньями можно сделать зло. Как уже многие сделали его. В последнее время не столько беспорядков произвели глупые люди, сколько умные, а все оттого, что надеялись на свои силы да и на ум свой… Не будущего, а настоящего опасайся… до сих пор еще, к нашему стыду, указывают нам европейцы на своих великих людей, умней которых бывают у нас иногда невеликие люди; но те хоть какое-нибудь оставили после себя дело прочное, а мы производим кучу дел, и все, как пыль, сметаются они с земли вместе с нами»…,…как нам бывает нужна публичная, данная в виду у всех, оплеуха!»

В письме, «Занимающему важное место», сквозит сожаление автора о бессилии законов в России. «Много злоупотреблений; завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких сил человеческих. Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида».

В письме Калужскому губернатору автор писал: «…чем больше всматриваешься в механизм управления губернией, тем больше удивляешься мудрости учредителей… Все полно, достаточно, все устроено и именно так, чтобы способствовать в добрых действиях, подавая друг другу руку»… Инерция мышления Гоголя заключена в словах: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в России, минуя нашу церковь, не спросив у нее на то благословения».

Далее идеализирует: «Дворянство есть как бы сосуд, в котором заключено нравственное благородство»… и умиляется «преимуществам нашего крестьянского быта», а «благородное дворянство» – это чуткие воспитатели многомиллионного крестьянского сословия, которое живет в мире и благодати. Гоголь не понаслышке знает цену, за которую один «благородный дворянин» продает такому же «благородному» живые души.

Вот ценник из книги И.С.Беляева «Цена людей в России сто лет назад». «Ефим Осипов 23 лет, по оценке 40 руб, у него жена Мария Дементьева 30 лет, по оценке 8 руб., у них сын Гурьян, 4 лет, по оценке 5 руб. дочери: девка Василиса 9 лет по оценке 3 руб., Матрена одного году, по оценке 50 коп». Здесь же приводится цена десяти овец по 40 коп за голову.

В одном из заключительных писем «Напутствие», Гоголь как бы готовит читателя к «… борьбе со взяточниками, подлецами всех сортов и бестыднейшими людьми, для которых нет ничего святого, которые не только в силах произвести то гнусное дело, то есть подписаться под чужую руку, дерзнуть взвести такое ужасное преступление на невинную душу, видеть своими глазами кару, постигшую оклеветанного, и не содрогнуться, – не только подобное гнусное дело, но еще в несколько раз гнуснейшее… Не уклоняйся же от поля сражения… Не велика слава для русского сразиться с миролюбивым немцем, когда знаешь наперед, что он побежит… с черкесом схватиться и победить его – вот слава, которою можно похвалиться! Вперед же, прекрасный мой воин! С богом, добрый товарищ! С богом, прекрасный друг мой!»

Последним, тридцать вторым письмом из «Переписки с друзьями», было «Светлое воскресенье». «И непонятной тоской уже загорелась земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила всюду. Боже! Пусто и страшно становится в твоем мире!» Несмотря на такой глубокий пессимизм, автор верит, что обман народа пройдет и «… воспразднуется светлое воскресенье Христово».

«Переписка с друзьями» – плод собственных поисков истины и заблуждений автора, от которых никто не огражден. В этом заключается одна из удивительных черт характера Гоголя – черта душевного откровения. Он хотел быть понятым, хотел выступить в роли учителя и тем самым заслужить уважение потомков. Свое произведение Гоголь назвал «исповедью человека, который провел несколько лет внутри себя». За исповедь не секут, а автора высекли и даже те, кому по духовному сану было не положено.

Авторитет церкви Игнатий (Брянчининов), канонизированный в1988 году, резко отозвался о «переписке»: «…она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетного, душевного, а не духовного. Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины… Желательно, чтобы этот человек… причалил к пристанищу истины».

Неодобрительно отозвался о книге и ржевский отец Матвей Константиновский. Гоголю пришлось оправдываться: «Не могу скрывать от вас, что меня очень напугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действие, и я дам за нее ответ Богу». Ответа перед Богом больше всего боялся автор.

От кого не ожидал автор уничтожающего мнения, так это от С.Т.Аксакова: «Вы грубо и жалко ошибаетесь. Вы совершенно сбились, запутались…и, думая служить небу и человечеству, – оскорбляете и Бога и человека». Еще большую рану в сердце нанес отзыв обожаемой княгини А.О.Смирновой: «Ваши грехи уже тем наказаны, что вас непорядочно ругают и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы пером написали».

Возмущенный «Выборными местами» В.Г.Белинский отправил Гоголю из бельгийского города Остенде знаменитое письмо – манифест передовой российской интеллигенции. Герцен, Бакунин, И.С.Тургенев поддержали автора. После письма пути Гоголя и Белинского разойдутся.

Виссарион Григорьевич в частности, писал: «…Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещении, гуманности. Ей не нужны проповеди… не молитвы, а пробуждение в народе чувства собственного достоинства». Далее – в России: «… нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». В письме Белинский приходит к выводу, что: «…сквозь небрежное изложение проглядывает продуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набоженного автора. Вот почему в Петербурге распространился слух, будто бы Вы написали эту книгу с целью попасть в наставники к наследнику». В конце письма Белинский подводит итог: «Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, болезненной болезнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги» и призывает «Отречься от последней вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние».

Гоголь в это время жил за границей и критику ответил сдержанно: «Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне в «Современнике», – не потому, чтобы мне было прискорбно было унижение, в которое Вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в нем слышен голос человека, на меня рассердившегося…Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте своей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России… Восточные, западные, нейтральные».

Николай Васильевич ошибся. Он для Белинского остался как «гигантское проявление русского духа», писателем, «который своим дивнохудожественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России».

П.Я Чаадаев дал половинчатую оценку «переписке». «При некоторых страницах слабых, а иных даже грешных, находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной».

П.А.Вяземский заключил: «Как ни оценивай этой книги, с какой точки зрения не смотри на нее, а все придешь к тому заключению, что книга в высшей степени замечательная».

Н.Г.Чернышевский позже сказал о Гоголе: «Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России».

Великий психолог Ф.М.Достоевский не постеснялся выразить, что… «Все от Пушкина. Все мы вышли из «Шинели» Гоголя. Бесспорно гениев, с бесспорным «новым словом» во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частично Гоголь».

После всех критических замечаний автор в 1847 году из Неаполя сообщил А.О.Россет: «… я ожидал даже большего количества толков в мою пользу, чем как они теперь, что мне даже тяжело было услышать многое, и даже очень тяжело. Но как я теперь благодарю бога, что случилось так, а не иначе. Я заставлен почти невольно взглянуть гораздо строже на самого себя, я имею теперь средство взглянуть гораздо вернее и ближе на людей». Эта выдержка из письма говорит о мучительных переживаниях автора на критику в свой адрес и насколько оказался чист душой перед своей совестью.

Уныло глядя на происходящее вокруг «переписки», Гоголь понял, что безгрешных людей нет, а чтобы творить красоту должна быть собственная душа безгрешной. Жизнь это опровергала. Он видел пороки в друзьях и недругах. Первых начал сторониться, а вторых избегал и пришел к выводу, что он не нужен России как учитель, как пророк. «Не мое дело поучать проповедью. Искусство и без того поученье». Он попытался лечить Россию смехом, а сам лил слезы бессилия над неразумной "ученицей".

Не поддавшись гордыне, Николай Васильевич нашел в себе силы согласиться, что книга: «… разразилась точно в виде оплеухи: оплеуха публике, оплеуха друзьям и, наконец, еще сильнейшая оплеуха мне самому».

На отношениях царской семьи с писателем, следует сделать акцент, поскольку царь считался посланником бога на земле.

Николай Ι хорошо помнил, как «ценой крови подданных» взошел на престол, помнил «сумасшедшего» Чаадаева, гибель Пушкина, Лермонтова и понимал, что травля Гоголя не принесет ему лавр, и относился к нему снисходительно. Держа писателя на расстоянии, монарх сумел поставить его в определенную материальную зависимость.

Царский фавор пошел с подачи поэта Василия Андреевича Жуковского. По поводу внимания государя Гоголь писал ему из Гамбурга 28 июня 1836 года: «… Не знаю, как благодарить вас за хлопоты ваши доставить мне от императора на дорогу». Путешественник благодарил государя за беспошлинный паспорт на полтора года.

В сентябре 1839 года Гоголь просил Василия Андреевича походатайствовать перед императрицей о помощи его сестрам при выпуске из «Патриотического института».

В ноябре 1842 года император пожаловал писателю пять тысяч рублей. Затем по ходатайству А.О.Смирновой Николай I назначил ему трехгодичный пансион и 15 марта 1845 года добавил еще 1000 рублей серебром для лечения.

В 1846 году Николай Васильевич сообщает Виельгорскому о помощи венценосца, когда оказался:… «без всяких средств, рискуя умереть не только от болезней, страданий душевных, но даже от голода. Спасен я был государем».

Лето 1850 года. «Состояния у меня нет никого; жалования не получаю ниоткуда; небольшой пенсион прекратился по моему возвращению в Россию… и надеюсь, великодушный государь не прогневается на своего верного поданного». Письмо не было отправлено.

Чтобы собрать материал для нового тома «Мертвых душ» нужны были средства для поездок по России, и Гоголь просит графа А.Ф.Орлова походатайствовать перед цесаревичем Александром о пособии, которое тут же получил.